Рост научно-исследовательского центра 6 глава




Минут через пятнадцать полил дождь. Это был настоящий тропический ливень, который стеной обрушился на нас. Я сидела, скорчившись в три погибели под большим деревом, и не видела ничего, кроме потоков воды. Ливень продолжался минут тридцать, и за это время детеныш, по-видимому, умер или потерял сознание. Когда Олли после дождя соскользнула с дерева, головка малыша беспомощно повисла, он больше не кричал и вообще не подавал никаких признаков жизни.

Я поразилась тому, как резко изменилось поведение Олли. Куда девались ее заботливость и тревога! Спустившись на землю, она небрежно схватила детеныша за руку и перекинула через плечо. Неужели она понимала, что ее отпрыск умер? По крайней мере материнский инстинкт, по-видимому, подсказывал ей, что младенец, который не плачет и не шевелится, не нуждается больше в ее уходе. Несколько раньше я наблюдала за другой матерью, молодой и неопытной, которая потеряла своего первенца, но в течение двух дней после его смерти продолжала бережно носить безжизненное тельце, заботливо прижимая его к груди.

Когда на следующий день Олли в сопровождении Гилки пришла в лагерь, мертвый детеныш все еще болтался у нее за спиной. Самка села, и труп с глухим стуком шлепнулся о землю. Вновь поднявшись, Олли опять поволокла его за собой. Несколько молодых самок шимпанзе и два-три павиана, привлеченные этим зрелищем, столпились вокруг Олли. Но она не обратила на них ни малейшего внимания.

Когда Олли и Гилка покинули лагерь, я вновь последовала за ними. Олли брела как во сне: она шла через лес, не глядя по сторонам, и безжизненное тельце детеныша подпрыгивало на плече в такт ее шагам. Примерно на середине горного склона Олли остановилась и села, небрежно сбросив ношу с плеча. Прошло около получаса Олли впала в оцепенение: она сидела, тупо глядя в одну точку и почти не шевелясь, лишь изредка отгоняла рукой неизвестно откуда взявшихся мух.

Гилка, заметив полное безразличие матери, решилась, наконец, поиграть с маленьким братцем. Это было страшное зрелище. Труп, уже начавший разлагаться, испускал зловоние, на лице и животе явственно проступали зеленые пятна, а широко открытые глаза застыли и остекленели. Искоса поглядывая на мать, Гилка осторожно подтащила к себе безжизненное тельце брата, взяла его на руки и начала тщательно перебирать шерстку. То, что было дальше, я не могу вспомнить без содрогания. Гилка взяла руку мертвого детеныша и стала щекотать ею у себя под подбородком, а на лице ее заиграла слабая улыбка. Бедная Гилка! Мы так радовались, когда у нее появился маленький братик, будущий товарищ по играм. Но, видно, ей на роду было написано быть одинокой. Еще раз быстро взглянув на мать, Гилка бережно подхватила мертвое тельце и прижала его к груди. Только тогда Олли заметила наконец, что происходит. Она быстро выхватила трупик из рук дочери и бросила его на землю.

Потом старая самка встала и вернулась той же дорогой, что и пришла, обратно в лагерь. Здесь она съела пару бананов и снова побрела в лес. Я сопровождала Олли и Гилку еще около трех часов. Каждые десять минут Олли садилась или ложилась на землю, а Гилка тотчас хватала мертвого братца и начинала с ним играть.

В конце концов Олли стало беспокоить мое присутствие, она прибавила шагу, то и дело оглядываясь через плечо и, будто нарочно, зашла в такую густую чащу, что я еле поспевала за ней. Тогда я решила вернуться в лагерь. В глубине души я была рада, что могу наконец выбраться из этих зарослей тяжелый трупный запах надолго задерживался в жарком влажном воздухе, а поскольку я шла вслед за Олли, дышать было совершенно нечем. К тому же меня донимали мухи целые полчища их, привлеченные все тем же запахом, садились на кусты, через которые мы продирались.

Когда Олли и Гилка на следующий день появились в лагере, мертвого младенца с ними уже не было. По-видимому, они все же бросили его во время странствий по лесу.

Если бы я знала, что младенец Олли был первой жертвой начинающегося грозного заболевания, я бы ни за что не стала в течение двух дней бродить вслед за семейством по лесу, так как в это время сама ждала ребенка. Однако новые жертвы той же болезни появились лишь через две недели после смерти брата Гилки. Только тогда выяснилось, что среди африканского населения вспыхнула эпидемия полиомиелита. Так как шимпанзе подвержены почти всем инфекционным болезням человека, в том числе и полиомиелиту, не оставалось никаких сомнений, что страшное заболевание проникло и к нам в заповедник. Километрах в пятнадцати южнее лагеря, как раз на границе с заповедником, была расположена африканская деревня, в которой два человека уже умерли от полиомиелита. Обезьяны часто заходили в эту долину и кормились на деревьях неподалеку от деревни. Возможно, первые случаи заражения произошли именно здесь, а потом болезнь быстро распространилась и добралась до нашей группы шимпанзе.

Трудно представить себе то состояние, которое охватило нас, когда мы узнали о вспыхнувшей эпидемии. Мы были в ужасе: мало того, что ни Гуго, ни я, ни наша помощница Элис Форд не прошли полного курса вакцинации против полиомиелита; угроза нависла и над шимпанзе, ради благополучия которых мы трудились все эти долгие годы. Мы немедленно связались с профессором Лики, и он организовал отправку в Кигому специального самолета, который доставил нам столь необходимую сейчас вакцину. Мы не знали, какие размеры может принять вспыхнувшая эпидемия, и поэтому решили провести профилактическую вакцинацию среди всех обитателей заповедника. Естественно, что воспользоваться нашими услугами могли лишь те животные, которые регулярно посещали лагерь.

Из лаборатории Пфицера (в Найроби) было доставлено большое количество вакцины в виде таблеток, которыми мы собрались начинять бананы. Каждое животное должно было получить по три таблетки в месяц за один прием, и так в течение трех месяцев. Как правило, большинство шимпанзе без колебания поедали банан вместе с лекарством, но некоторые обезьяны, почувствовав лекарство, тут же выплевывали его, хотя нам таблетки казались абсолютно безвкусными. Для этих особенно разборчивых животных мы заготавливали три банана с таблеткой в каждом вместо обычного одного, начиненного сразу тремя таблетками. Нам приходилось заботиться и о том, чтобы самцы высокого ранга, уже получившие месячную дозу, не отнимали бананов с лекарством у подчиненных особей.

Эти несколько месяцев, пока в заповеднике свирепствовал полиомиелит, были самыми мрачными в моей жизни. Всякий раз, когда кто-нибудь из наших питомцев неожиданно переставал посещать станцию подкормки, мы с ужасом начинали думать, что больше никогда его не увидим, а если и увидим, то изуродованным калекой. Это было, пожалуй, самое страшное. Болезнь поразила в нашей группе пятнадцать обезьян: шесть из них умерли, другим повезло, и они выжили, отделавшись сравнительно небольшими повреждениями опорно-двигательного аппарата. У Гилки была поражена одна рука, у Мелиссы шея и плечевой пояс. Когда два великолепных молодых самца, Пепе и Фабен краса и гордость нашей группы, вновь появились в лагере после кратковременного отсутствия, мы с горечью увидели, что у обоих плетью повисла одна рука.

Еще один молодой самец так долго не приходил в лагерь, что мы уже уверились в его гибели. Однако он все же вернулся. Но что это было за зрелище! У него парализовало обе руки, и он едва доплелся до лагеря. Он тотчас же бросился подбирать губами валявшиеся на земле шкурки бананов и другие съедобные отбросы, так как был настолько истощен, что напоминал скелет, а дотянуться до пищи и взять ее руками не мог. В конце концов нам пришлось прекратить его мучения и пристрелить несчастное животное.

Болезнь унесла многих наших любимцев. Джей-Би, шумный могучий Джей-Би, к которому все мы так привыкли, навсегда перестал появляться в лагере. Были и другие жертвы, но самой страшной на фоне развернувшейся трагедии оказалась болезнь и, смерть Мак-Грегора. Воспоминание об этом кошмаре все еще продолжает мучить нас, хотя с тех пор прошло уже несколько лет.

В тот вечер Гуго заметил, как Фло, Фифи и Флинт, выйдя из лагеря, остановились возле низкого кустарника и стали что-то сосредоточенно рассматривать в высокой траве, время от времени выпрямляясь для этого во весь рост и встревоженно вскрикивая. Мы поспешили спуститься к ним, чтобы посмотреть, в чем дело. Первое, что мы увидели, были мухи. Они густым слоем покрывали листья и ветки, так что весь куст отливал сине-зеленым металлическим блеском. Потревоженные нашим приходом рои мух поднимав лись в воздух и недовольно гудели. Мы решили, что в кустах лежит труп умершей обезьяны, но, подойдя поближе, увидели живого Мистера Мак-Грегора. Он сидел на земле, обрывая руками маленькие красные ягоды, которые росли над его головой, и засовывал их в рот. Лишь когда он попытался дотянуться до удаленной от него ветки, мы поняли, что произошло, и содрогнулись от ужаса. Ноги старого самца были полностью парализованы. Ухватившись обеими руками за нижнюю ветвь, он подтянул свое беспомощное тело с безжизненно волочащимися ногами поближе к желанной цели. Теперь он уже мог достать ягоды. Тогда он оперся обеими руками о землю и, с трудом отклонившись назад, снова принял сидячее положение.

Фло с семейством давно ушла, а мы с Гуго все стояли и смотрели на несчастного Грегора. Уже смеркалось, и тут старый самец тем же способом подтащил себя к дереву, нижние ветки которого росли совсем близко от земли, и не без успеха попытался взобраться на него. Оставалось лишь поражаться силе его мускулов. Он вскарабкался на дерево, причем довольно высоко, при помощи только одних рук и даже соорудил там жалкое подобие гнезда. Рои мух неотступно следовали за ним, но лишь теперь мы поняли почему. Мак-Грегор не мог больше контролировать действие сфинктера мочевого пузыря и каждый раз, когда он пытался дотянуться до вышерасположенной ветки, мышцы сокращались от напряжения и моча тоненькой струей текла по парализованным ногам. Кожа на его теле была во многих местах содрана, ноги и ягодицы сильно кровоточили. Очевидно, бедному животному пришлось проделать долгий путь, прежде чем он добрался до лагеря. На другой день мы проследили этот путь: примятая и окровавленная трава привела нас вниз к ручью, а потом и на противоположный склон. Метров через сто пятьдесят следы исчезли на крутом, размытом водой склоне.

Следующие десять дней мы целиком посвятили нашему бедному другу. Это были страшные дни каждой из них стоил прожитого года. Мы не переставали надеяться, что болезнь отступит и жизнь вернется к его парализованным ногам, но время шло, а Грегор по-прежнему не мог шевельнуть хотя бы одним пальцем. Все эти дни он провел в окрестностях лагеря. Часов до одиннадцати утра и даже позже он оставался в гнезде, потом очень медленно спускался на землю и садился, чтобы перевести дух. Иногда он сидел так около получаса, глядя по сторонам или приводя в порядок шерсть. Потом подтаскивал свое огромное тело к кустарнику или дереву с низко растущими плодами и приступал к завтраку.

В один из дней мы увидели, что Грегор передвигается каким-то новым способом: пригибая голову к земле, он неуклюже кувыркался, перекатываясь с места на место. Мы с Гуго были вне себя от радости должно быть, решили мы, активность парализованных конечностей постепенно восстанавливается. Приглядевшись внимательнее, мы поняли, что и это сальто через голову осуществлялось лишь благодаря исключительной силе рук Мак-Грегора они одни способны были оторвать от земли все его грузное и наполовину мертвое тело. Но передвигаться таким образом старый самец мог лишь в тех местах, где росли пучки жесткой травы или выступали корни деревьев, которые он использовал в качестве опоры.

Примерно в половине четвертого дня Мистер Мак-Грегор уже забирался обратно в гнездо. Всего за время болезни он соорудил три гнезда, причем два из них находились на одном дереве. В самом начале болезни он предпринимал попытки вскарабкаться на три других дерева с огромными усилиями взобравшись на нижние ветки, начинал с не меньшим трудом спускаться обратно на землю.

Мы старались, как могли, помочь несчастному животному. Вначале он не позволял нам подходить слишком близко издавал глухие кашляющие звуки и размахивал руками. Но через два дня он, казалось, почувствовал, что мы хотим помочь ему, и тогда поведение его резко изменилось: он ложился на спину и позволял мне выжимать губку, пропитанную водой, прямо в его открытый рот. Мы сооружали из листьев нечто вроде корзиночки, накладывали в нее бананов, пальмовых орехов и любого другого корма, который могли собрать в окрестностях лагеря, а потом подсовывали все это в гнездо Грегора с помощью длинной палки. По утрам, когда самец отправлялся завтракать, мы залезали на дерево и вычищали его гнездо, так как теперь он совершал все отправления там же, где спал.

Чтобы мухи меньше докучали старому самцу, мы каждый раз опрыскивали пространство вокруг гнезда специальным аэрозолем. Вначале Грегор с опаской относился к этой процедуре, но потом как будто понял, что избавляется таким образом от назойливых жужжащих созданий, и с тех пор, заметив пульверизатор с инсектицидом, радостно приветствовал нас.

Но самым ужасным во всей этой кошмарной истории было то, как отнеслись остальные шимпанзе к ставшему калекой сородичу. Прежде всего, и это вполне естественно, их испугало его непривычное и странное состояние. Мы замечали ту же самую реакцию и по отношению к другим жертвам полиомиелита, когда они впервые после болезни появлялись в лагере. Так, например, когда шимпанзе увидели, как Пепе беспомощно съезжает по склону, волоча за собой одну руку, они с выражением ужаса кинулись трогать и обнимать друг друга, чтобы успокоиться и обрести уверенность в физическом контакте. Несчастный Пепе, не подозревающий об истинных причинах паники в группе, испугался больше остальных: он с недоумением оглядывался назад, пытаясь понять, что именно вызвало такой ужас среди его сородичей. В конце концов все успокоились, и Пепе снова заковылял вниз. Со временем Пепе, как, впрочем, и Фабен, научился передвигаться только на задних конечностях мышцы ног его постепенно окрепли, и он уже свободно обходился без помощи висевшей плетью больной руки. Что касается остальных шимпанзе, то они быстро привыкли к несколько странному виду молодого самца и перестали обращать на него внимание.

С Мак-Грегором все было по-иному. Он отличался от других не только совершенно ненормальным, с точки зрения обезьян, способом передвижения, но и видом кровоточащих ран, запахом мочи, роями мух, наконец, которые повсюду сопровождали больного самца. Когда Мак-Грегор впервые появился в лагере и уселся в высокой траве неподалеку от места подкормки, все взрослые самцы приблизились к калеке и уставились на него, распушив шерсть, а потом начали демонстрировать угрозы. Они не только угрожали старому больному самцу, но кое-кто пытался и в самом деле атаковать его. Он же, не способный ни убежать, ни обороняться, с искаженным от ужаса лицом и оскаленными зубами лишь втягивал голову в плечи и, съежившись, ждал нападения. Сперва Голиаф несколько раз ударил его по спине, потом другой взрослый самец, вздыбив шерсть и размахивая здоровенной веткой, налетел на несчастного Мак-Грегора. Мы с Гуго не выдержали и попытались защитить калеку от расшумевшихся самцов. Стоило нам преградить им путь, как они тотчас повернулись и ушли.

Дня через два или три все члены группы привыкли к странному виду и нелепым движениям Мак-Грегора, но старались избегать его. Мне вспоминается один день, на мой взгляд, самый тягостный из всех десяти. Восемь шимпанзе расположились на дереве и тщательно выискивали в шерсти друг у друга. Мистер Мак-Грегор из своего гнезда отлично видел, чем они занимаются, и внимательно следил за их действиями, время от времени хрипло похрюкивая. Взаимное обыскивание одно из любимейших занятий шимпанзе, животные уделяют ему значительную часть времени, а старый самец в течение всей болезни был лишен возможности принять участие в этой важной процедуре, был лишен такого контакта с сородичами.

Наконец он не выдержал и начал медленно выбираться из гнезда. С трудом спустившись на землю, он с помощью освоенных им методов передвижения преодолел те пятьдесят метров, которые отделяли его от дерева с сидящими на нем шимпанзе. Совершенно измученный после этого долгого путешествия, Мак-Грегор сел передохнуть в тени дерева, затем подтянулся и, сделав последнее усилие, взобрался на нижнюю ветку. Наконец-то он был у цели и, громко и удовлетворенно кряхтя, протянул руку к двум самцам, которые сидели ближе всех к нему. Но еще до того, как несчастный калека успел коснуться их, оба шимпанзе молниеносно перескочили на противоположный конец дерева и преспокойно уселись там, возобновив прерванное занятие и даже ни разу не оглянувшись в сторону Мак-Грегора. Минуты две старый самец не шевелясь пристально глядел на своих сородичей, а потом медленно, с величайшим трудом начал спускаться обратно на землю. О, как я ненавидела его обидчиков в эту минуту! Слезы невольно текли у меня из глаз, и я отошла прочь, не в силах больше смотреть на несчастного калеку, который в одиночестве уселся под деревом.

Мы с Гуго и раньше подозревали, что взрослый самец Хамфри, отличавшийся необычайно агрессивным поведением, был младшим братом Мистера Мак-Грегора. Оба часто бродяжничали вместе, и старый Грегор нередко спешил на выручку более молодому самцу, если тому угрожала опасность. В эти последние дни перед кончиной Мак-Грегора мы действительно убедились, что оба самца были братьями, только наличием родственных уз можно было объяснить поведение Хамфри.

Во время болезни старого самца Хамфри старался держаться неподалеку от своего больного товарища. Правда, иногда он переходил на противоположный склон ущелья в поисках пищи, но не более чем через час возвращался, усаживался поблизости от гнезда Мак-Грегора и начинал приводить в порядок свою шерсть, хотя даже он ни разу не пытался заняться обыскиванием Грегора. В первый же день своего возвращения в лагерь Мак-Грегор взобрался довольно высоко на дерево и соорудил там гнездо. На это же дерево залез Голиаф и начал демонстрировать свою силу возле гнезда старого самца. Он принялся раскачивать ветки с такой силой, что листья дождем посыпались вниз, на несчастного калеку, который в это время находился в гнезде. Вопли Грегора становились все громче, он изо всех сил цеплялся за ствол дерева, чтобы не вывалиться из гнезда, которое ходуном ходило под ним, а ветки с размаху хлестали его по лицу и спине. Но потом, видимо отчаявшись, решил покориться судьбе и, как куль, полетел вниз, стукаясь по пути о каждую ветку, пока наконец не распластался на земле. Придя в себя, он начал медленно отползать в сторону. Внезапно появившийся Хамфри, который всегда испытывал страх перед Голиафом, тотчас вскочил на дерево, с устрашающими криками кинулся к самцу, ранг которого был намного выше его собственного, и даже атаковал Голиафа. Поведение Хамфри было настолько необычным, что если бы я сама не видела всю эту сцену от начала до конца, то, наверное, никогда бы не поверила, что это могло быть на самом деле.

В другой раз Мистер Мак-Грегор сумел каким-то образом дотащиться прямо до места подкормки, преодолев для этого тридцать метров довольно крутого подъема. Здесь уже кормилась большая группа обезьян, но мы смогли предоставить нашему подопечному нетронутый ящик. Он начал есть и на какое-то время, должно быть, снова почувствовал себя полноправным членом группы, так как, когда все собрались уходить, Грегор решил последовать за ними. Но, несмотря на отчаянные усилия, он, конечно, безнадежно отстал, и группа скрылась из виду.

Однако минут через пять мы увидели на тропе Хамфри он возвращался обратно. Некоторое время он стоял и смотрел на своего ползущего, цепляющегося и кувыркающегося друга, а потом пустился догонять остальных. Но вскоре он снова вернулся и опять долго смотрел на старания несчастного калеки. На этот раз он даже начал размахивать руками подобным образом самцы заставляют сопротивляющихся самок сопровождать их. В конце концов Хамфри распрощался с надеждами догнать группу и остался с Грегором, построив гнездо неподалеку от лагеря.

На десятый день мы, как всегда, принесли ужин нашему больному. Однако его нигде не было видно: ни в гнезде, ни около дерева. После непродолжительных поисков мы нашли его сидящим в густой траве оказалось, что у него серьезно повреждена одна рука, и он уже не может владеть ею. И тогда мы поняли, что наутро нам придется пристрелить старого друга. На протяжении всех этих мучительных дней мы старательно гнали от себя эту мысль и ждали, надеясь на чудо. Но чуда не произошло.

Смеркалось Грегор все чаще и чаще поглядывал вверх, на уже недоступные для него деревья, и я поняла, что он хочет построить на ночь гнездо. Наломав целую охапку зеленых веток, я положила их возле него. Он с трудом улегся на них и начал ловко орудовать одной рукой, помогая подбородком перегибать ветки, пока наконец не соорудил себе довольно удобную постель.

Я ушла в лагерь, но ночью вернулась к нему снова. Ослепленный ярким светом фонаря, старый самец встревоженно зашевелился, но, услышав мой голос, преспокойно закрыл глаза и снова заснул, хотя я стояла всего в метре от него. Как же он доверял нам, наш бедный истерзанный друг, и как жестоко мы обманули его доверие! Наутро, когда он, ничего не подозревая и урча от удовольствия, поедал свою излюбленную пищу два яйца, принесенные ему на завтрак, мы выстрелом из пистолета прекратили его мучения.

Никто из обезьян не видел трупа Мак-Грегора, и Хамфри в течение долгого времени не мог понять, куда девался его старый друг. Месяцев шесть он постоянно приходил на то место, где Мак-Грегор провел последние дни своей жизни. Хамфри подолгу сидел на дереве, озираясь вокруг и прислушиваясь к малейшему шороху. Когда шимпанзе отправлялись в длительное путешествие в соседнюю долину, он проходил с ними некоторое расстояние, но через несколько часов возвращался обратно и снова усаживался в надежде услышать громкий резкий голос старого Грегора, не подозревая, что голос этот, так похожий на его собственный, умолк навсегда.

Мать и дитя

Среди первых жертв полиомиелита был и пятилетний Мерлин. Хотя мы очень любили этого прежде игривого и озорного малыша, все же мы с облегчением вздохнули, когда он умер, так как к этому времени он совершенно переменился: до неузнаваемости исхудал, сделался вялым и угрюмым.

Но мне нужно вернуться к началу нашей истории и рассказать все по порядку. Мерлин рано потерял мать. В три года малыш ничем не отличался от других детенышей того же возраста: он все еще сосал грудь, ездил на спине у матери и спал рядом с ней в гнезде. Однажды Марина с Мерлином не пришли к месту подкормки и с тех пор вообще перестали посещать лагерь. Шестилетняя сестрина Мерлина, Мифф, продолжала приходить к нам за бананами. Мы решили, что мать и детеныш погибли. Но месяца через три Мерлин вслед за своим старшим братом, тринадцатилетним Пене, вновь появился в лагере. Он сильно исхудал, живот втянулся, личико, и без того крошечное, сморщилось, а глаза стали от этого еще более огромными. Что случилось с его матерью? Сколько времени прошло после ее смерти? Как ему удалось выжить? Мы, конечно, не могли ответить на эти вопросы, но выглядел малыш так, как будто бы он не спал в течение долгого времени.

Все шимпанзе, которые находились в это время в лагере, радостно приветствовали осиротевшего детеныша: объятия и поцелуи чередовались с дружескими прикосновениями и похлопываниями. Мерлин поел немного бананов и, усевшись на землю, прижался к старшему брату. Через некоторое время в лагере появилась Мифф. Она тотчас подбежала к малышу, и оба занялись взаимным обыскиванием. Правда, сиротка Мерлин лишь едва коснулся шерсти Мифф, в то время как она тщательно перебирала один волосок за другим и за пятнадцать минут привела в порядок всю шерстку маленького братца. Собравшись уходить, Мифф оглянулась и выжидающе посмотрела на Мерлина, тот затрусил следом за ней. Так всегда делает мать перед тем, как отправиться в путь.

С этого дня Мифф и в самом деле начала по-матерински заботиться о своем младшем брате. Они всюду бродили вместе и по ночам спали в одном гнезде. Мифф то и дело чистила Мерлину шерстку, наверное, даже чаще, чем это делала бы Марина. В первые дни сестрица позволяла малышу взбираться к ней на спину, но потом стала прогонять его очевидно, для нее, худенькой и не слишком крепкой, это была непосильная ноша. Пепе, уже почти взрослый самец, стал проводить с младшими членами семьи гораздо больше времени, чем раньше, когда была жива их мать, может быть, из-за Мифф, которая теперь по пятам ходила за ним. В минуты чрезмерного волнения Пепе обычно подбегал к маленькому Мерлину и, прикоснувшись к брату, быстро успокаивался.

Но шли недели, а Мерлин, несмотря на все заботы Мифф, все больше худел, все больше вваливались его глаза, шерсть становилась тусклой и вылезала клочьями. Он все меньше и меньше играл со своими сверстниками и временами впадал в сонное оцепенение. Поведение его резко изменилось.

Как-то раз Мерлин и Мифф сидели на территории лагеря и обыскивали друг друга. Внезапно на тропе, ведущей из лесу, показалась группа шимпанзе. Впереди, громко ухая, ступал Хамфри. Две самки поспешно убрались с дороги разбушевавшегося самца. Успела вскочить на дерево и Мифф. Маленький Мерлин вместо того, чтобы тоже убежать прочь, вдруг направился прямо к Хамфри, уже начавшему демонстрировать свое могущество. Увидев перед собой малыша, который негромко похрюкивал в знак покорности, взрослый самец тем не менее схватил его за руку и поволок за собой по земле. Как только Хамфри отпустил его, Мерлин, громко визжа, бросился в объятия Мифф. Он вел себя в данном случае как глупый младенец, который не может правильно оценить намерений старших и получает из-за этого тумаки и шишки. А ведь раньше Мерлин, как и всякий нормальный трехлетний детеныш, верно улавливал перемену в настроении взрослых и своевременно реагировал на нее.

С этого времени взаимоотношения Мерлина с другими членами сообщества начали постоянно ухудшаться. Маленький шимпанзенок все время попадал впросак: то и дело подбегал к взрослым самцам в самые неподходящие моменты. К четырем годам Мерлин стал одним из наиболее подчиненных детенышей среди своих сверстников: он всячески заискивал перед взрослыми шимпанзе, без конца принимал позы покорности, подставляя зад или припадая к земле, причем все его действия сопровождались взволнованными криками. С другой стороны, отношение Мерлина к его сверстникам отличалось чрезмерной, ничем не оправданной агрессивностью. Стоило кому-нибудь из детенышей подойти к Мерлину, чтобы поиграть с ним, как тот угрожающе кидался на своего прежнего товарища. Флинт, который был на год младше его, нередко, попискивая от страха, убегал от Мерлина. Правда, случалось и так, что Мерлин просто не обращал внимания на детеныша и поворачивался к нему спиной, отказываясь принять участие в играх. В отличие от своих сверстников он все больше и больше времени тратил на выискивание в шерсти у старших членов группы, в особенности, у своей сестры.

К, шести годам поведение Мерлина стало еще более странным. Он то и дело висел вниз головой, уцепившись ногами за ветку и не шевелясь, наподобие летучей мыши. Или, усевшись на земле и обхватив колени руками, начинал монотонно раскачиваться из стороны в сторону, а его огромные, широко раскрытые глаза неподвижно смотрели в одну точку. Он все чаще занимался самообыскиванием, при этом он беспощадно выдергивал волос за волосом и, пожевав волосяную луковицу, выплевывал их.

Но наиболее странно вел себя Мерлин во время термитного сезона. Будучи еще двухлетним малышом, Мерлин подолгу стоял возле Марины, внимательно наблюдая за ее действиями. Потом он и сам начинал брать тоненькие прутики и, неумело держа их в руке примерно так же, как держит ложку впервые взявший ее ребенок, втыкал в поверхность термитника. Через год он достиг значительных успехов и ловко орудовал возле гнезда насекомых, хотя его ужение еще не было достаточно результативным, как, впрочем, у любого трехлетнего малыша. Он почти всегда выбирал слишком коротенькие травинки или прутики в длину его орудия не превышали пяти сантиметров, тогда как у взрослых шимпанзе они достигали двадцати-тридцати сантиметров. К тому же, аккуратно засунув свою коротенькую травинку в один из ходов гнезда, он почти тотчас же резко выдергивал ее обратно, так что если бы даже какой-нибудь термит и успел ухватиться за травинку, он бы тут же свалился с нее от такого рывка. Однажды Мерлин затолкал в отверстие слишком толстую соломину, а потом долго пыхтел, но так и не вытащил ее обратно.

К сожалению, во время следующего термитного сезона я уезжала из заповедника и поэтому не могла проследить за поведением Мерлина. Оценить его способности мне удалось лишь через два года, и я была поражена, увидев, что его техника ужения существенно не изменилась. К тому времени Мерлину исполнилось пять лет, и, как всякий пятилетний детеныш, он должен был бы уметь выбирать подходящее орудие. Однако он по-прежнему подбирал только коротенькие травинки. Несколько раз я замечала у него в руках более длинные прутики и соломинки, но они были, как правило, согнуты или сломлены посредине. Он все так же резко выдергивал удочку из отверстия в термитнике, тогда как остальные детеныши этого возраста уже научились аккуратно вынимать ее и управлялись с нею не хуже взрослых. Это было очень странно, тем более что сестрица Мерлина, Мифф, была опытным удильщиком и детеныш мог бы многому научиться от нее.

Лишь в одном отношении Мерлин сильно повзрослел: раньше он, как и другие малыши, проводил за работой не больше двух минут, а потом бежал играть со сверстниками и через некоторое время снова возвращался к прерванному занятию. Теперь же он работал с упорством взрослого шимпанзе однажды он просидел возле термитника целых сорок пять минут, причем за все это время ему удалось поймать только одного термита, да и тот уцепился за его палец, когда он попытался расширить отверстие.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-06-26 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: