2 сентября, после высадки интервентов в Архангельске, Мурманске, Одессе, Владивостоке, мятежей эсеров, «заговора послов», декретом ВЦИК в стране вводился режим «осадного», «чрезвычайного военного положения». В декрете говорилось: «Лицом к лицу с империалистическими хищниками, стремящимися задушить Советскую республику и растерзать ее труп на части, лицом к лицу с поднявшей желтое знамя измены российской буржуазией, предающей рабочую и крестьянскую страну шакалам иностранного империализма, Центральный Исполнительный Комитет Советов рабочих, крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов постановляет: Советская республика превращается в военный лагерь…» 569. Ленин пишет в то время: «Товарищ Зиновьев! Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы… удержали. Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это не‑воз‑мож‑но! Террористы будут считать нас тряпками. Время архиважное. Надо поощрять энергичность и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает»570.
4 сентября 1918 г. режим «чрезвычайного военного положения» был дополнен приказом Г. Петровского1 «О заложниках»: «…Убийство ВолодарскогоII, убийство Урицкого1II, покушение на убийство и ранение председателя СНК В. И. Ленина, массовые десятками тысяч расстрелы наших товарищей в Финляндии, на Украине и, наконец, на Дону, и в Чехославии, постоянно открываемые заговоры в тылу наших армий… и в то же время чрезвычайно ничтожное количество серьезных репрессий и массовых расстрелов белогвардейцев и буржуазии со стороны Советов показывает, что, несмотря на постоянные слова о массовом терроре против эсеров, белогвардейцев и буржуазии, этого террора на деле нет. С таким положением должно быть решительно покончено. Расхлябанности и миндальничанию должен быть немедленно положен конец, Все известные местным Советам правые эсеры должны быть немедленно арестованы. Из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительные количества заложников. При малейших попытках сопротивления или малейшем движении в белогвардейской среде должен применяться безоговорочно массовый расстрел. Местные губисполкомы должны проявлять в этом направлении особую инициативу. Отделы милиции и чрезвычайные комиссии должны принять все меры к выяснению и аресту всех подозреваемых с безусловным расстрелом всех замешанных в контр.р. и белогвардейской работе… О всяких нерешительных в этом направлении действиях тех или иных органов местных советов завуправы исполкомов обязаны немедленно донести народному комиссариату внутренних дел… Ни малейших колебаний, ни малейшей нерешительности в применении массового террора…»571
IПетровский Г. И.‑ социал‑демократ с 1897 г., участник революции 1905‑1907 гг.; в 1912‑1914 гг.‑ депутат IV Государственной думы; в 1914‑ 1917гг.‑ в ссылке в Сибири; делегат 11 Всероссийского съезда Советов, член ВЦИК; в ноябре 1917‑1919 гг.‑ нарком внутренних дел РСФСР.
IIВолодарский В. (Гольдштейн М. М.) – член Бунда с 1905 г., затем меньшевик., с 1917 г. большевик; член Петербургского комитета РСДРП(б), Петро‑совета, ВЦИК; комиссар по делам печати, пропаганды и агитации; убит эсером.
III Урицкий М. С. (1873‑1918) – социал‑демократ с 1898 г., с 1903 г.‑ меньшевик, с 1917 г. большевик; член ЦК РСДРП(б); ч 16 октября – член Военно‑революционного центра большевиков, созданного для руководства восстанием в Петрограде; член Петроградского ВРК, затем ВЦИК; в феврале 1918 г. примкнул к «левым» коммунистам по вопросу о заключении Брестского мира; председатель Петроградской ЧК; убит эсером.
5 сентября режим «чрезвычайного военного положения» был ужесточен декретом СНК «О Красном Терроре»: СНК «находит, что при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью… что необходимо обеспечить Советскую Республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях; что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам; что необходимо опубликовывать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры»572. И уже 17 сентября 1918 года в газете «Северная коммуна», было опубликовано требование члена ЦК РКГГ(б) и председателя Петросовета Г. Е. Зиновьева (с 1919‑го – глава Коминтерна): «Чтобы успешно бороться с нашими врагами, мы должны иметь собственный, социалистический гуманизм. Мы должны завоевать на нашу сторону девяносто из ста миллионов жителей России под Советской властью. Что же касается остальных, нам нечего им сказать. Они должны быть уничтожены»573.
6 ноября 1918 г., ровно через два месяца после объявления, постановлением VI Всероссийского съезда Советов, красный террор был прекращен. Фактически в большинстве районов России он был закончен еще в октябре.
В марте 1920 г., после эвакуации интервентов с Севера России, полного разгрома в начале 1920 г. армий Колчака, Деникина, Юденича, полномочия ВЧК снова были ограничены только предварительным следствием.
В феврале 1922 г., после разгрома Врангеля, окончания Гражданской и польской войн, ВЧК была упразднена1.
IК середине июня 1918 г. действовало 43 губернских и 365 уездных Чрезвычайных Комиссий, в которых, по данным ЧКК, «работало уже 12 000 сотрудников; к концу 1918 года их станет 40 000, а к началу 1921 года – 280 000». При этом через 10 страниц ЧКК сообщает, что «специальные части ЧК и Войска внутренней охраны республики – в общем и целом почти 200 000 человек – представляли собой мощный инструмент контроля и подавления; это была поистине армия внутри страдавшей от дезертирства Красной Армии (G. Leggett, op. cit., p. 204‑237). Про дезертирство мы уже говорили, очевидно, что в данном случае ЧКК «путает» как цифры. так и цели. Быстрый рост численности ВЧК в 1921 г. объясняется тем, что в ноябре 1920 г. на ВЧК была во возложена охрана границ и в нее вошли пограничные войска. Численность непосредственно самой ВЧК в 1921 г. составляла около 80 тыс. человек. Кроме того, следует учитывать, что в функции ВЧК уже после 1918 г., кроме классового террора, вошли: внешняя разведка, контрразведка, борьба с бандитизмом, подавление вооруженных восстаний, обеспечение работы транспорта, борьба с беспризорностью и эпидемиями тифа и т. д.
В период красного террора (сентябрь – ноябрь 1918 г.) рупором ВЧК стали собственные печатные издания: «Еженедельник ВЧК», «Красный террор», «Красный меч» и др., в которых вполне откровенно освещалась его деятельность. Эта откровенность, очевидно, не была случайной и служила психологическому подавлению сопротивления власти; именно в ней заключалась массовидность террора. Формула воздействия была выражена Л. Троцким: «Победоносная война истребляет по общему правилу лишь незначительную часть побежденной армии, устрашая остальных, сламывая их волю. Так же действует революция: она убивает единицы, устрашает тысячи»574. М. Калинин высказывался дипломатичнее: «Наказывая одних, мы воспитываем целое поколение», соответственно информация об этих «наказаниях» должна была распространяться как можно шире. Вместе с тем публично голов на улицах, как во времена Французской революции, уже не рубили. С другой стороны, в 1918 г. Ленин, несмотря на подавление оппозиционной прессы, пытался сохранить «демократический централизм» внутри партии и поддерживал относительную свободу мнений внутри ее. В совокупности «откровенность» и «демократизм» привели к росту критических выступлений против красного террора в самой партии. Они достигли такого уровня, что 19 декабря 1918 года, спустя уже месяц после окончания красного террора, по предложению Ленина ЦК партии вынужден был постановить, что «на страницах партийной советской печати не может иметь место злостная критика советских учреждений, как это имело место в некоторых статьях о деятельности ВЧК, работы которой протекают в особо тяжелых условиях»575.
Красный террор «в Питере, пример коего решает», выразился в расстреле 512 представителей высшей буржуазной элиты (бывших сановников и министров, даже профессоров). Списки расстрелянных вывешивались. Всего, по официальным данным, в Петрограде в ходе красного террора были расстреляны около 800 человек. Еще примерно 400 человек были расстреляны в Кронштадте. «Еженедельник ВЧК» скрупулезно подсчитывал число жертв Красного террора: с сентября по октябрь 1918 г. ЧК Нижнего Новгорода расстреляла 141 заложника; 700 заложников были арестованы в течение трех дней. В Вятке эвакуированная из Екатеринбурга Уральская ЧК отрапортовала о расстреле за неделю 23 «бывших жандармов», 154 «контрреволюционеров», 8 «монархистов», 28 «членов партии кадетов», 186 «офицеров» и 10 «меньшевиков и правых эсеров». ЧК Иваново‑Вознесенска сообщила о взятии 181 заложника, казни 25 «контрреволюционеров» и об организации «концентрационного лагеря на 1000 мест». ЧК маленького городка Себежа казнила «16 кулаков и попа, отслужившего молебен в память кровавого тирана Николая II»; ЧК Твери – 130 заложников, 39 расстрелянных; Пермская ЧК – 50 казненных. Можно еще продолжать этот каталог смерти, извлеченный из шести вышедших номеров «Еженедельника ВЧК» 516. «Другие местные газеты осенью 1918 года также сообщают о сотнях арестов и казней. Ограничимся лишь двумя примерами: единственный вышедший номер «Известий Царицынской Губчека» сообщает о расстреле 103 человек за неделю между 3 и 10 сентября. С 1 по 8 ноября 1918 года перед трибуналом местной ЧК предстал 371 человек: 50 были приговорены к смерти, другие – «к заключению в концентрационный лагерь в качестве профилактической меры как заложники вплоть до полной ликвидации всех контрреволюционных восстаний…» «Такая практика была обычной в течение всего лета 1918 года. Однако в ноябре того же года в Мотовилихе местная ЧК, вдохновляемая призывами из центра, пошла дальше: более 100 забастовщиков были расстреляны без всякого суда»577.
ЧКК пишет: «Было бы напрасно пытаться точно сосчитать число жертв этой первой волны красного террора. Один из видных руководителей ВЧК М. Лацис, утверждая, что за второе полугодие 1918 года ВЧК казнила 4500 человек, не без цинизма добавил: «Если можно в чем‑нибудь обвинить ЧК, то не в излишнем рвении к расстрелам, а в недостаточности применения высшей меры наказания. Строгая железная рука уменьшает всегда количество жертв»578. В конце октября 1918 года лидер меньшевиков Ю. Мартов считал, что жертв ЧК с начала сентября было «более чем десять тысяч»579.
Много это или мало? ЧКК справедливо приводит сравнение, что 10 тысяч жертв ЧК – это в 2,5 раза больше, чем за 50 лет предшествующих лет царизма. Но за несколько месяцев террора той же Французской революции было казнено 17 тысяч человек – давняя история? В Финляндии в 1918 г. еще до введения красного террора в России за 2‑4 месяца были расстреляны примерно те же 10 тысяч человек, что составило около 3% всего населения страны! Для сравнения: во время красного террора погибло не более 0,06% населения России. Причем «финский белый террор» был уже террором победителей против побежденных, а в Советской России красный террор был только оборонительной мерой, составной частью «чрезвычайного военного положения», введенного поэтапно 2‑5 сентября 1918 г. в ответ на развертывание иностранной интервенции. Помимо этого, красный террор стал ответом на белый террор, массовые расстрелы, которые устроила Добровольческая армия во время своего первого похода, ведомая приказом «пленных не брать», а также в ответ на «белый террор» в Финляндии и Чехословакии. Еще до «красного террора» жертвами «белого» стали несколько десятков тысяч человек. Но эти жертвы почти никто не учитывал, ведь с точки зрения «социального расизма» они людьми не считались. Так, В. Краснов пишет про колчаковцев: «Они не распространяли на большевиков, а заодно и на побывавшее под властью Советов население, особенно «низшие» трудовые слои, общепринятые правовые нормы и гуманитарные обычаи. Убить или замучить большевика не считалось грехом.
IС. Волков очевидно прав: «Официальные данные ЧК о расстрелянных не отражают, разумеется, и 10% реальной цифры. По ним получается, что за 1918 год было расстреляно 6185 человек (в т. ч. за первую половину года 22), а всего за три года – 12 733; в тюрьмы было посажено в 1918 году 14 829 человек, в концлагеря – 6407 и заложниками взято 4068 (в 1919 году – 5491)». (Трифонов И. Я. Ликвидация эксплуататорских классов в СССР, М, 1975. С. 166.)
Сейчас невозможно установить, сколько массовых расправ над гражданским населением навсегда ушло в небытие, не оставив документальных следов, потому что в обстановке хаоса и безвластия простым людям не у кого было искать защиты»580. Белый террор был в самом разгаре, а Ленин еще только спрашивал Бонч‑Бруевича: «Неужели у нас не найдется своего Фукье‑Тенвиля, который привел бы в порядок расходившуюся контрреволюцию?»581
Практически все серьезные исследователи признают, что социалистическая революция в России произошла относительно бескровно и большевики сделали максимум возможного для того, чтобы предупредить массовое кровопролитие, почти полгода не отвечая на белый террор. Эту особенность – отсутствие ответного красного террора до сентября 1918 г. отмечал французский дипломат Л. Робиен, радикально настроенный против большевиков, находившийся в начале интервенции в Архангельске: «Большевики становятся жестокими, они сильно изменились за последние две недели. Боюсь, как бы в русской революции, которая до сих пор не пролила ни капли крови, не настал период террора…» 582Не менее радикально настроенный против большевиков С. Волков также пишет: «В местностях, с самого начала твердо находящихся под контролем большевиков (Центральная Россия, Поволжье, Урал), организованный террор развернулся в основном позже ‑ с лета ‑ осени 1918 года» 583. На то, что именно интервенция стала основной причиной красного террора, указывал и посол Франции: «Размещение союзников в Архангельске послужило предлогом для нового террора. Надо было обратиться к истории, чтобы найти примеры варварства, подобные большевистским в этот период. Любое цивилизованное государство, уважающее закон, допускает только один вид наказания – индивидуальный, применимый к преступникам и правонарушителям. Комиссары же заменили его на систему заложников и на коллективную ответственность, действующую только у отсталых народов»584. Но что такое интервенция, как не наказание всей страны, всего народа… и такой вид «наказания» является допустимым для «цивилизованных государств»?
Французский дипломат также подтверждал, что террор большевики начали только во второй половине 1918 г. Он писал 4 октября 1918 г. из Архангельска: «Комендант Арчен, которому удалось бежать из Петрограда в Финляндию, прибыл сегодня из Стокгольма. В то, что он рассказывает, трудно поверить. Когда большевики пришли к власти, они были утопистами, гуманистами и великодушными провидцами ‑ сегодня они больше походят на злобных сумасшедших. Их преступное безумие дало о себе знать еще в начале июля, когда произошла казнь адмирала Щастного, она проявилась с неистовой силой в убийстве Мирбаха и страшном преступлении в Екатеринбурге»585.
Белый террор был не столько основой причиной красного, сколько поводом. Главной причиной красного террора стало резкое углубление с началом интервенции, политэкономического кризиса, вызванного Первой мировой войной и Февральской революцией. Интервенция потребовала создания и содержания огромной армии, обрушила остатки экономических механизмов хозяйствования, уже и так почти полностью истощенные за время мировой войны. Мало того, интервенция, вбросив новую силу на весы власти, окончательно вывела их из равновесия, тем самым до крайности радикализовав уже и так расколотое и маргинализованное войной и двумя революциями общество. Аналогично во время Французской революции именно интервенция стала основной причиной массового террора. В июле 1793 г. началась иностранная интервенция, а уже 4 и 5 сентября 1793 года прошли народные выступления под лозунгом «Хлеба и террора!», положившие начало якобинскому террору. В России события разворачивались по аналогичному сценарию, подчеркивая эту объективную и неизбежную закономерность. В июле 1918 г. при поддержке западных послов произошел эсеровский мятеж. 1 августа с высадки интервентов в Архангельске официально началась иностранная интервенция, а спустя месяц – точно так же, как и во Франции веком раньше,‑ 4 ‑5 сентября, был объявлен красный террор1.
Что же касается белого террора, предшествовавшего красному, то он не столько вызвал ответную месть, сколько разрушил моральные барьеры, сдерживавшие общество от взаимного насилия. Насколько они были сильны, можно представить себе по тому как генерал Каледин, которому «страшно было пролить первую русскую кровь», не желая кровопролития, покончил собой. Или генерал Брусилов, который еще совсем недавно, во время летнего наступления 1916 г., не дрогнув, пожертвовал жизнями более чем 100 тыс, солдат и офицеров, «не желая проливать кровь соотечественников», будучи сторонником большевиков, отказался вступать в Красную и Белую армии. Моральный запрет на убийство ближнего очень силен, даже бывалые генералы, привыкшие к смерти, не смогли переступить через него.
IСовпадение по срокам было еще более впечатляющим. Так, подготовка к интервенции во Францию в 1793 г. и в Россию в 1918 г. началась в один и тот же месяц – февраль соответственно 1793 и 1918 гг.
Интервенция и гражданская война до крайности радикализовали другую причину насилия – классовую борьбу. Троцкий писал: «Сколько бы Каутский ни исследовал пищу антропопитеков… и другие близкие и отдаленные обстоятельства для определения причин человеческой жестокости, он не найдет в истории других средств сломить классовую волю врага, кроме целесообразного и энергичного применения насилия»586. ЧКК пишет: «…Оргия убийств «на классовой основе» постоянно оправдывалась родовыми схватками нового мира. Рождался новый мир, и при этом было «все позволено», как объяснялось читателям первого номера «Красного меча», газеты Киевской ЧК: «Для нас нет и не может быть старых устоев «морали» и «гуманности», выдуманных буржуазией для угнетения и эксплуатации «низших классов». Наша мораль новая, наша гуманность абсолютная, ибо она покоится на светлом идеале уничтожения всякого гнета и насилия. Нам все разрешено, ибо мы первые в мире подняли меч не во имя закрепощения и угнетения кого‑либо, а во имя раскрепощения от гнета и рабства всех… Кровь? Пусть кровь, если только ею можно выкрасить в алый цвет Революции серо‑бело‑черный штандарт старого разбойничьего мира. Ибо только полная бесповоротная смерть этого мира избавит нас от возрождения старых шакалов!…»587
Тем не менее на первом этапе революции насилие преимущественно носило стихийный характер, опираясь на крайне ограниченную социальную базу. Меньшевик Мартынов весьма точно указывает на одну из ее составляющих: «Когда революция социально углубилась, поднялась вторая волна стихийного террора, направленного сначала в деревнях против помещиков, а потом в городах – против буржуазии. И тут были эксцессы. Но они исходили по общему правилу не от пролетариата, не от того класса, который взял в свои руки диктаторскую власть, а от его мелкобуржуазных союзников. Я говорю – «по общему правилу», потому что во время империалистической войны в нашу рабочую среду втерлось много чуждых ей, шкурнических элементов, укрывавшихся от воинской повинности, потому что во время экономической разрухи в рабочей среде накопилось много деклассированных элементов, и эти деклассированные элементы, конечно, иногда проявляли эксцессы, особенно во время острой борьбы за хлеб… Жорес в своей истории Великой французской революции отметил, что в революционном Париже того времени проявления жестокости и разнузданности наблюдались только в мещанских кварталах, а отнюдь не в пролетарских предместьях. Во время мартовского восстания берлинских рабочих в 1848 г. пролетариат так себя вел, что через месяц президент берлинской полиции заявил публике: «Поведение подмастерьев и рабочих по праву заслуживает всеобщей признательности». Известно также, как великодушно, слишком великодушно, вел себя французский пролетариат в 1871 г. во время восстания Парижской коммуны. Так же вел себя русский пролетариат во время и накануне революции 1905 г.»588. Такое поведение пролетариата было вполне обоснованным. Пролетариат во время Гражданской войны ничего в плане собственности не терял и не приобретал, поэтому собственнический инстинкт «хищника», который является основной движущей силой насилия, был в нем наименее развит. Именно поэтому большевистским лидерам все время приходилось «подстегивать» активность пролетариата.
На другую составляющую социальной базы террора указывает сама ЧКК: «Эти подстрекательства к убийствам разжигали страсть к насилию и жажду мести, дремавшие в глубине души у многих чекистов, вышедших, как это признавали даже сами большевистские руководители, из криминальной среды, из «социально опустившихся слоев общества». В письме, адресованном Ленину, большевик Гопнер описывал деятельность чекистов в Екатеринославе (письмо датировано 22 марта 1919 года): «В этой организации, пораженной преступностью. насилием и произволом, управляемой уголовным сбродом, вооруженные до зубов субъекты расправляются с каждым, кто придется им не по нраву, производят обыски, грабят, насилуют, сажают в тюрьму, сбывают фальшивые деньги, вымогают взятки, а потом шантажируют тех, кто им эти взятки дал, и освобождают за суммы в десять, а то и в двадцать раз крупнее»589.
Деклассированные элементы, о которых говорит ЧКК, стали бичом общества во многом благодаря именно Временному правительству. Деникин свидетельствовал: «Войсковые части пополнялись непосредственно обитателями уголовных тюрем и каторги после широкой амнистии, объявленной (Временным) правительством преступникам, которые должны были искупать свой грех в рядах действующей армии. Эта мера, против которой я безнадежно боролся, дала нам и отдельный полк арестантов – подарок Москвы, и прочные анархистские кадры в запасные батальоны. Наивная и неискренняя аргументация законодателя, что преступления были совершены из‑за условий царского режима и что свободная страна сделает бывших преступников самоотверженными бойцами, не оправдалась. В тех гарнизонах, где почему‑либо более густо сконцентрировались амнистированные уголовники, они стали грозой населения, еще не повидав фронта. Так, в июне в томских войсковых частях шла широкая пропаганда массового грабежа и уничтожения всех властей; из солдат составлялись огромные шайки вооруженных грабителей, которые наводили ужас на население. Комиссар и начальник гарнизона совместно со всеми местными революционными организациями предприняли поход против грабителей и после боя изъяли из состава гарнизона не более не менее как 2300 амнистированных уголовников»590.
Но для того чтобы эти деклассированные элементы смогли прорваться к власти, сами механизмы власти должны быть разрушены или ослаблены до полной потери их способности к сопротивлению. Разрушителем государственной системы власти в 1917 г. явилось то же самое Временное правительство. Деникин пишет: «Едва придя к власти, указом от 5 марта министр‑председатель отдал распоряжение о повсеместном устранении губернаторов и исправников и замене их в качестве правительственных комиссаров председателями губернских и уездных управ… Должность правительственных комиссаров с первых же дней стала пустым местом. Не имея в своем распоряжений ни силы, ни авторитета, они были обезличены совершенно и попали в полную зависимость от революционных организаций. Вынесенное «неодобрение» прекращало фактически деятельность комиссара… Но это было только началом разрушения государственного механизма. Наиболее сильным ударом по власти стало упразднение полиции. «Упразднение полиции в самый разгар народных волнений, когда значительно усилилась общая преступность и падали гарантии, обеспечивающие общественную и имущественную безопасность граждан, являлось прямым бедствием. Но этого мало. С давних пор функции русской полиции незаконно расширялись путем передачи ей части своих обязанностей как всеми правительственными учреждениями, так и органами самоуправления, даже ведомствами православного и иных вероисповеданий. На полицию возлагалось взыскание всяких сборов и недоимок, исполнение обязанностей судебных приставов и участие в следственном производстве, наблюдение за выполнением санитарного, технического, пожарного уставов, собирание всевозможных статистических данных, призрение сирот и лиц, впавших в болезнь вне жилищ, и проч. и проч. Достаточно сказать, что проект реорганизации полиции, внесенный в Государственную Думу в конце 1913 года, предусматривал 317 отдельных обязанностей, незаконно возложенных на полицию и подлежащих сложению с нее. Весь этот аппарат и сопряженная с ним деятельность – охраняющая, регулирующая, распорядительная, принуждающая – были изъяты из жизни и оставили в ней пустое место. Кадры милиции стали заполняться людьми совершенно неподготовленными, без всякого технического опыта или же заведомо преступным элементом. Отчасти этому способствовал новый закон, допускавший в милицию даже лиц, подвергшихся заключению в исправительных арестантских отделениях с соответственным поражением прав; отчасти же насильственно «демократизованными» благодаря системе набора их, практиковавшейся многими городскими и земскими учреждениями. По компетентному заявлению начальника главного управления по делам милиции, при этих выборах в состав милиции, даже в ее начальники, нередка попадали уголовные преступники, только что бежавшие с каторги. Волость зачастую вовсе не организовывала милицию, предоставляя деревне управляться как ей заблагорассудится»591.
Временное правительство опомнилось только после августа 1917 г., но и здесь предпринятые им усилия лишь усугубили ситуацию. Шингарев вспоминал: «Керенский, Переверзев… все‑таки провели закон, которому мы всячески противились,‑ о внесудебных арестах. И на основании этого закона держали их (большевиков) в тюрьме, уже не стесняясь. Упреки «Правды», что и Временное правительство применяло насилие, конечно, верны. Паралич суда, чему виною, по‑моему, Керенский, был одною из причин быстрого разложения порядка, хотя бы и революционного»592.
Таким образом к Октябрьской революции разрушенными оказались не только армия, экономика, промышленность, но и вся система государственной власти. В первый день революции, 25 октября 1917 г., большевики издают свой Приказ №1, которым попытаются ограничить вакханалию преступности: «Приказываю солдатам и матросам Красной гвардии беспощадно и немедленно расправляться своими силами с представителями преступного элемента, раз с очевидной несомненностью на месте будет установлено их участие в содеянном преступлении против жизни, здоровья или имущества граждан». Но наивный призыв к сознательности масс остался благим пожеланием, и только после этого появилась ВЧК.
Анархия неизбежно приводит к тому, что власть захватывают не самые умные или морально чистоплотные, а наиболее агрессивные, наименее связанные моральными ограничениями – деклассированные элементы. В. Воейков прав: «Каждая революция есть сочетание работы честных фанатиков, буйных помешанных и преступников»593. Ка первом этапе революции у большевиков не было выбора, и они сознательно использовали то наследство, которое досталось им от предыдущей власти. Ленин по этому поводу писал: «Трагическая судьба всякой революции… заключается в том, что она всегда строится на отбросах»594. В. Волков указывает: «В провинции грань между уголовными элементами и функционерами новой власти была, как правило, очень зыбкой, а часто ее вообще не было, так как последние состояли в значительной мере из первых»595.
«М. Пришвин, перечисляет известные ему «руководящие кадры» города Ельца… и приходит к выводу, что они состоят из негодяев; переменись власть, они снова оказались бы на старых должностях – полицейских, урядников, инспекторов. Эти люди не только не заботились об авторитете советской власти, но с удовольствием под шумок уничтожали и коммунистов. Но наивно думать, что местные ЧК следовали какой‑то переданной из Москвы инструкции и находились под контролем центра и тем более лично Ленина. Даже среди сотрудников ВЧК высшего уровня были фракции, которые не подчинялись Дзержинскому и Ленину (они пошли с удостоверениями ВЧК и убили посла Германии Мирбаха). Вообще государственная вертикаль складывалась медленно и уже после войны»596. «М. Пришвин оставил заметки о том, как происходило местное законотворчество… 25 мая 1918 г. елецкий Совет Народных Комиссаров постановил «передать всю полноту революционной власти двум народным диктаторам, Ивану Горшкову и Михаилу Бутову, которым отныне вверяется распоряжение жизнью, смертью и достоянием граждан»591. Другой пример приводит Ландеру: «Вопрос красного террора был решен самым простейшим образом. Пятигорские чекисты решили расстрелять триста человек в один день. Они определили норму для города Пятигорска и для каждой из окрестных станиц и распорядились, чтобы партийные ячейки составили списки для исполнения… Этот крайне неудовлетворительный метод привел ко многим случаям сведения личных счетов…»598