Стоило нашему кораблю пересечь этот воображаемый круг, проведенный в 23,5° от полюса, как он будто бы проник в новую страну, "страну отчаяния и безмолвия, где мерцает несказанный свет", как писал Эдгар По, волшебную темницу великолепия и славы, о вечном заточении в которой мечтает этот певец "Элеоноры"[52].
Как известно, летом в Антарктиде царит полярный день, ибо солнце никогда не скрывается за горизонтом. А стоит ему исчезнуть, воцаряется полярная ночь, озаряемая сполохами полярного сияния.
Наша шхуна осмелилась войти в эти внушающие ужас широты в разгар полярного дня. Дневной свет должен помочь отыскать остров Тсалал, где нам предстояло спасти остатки экипажа "Джейн".
Человек, наделенный бурным воображением, наверняка испытал бы ни с чем не сравнимое возбуждение в первые часы, проведенные в пределах Полярного круга: его посетили бы видения, кошмары, галлюцинации... Он почувствовал бы себя перенесенным в мир сверхъестественного... Приближаясь к стране вечных льдов, он спрашивал бы себя, что таится за туманной завесой, скрывающей неведомые дали... Не ожидают ли его там удивительные открытия в царстве минералов, растений, животных, не встретит ли он там совершенно особенных человекоподобных существ, как это якобы случилось с Артуром Пимом? Какие еще чудеса ждут его в волшебном театре, скрытом до поры до времени занавесом тумана? Не суждено ли ему горькое прозрение, когда, вырвавшись из плена фантазий, он помыслит о возвращении? Не услышит ли он у самого уха хриплое карканье ворона, предрекающего ему, как в самых удивительных стихах, вышедших когда-либо из-под пера поэта: "Никогда не вернуть, никогда не вернуть"?..
|
|
Не будучи наделен бурным воображением, я, чувствуя некоторое возбуждение, оставался все же в рамках реального взгляда на вещи. Я молил Небо лишь об одном: чтобы и за Полярным кругом, и вне его волны и ветры все так же благоприятствовали нашему плаванию.
На обветренных лицах капитана, старшего помощника и членов старой команды шхуны читалось нескрываемое удовлетворение от мысли, что шхуна пересекла шестьдесят шестую параллель. На следующий день после этого знаменательного события цветущий Харлигерли весело окликнул меня на палубе:
– Эй, мистер Джорлинг! Вот мы и пересекли этот знаменитый круг!
– Все еще впереди, боцман. Все впереди...
– Всему свое время. Но я разочарован...
– Чем же?
– А тем, что мы не делаем того, что делают на боргу всех остальных кораблей, пересекающих Полярный круг...
– Вы сожалеете об этом? – спросил я.
– А как же! "Халбрейн" могла бы позволить себе церемонию южного крещения!
– Крещения?.. Кого бы мы стали крестить, если все наши люди, подобно вам, уже поднимались выше этой параллели?
– Мы-то да, а вот вы, мистер Джорлинг?
– Верно, боцман, странствия впервые привели меня в столь высокие широты...
– И вы вполне заслуживаете крещения, мистер Джорлинг! Разумеется, без оглушительного шума, без барабанов и груб, даже без антарктического Деда Мороза... Позвольте мне благословить вас...
– Что ж, Харлигерли, – отвечал я, запуская руку в карман, – благословляйте и крестите! Держите пиастр – выпейте на него за мое здоровье в ближайшем кабачке за углом.
– Придется дожидаться острова Беннета пли острова Тсалал, если только на этих диких клочках суши отыщутся кабачки... Ведь для того, чтобы открыть таверну, требуется такой человек, как Аткинс...
|
|
– Скажите-ка мне, боцман... У меня не выходит из головы этот Хант... Радуется ли он тому, что "Халбрейн" пересекла Полярный круг?
– Кто же его знает?..– отвечал Харлигерли.– Он предпочитает держать паруса сухими, и к нему не подберешься ни с правого, ни с левого борта. Но я уже говорил вам: я не я, если он не хлебнул уже и ледяной водички, и ледяных полей...
– Что внушает вам такую уверенность?
– Все и ничего, мистер Джорлинг! Я нюхом чувствую. Хант – старый морской волчище, протащивший свой заплечный мешок через самые дальние закоулки земного шарика.
Я был целиком согласен с мнением боцмана и, повинуясь неосознанному предчувствию, без устали наблюдал за Хантом.
С 1 по 4 декабря штиль постепенно сменился на северо-западный ветер. В этих местах от северного ветра не приходится ожидать ничего хорошего – совсем как от южного в северном полушарии. Все, что он может принести, – это плохая погода, с ураганом и шквалами в придачу. Но хуже для нас был бы юго-западный ветер, который заставил бы шхуну свернуть с пути или в лучшем случае сражаться за то, чтобы не сбиться с курса, ибо нам не следовало отклоняться от меридиана, вдоль которого мы плыли на юг от Южных Оркнейских островов.
Ухудшение погоды не могло не вызвать беспокойства у капитана. Вдобавок "Халбрейн" сбавила ход, ибо 4 декабря попутный ветер стал ослабевать, а в ночь с 4-го на 5-е прекратился вовсе. Утром на реях висели сморщенные паруса. До нас не доносилось ни единого дуновения, и поверхность океана была гладкой, как стол, однако сильная качка предвещала западный ветер.
|
|
– Море что-то чует, – сказал Лен Гай, обращаясь ко мне.– Где-то там, должно быть, разгулялась буря.– И он указал рукой на запад.
– Действительно, горизонт заволокло туманом, – отвечал я. – Возможно, к полудню солнце разгонит его...
– В этих широтах солнце не поднимается высоко даже летом, мистер Джорлинг. Джэм!
Старший помощник явился на зов.
– Что вы думаете о небе?
– Ничего хорошего... Следует быть готовыми ко всему, капитан. Я прикажу спустить верхние паруса, свернуть большой стаксель и развернуть штормовой. Вдруг после полудня горизонт очистится?.. Если же налетит шквал, мы встретим его во всеоружии.
– Важнее всего не сходить с южного курса, Джэм.
– Сделаем все возможное, капитан. Мы на правильном пути.
– Не заметил ли марсовой первых дрейфующих льдов? – осведомился я.
– Заметил, – отвечал Лен Гай.– При столкновениях с айсбергами повреждения получают отнюдь не айсберги. Поэтому, если осторожность потребует отклониться к западу или к востоку, мы это сделаем.
Марсовой не ошибся. Днем нашему взору предстали льдины, медленно плывущие к югу. Это были небольшие плоские ледяные островки, осколки ледяных полей, называемых паками, – они имеют от трехсот до четырехсот футов в длину и соприкасаются краями. От этих осколков было нетрудно увернуться. Однако если до недавних пор ветер позволял шхуне держать верный курс, то теперь она замедлила ход и, утратив скорость, стала хуже слушаться руля. К тому же нас болтало все сильнее и сильнее.
К двум часам дня ветер резко усилился, причем невозможно было даже определить, с какой стороны он дует. Качка стала нестерпимой, и боцман приказал закрепить все предметы на борту. К трем часам северо-западный ветер набрал небывалую силу. Лейтенант распорядился взять нижние рифы у бизани, фор-стакселя и штормовой фок, надеясь выдержать ветер и не отклониться к востоку, где скопились дрейфующие льды, плыть среди которых было бы для корабля смертельно опасно.
Содрогаясь от ударов волн и порывов ветра, шхуна то и дело давала опасный крен. К счастью, груз в трюме не сдвинулся ни на дюйм, ибо был закреплен в расчете на ураган поистине чудовищной силы, поэтому нам не грозила участь "Дельфина". Как помнит читатель, этот злосчастный бриг перевернулся кверху дном, и Артур Пим с Дирком Петерсом провели немало дней, уцепившись за киль.
Ни один знаток погоды, поднаторевший в прогнозах, не смог бы предсказать, как долго продлится шторм. Сутки, двое, трое суток непогоды – антарктические широты могли сулить ненастье любой продолжительности.
Спустя час после начала бури на нас обрушился дождь вперемешку то с градом, то со снегом. Объяснялось это резким падением температуры. Термометр показывал всего лишь два градуса выше нуля, а атмосферное давление упало до 721 миллиметра.
Было десять часов вечера – я воспользуюсь словом "вечер", хотя солнце постоянно оставалось над горизонтом.
Сила ветра удвоилась. Я не решался вернуться в каюту и скрючился за рубкой. В нескольких шагах от меня капитан и его старший помощник обсуждали сложившееся положение. При чудовищном грохоте волн и скрипе снастей они вряд ли могли расслышать друг друга; однако моряки умеют объясняться жестами.
Шхуну сносило к юго-востоку, где она неминуемо натолкнется на громоздящиеся льды. Нам грозила двойная беда: отклонение от курса и столкновение со льдами. Бортовая качка настолько усилилась, что верхушки мачт описывали в небе все более опасные пируэты. При очередном потоке дождя казалось, что "Халбрейн" вот-вот расколется надвое. С бака невозможно было разглядеть, что творится на корме.
В просветах впереди было видно, с какой яростью бьются о бока айсбергов гигантские волны. Льдин вокруг становилось все больше – вероятно, шторм ускорил вскрытие ледяных полей, сделав их более доступными для прохода.
Пока же главной задачей было выстоять под напором ветра, для чего нужно было лечь в дрейф. Шхуну отчаянно трепало. Валы заслоняли небо и с невероятной силой обрушивались на палубу.
Первым делом следовало развернуть судно носом против ветра. После этого шхуна, дрейфуя под зарифленным марселем, малым стакселем на носу и штормовым стакселем на корме, смогла бы противостоять буре, а если бы шторм разгулялся пуще прежнего. можно бы было еще уменьшить площадь парусов.
На вахту заступил матрос Драп. Лен Гай, стоя бок о бок с ним, следил за маневрами шхуны. На баке матросы споро выполняли команды Джэма Уэста, а на корме шестеро под водительством боцмана меняли бизань на штормовой стаксель. Последний представляет собой треугольный кусок очень плотной парусины, скроенный наподобие кливера, который поднимают на стоячем такелаже мачты.
Для того чтобы взять рифы на марселе, следовало вскарабкаться на ванты фок-мачты, чем и занялись четверо моряков. Первым бросился к выбленкам Хант. За ним – Мартин Холт, старшина-парусник шхуны. Третьим был матрос Берри, четвертым – один из новичков.
Я и представить себе не мог, что можно действовать так умело и проворно, как это выходило у Ханта. Его руки и ноги едва касались выбленок. Добравшись до верхнего конца вант, он двинулся по рее, чтобы ослабить штерты марселя. Мартин Холт устремился к противоположному концу реи, остальные двое остались посредине.
Матросам предстояло распустить парус и взять на нем нижний риф. Затем, спустившись на палубу, они должны были натянуть его снизу. Капитан Лен Гай и его помощник не сомневались, что под такой оснасткой шхуна сможет пролежать в дрейфе столько, сколько понадобится.
Пока Хант и его товарищи трудились над марселем, боцман поставил штормовой стаксель и дожидался от лейтенанта команды крепить его. В этот момент на корабль обрушился сильнейший за весь шторм порыв ветра. Ванты и бакштаги, готовые лопнуть, загудели, как стальные тросы. Казалось, еще минута – и те немногие паруса, которые оставались на мачтах, разорвутся на тысячи лоскутов... Внезапно палуба вздыбилась от удара волны. Несколько бочонков, сорвавшись с мест, покатились к борту. Шхуна так сильно накренилась вправо, что вода хлынула буквально отовсюду. Меня бросило на рубку, и я несколько секунд не мог встать на ноги. Крен грозил катастрофой: край реи, на которой хлопал марсель, погрузился в воду на три-четыре фута... Когда рея вынырнула из воды, на ней не оказалось Мартина Холта. Послышался крик – это кричал старшина-парусник, смытый волной. Его рука отчаянно взметнулась в пене, вскипевшей на гребне вала...
Матросы бросились к правому борту и стали кидать товарищу кто что может – трос, бочонок, шест, лишь бы этот предмет мог плавать и за него сумел бы уцепиться Мартин Холт. В тот момент, когда я нащупал рукой кнехт, чтобы подняться на ноги, перед моими глазами промелькнуло что-то темное, врезавшееся в следующую секунду в бурлящую воду. Неужели еще кто-то свалился в воду? Нет, это добровольный прыжок... Кто-то поспешил Холту на выручку!
Не успев закрепить последний ленек рифа, Хант соскользнул с реи и устремился на помощь старшине.
– Два человека за бортом! – крикнул кто-то.
Двое... Один пришел на помощь другому... Не погибнут ли теперь оба?..
Джэм Уэст подскочил к штурвалу и вывернул шхуну на один румб круче к ветру – большего нельзя было сделать, не рискуя потерять направление ветра. Корабль застыл с развернутым фоком и обвисшим штормовым стакселем. В то же мгновение из пены, покрывающей бурлящую воду, вынырнули головы Мартина Холта и Ханта. Хант греб изо всех сил, подныривая под гребни волн, и расстояние между ним и старшиной неуклонно сокращалось. Однако расстояние между последним и шхуной уже составляло целый кабельтов. Хант то появлялся, то снова исчезал из виду, все больше превращаясь в темную точку, с трудом различимую среди беснующихся волн.
Побросав в воду шесты и бочки, команда замерла, ибо сделала все, что могла. О том, чтобы спустить шлюпку в бурлящую воду, заливающую полубак, не могло идти и речи. Она либо немедленно опрокинулась бы, либо разбилась о борт.
– Оба пропали! Оба...– прошептал капитан Лен Гай.– Джэм! Шлюпку!..
– Если вы прикажете спустить в море шлюпку, – прокричал в ответ помощник, – я первый сойду в нее, пусть это и будет смертельный риск! Но для этого мне нужен приказ!
Свидетели неравной борьбы людей и стихии затаили дыхание. Все и думать забыли о шхуне, которая могла вот-вот перевернуться. Еще минута – и все испустили отчаянный вопль, в последний раз заметив Холта, мелькнувшего среди волн. Хант, словно оперевшись под водой на что-то твердое, с нечеловеческой силой сделал решающий рывок в сторону Холта, вернее, в то место, где того видели перед тем, как над ним сомкнулась пучина...
Тем временем Джэм Уэст скомандовал расслабить шкоты малого кливера и штормового стакселя, благодаря чему шхуна приблизилась к тонущему на полкабельтова. Внезапно рев озверевшей стихии заглушило дружное "ура!" всего экипажа: люди увидели Ханта, поддерживающего левой рукой Мартина Холта, неспособного шевельнуться и болтающегося на воде, подобно неодушевленному предмету. Хант отчаянно греб правой рукой и заметно приближался к шхуне.
– Идти бейдевинд![53] – скомандовал Джэм Уэст рулевому.
Подчинившись штурвалу, паруса разом наполнились ветром, издавая хлопки, напоминающие пушечные выстрелы. "Халбрейн" взлетела на гребень волны, словно горячая лошадка, ставшая на дыбы.
Прошла бесконечная минута. Мы с трудом различали в бурлящей воде двоих, жизнь одного из которых целиком зависела от рвения другого...
Наконец Хант подплыл к кораблю и схватился за свисающий с борта швартов.
– Спускайся под ветер! – скомандовал старший помощник рулевому. Шхуна развернулась и снова легла в дрейф.
Ханта и Мартина Холта в одно мгновение подняли на борт. Одного пришлось уложить под фок-мачтой, другой был готов сразу броситься на помощь товарищам, сражающимся со стихией.
Усилия обступивших старшину людей принесли плоды: дыхание его восстановилось, опасность удушья миновала. Энергичный массаж привел его в чувство, и он приоткрыл глаза.
– Мартин Холт, – сказал ему склонившийся над ним капитан, – однако ты вернулся издалека...
– Да, да, капитан... – бормотал Мартин Холт, силясь оглядеться вокруг. – Но кто приплыл за мной?
– Хант! – провозгласил боцман. – Это Хант рисковал жизнью, чтобы тебя спасти!
Харлигерли вытолкнул старавшегося держаться в стороне Ханта в центр круга. Мартин Холт устремил на него полный признательности взор.
– Хант, – прошептал он, – ты спас меня... Если бы не ты, со мной было бы кончено... Спасибо тебе!
Хант ничего не ответил.
– Эй, Хант! – окликнул его капитан.– Ты что, не слышишь?
Хант и впрямь, казалось, ничего не слышал.
– Хант! – снова заговорил Мартин Холт.– Подойди ко мне... Я так благодарен тебе... Я хочу пожать твою руку...
И он протянул Ханту слабую ладонь.
Хант отпрянул и потряс головой, словно его смущала признательность за столь обыкновенный поступок. Постояв еще немного, он заторопился на бак, где взялся заменять шкот малого кливера, лопнувший от удара волны, заставившего корабль содрогнуться от киля до верхушек мачт.
Хант определенно был самоотверженным и бесстрашным героем!.. В то же время ему, по всей видимости, были чужды проявления человеческих чувств, поэтому боцману придется еще долго дожидаться, пока он раскроет рот...
Буря не унималась, и нам пришлось испытать еще немало моментов отчаяния. Сотни раз на нас налетал шквал такой силы, что грозил оборвать и без того зарифленные паруса. Сотни раз шхуна, ведомая умелой и твердой рукой Ханта, вставшего к штурвалу, кренилась под напором ветра, грозя зачерпнуть бортом океанскую воду.
– Джэм, – снизил Лен Гай, – сейчас пять часов. Если мы встанем по ветру...
– Это осуществимо, капитан, но тогда нас может захлестнуть волной...
Действительно, нет ничего опаснее, чем вечер, дующий в корму, когда корабль не может вскарабкаться на гребни волн. К этому маневру прибегают только в том случае, если судно не может больше оставаться в дрейфе. Кроме того, уклонившись к востоку. "Халбрейн" сошла бы с курса и оказалась в лабиринте льдин, сбившихся в той стороне в зловещую массу.
Шестого, седьмого и восьмого декабря шторм не стихал, однако нам удалось остаться в дрейфе. Для этого пришлось заменить малый кливер, лопнувший от порыва ветра, другим, более прочным полотнищем.
Нет нужды говорить, что капитан Лен Гай проявил себя как настоящий моряк, что Джэм Уэст не упускал ни одной мелочи, что экипаж безупречно выполнял все их команды, что Хант по-прежнему первым кидался исполнять поручения – будь то маневр парусами или опасность, требующая немедленных действий. Различие между ним и большинством матросов, набранных на Фолклендах, особенно гарпунщиком Хирном, было разительным. От них, наоборот, было нелегко добиться даже простой исполнительности. Разумеется, они повиновались, ибо приказам такого офицера, как Джэм Уэст, приходится повиноваться, однако с бесконечными жалобами и сетованиями. У меня появилось опасение, что это не сулит нам ничего хорошего.
Мартин Холт не замедлил вернуться к своим обязанностям, причем выполнял их теперь с еще большим рвением. Прекрасный мастер своего дела, он был единственным, кто мог бы в умении и сноровке соперничать с Хантом.
– Ну, Холт, – спросил я его как-то раз, вмешавшись в его беседу с боцманом, – в каких вы теперь отношениях с этим дьяволом Хантом? Стал ли он более общительным после того, как спас вас?
– Нет, мистер Джорлинг, – отвечал старшина-парусник, – мне даже кажется, что он меня избегает.
– Избегает вас?..– изумился я.
– Совсем как раньше.
– Вот странно...
– Да, так оно и есть, – подтвердил Харлигерли.– Я не раз замечал это.
– Значит, он сторонится вас так же, как и всех остальных?
– Еще больше, чем остальных!
– С чего бы это?
– Ума не приложу, мистер Джорлинг!
– Все-таки, Холт, ты теперь его вечный должник! – заявил боцман. – Только не вздумай зажигать в его честь свечку: уж я-то его знаю, он ее мигом задует!
Меня сильно удивили их слова. Однако скоро я сам убедился, что Хант избегает встреч со старшиной-парусником. Неужели он не понимает, что имеет право на признательность человека, которому спас жизнь? Да, его поведение было по меньшей мере странным...
В ночь с 8 на 9 декабря ветер стал меняться на восточный, что предвещало установление более спокойной погоды. Теперь можно было надеяться, что "Халбрейн" наверстает время, упущенное из-за дрейфа, и вернется к сорок третьему меридиану, вдоль которого пролегал ее маршрут. Несмотря на то что волнение на море еще не до конца утихло, к двум часам ночи на мачтах захлопали паруса. Поймав ветер фоком, бизанью с двумя рифами, штормовым и малым кливерами, "Халбрейн" легла на левый галс и снова устремилась к югу.
Глава XIII
ВДОЛЬ ПАКОВЫХ ЛЬДОВ
С тех пор как "Халбрейн" пересекла воображаемую дугу, расположенную в 23,5° от полюса, путешествие протекало безупречно, и этого впечатления не смогла испортить даже недавняя буря. Нам очень повезло, что уже в первой половине декабря мы смогли пойти той же дорогой, которой до нас прошел Уэдделл.
Я говорю о "дороге Уэдделла", словно это и впрямь удобная дорога, проложенная посуху, с километровыми столбами и большим указателем: "Южный полюс"...
Весь день 10 декабря шхуна легко маневрировала среди льдин. Направление ветра было благоприятным, и мы не меняли курса, а шли по прямой, лишь огибая крупные массивы льда. Хотя от сплошного таяния льдов нас отделял еще целый месяц, Лен Гай, привыкший к антарктическим водам, утверждал, что в этом году вскрытие льдов, приходящееся обыкновенно на январь, случится уже в декабре.
Экипажу не составляло труда вилять среди гигантских плавучих глыб. Подлинные трудности должны были начаться позднее, когда шхуна попытается вклиниться в паковые льды.
Впрочем, нас не могли напугать никакие неожиданности. О присутствии огромных масс льда свидетельствовал хорошо знакомый китобоям желтоватый оттенок воздуха, вызываемый преломлением солнечных лучей. Так всегда происходит в полярных областях, и опытные люди знают, что это означает.
Пять дней подряд шхуна плыла вперед, не ведая преград и ни разу не столкнувшись со льдиной. Однако чем дальше на юг, тем больше становилось вокруг льдин, и промоины между ними делались все уже. Четырнадцатого декабря мы достигли 72°37' южной широты, оставаясь примерно на той же долготе – между сорок вторым и сорок третьим меридианом. Этой точки за Полярным кругом достигали до нас немногие мореплаватели – во всяком случае, до нее не добрались ни Баллени, ни Беллинсгаузен. Еще два градуса к югу – и мы окажемся гам, где побывал один Уэдделл.
Мы с опаской пробирались между тусклыми льдинами, покрытыми птичьим пометом и напоминающими порой своими вымоинами лица прокаженных. Иные айсберги вздымались в небо выше наших мачт. Размеры и формы айсбергов стали бесконечно разнообразными. Стоило рассеяться туману, как причудливые нагромождения льда начинали преломлять солнечные лучи подобно гигантским драгоценным камням. Я не мог налюбоваться этим захватывающим зрелищем, прекрасно описанным Артуром Пимом, – пирамидами с заостренными верхушками, куполами – закругленными, как у византийских церквей, дольменами с горизонтальной поверхностью, изящными вазами, опрокинутыми чашами и всем остальным, что пристальному взгляду удается иногда разглядеть среди причудливых узоров облаков... А разве сами облака – это не плавучие льды небесного океана?..
Должен признать, что к отваге капитана теперь добавилась осторожность. Он не подходил к айсбергу ближе чем на расстояние, обеспечивающее свободу для любого маневра. До тонкостей зная, чем отличается плавание в этих водах, он хладнокровно вел шхуну меж ледяных громадин.
Как-то раз он обратился ко мне с такими словами:
– Мистер Джорлинг! Я не впервые пытаюсь проникнуть в антарктические воды, однако до сих пор меня преследовали неудачи. Если я и раньше не отступал, лишь предполагая, какая судьба постигла "Джейн", то не пристало мне проявлять нерешительность сейчас, когда предположения сменились уверенностью.
– Отлично понимаю вас, капитан! Уверен, что опыт, накопленный за время плавания в этих широтах, повышает наши шансы на успех...
– Несомненно, мистер Джорлинг! И все же для меня, как и для многих мореплавателей, пространство, расстилающееся за ледяными полями, – неведомая область.
– Неведомая? Не совсем, капитан: ведь у нас есть серьезнейшие сообщения Уэдделла, а также Артура Пима...
– Да, знаю: они твердят о чистом ото льда море...
– Верите ли вы им?
– Да, верю! Это море существует, тому есть веские доказательства. Ведь никто не станет утверждать, что эти массы льда, называемые айсбергами и ледяными полями, могут образоваться в открытом море. Нет, их откалывают от континента или лежащих в высоких широтах островов волны чудовищной силы. Затем течения выносят их в воды более умеренных широт, где они подтаивают и разваливаются.
– Истинная правда, – отвечал я.
– Значит, – продолжал капитан Лен Гай, – эти ледяные горы не являются частицами паковых льдов. Дрейфуя по океану, они достигают паковых льдов, пробивают в них бреши и вырываются из их оков. Да и вообще не следует судить о южных полярных областях по северным. Условия там и здесь в корне различны. Еще Кук отмечал, что никогда не встречал в морях вокруг Гренландии таких ледяных громадин, какие попадались ему в антарктических морях.
– Чем же это объяснить?– осведомился я.
– Тем, что в северном Заполярье господствуют южные ветры. Они достигают тамошних высоких широт, напитавшись горячими ветрами Америки, Азии, Европы, и способствуют нагреванию атмосферы. Здесь же даже ближайшие земли расположены слишком далеко и не влияют на атмосферные потоки. Поэтому температуры в Антарктике остаются однородными.
– Важное наблюдение, капитан, объясняющее существование свободного ото льдов моря...
– Да, свободного – по крайней мере еще градусов на десять к югу от пакового льда. Так что, преодолев сплошные льды, мы оставим позади основную трудность пути. Вы были совершенно правы, мистер Джорлинг, говоря о том, что существование чистых код признается Уэдделлом...
– И Артуром Пимом, капитан...
С 15 декабря льдов вокруг нас прибавилось и плыть стало гораздо труднее. Однако ветер был по-прежнему попутным – северо-восточным или северо-западным, но только не южным. Мы продолжали лавировать среди айсбергов и ледяных полей, на ночь же сбавляли ход, чтобы избежать столкновения со льдинами. Ветер время от времени крепчал, и нам приходилось уменьшать площадь парусов. В такие минуты мы наблюдали, как пенится вокруг льдин вода, покрывая их мириадами брызг, но не замедляя их стремительного продвижения на север.
Измерения, неоднократно проделанные Джэмом Учетом, свидетельствовали о том, что высота льдин составляет от десяти до ста саженей.
Я разделял уверенность Лена Гая, полагавшего, что столь внушительные ледяные образования рождаются на каком-то неведомом берегу – возможно, на берегу полярного континента. Однако такой континент должен был быть испещрен заливами и морскими проливами, что и позволило "Джейн" достичь острова Тсалал.
Разве не существование полярной суши препятствует путешественникам в их попытках добраться до полюса – и Северного, и Южного? Уж не на эту ли сушу опираются ледяные горы, уж не от нее ли отрываются они, когда наступает пора вскрываться льдам? Если бы под ледяными шапками, накрывающими земной шар на севере и на юге, плескалась одна лишь вода, то корабли смельчаков давно покорили бы полюса...
Можно было не сомневаться в том, что, поднимаясь к восемьдесят третьей параллели, капитан "Джейн" Уильям Гай, то ли руководствуясь чутьем моряка, то ли ведомый удачей, прошел через широкий морской пролив.
Наш экипаж находился под сильнейшим впечатлением от чудовищных масс льда, плывущих нам наперерез, – по крайней мере новички, ибо для прежних членов команды зрелище это уже не было сюрпризом. Однако и новички скоро пресытились чудесами нашего плавания.
Теперь мы полагались на бдительность наблюдателей. Джэм Уэст распорядился укрепить на верхушке фок-мачты бочку – так называемое "сорочье гнездо" – и велел сменяющим друг друга наблюдателям глядеть в оба.
"Халбрейн", подгоняемая свежим ветром, продвигалась вперед. Температура оставалась сносной – примерно четыре-пять градусов тепла. Главную опасность представлял туман, клубившийся над самой водой и превращавший столкновения со льдинами в докучливую неизбежность.
День 16 декабря выдался для команды самым утомительным. Между льдами остались лишь узкие проходы; в них грозно торчали острые края льдин. Шхуна искусно лавировала между ними. Не проходило и десяти минут, чтобы не раздалась команда:
– Круче к ветру!
– Увались!
Рулевому не приходилось скучать, а матросы то и дело выводили из ветра марсель и брамсель и распускали нижние паруса. Тут уж никто не отлынивал от работы, однако Хант все равно умудрялся вырываться вперед. Этот прирожденный моряк оказывался совершенно незаменимым, когда требовалось укрепить на льдине трос, чтобы шхуна могла, как бы подтянувшись, обогнуть особенно зловредную преграду. Хант немедленно кидался в шлюпку, в два гребка преодолевал ледяную кашу и выпрыгивал на скользкую льдину. Разумеется, капитан и вся команда молились на него. Однако этот человек оставался для всех загадкой, неразрешимость которой возбуждала крайнее любопытство.
Ханту и Мартину Холту многократно доводилось прыгать в одну шлюпку и действовать сообща. Хант со сноровкой и рвением выполнял указания старшины-парусника, но не произносил ни слова...
В тот день мы сильно приблизились к паковым льдам, и было ясно, что "Халбрейн" скоро подойдет к ним вплотную. Однако до сих пор наблюдателям не удавалось узреть кромки припая.
День 16 декабря запомнился кропотливой работой: под ударами льдин руль ежеминутно мог выйти из строя. Одновременно льдины бились о борта шхуны, и это было даже опаснее, чем айсберги, плывущие навстречу. Разумеется, от столкновения с ними "Халбрейн" содрогалась от носа до кормы. Однако сколоченному на совесть корпусу шхуны не грозили пробоины, а внешней обшивки она и вовсе не могла утратить, ибо не имела ее. Руль Джэм Уэст велел закрыть досками, образовавшими нечто вроде футляра.