Похоже, она не лукавит. -Представляешь, -тараторит мама, -каждый вечер, когда с рынка уносят прилавки, я прихожу и подбираю овощи и фрукты. Иногда выбрасывают целые ящики манго. А на той неделе я нашла целых пять морских окуней. Они просто лежали на полу в пакете. Если складывать все в папин холодильник, наберется уйма еды для вечеринок и званых ужинов, причем твоему отцу это не будет стоить ни пенса.
Она увлеченно рассуждает об играх и коктейлях, о музыкальных группах и конферансье, о том, что хорошо бы снять зал в местном культурном центре и украсить его серпантином и воздушными шарами. Я пододвигаюсь ближе и кладу голову маме на плечо. Все-таки я ее дочь. Я сижу тихо, как мышка: мне хочется, чтобы эти минуты длились вечно. Мамин рассказ и теплое пальто убаюкивают меня. -Смотри-ка, произносит она. -Надо же.
Я с трудом открываю глаза: -Что? -Вон, на мосту. Этого раньше не было.
Мы стоим на светофоре у вокзала. Даже в этот ранний час здесь кипит жизнь; такси высаживают пассажиров, намеревающихся опередить час пик. А высоко над шоссе, на мосту, за ночь расцвели буквы.Прохожие поглядывают на них. Шаткая Т, зубчатая Е и четыре переплетенных изгиба в двойной S. Замыкает слово гигантская А. -Какое совпадение, -замечает мама.
Но я знаю, что это не так.
Телефон у меня в кармане. Пальцы сжимаются и разжимаются.
Наверняка он сделал это прошлой ночью. Вероятно, было темно. Он забрался на стену, уселся верхом, а потом наклонился.
У меня сжимается сердце. Я достаю телефон и пишу: ТЫЖИВ?
Свет меняется с желтого на зеленый. Такси катит по мосту, выезжает на главную улицу.
Половина седьмого. Проснулся ли он? А вдруг он потерял равновесие и свалился на шоссе? -О боже! -восклицает мама. -Ты везде!
Железные решетки магазинов на главной улице еще опущены, на окнах не поднимали веки-жалюзи; все спят. Везде написано мое имя. Я на газетном киоске Эйджея. Но дорогих ставнях магазина диетических продуктов. Крупными буквами начертана на магазине мебели «У Хэнди», «Королевском жареном цыпленке» и кафе «Барбекю»; вытянулась во весь тротуар от банка до магазина для мам и малышей. Мне принадлежит дорога и светящийся круг на кольцевой развязке. -Чудеса! -шепчет мама. -Это Адам. -Наш сосед? -изумленно переспрашивает она, как будто услышала что-то сверхъестественное.
Пищит мобильный: ЖИВ. А ТЫ?
Я смеюсь во все горло. Когда вернусь, постучусь к нему и попрошу прощения. Он улыбнется мне, как вчера, когда нес по дорожке садовый мусор, увидел, что я на него смотрю и бросил: «Что, не можешь без меня?». Я рассмеялась, потому что так оно и было, но от того, что Адам произнес это вслух, стало легче. -Это сделал Адам? -мама дрожит от восторга. Она всегда была очень романтичной.
Я пишу в ответ: И Я ЖИВА. ЕДУ ДОМОЙ.
Как-то раз Зои спросила меня о самом счастливом дне в моей жизни, и я рассказала, как мы с подругой Лоррейн учились стоять на руках. Мне было восемь лет, на следующий день должна была состояться школьная ярмарка, и мама пообещала купить мне шкатулку. Я валялась на траву, держала Лоррейн за руку, и у меня от счастья кружилась голова. Мне казалось, что мир прекрасен.
Зои сказала, что я чокнутая. Но именно тогда я впервые по-настоящему осознала, как счастлива.
Поцелуи и секс с Адамом затмили это воспоминание. А еще он сделал мне сюрприз. Он прославил меня. Написал мое имя повсюду. Я целую ночь провела в больнице, где мне в нос засовывали вату. В руках у меня бумажный пакетик с антибиотиками и болеутоляющими, рука ноет от переливания двух единиц тромбоцитов через катетер. Но, как ни странно, я на седьмом небе от счастья.
Тридцать.
- Я хочу, чтобы Адам переехал жить к нам.
Папа, моющий посуду в раковине, поворачивается ко мне; с его рук на пол капает мыльная пена. Он ошеломленно смотрит на меня: -Ты шутишь! -Я серьезно. -И где же он будет спать? -В моей комнате. -Тесс, я никогда на это не соглашусь! -Он поворачивается обратно к раковине, гремит мисками и тарелками. -Это очередной пункт из твоего списка? Чтобы твой парень переехал к нам жить? -Его зовут Адам.
Папа качает головой: -Даже не думай. -Тогда я перееду к нему. -Думаешь, его мама на это согласится? -Тогда мы сбежим в Шотландию и поселимся на какой-нибудь ферме. Это тебе больше понравится?
Папа поворачивается ко мне с перекошенным от гнева ртом: -Тесс, я сказал «нет».
Ненавижу, когда он демонстрирует, кто здесь хозяин, как будто тут нечего обсуждать, потому что он так сказал. Я с топотом поднимаюсь по лестнице к себе в комнату и хлопаю дверью. Папа думает, что все дело в сексе. Неужели он не видит, что все намного сложнее? Что мне безумно трудно его просить?
Три недели назад, в конце января, Адам снова катал меня на мотоцикле- быстрее и дальше, чем раньше. Мы отправились на границу с Кентом, где болотистая равнина переходит в побережье. Четыре ветряные турбины в море вращали призрачными лопастями.
Адам запускал по воде плоские камешки, а я, сидя на гальке, рассказывала, что список разрастается, ускользает от меня. -Я так многого хочу. Десяти пунктов уже недостаточно. -Расскажи, -попросил Адам.
Сначала было легко. Я говорила не умолкая. Весна. Тюльпаны и нарциссы. Поплавать под синим и спокойным вечерним небом. Долгая поездка на поезде, павлин, воздушный змей. Еще одно лето. Но я так и не отважилась признаться в том, чего мне хотелось сильнее всего.
В тот вечер он пошел домой. Каждый вечер он уходит домой, чтобы ухаживать за мамой. Он спит в каком-нибудь метре от меня, за стеной, по ту сторону шкафа.
На следующий день Адам принес билеты в зоопарк. Мы поехали на поезде. Смотрели на волков и антилоп. Павлин развернул для меня изумрудно-аквамариновый хвост. Мы пообедали в кафе; Адам взял мне фрукты- черный виноград, сочные ломтики манго.
Спустя несколько дней он отвел меня в открытый бассейн с подогревом. Поплавав, мы уселись на бортик, завернувшись в полотенце, и болтали в воде ногами. Мы попивали горячий шоколад и смеялись над вскрикивающими от холода детишками.
Однажды утром Адам принес мне вазу с крокусами. -Весна, -объявил он.
Он отвез меня на мотоцикле на наш холм. Купил в газетном киоске карманного змея, и мы вместе его запускали.
День за днем мне казалось, будто кто-то разобрал мою жизнь на части, тщательно отполировал каждый кусочек, а потом аккуратно собрал в одно целое.
Но мы ни разу не были вместе ночью.
А потом, в День святого Валентина, у меня началась анемия, хотя с последнего переливания крови прошло всего двенадцать дней. -Отчего это? -спросила я врача. -Вы приближаетесь к черте, -пояснил он.
Мне стало труднее дышать. Углубились тени под глазами. Губы стали похожи на пластиковый козырек под калиткой.
Вчера я проснулась в два часа ночи. У меня ломило ноги; кровь стучала в них, как при зубной боли. Перед сном я выпила парацетамол, и нужно было принять кодеин. По пути в туалет я проходила мимо папиной спальни; дверь была открыта и я увидела маму. Ее волосы рассыпались по подушке, а папа заботливо ее обнял. За последние две недели мама третий раз оставалась ночевать.
Я стояла на площадке,глазела на спящих родителей и отчетливо понимала, что больше не могу находиться в темноте.
Мама поднимается по лестнице и садится на мою кровать. Стоя у окна, я гляжу в сумерки. Небо затаилось; облака повисли низко и словно чего-то ждут. - Я слышала, ты хочешь, чтобы Адам переехал сюда, -произносит Адам.
Я пишу свое имя на запотевшем стекле. Отпечатки на стекле возвращают меня в детство. - Может, папа и согласится, чтобы Адам иногда оставался на ночь, -продолжает мама, -но он никогда не позволит Адаму здесь жить. -Папа обещал помочь со списком. -Он и помогает. Он ведь купил билеты на Сицилию, разве не так? -Потому что хочет побыть неделю с тобой! Я оборачиваюсь к ней; мама бросает на меня хмурый взгляд, как будто впервые меня увидела. -Он так сказал? -Он в тебя влюблен, это же очевидно. Тем более путешествия в моем списке больше нет.
Мама изумляется: -Я думала, путешествие было седьмым пунктом. -Я обменяла его на ваше с папой примирение. -Ох, Тесса!
Странно. Кому, как не ей, знать, что такое любовь. Я скрещиваю руки на груди: -Расскажи мне о нем. -О ком? -О мужчине, ради которого ты нас бросила.
Мама качает головой: -Почему ты об этом вспомнила? -Потому что ты утверждала, будто у тебя не было выбора. Разве не так? -Я говорила, что несчастна. -Многие несчастны, но они не бросают семью. -Тесса, пожалуйста, мне не хочется об этом говорить. -Мы тебя любили.
Множественное число. Прошедшее время. Но все равно слишком громкие слова для такой маленькой комнатки.
Мама поднимает на меня глаза; у нее бледное, худое лицо. -Простите меня. -Вероятно, ты любила его больше всех на свете. И он был просто замечательный, самый лучший.
Мама не отвечает.
Все просто. Такая большая любовь. Я отворачиваюсь к окну: -Если так, ты должна понять, что я чувствую к Адаму.
Мама поднимается и подходит ко мне. Она не трогает меня, но придвигается очень близко. -Он испытывает к тебе такие же чувства? -Не знаю.
Мне хочется довериться ей, сделать вид, что все будет хорошо. Но я лишь стираю свое имя со стекла и гляжу в темноту. До чего же на улице мрачно. -Я поговорю с папой, -обещает она. -Он укладывает Кэла спать, а потом я поведу его в бар выпить пива. Вы справитесь одни? -Я позову Адама. Приготовлю ему ужин. -Вот и славно.
Мама поворачивается, идет к двери, но на пороге останавливается: -Тесса, тебе хочется радоваться и наслаждаться жизнью, но имей в виду-другие люди не всегда могут дать тебе то, что ты хочешь.
Я отрезаю на разделочной доске четыре толстых ломтя хлеба и кладу на гриль. Достаю из корзины для овощей помидоры. Адам стоит, прислонившись к раковине, и смотрит на меня; я прикладываю помидоры к груди и, пританцовывая, возвращаюсь с ними к столу.
Адам смеется. Я режу помидоры и укладываю на гриль рядом с тостами. Вынимаю из буфета терку, а из холодильника сыр и, пока готовятся тосты, натираю сыр на разделочную доску. Я знаю, что между моей футболкой и поясом брюк есть просвет. И там, где спина переходит в ягодицы, виден изгиб-единственный, что у меня остался. Когда я переступаю с ноги на ногу, изгиб приоткрывается, и Адам его замечает.
Натерев сыр, я неторопливо облизываю пальцы, и Адам реагирует ровно так, как я думала. Он подходит сзади и целует меня в шею. -Знаешь, о чем я думаю? -шепчет он. -О чем?
Хотя я и так знаю. -Я тебя хочу. -Он разворачивает меня к себе и целует в губы. -Сильно.
Он произносит это с таким видом, будто не может поверить, что так захвачен своим чувством. Мне все это нравится. Я прижимаюсь к Адаму. -Знаешь, чего я хочу? -отвечаю я. -Чего?
Он улыбается, как будто знает, что я скажу. Я хочу, чтобы его улыбка длилась вечно. -Тебя.
И правда. И ложь.
Я выключаю газ, и мы поднимаемся ко мне. Тост обуглился. От запаха гари у меня тоскливо на душе.
В объятиях Адама я забываю обо всем. Но потом, когда мы молча лежим рядом, я снова вспоминаю об этом. -Мне снятся плохие сны, -признаюсь я.
Адам гладит меня по боку, по бедру. У него теплая и твердая рука. -Какие? -В них я куда-то иду.
Я шагаю босиком по полям на край света. Я перелезаю через заборы и пробираюсь сквозь высокую траву. Каждую ночь я захожу все дальше. Прошлой ночью я очутилась в лесу -мрачном и редком. По другую сторону леса протекала река. Все было в тумане. Рыба в реке не водилась, а когда я переходила ее вброд, у меня под ногами хлюпала грязь.
Адам проводит пальцем по моей щеке. Потом прижимает меня к себе и целует. В щеку. В подбородок. В другую щеку. В губы. Очень нежно. -Если бы я мог, я бы пошел с тобой. -Там очень страшно.
Он кивает: -Я ничего не боюсь.
Я это знаю. Кто бы еще отважился со мной связываться? -Адам, я хочу попросить тебя кое о чем.
Он молчит. Его голова покоится рядом с моей на подушке. Адам спокойно смотрит на меня. Мне трудно. Не могу подобрать слова. Кажется, будто книги на полке над нами вздыхают и шуршат страницами.
Адам садится на кровати и протягивает мне ручку: -Напиши на стене.
Я оглядываю все, что нацарапала за долгие месяцы. Каракули желаний. А сколько я могла бы добавить! Общий счет в банке и чтобы мы вместе пели в ванной и я годами слушала, как он храпит. -Давай, -подбадривает меня Адам. -Мне скоро уходить.
Его слова возвращают меня на землю; словно эхо, они напоминают мне о том, чем я хотела бы заняться, и о краях, где хотела бы побывать. Я берусь за перо. «Я хочу, чтобы ты переехал ко мне. Я хочу, чтобы ночью ты был рядом», -еле разборчиво царапаю на стене. Наверно, Адам не сможет прочесть. Потом я прячусь под одеяло.
Молчание. -Тесс, я не могу.
Я выныриваю из-под одеяла. В темноте мне не видно его лица -лишь отблеск света в глазах. Быть может, в них сияют звезды. Или луна.
- Потому что не хочешь? -Я не могу оставить маму одну.
Ненавижу его мать. Линии ее лба, морщины вокруг глаз. Ненавижу ее загнанный взгляд. Она потеряла мужа. Но все остальное при ней. -Ты можешь приходить, когда она уляжется спать. -Нет. -Ты же ее не спрашивал!
Адам вылезает из кровати, не дотрагиваясь до меня, и одевается. Жаль, что я не могу размазать раковые клетки по его заднице. Я бы достала его изнутри, и он бы навеки стал моим. Приподняв ковер, я бы спрятала его под пол, затащила в подвал. Мы бы занимались там любовь при червях, и мои пальцы проникали бы ему под кожу. -Я не дам тебе покоя, -заявляю я. -Буду висеть у тебя над душок. Закашлявшись, ты будешь каждый раз вспоминать меня. -Хватит морочить мне голову, -отвечает он.
И уходит.
Я хватаю свою одежду и несусь за ним. Адам снимает с перил куртку. Я слышу, как он пересекает кухню и открывает заднюю дверь.
Я догоняю его на крыльце. Впереди, в саду, кружат огромные снежинки. Наверно, снег пошел, когда мы отправились наверх. Засыпало дорожку и траву. В небе белым-бело. Тишина. Мир съежился и затих. -Ты хотела снег.
Адам протягивает ладонь, ловит снежинку и показывает мне. Снежинка самая настоящая; в младших класса я вырезала такие из салфеток и наклеивала на окна. Мы смотрим, как снежинка тает в его ладони.
Я беру куртку. Адам приносит мои ботинки, шарф и шапку, помогает спуститься с крыльца. Изо рты у меня идет пар. Снег валит так сильно, что мгновенно заметает наши следы.
Снег на лужайке глубже и скрипит под ногами. Мы вместе пересекаем снежную новизну. Мы вытаптываем свои имена, стараясь продавить снег до травы. Но наши следы заносит. -Смотри, -говорит Адам.
Он ложится на спину и машет руками и ногами. Вскрикивает, когда холодный снег попадает за шиворот, касается щек. Потом вскакивает на ноги и отряхивает брюки. -Это тебе, -поясняет Адам. -Снежный ангел.
И бросает на меня взгляд- в первый раз с тех пор, как я написала на стене. У него грустные глаза. -Ты когда-нибудь пробовал снежное мороженое? -спрашиваю я.
Я посылаю Адама в дом за тарелкой, сахарной глазурью, ванилью и ложкой. Он послушно набирает в тарелку снега, смешивает все ингредиенты. Получается бурное месиво со странным вкусом. Совсем не такое, как мне запомнилось в детстве. -Может, нужно добавить йогурт и апельсиновый сок?
Адам убегает в дом. Возвращается. Пробуем опять. Несъедобно. Адам хохочет. -У тебя красивый рот, -признаюсь я. -Ты дрожишь, -отвечает Адам. -Возвращайся-ка ты в дом. -Без тебя ни за что.
Он смотрит на часы. -Знаешь, что такое снеговик в пустыне? -спрашиваю я. -Тесс, мне нужно идти. -Лужа. -Я серьезно. -Куда ты пойдешь? Кругом метель. Я заблужусь и не дойду до дома.
Я расстегиваю молнию. Куртка распахивается, сползает с плеча. Совсем недавно Адам долго-долго целовал это самое плечо. Он закрывает глаза. На его веки падает снег. -Тесс, чего ты хочешь? -наконец произносит он. -Чтобы ты остался со мной на ночь. -Нет, чего ты на самом деле хочешь?
Я знала, что он все поймет. -Я хочу, чтобы ты был со мной в темноте. Обнимал. Любил меня. Успокаивал, когда мне страшно. Подошел к самому краю и заглянул в пропасть.
Адам пристально смотрит на меня: -А если я все испорчу? -Куда уж хуже. -А если я не справлюсь? -Справишься. -А вдруг я испугаюсь? -Какая разница. Я просто хочу, чтобы ты был со мной.
Адам вглядывается в меня через зимний сад. У него ярко-зеленые глаза. В них я вижу расстилающееся перед ним будущее. Не знаю, что он видит в моих. Но он смелый. Я всегда это знала. Адам берет меня за руку и уводит в дом.
Наверху все куда тяжелее. Меня сковывает страх: кажется, будто я прилипла к кровати, и она меня засасывает. Адам долго-долго раздевается и встает передо мной в трусах. -Можно к тебе? -Только если ты этого хочешь.
Адам закатывает глаза, давая понять, что я невыносима. Так сложно получить то, что хочешь. А вдруг люди соглашаются со мной лишь потому, что чувствуют свою вину? Мне же нужно, чтобы Адам сам хотел быть со мной. Как отличить одно от другого? -Наверно, нужно сказать твоей маме, -предполагаю я, едва он укладывается рядом со мной. -Завтра скажу. Ничего с ней не будет. -Ты же правда остался не потому, что тебе меня жалко, правда?
Он качает головой: -Хватит, Тесс. Сколько можно.
Мы укутываемся в одеяло, но дрожь никак не унимается: наши ноги и руки как ледышки. Чтобы согреться, мы сучим ногами. Адам растирает, поглаживает меня. Обнимает. Я чувствую, как его член твердеет. Смеюсь. Адам тоже смеется, но как-то нервно, будто я смеюсь над ним. -Ты меня хочешь? -спрашиваю я.
Он улыбается: -Я тебя всегда хочу. Но уже поздно, тебе пора спать.
От снега улица ослепительно-белая. Свет льется в окно. Засмотревшись на отблеск и мерцание на коже Адама, я засыпаю.
Когда я просыпаюсь, стоит ночь. Адам спит. Волосы чернеют на подушке, рука обнимает меня, словно пытаясь удержать. Адам вздыхает, замирает, ворочается, сопит. Он крепко спит, витает в каком-то своем мире, оставаясь при этом здесь, со мной. И почему-то это меня успокаивает.
Хотя ноги от его присутствия болеть не перестали. Я выползаю из-под одеяла, закутываюсь в плед и бреду в ванную за кодеином.
Выйдя из ванной, я вижу в коридоре папу в халате. Я совсем забыла о его существовании. Папа стоит босиком. Пальцы его ног кажутся очень длинными и серыми. -Похоже, ты стареешь, -говорю я. -Старики часто просыпаются по ночам.
Папа плотнее запахивает халат: -Я знаю, что Адам у тебя. -А у тебя мама.
Это важный аргумент, но папа его игнорирует: -Ты привела его без моего разрешения.
Я упираю взгляд в ковер и мечтаю, чтобы папа поскорее успокоился. Кажется, будто мои ноги пухнут, словно кости увеличиваются в размерах. Я шаркаю ногами. -Тесс, я не собираюсь портить тебе настроение, но я обязан о тебе заботиться, и я не хочу, чтобы тебе было больно. -Запоздалые опасения.
Я пошутила, но папа не улыбнулся: -Адам еще ребенок. Ты не можешь во всем на него рассчитывать: а вдруг он не оправдает твоих ожиданий? -Едва ли. -А если нет? -На этот случай у меня есть ты.
Так странно стоять, обнявшись, в темном коридоре. Мы сжимаем друг друга крепко, как никогда. Наконец папа отпускает меня и пристально смотрит мне в глаза: -Тесса, для тебя я готов на все, чтобы ты ни сделала, что бы ни выкинула в будущем, на какие бы фокусы ни толкнул тебя твой дурацкий список. Просто знай это. -Там почти ничего не осталось.
Пункт девять- чтобы Адам переехал к нам. Это куда больше, чем секс. Это страх смерти, когда вы один на один. Но теперь мне не страшно ложиться в кровать: ведь меня там ждет Адам.
Папа чмокает меня в макушку: -Ладно, иди.
И заходит в ванную.
А я возвращаюсь к Адаму.
Тридцать один.
Весна-настоящее чудо.
Синева. Высоко в небе пушистые облака. Наконец-то тепло. -Утром свет был другой, -делюсь я с Зои. -Он меня разбудил.
Зои ерзает в шезлонге: -Везет тебе. А меня разбудила судорога в ноге.
Мы сидим под яблоней. Зои захватила с дивана плед и закуталась в него, а мне не холодно. Стоит один из приятных мартовских деньков, когда кажется, будто земля клонится вперед. Лужайка усеяна маргаритками. У забора вытянулись пучки тюльпанов. Сад даже пахнет иначе- таинственно и влажно. -Как ты себя чувствуешь? -спрашивает Зои. -У тебя странный вид. -Я концентрируюсь. -На чем? -На знаках.
Зои тихонько вздыхает, берет у меня с колен туристический проспект и перелистывает страницы. -Пытка, конечно, но посмотрю пока вот это. Скажи, когда закончишь.
Я никогда не закончу.
Эта прореха в облаках, сквозь которую падает свет.
Эта птица медного цвета, по прямой пересекающая небо.
Повсюду знаки. Они меня оберегают.
Кэл теперь тоже верит в знаки, хотя и более утилитарно. Он называет их «заклинания, прогоняющие смерть».
Над всеми дверями и с четырех сторон от моей кровати он развесил чеснок. На переднюю и заднюю калитки прикрепил таблички «НЕ ВХОДИТЬ».
Вчера вечером, когда мы смотрели телевизор, он связал нам ноги скакалкой. Казалось, будто мы собираемся участвовать в парном забеге. -Пока ты привязана ко мне, тебя никто не заберет, -заявил Кэл. -А если тебя заберут вместе со мной?
Он пожал плечами, словно его это не волнует. -На Сицилии тебя тоже не заберут-просто не будут знать, где ты.
Завтра мы улетаем. Целая неделя на солнце.
Я дразню Зои проспектом, провожу пальцем по пляжу с черным вулканическим песком, по морю, окруженному горами, по кафе и площадям. На некоторых фотографиях на заднем плане маячит вулкан Этна, огнедышащий и величественный. -Вулкан действующий, -сообщаю я. -По ночам он искрится, а когда льет дождь, все покрывается пеплом. -Но ведь дождя не будет, верно? Там небось градусов тридцать. -Зои захлопывает брошюру.-Поверить не могу, что твоя мама отдала билет Адаму. -Папе тоже не верится.
Зои на мгновение задумывается. -Их примирение тоже было в списке? -Седьмым пунктом. -Ужас. -Зои бросает проспект на траву. -Мне так тоскливо. -Это из-за гормонов. -Ты не поверишь, до чего тошно. -Ну да. Это гормоны.
Зои с надеждой смотрит в небо, потом стремительно поворачивается ко мне и улыбается: -Я тебе говорила, что переезжаю через три недели?
Разговоры о квартире всегда ее ободряют. Местный совет решил выдать ей субсидию. Зои сообщает, что обменяет чеки на краску и обои. Она оживляется, описывая стенную роспись, которую хочет сделать в спальне, и плитку с тропическими рыбками в ванной.
Она еще что-то говорит, но ее бока почему-то начинают ходить ходуном. Я пытаюсь сосредоточиться на ее планах по поводу кухни, но Зои дрожит, как в мареве. -С тобой все нормально?-спрашивает она.-У тебя снова этот странный вид.
Я выпрямляюсь и массирую голову. Концентрируюсь на боли в глазах и пытаюсь ее прогнать. -Позвать твоего папу? -Нет. -Принести воды? -Нет. Сиди здесь. Я сейчас вернусь. -Ты куда?
Я не вижу Адама, но я его слышу. Он вскапывает клумбы, чтобы его мама в наше отсутствие могла сажать цветы. Я слышу, как его ботинок со стуком упирается в лопату, как скрежещет влажная земля.
Я пролезаю в дыру в заборе. Слышен шепот растений-распускаются почки, прорастают нежные зеленые листья.
Адам снял свитер и остался в майке и джинсах. Вчера он подстригся; наклон его шеи, плавно переходящей в плечо, невыразимо прекрасен. Заметив, что я за ним наблюдаю, Адам ухмыляется, кладет лопату и подходит ко мне: -Привет!
Я тянусь к нему в надежде, что мне станет лучше. Он теплый. Кожа соленая и пахнет солнцем. -Я тебя люблю.
Молчание. Изумление. Неужели я это хотела сказать?
Он улыбается своей асимметричной улыбкой: -И я тебя люблю, Тесс.
Я зажимаю ему рот ладонью: -Если это неправда, не говори. -Это правда.
От его дыхания мои пальцы становятся влажными. Он целует мою ладонь.
Я прячу эти мгновения в сердце -его рот под моей рукой, его губы на моих губах. Они нужны мне, как талисманы, чтобы пережить невозможное путешествие.
Адам проводит пальцем по моей щеке от виска до подбородка, потом по губам: -Ты в порядке?
Я киваю.
Он смотрит на меня с недоумением: -Ты какая-то притихшая. Я приду, когда закончу, и, если хочешь, съездим на мотоцикле попрощаться на недельку с нашим холмом.
Я киваю. Конечно, хочу.
Адам целует меня на прощание. От него пахнет сливочным маслом.
Пролезая обратно в дыру, я цепляюсь за забор. Птица высвистывает затейливую мелодию. Папа стоит на заднем крыльце с ананасом в руке. Добрые знаки. Нечего бояться.
Я возвращаюсь в шезлонг. Зои притворяется, будто спит, но, когда я сажусь, приоткрывает один глаз: -Вот интересно, влюбилась бы ты в него, если б не болезнь? -Конечно. -Джейк красивее. -Адам намного приятнее. -Наверняка он тебя иногда бесит. Несет чушь или пристает, когда тебе не хочется секса. -Нет.
Зои бросает на меня сердитый взгляд: -Может, он вообще не парень?
Ну как ей объяснить? Рассказать, как уютно его рука обнимает меня ночью за плечи? Как от часа к часу меняется его дыхание, так что я узнаю по нему рассвет? Проснувшись, он меня целует. Мое сердце все еще стучит, потому что он кладет руку мне на грудь.
По дорожке подходит папа с ананасом: -Иди в дом. Филиппа пришла.
Но внутрь идти не хочется. Мне душно в четырех стенах. Хочется остаться под яблоней, на весеннем воздухе. -Пап, попроси ее выйти сюда.
Он пожимает плечами и уходит в дом. -У меня должны взять анализ крови, -поясняю я Зои.
Она морщит нос: -Ладно, я все равно замерзла.
Филиппа натягивает стерильные перчатки: -Ты по-прежнему вся в любви? -Завтра у нас юбилей. -Десять недель? Что ж, любовь творит чудеса. Я буду советовать всем своим пациентам влюбиться.
Она поднимает мою руку вверх и протирает катетер марлевым тампоном. -Вещи собрала? -Пару платьев. Бикини и сандалии. -И все? -А что мне еще нужно? -Во-первых, хотя бы лосьон от солнца, панамку и теплую кофту! Мне не улыбается лечить тебя по возвращении от ожога.
Мне нравится, как она возится со мной. Уже много недель она моя постоянная медсестра. Думаю, я ее любимая пациентка. -Как поживает Энди?
Филиппа устало улыбается: -Всю неделю валяется с простудой. Разумеется, он утверждает, что это грипп. Ты же знаешь мужчин.
Вообще-то нет, но я все равно киваю. Интересно, любит ли ее муж, хорошо ли ей с ним, млеет ли он в ее крепких объятиях. -Филиппа, а почему у вас нет детей?
Набирая кровь в шприц, она пристально смотрит мне в глаза: -Слишком страшно. Я бы этого не вынесла.
Она набирает еще один шприц крови, переливает в пробирку, промывает катетер физраствором с гепарином, убирает вещи в саквояж и поднимается на ноги. На мгновение мне кажется, что Филиппа наклонится и обнимет меня, но нет. -Хорошо тебе съездить, -желает она. -Не забудь отправить мне открытку.
Я провожаю ее глазами. На крыльце она оборачивается и машет рукой.
Из дома выходит Зои. -Что они ищут у тебя в крови? -Патологические изменения.
Она кивает с умным видом и садится обратно в шезлонг. -Кстати, твой папа готовит обед. Скоро принесет сюда.
Танцует лист. По лужайке ползет тень.
Повсюду знаки. Одни я выдумываю. Другие мне сами являются.
Зои хватает мою ладонь и прижимает к своему животу: -Она ворочается! Положи сюда руку. Нет, вот сюда. Чувствуешь?
Ребенок двигается медленно, словно крутит самое ленивое сальто на свете. Мне не хочется убирать руку. Пусть ребенок толкнется еще. -Ты первая, кто почувствовал, что она ворочается. Ты ведь почувствовала, правда? -Правда. -Представь ее себе, -настаивает Зои.-Ну представь.
Я часто думаю о ней. Я нарисовала девочку на стене над кроватью. Рисунок так себе, но все пропорции соблюдены -ножки, животик, окружность головы.
Десятый пункт моего списка. Лорен Тесса Уокер. -Позвоночник уже образовался, -рассказываю я Зои. -Тридцать три позвонка, сто пятьдесят суставов и тысяча связок. Глазки открыты, ты знала это? И сетчатка сформировалась.
Зои моргает, словно ей не верится, что кто-то может это знать. Я умалчиваю, что ее собственное сердце работает в два раза быстрее обычного, пропуская шесть литров крови в минуту. Она бы наверняка перепугалась.
По дорожке подходит папа. -Все готово.
Он ставит поднос на траву. Авокадо и кресс-салат. Ананас и дольки киви. Тарелка красной смородины. -Значит, бургеров нам не видать?- любопытствует Зои.
Папа бросает на нее хмурый взгляд, понимает, что она шутит, и усмехается: -Я за косилкой.
Он уходит в сарай.
В дырку в заборе пролезают Адам с мамой. -Хорошая сегодня погода, правда? -говорит Салли. -Весна, -отвечает Зои. Ее рот набит кресс-салатом. -Еще нет. Часы не переводили. -Значит, просто плохая экология.
Салли выглядит встревоженной. -По радио сказали, если мы откажемся от машин, то человечество выиграет еще тысячу лет жизни на земле.
Адам смеется и бренчит ключами от машины: -Значит, в магазин пойдем пешком? -Нет, я хочу купить рассаду. Мы ее не донесем.
Адам качает головой: -Через час вернемся.
Мы провожаем их взглядом. У калитки Адам мне подмигивает. -Нет, это невыносимо, -замечает Зои.
Не обращая на нее внимая, я отправляю в рот дольку киви. У нее непривычный вкус. По небу несутся облака, как весенние ягнята в странном голубом поле. Солнце то скрывается за тучкой, то снова выходит. Все постоянно меняется.
Папа вытаскивает из сарая газонокосилку, обмотанную старыми полотенцами, словно для того, чтобы она не замерзла во время зимней спячки. Когда-то папа истово ухаживал за садом, сажал и подрезал, подвязывал ветки веревочками и всячески соблюдал порядок. Сейчас все заросло: трава заляпана грязью, розы того и гляди продырявят сарай.