ПОПРОБУЙ-КА ПЕРЕЙДИ ПОЛЕ

Июльским утром 1854 года плантатор по фамилии Уильямсон, который жил вшести милях от Селмы, штат Алабама, сидел с женой и ребенком на верандесвоего дома. Перед домом была лужайка шириной шагов в пятьдесят; за нейпролегала общественная дорога, или, как ее называли, "тракт". За дорогойначиналось изрядно вытоптанное пастбище акров в десять, плоское и безединого дерева, камня или какого-либо другого возвышенного предмета,естественного или искусственного. В тот момент там даже не видно было ниодного животного. В поле, которое лежало еще дальше, трудились дюжина рабовпод наблюдением надсмотрщика. Бросив в пепельницу окурок сигары, плантатор встал и произнес: - Забыл сказать Эндрю насчет лошадей. Эндрю звали надсмотрщика. Уильямсон вразвалочку прошел по усыпанной гравием дорожке, сорвав попути цветок; затем пересек дорогу и вышел на пастбище, остановившись намгновение у калитки, которая вела туда, чтобы поздороваться с проезжавшим подороге соседомплантатором Армором Реном. Мистер Рен ехал в открытом экипажес тринадцатилетним сыном Джеймсом. Отъехав от места встречи шагов двести,мистер Рен заметил: - Забыл сказать мистеру Уильямсону насчет лошадей. Мистер Рен недавно продал мистеру Уильямсону нескольких лошадей, закоторыми, как было условлено, в тот день как раз должны были приехать; но покакой-то причине, которая сейчас уже забылась, удобнее было отдать их наследующее утро. Кучеру было приказано развернуться, и когда он это сделал,все три седока увидели мистера Уильямсона, вразвалочку идущего черезпастбище. Тут одна из лошадей в упряжке споткнулась и чуть не упала. Едваона выправила шаг, как Джеймс Рен воскликнул: - Папа, что случилось с мистером Уильямсоном? Настоящее повествование не ставит перед собой задачу ответить на этотвопрос. Ниже приводятся странные показания мистера Рена, данные им под присягойв ходе судебных слушаний касательно имущества Уильямсона. "Восклицание сына побудило меня взглянуть туда, где мгновение раньшенаходился покойный [sic], но теперь его там не было, и вообще его нигде небыло видно. Не могу сказать, что его отсутствие ошеломило меня или что ясразу осознал серьезность случившегося; хотя, конечно, это показалось мнестранным. Мой сын, напротив, был ошарашен и все повторял и повторял свойвопрос, пока мы не подъехали к калитке пастбища. Мой черный кучер Сэм былпоражен так же сильно, если не больше, но я думаю, на него подействовалоскорее волнение моего сына, чем то, что он видел сам. (Эта фраза впоказаниях была вычеркнута.) Когда мы сошли с экипажа у калитки и Сэм сталподвешивать [sic] упряжку к забору, к нам по дорожке в большой тревогеподбежали миссис Уильямсон с ребенком на руках и несколько слуг, крича: "Онпропал, пропал! Господи! Какой ужас!" и тому подобное; не могу припомнитьвсе дословно. Мне показалось, что они имели в виду не только исчезновение еемужа, хоть бы даже и произошедшее прямо у нес на глазах, но и что-то еще.Она была взбудоражена, но в пределах естественною при подобныхобстоятельствах У меня нет причин думать, что она потеряла рассудок. С техпор я больше не видел мистера Уильямсона и не слышал о нем". Эти показания, как и следовало ожидать, были почти во всех частностяхподтверждены единственным другим свидетелем (если только это слово здесьприменимо) - юным Джеймсом. Миссис Уильямсон лишилась рассудка, асвидетельства слуг, разумеется, в расчет не принимаются. Поначалу Джеймс Рензаявил, что видел, как мистер Уильямсон исчез, но в показаниях, данных взале суда, этого утверждения не содержится. Никто из работавших в поле, куданаправлялся Уильямсон, не видел его вовсе, и самый тщательный осмотр всейплантации и прилегающей к ней местности не дал никаких результатов. Многолет потом в этой части штата ходили самые чудовищные и диковинные слухи,рожденные в негритянской среде; иные из них, возможно, бытуют и по сей день.Но изложенным здесь исчерпывается то, что известно об этом случаедоподлинно. Суд постановил считать Уильямсона умершим, и его имуществоотошло законным наследникам...

ОДНАЖДЫЛЕТНЕЙ НОЧЬЮ

Хотя Генри Армстронг понимал, что его похоронили, он не спешил делатьвывод, что он мертв, - этого человека всегда нелегко было убедить. О том,что он действительно покоится в могиле, неоспоримо свидетельствовали все егоощущения. Его поза (он лежал на спине со сложенными на животе руками,спеленутыми какой-то материей, которую он без труда, но и без заметнойпользы для себя разорвал), теснота, кромешный мрак и глубочайшее безмолвие -все это составило столь веский набор доказательств, что сомневаться неприходилось. Но мертв - нет уж, дудки; он просто очень, очень болен. Вдобавок ковсему болезнь повергла его в тяжкую апатию, вследствие чего он не слишкомобеспокоился по поводу своего необычного положения. Не подумайте, что он былфилософ - нет, обычный, заурядный человек, только впавший в патологическоебезразличие; та часть мозга, в которой мог возникнуть страх, была у негоотключена. И, не задумываясь над своим ближайшим будущим, он погрузился всон, и никакая тревога не возмущала покоя, в котором пребывал ГенриАрмстронг. А вот над ним покоя не было. Стояла темная летняя ночь, время отвремени озаряемая беззвучными проблесками молнии далеко на западе, где надгоризонтом, предвещая грозу, висела большая туча. Краткие судорожные вспышкис призрачной ясностью выхватывали из мрака памятники и надгробные камникладбища - в эти мгновения они словно пускались в пляс. В такую ночьдобропорядочным людям на кладбище вовсе уж нечего делать, так что троемужчин, раскапывавших могилу Генри Армстронга, не опасались, что их увидят. Двое из них были студенты медицинского колледжа, расположенного внескольких милях от кладбища; третий был верзила-негр по имени Джесс. Многолет Джесс обретался при кладбище, исполняя там любую работу, и, как он самговаривал, жил с покойниками "душу в душу". Насчет душ сказать трудно, новот тел на кладбище, судя по занятию Джесса в ту ночь, было, по всейвероятности, намного меньше, чем надгробий. За кладбищенской стеной, с той стороны, что дальше от дороги, ждалазапряженная в легкую повозку лошадь. Копать было нетрудно - могилу засыпали всего несколько часов назад, иземля была еще очень рыхлая. Поднять гроб на поверхность оказалось несколькотруднее, но Джессу это было не впервой; вытащив его, он аккуратно отвинтил иположил в сторонку крышку, под которой обнаружилось тело в черных брюках ибелой рубашке. В этот миг небо воспламенилось, онемевшую округу потрясоглушительный удар грома, и Генри Армстронг медленно сел на своем ложе. Сбезумными криками осквернители могилы разбежались в разные стороны. Двое изних не согласились бы вернуться назад ни за какие сокровища. Но Джесс был неиз таковских. В сером свете утра молодые люди, бледные и осунувшиеся от переживаний,с трясущимися поджилками, встретились у дверей медицинского колледжа. - Ты видел? - воскликнул один. - Господи! Еще бы - что нам теперь делать? Они обогнули здание колледжа и у дверей анатомического класса увиделиповозку с лошадью, привязанной к столбу ворот. Не помня себя, они вошли впомещение. Со скамейки в углу им навстречу поднялся негр Джесс, блестябелками глаз и широко ухмыляясь. - Где они, мои денежки? - спросил он. На длинном столе лежало обнаженное тело Генри Армстронга, голова - вкрови и глине от удара лопатой.

ДИАГНОЗ СМЕРТИ

- Я не так суеверен, как вы, врачи, - люди науки, как вы любите себяназывать, - сказал Хоувер, отвечая на невысказанное обвинение. - Кое-кто извас - правда, немногие - верит в бессмертие души и в то, что нам могутявляться видения, которые у вас не хватает честности назвать простопривидениями. Я же только утверждаю, что живых иногда можно видеть там, гдеих сейчас нет, но где они раньше были, - где они жили так долго и так, я бысказал, интенсивно, что оставили отпечаток на всем, что их окружало. Ядостоверно знаю: личность человека может настолько запечатлеться вокружающем, что даже долго спустя его образ подчас предстает глазам другогочеловека. Но, конечно, это должны быть: личность, способная оставитьотпечаток, и глаза, способные его воспринять, - например, мои. - Да, глаза, способные воспринять, и мозг, способный превратноистолковать воспринятое, - с улыбкой сказал доктор Фрейли. - Благодарю вас. Всегда приятно, когда твои ожидания сбываются, - а этокак раз та степень любезности, которую я мог ожидать от вас. - Прошу прощенья. Но вы утверждали, что знаете достоверно. Таких словна ветер не бросают. Может быть, вы расскажете, откуда у вас этауверенность? - Вы это назовете галлюцинацией, - сказал Хоувер, - но все равно. И он начал свой рассказ: - Прошлым летом я, как вы знаете, поехал в городок Меридиан,намереваясь провести там самую жаркую пору. Мой родственник, у которого ядумал остановиться, захворал, и мне пришлось искать себе другое пристанище.После долгих поисков я наконец нашел свободное помещение - дом, в которомнекогда жил чудаковатый доктор по фамилии Маннеринг; потом он уехал, куда -никто не знал, даже тот, кто, по его поручению, присматривал за домом. Маннеринг сам построил этот дом и прожил в нем почти десять лет вдвоемсо старой служанкой. Практика у него всегда была небольшая, а вскоре он еесовсем бросил. Мало того, он совершенно удалился от общества и жил настоящиманахоретом. Деревенский врач, единственный, с кем он поддерживал общение,рассказывал мне, что эти годы отшельничества он посвятил научномуисследованию и даже написал целую книгу, но труд этот не заслужил одобрениясо стороны его собратьев по профессии. Они считали, что Маннеринг немногопомешан. Сам я не видел этой книги и сейчас не помню ее довольнооригинальную теорию. Он утверждал, что в некоторых случаях бывает возможнопредсказать заранее смерть человека, хотя бы тот сейчас пользовался цветущимздоровьем, и срок этот можно исчислить с большой точностью. Самый длительныйсрок для такого предсказания он, кажется, определял в восемнадцать месяцев.Хранители местных преданий рассказывали, что он не раз ставил такиепрогнозы, или, может быть, правильнее сказать, диагнозы, и утверждали, что вкаждом случае то лицо, чьих близких он предупредил, умирало в указанный деньи притом без всякой видимой причины. Все это, впрочем, не имеет отношения ктому, о чем я хочу рассказать; я просто подумал, что вас как врача это можетпозабавить. Дом сдавался с обстановкой, которая сохранилась в полнойнеприкосновенности еще с тех дней, когда там жил доктор. Это было, пожалуй,слишком мрачное жилище для человека, не склонного ни к отшельничеству, ни кнаучным трудам, и мне кажется, что дух этого дома, или, вернее, дух егопрежнего обитателя, оказал влияние и на меня, ибо, когда я там находился,мною неизменно овладевала меланхолия, вовсе мне не свойственная. Не думаю,чтобы ее можно было объяснить просто одиночеством: правда, ночью я оставалсясовсем один - прислуга спала не в доме, - но я никогда не скучаю наедине ссамим собой, так как чтение составляет мое любимое занятие. Одним словом,каковы бы ни были причины, а результатом была подавленность и какое-точувство неотвратимой беды; особенно тяжким оно становилось в кабинетедоктора Маннеринга, хотя это была самая светлая и веселая комната в доме.Здесь висел портрет доктора Маннеринга масляными красками, в натуральнуювеличину, и все в комнате, казалось, сосредоточивалось вокруг него. Впортрете не было ничего необычайного; на нем был изображен человек летпятидесяти, довольно приятной внешности, с бритым лицом и темными глазами, спроседью в черных волосах. Но почему-то портрет притягивал к себе, от неготрудно было оторваться. Лицо человека на портрете не покидало меня, можносказать, что оно меня преследовало. Однажды вечером я проходил через эту комнату, направляясь в спальню, слампой в руках, - в Меридиане не было газового освещения. Как всегда, яостановился перед портретом: при свете лампы он, казалось, приобрел какое-тоновое выражение, - трудно сказать, какое именно, но во всяком случаетаинственное. Это возбудило мое любопытство, не внушив, однако, тревоги. Ястал двигать лампой из стороны в сторону, наблюдая различные эффекты отперемены освещения. Поглощенный этим занятием, я вдруг почувствовал желаниеоглянуться. Я это сделал и увидел, что по комнате прямо ко мне идет человек. Когдаон приблизился настолько, что свет от лампы озарил его лицо, я увидел, чтоэто сам доктор Маннеринг. Как будто портрет сошел со стены! - Простите, - сказал я с некоторой холодностью. - Очевидно, я неслышал, как вы постучали. Он прошел мимо на расстоянии двух шагов, поднял палец, как будтопредостерегая меня, и, не промолвив ни слова, вышел из комнаты - куда и как,мне не удалось заметить, так же как я не заметил его прихода. Мне, конечно, незачем объяснять вам, что происшедшее было то, что выназываете галлюцинацией, а я - видением. Дверей в комнате было только две:одна была заперта на ключ, а вторая вела в спальню, которая не имела другоговыхода. Что я почувствовал, когда это сообразил, не относится к делу. Вы, надо полагать, сочтете это банальной историей с привидениями,построенной по правилам, установленным классиками этого жанра. Будь это так,я не стал бы рассказывать, даже если бы она случилась со мной на самом деле.Но человек этот не был призраком; он - жив. Я встретил его сегодня наЮнион-стрит. Он прошел мимо меня в толпе. Хоувер кончил свой рассказ. Несколько минут оба собеседника молчали.Доктор Фрейли рассеянно барабанил пальцами по столу. - Он сегодня что-нибудь сказал? - спросил он. - Что-нибудь такое, изчего можно было заключить, что он не мертв? Хоувер уставился на доктора и ничего не ответил. - Может быть, он сделал какой-нибудь знак? - продолжал Фрейли. - Какой-нибудь жест? Может быть, поднял палец? У него была такая привычка, когда онсобирался сказать что-нибудь важное, - например, когда он ставил диагноз. - Да, он поднял палец, - совершенно так, как тогда мое видение. - Но -Боже мой! - вы, стало быть, его знали? Хоувер, видимо, начинал волноваться. - Я знал его. И я прочитал его книгу - когда-нибудь каждый врач еепрочитает. Его поразительное открытие - это первостепенной важности вклад вмедицинскую науку. Да, я его знал. Я лечил его во время его последнейболезни три года назад. Он умер. Хоувер вскочил со стула; видно было, что он с трудом сдерживаетволнение. Он прошелся взад и вперед по комнате, потом остановился передсвоим другом и нетвердым голосом спросил: - Фрейли, вы ничего не имеете сказать мне как врач? - Что вы, Хоувер! Вы самый здоровый человек из всех, кого я знаю. Но ядам вам совет как друг. Пойдите к себе в комнату; вы играете на скрипке, какангел, - сыграйте что-нибудь. Что-нибудь веселое и бодрое. Выбросьте изголовы мрачные мысли. На другой день Хоувера нашли у него в комнате мертвым. Он прижималскрипку подбородком, смычок покоился на струнах, перед ним был раскрыт"Траурный марш" Шопена.

В ОБЛАСТИ НЕРЕАЛЬНОГО

1 Часть пути между Ньюкаслом и Обурном проходит по дну ущелья. Дорога,тянущаяся сначала по левому, а затем по правому берегу реки, в одном местевырублена прямо в крутом горном склоне, в другом - выложена из валунов,поднятых с речного ложа старателями. Горы поросли лесом, ущелье извилистое.В темноте нужно быть очень внимательным, чтобы не съехать в воду. Тотпамятный мне вечер был безлунным; река, вздувшаяся после недавней грозы,превратилась в бурный поток. Я выехал из Ньюкасла и был уже примерно в милеот Обурна в самой узкой и темной части ущелья. Не отрываясь, глядел я впередна трудно различимую во мгле дорогу, как вдруг почти под самым носом лошадизаметил человеческую фигуру. Я осадил так резко, что чуть не поднял лошадьна дыбы. - Простите, не заметил вас, сэр, - пробормотал я. - Это неудивительно, - вежливо отозвался прохожий, подходя к моейпролетке. - А я из-за шума реки не услышал вас. Хотя с тех пор прошло пять лет, я сразу же узнал этот голос. И,признаться, не слишком обрадовался. - Доктор Дорримор? - Совершенно верно. А вы - мой добрый знакомый мистер Манрич.Чрезвычайно рад нашей встрече. Чрезвычайность, - он рассмеялся, -объясняется тем, что я направляюсь туда же, куда и вы, и теперь,естественно, ожидаю вашего предложения меня подвезти. - Буду искренне рад. Это было не совсем правдой. Доктор Дорримор поблагодарил меня, уселся рядом, и я снова тронулповодья. Несомненно, все это только игра воображения, но мне вспоминается,что оставшийся путь пришлось преодолевать в ледяном тумане; я ужаснопродрог; дорога словно бы сделалась длиннее, а город, когда мы в него,наконец, въехали, показался мне угрюмым, мрачным и обезлюдевшим. Был толькоранний вечер, но я не припомню ни одного горящего окна, ни единой живой душина улицах. Дорримор подробно рассказал мне, как и почему он тут оказался игде успел побывать за те годы, что мы не виделись. Я отчетливо запомнил самфакт рассказа, но не смог бы привести ни одного из рассказанных фактов. Онпутешествовал по разным странам и вернулся - вот все, что сохранилось в моейпамяти. А это мне и прежде было известно. В одном я уверен: общество этогочеловека так угнетало меня и вселяло такое сильное чувство тревоги, что,остановив, наконец, пролетку под фонарем "Патнем Хауса", я испытал настоящееоблегчение, словно избежал какой-то мерзкой и далеко не шуточной духовнойопасности. Увы, моя радость была омрачена открытием, что доктор Дорриморостановился в той же гостинице. 2 Чтобы хоть как-то объяснить свои чувства по отношению к докторуДорримору, мне придется кратко остановиться на обстоятельствах нашегознакомства. Однажды вечером несколько человек, в числе которых был и я,сидели в библиотеке Богемского клуба в Сан-Франциско. Разговор коснулсяискусства иллюзионистов - в местном театре как раз выступал один приезжиймаг. - Эти господа - вдвойне обманщики, - заметил кто-то из нашей компании.- Они не способны ни на один настоящий фокус, такой, чтобы действительнохотелось обмануться. Самый захудалый индийский факир без труда превратил быих в безвольных лунатиков. - Каким же это образом? - спросил другой, закуривая сигару. - Каким образом? Да самыми обычными трюками. Ну, хотя бы когдаподбрасывают в воздух предметы, а они обратно не падают, или просят зрителейуказать место, и там у них появляется зеленый росток, тянется кверху, даетпобеги, расцветает, или сажают человека в плетеную корзину и протыкают егомечом - крики, кровь, - а когда корзину открывают, там пусто, илиподкидывают в воздух шелковую лестницу, залезают по ней и исчезают... - Какая чепуха! - воскликнул я, боюсь, довольно бестактно. - Не можетбыть, чтобы вы вправду во все это верили! - Разумеется, нет! Я слишком часто это видел. - А я верю! - заявил весьма популярный местный репортер, слывущийталантливым. - Я так много об этом писал, что разубедить меня могло бытолько непосредственное наблюдение. Должен же я хотя бы сам себе верить наслово. Никто не засмеялся - все взгляды устремились на что-то, возникшее уменя за спиной. Обернувшись, я увидел человека в вечернем костюме. Вероятно,он только что вошел. Человек этот был необычно смугл, почти темен, с тонкимлицом, заросшим густой черной бородой и с копной черных жестких волос,крупным носом и пронзительным, бездушным взглядом кобры. Один изприсутствующих, поднявшись, отрекомендовал его как доктора Дорримора изКалькутты. Когда затем ему по очереди представляли каждого из нас, онответствовал низким поклоном на восточный манер, совершенно лишенным,впрочем, восточной почтительности. Его улыбка показалась мне циничной инесколько презрительной. В целом производимое им впечатление я бы назвалотталкивающе-привлекательным. Его присутствие направило беседу в иное русло. Сам он говорил мало - япрактически ничего не запомнил. Его голос, который был необычайно глубок имелодичен, произвел на меня то же впечатление, что его взгляд и улыбка.Вскоре я собрался уходить. Дорримор тоже встал и надел пальто. - Мистер Манрич, - сказал он. - Нам по пути. "Ах, ты черт, - подумал я. - Да откуда ты знаешь, куда я иду?" Вслух я сказал: - Буду очень рад, если вы составите мне компанию. Мы вместе вышли на улицу. Ни одного кэба, ни одной пролетки - все давноуже спали. В небе сияла полная луна, прохладный ночной воздух былвосхитителен. Мы двинулись вверх по Калифорния-стрит. Выбирая этонаправление, я надеялся, что ему нужно в противоположную сторону - к однойиз гостиниц. - Стало быть, вы не верите тому, что рассказывают об индусских факирах,- внезапно сказал он. - Откуда вам это известно? - удивился я. Вместо ответа он одной рукой слегка дотронулся мне до плеча, а другойуказал на тротуар. Там почти у самых наших ног лежал труп мужчины. В лунномсвете его запрокинутое лицо было мраморно-белым. В груди торчал меч, рукоятькоторого сверкала драгоценными камнями. Тротуар был обагрен кровью. Я был потрясен - не только тем, что увидел, но и тем, при какихобстоятельствах я это увидел. Ведь пока мы поднимались в гору поКалифорния-стрит, я несколько раз оглядел всю ее из конца в конец. Как я могне заметить этот жуткий и такой заметный теперь предмет? Немного придя всебя, я разглядел, что на убитом - вечерний костюм; распахнувшееся на грудипальто обнажило фрак, белый галстук и крахмальную манишку, прорванную мечом.И - о ужас, лицо, не считая покрывшей его бледности, было лицом моегоспутника! Это был с точностью до мельчайших деталей и в чертах лица и водежде сам доктор Дорримор. Ошарашенный, я оглянулся в надежде увидетьживого Дорримора. Он исчез. Я похолодел и, повернувшись, быстро пошел назад,но не успел сделать и нескольких шагов, как кто-то с силой схватил меня заплечо. Я едва не закричал от ужаса - убитый стоял прямо передо мной, мечпопрежнему торчал у него из груди. Вырвав меч, мертвец отбросил его от себя;лунный свет блеснул на инкрустированном эфесе и стальном лезвии. Меч созвоном упал на тротуар и... пропал! Дорримор, смуглый, как прежде, отпустилмое плечо и взглянул на меня с тем же насмешливым выражением, что и признакомстве. Нет, мертвецы так не выглядят - это меня несколько ободрило.Оглянувшись, я увидел ровную поверхность тротуара. Улица была совершеннопуста. - Да что же это за дьявольщина такая? - воскликнул я довольно свирепо,хотя все еще чувствуя слабость и дрожь в коленках. - Некоторые называют это фокусами, - отвечал Дорримор с издевательскимсмешком. Он свернул на Дюпонт-стрит, и с тех пор мы не виделись, пока нестолкнулись вновь в Обурнском ущелье. 3 На следующий день после нашей встречи Дорримор не показывался. Пословам регистратора "Патнем Хауса", он слегка приболел и не выходил изномера. Вечером того же дня, к большому моему удивлению и удовольствию, изОкленда прибыла мисс Маргарет Коррей с маменькой. Мой рассказ - не о любви, какой я рассказчик, тем более что любовь какона есть и не может быть изображена в литературе, разъедаемой ханжескимдиктатом, определяющим именем Юной Девы что и как следует писать. Подгубительной властью этой Юной Девы, а вернее сказать, псевдоцензоров,объявивших себя ее единственными верными слугами, Любовь скрывает священныйогонь "...в тени своей вуали, Не оставляя места для Морали", и умирает от голода, посаженная на отфильтрованную кашицу идистиллированную водичку пуританской диеты. Скажу только, что мы с мисс Коррей были помолвлены. Она с матерьюостановилась в той же гостинице, где и я, и в течение двух недель мывиделись ежедневно. Нужно ли говорить, что я был на верху блаженства! Этобыли золотые дни; единственным темным пятном было присутствие доктораДорримора, которого я счел своим долгом представить дамам. Он явно снискал их расположение. А что я мог сделать? Я не знал ниодного факта, который мог бы бросить тень на его репутацию. Держался онучтиво и обходительно, а, как известно, для женщин манеры человека и естьсам человек. Несколько раз замечая, что мисс Коррей с ним прогуливается, яприходил в ярость и однажды даже имел неосторожность протестовать. Когдаменя спросили о причинах, я не сумел привести ни одной, и мне показалось,что в ее взгляде мелькнуло презрение к потерявшему голову ревнивцу.Постепенно я замкнулся в себе, сделался нарочито невнимательным и в концеконцов принял безумное решение вернуться в Сан-Франциско. Об этом, впрочем,я никому не сказал даже накануне предполагаемого отъезда. 4 В Обурне есть старое, заброшенное кладбище. И хотя находится онопрактически в самом центре города, трудно вообразить более жуткое ибезотрадное место. Ограды на большинстве участков повалены, подгнили, а то ивовсе отсутствуют. Одни могилы провалились, на других растут крепкие сосны,чьи корни, несомненно, совершили гнусное святотатство. Надгробья разбиты изаросли куманикой, забор, когда-то окружавший кладбище, сломан, поэтомукоровы и свиньи разгуливают, где хотят. Короче говоря, это место былопозором для живых, преступлением против мертвых и грехом перед Богом. Вечер того дня, когда я принял свое сумасшедшее решение оставить ту,кого любил больше всего в жизни, застал меня в этом подходящем месте.Призрачный свет полумесяца, пробиваясь сквозь листья, пятнами ложился наземлю, обнажая уродливые подробности кладбищенского пейзажа; мрачные тени,казалось, скрывают какую-то тайну, еще более темную, чем они сами. Шагая поеле заметной усыпанной гравием дорожке, я вдруг заметил выросшую из темнотыфигуру доктора Дорримора. Я замер в тени, сжав кулаки и борясь с искушениемнемедленно кинуться и задушить его. Мгновение спустя к нему присоединиласьдругая фигура и повисла у него на руке. Это была Маргарет Коррей! Что произошло дальше - я не помню. Знаю только, что я бросился вперед,чтобы убить его; знаю, что в серых утренних сумерках какие-то прохожие нашлименя окровавленного, со следами от пальцев на горле. Меня привезли в "ПатнемХаус", где я несколько дней пролежал в горячке. Все это мне известно израссказов других. Но я хорошо помню, что, придя в себя, я сразу же послал закоридорным. - Миссис Коррей с дочерью еще не уехали? - спросил я. - Простите, как вы сказали? - Коррей. - В нашей гостинице таких нет и не было. - Не обманывайте меня! - воскликнул я с раздражением. - Вы же видите,что я поправился; прошу вас, скажите мне правду. - Я даю вам честное слово, - отвечал коридорный, и видно было, что нелжет. - У нас не было таких постояльцев. Ошеломленный, несколько минут я пролежал молча, потом спросил: - Где доктор Дорримор? - Он уехал на следующее утро после вашей драки и с тех пор больше непоказывался. Да, грубо он с вами обошелся. 5 Таковы факты. Сейчас Маргарет Коррей - моя жена. Она никогда не бывалав Обурне, и те дни, историю которых - как она сложилась у меня в голове - япопытался изложить, провела в своем доме в Окленде, недоумевая, куда могподеваться ее возлюбленный и почему он не пишет. На днях я наткнулся в"Балтимор Сан" на следующую заметку: "Вчера состоялась лекция известного гипнотизера профессора ВалентинаДорримора. Лектор, большую часть жизни проведший в Индии, продемонстрировалвпечатляющую власть над публикой, одним только взглядом гипнотизируя любого,пожелавшего принять участие в предлагаемых экспериментах. Дважды онзагипнотизировал всех присутствующих (кроме репортеров), погрузив их в самыеневероятные видения. Следует особо отметить тот факт, что на лекции былараскрыта техника индусских факиров, о чьих выступлениях мы знаем израссказов путешественников. По словам профессора, эти удивительные маги, чьеискусство он изучал у их ног, просто вводят своих зрителей в состояниегипноза, в котором загипнотизированный видит и слышит то, что предлагаетгипнотизер. Утверждение, что человека с высокой степенью внушаемости можноудерживать в области нереального недели, месяцы и даже годы, вселяетнекоторое беспокойство".

"У МЕРТВЕЦА"

(История, которой не было) Ночь была пронзительно ясной, как сердцевина алмаза. В такие ночиневозможно спрятаться от холода. В темноте его иной раз словно не замечаешь,но тут - остается только страдать. Эта ночь жалила, как змея. Лунатаинственно сияла за гигантскими соснами, венчающими Южную гору, выбиваяхолодные искры из снега, покрытого ледяной коркой; на фоне черного небапризрачно вырисовывались отроги Берегового хребта, за которыми лежалневидимый Тихий океан. На открытых пространствах на дне долины снегобразовал нечто вроде длинных морских валов, окутанных мерцающей серебристойвзвесью - то был солнечный свет, отразившийся дважды: сначала от луны, потомот снега. Снег по крыши завалил пустующие хибары брошенного лагеря старателей(моряк сказал бы, что они затонули), а кое-где и опоры, когда-топоддерживающие местную речушку, именуемую здесь каналом - разумеется, отлатинского canalis. Права изъясняться на античный манер золотоискателя немогут лишить даже горы. Об умершем тут говорят: "Он ушел к верховьям".Согласитесь, это звучит не хуже, чем: "Его жизнь вернулась к ИсточникуЖизни". Спрятавшись под надежной броней наледи от атак ветра, снег непренебрегал ни одной выгодной позицией, совсем как отступающая армия. Наоткрытых участках он строился рядами и колоннами; там, где представляласьвозможность занять важный плацдарм и закрепиться, останавливался; а там, гдена его пути попадалось укрытие, немедленно залегал. Целые батальоны снегаукрывались, например, за торчащим обломком стены. Снег полностью занялстарую горную дорогу. Бесчисленные эскадроны, теснясь и напирая друг надруга, отступали по ней - и вдруг преследование прекратилось. Труднопредставить себе место более глухое и безотрадное, чем ущелье Мертвеца взимнюю полночь. Однако Хайрем Бисон обосновался именно там. Причем в полномодиночестве. Его бревенчатая хижина прилепилась к склону Северной горы; длинныйузкий луч света, тянувшийся из ее единственного окошка, придавал ейнесомненное сходство с черным жуком, наколотым на новенькую блестящуюбулавку. В хижине перед ворчащими в огне поленьями сидел сам мистер Бисон,уставясь в жаркое нутро очага так, словно в жизни не видел ничего подобного.Надо прямо сказать, красавцем он не был - совершенно седой, с неестественноярко горящими глазами на изможденном бледном лице, одетый в какие-то грязныелохмотья. Если бы вы попробовали угадать его возраст, то, наверное, дали емулет сорок семь, потом - приглядевшись попристальней - семьдесят четыре. Насамом деле ему было двадцать восемь. Он был ужасающе худ, насколько этоможно было себе позволить, обретаясь неподалеку от изголодавшегосягробовщика в Бентли и неутомимого следователя в Соноре, готового в любоймомент произвести дознание истинных причин смерти. Нищета и служебное рвениесуть молот и наковальня. Оказаться третьим в подобном сэндвиче не вполнебезопасно. Мистер Бисон сидел, утвердив протертые локти на протертых коленях иподперев ввалившиеся щеки костлявыми ладонями. Ложиться он, по-видимому, несобирался. Казалось, стоит ему пошевелиться - и он развалится на кусочки. Амежду тем за последний час он моргнул никак не меньше трех раз. В дверь громко постучали. Стук в дверь в такой час и в такую погодуудивил бы любого, тем более того, кто уже два года прожил в полномодиночестве и прекрасно знает, что местность непроходима, однако мистерБисон даже не отвел взгляда от углей. И когда дверь распахнулась настежь, онтолько еще сильнее съежился, как человек, предпочитающий "не видеть".Похожее движение можно наблюдать у женщин в часовне, когда по проходу позадиних проносят гроб. Но когда в комнату молча вошел высокий старик в нелепом пальто, сшитомиз одеяла, обмотанный платком и шарфом, в зеленых защитных очках и с лицом -там, где его можно было разглядеть - ослепительной белизны и положил тяжелуюруку в перчатке на плечо мистера Бисона, тот настолько забылся, чтонедоуменно поглядел вверх на вошедшего. Очевидно, он рассчитывал увидетького-то другого. Как бы там ни было, появление нежданного гостя вызвало вмистере Бисоне следующие душевные движения: он приятно удивился и сердечнообрадовался. Поднявшись, он снял узловатую руку со своего плеча и энергичнопотряс ее с совершенно необъяснимым жаром, ибо вид старика скорееотталкивал, нежели привлекал. Привлекательность, впрочем, присуща всему насвете, не исключая и самого отвратительного. Наиболее привлекательная вещь вмире - это человеческое лицо, которое мы инстинктивно закрываем простыней.Когда же оно становится не просто привлекательным, а невыразимо прекрасным,насыпаем сверху семь футов земли. - Сэр, - проговорил мистер Бисон, выпустив руку старика, которая приэтом безжизненно упала на бедро с негромким стуком, - сегодня ужасная ночь.Прошу вас, садитесь. Я искренне рад вашему приходу. Речь мистера Бисона была речью хорошо воспитанного человека, чего едвали можно было ожидать, принимая во внимание все вышеизложенное. Разительныйконтраст между внешностью и манерами человека был одним из обычнейшихявлений на приисках. Старик шагнул поближе к очагу - пламя дрожало вглубоких пещерах его зеленых очков. - Можете ставить три к одному, я рад! В своей рафинированности мистер Бисон пошел на известные уступкиместным вкусам. Умолкнув, он скользнул взглядом с замотанной шарфом головыгостя на ряд тусклых пуговиц, украшавших его пальто, и зеленоватые сапоги изволовьей кожи, присыпанные снегом, который уже начал таять и растекаться пополу тоненькими ручейками. По-видимому, он остался доволен - да иначе и бытьне могло! - и продолжал: - К сожалению, все, что я могу вам предложить, - это провести ночь вмоей халупе. Вы окажете мне большую честь, если останетесь здесь, а неотправитесь искать лучшего в долину Бентли. Из изысканно-самоуничижительных слов мистера Бисона выходило, чтопровести ночь в его теплом доме - испытание несравненно более тяжелое,нежели брести четырнадцать миль по горло в снегу, затянутому режущей ледянойкоркой. Как бы в ответ на это любезное предложение гость расстегнул пальто.Хозяин подбросил дров в очаг, подмел сор волчьим хвостом и добавил: - Хотя я бы вам посоветовал смыться. Старик уселся у огня, обратив к жару широкие подошвы своих сапог. Шляпуон не снял. На приисках шляпу снимают редко, как правило, одновременно собувью. Не говоря ни слова, мистер Бисон тоже сел. Сиденьем ему служилстарый бочонок, в значительной мере сохранивший свой первозданный вид и,казалось, предназначенный для того, чтобы принять прах мистера Бисона, еслибы тому вздумалось рассыпаться. На мгновение воцарилась тишина, затемоткуда-то из-за сосен долетел злобный вой койота, и в тот же миг дрогнулавходная дверь. Хотя связи между этими двумя событиями не было никакой,просто койоты не любят буранов, а ветер опять усилился, мистеру Бисонупочудилось, будто они в сверхъестественном тайном сговоре, и он вздрогнул откакого-то жуткого предчувствия, но уже через миг пришел в себя и вновьобратился к гостю: - Здесь творятся странные вещи. Я вам обо всем расскажу и, если вызахотите уйти, непременно провожу вас, по крайней мере, до того места - выего наверняка знаете, - где Болди Питерсон убил Бена Хайка. Старик выразительно кивнул, всем своим видом показывая, что ему оно непросто, а отлично известно. - Два года назад, - начал свой рассказ мистер Бисон, - я занимал этотдом с двумя компаньонами. Когда все бросились в долину, мы тоже ушли. Ущельеопустело за какие-нибудь десять часов. Однако в тот же вечер я спохватился,что оставил здесь ценный пистолет (вот этот) и вернулся. Ту ночь - как и всепоследующие - я провел здесь один. Да, нужно сказать, что за несколько днейдо того, как все мы ушли отсюда, наш слуга китаец приказал долго жить, аземля так промерзла, что невозможно было выкопать нормальную могилу. Поэтомукак раз в день нашего поспешного ухода мы просто прорубили дырку в полу ипохоронили его, как смогли. Но перед тем, как опустить тело, я имелбестактность отрезать его косицу и прибить ее над телом вон к той балке, гдеона находится и поныне. Вы можете взглянуть на нее прямо сейчас - или лучше,когда согреетесь и у вас появится время и желание оглядеться по сторонам. Я ясно выразился - не правда ли? - китаец умер своей смертью.Разумеется, я не имел к этому ни малейшего отношения и вернулся не попричине какого-то непреодолимого влечения или нездорового интереса, аисключительно потому, что забыл пистолет. Я надеюсь, сэр, вы меня правильнопонимаете. Гость хмуро кивнул. Похоже, он был не слишком-то разговорчив. МистерБисон продолжал: - Согласно китайским поверьям, человек подобен бумажному змею - безхвоста он не может попасть на небо. В общем, опуская подробности этоймалоприятной истории, которую я счел своим долгом вам рассказать, той ночью,когда я, лежа здесь в одиночестве, думал о чем