И напрасно. Кажется, будто я проваливаюсь в темноту.
На лице у меня земля. Я окоченела. Вокруг копошатся черви. Ползают термиты и мокрицы.
Я пытаюсь думать о хорошем, но ужасно трудно избавиться от навязчивых мыслей. Я открываю глаза и утыкаюсь взглядом в узловатые ветви яблони. Дрожит серебром паутина. Мои теплые пальцы сжимают камни.
Но все теплое со временем остынет. Отвалятся мои уши, растают глаза. Сожмутся челюсти. Губы превратятся в клей.
Подходит Адам. ‑Что с тобой? ‑спрашивает Адам.
Я сосредоточенно дышу. Вдох. Выдох Но если думать о том, как дышишь, начинаешь задыхаться. Мои легкие высохнут, как бумажный веер. Выдох. Выдох.
Адам трогает меня за плечо: ‑Тесса?
Ни вкуса, ни запаха, ни осязания, ни звука. Не на что смотреть. Навеки‑абсолютная пустота. Подбегает Кэл: ‑Что случилось? ‑Ничего. ‑У тебя странный вид. ‑Я наклонилась, и у меня закружилась голова. ‑Позвать папу? ‑Не надо. ‑Уверена? ‑Кэл, доделывай могилу. Со мной все будет хорошо.
Я отдаю ему то, что нашла, и Кэл убегает. Адам остается со мной.
Низко над забором пролетает черный дрозд. Небо испещрено розовыми и серыми пятнами. Дышать. Вдох. Вдох. ‑Что с тобой? ‑спрашивает Адам.
Как я ему объясню?
Он протягивает руку и проводит по моей спине. Я не понимаю, что это значит. Ладонь у него жесткая; Адам легонько поглаживает меня кругами. Мы решили, что будем дружить. Разве друзья так поступают?
Его тепло проникает сквозь плед, куртку, свитер, футболку. Сквозь кожу. Оно обжигает меня, и трудно собраться мыслями. Все мое тело обращается в чувство. ‑Прекрати. ‑Что?
Я отстраняюсь: ‑Уходи, ладно?
Повисает пауза. Ее можно расслышать‑кажется, будто разбилось что‑то очень маленькое. ‑Ты хочешь, чтобы я ушел? ‑Да. И не возвращайся.
|
|
Он пересекает лужайку, прощается с Кэлом и вылезает в дыру в заборе. Кажется, будто Адам и не приходил, и лишь цветы у стула напоминают, что это не так. Я поднимаю их. Оранжевый головки кивают мне, когда я передаю букет Кэлу: ‑Это птице. ‑Круто!
Он кладет цветы на мокрую землю, и мы стоим бок о бок, опустив взгляд на могилу.
Двадцать.
Папа все никак меня не хватится. Лучше бы ему поторопиться, потому что у меня свело левую ногу и нужно подвигаться, чтобы не заработать гангрену или чего похуже. Я неуклюже сажусь на корточки, стягиваю с верхней полки свитер и стелю его на ботинки и туфли, чтобы было куда вытянуть ноги. Дверь шкафа, скрипнув, чуть приоткрывается. От неожиданности звук кажется оглушительным. Потом все стихает. ‑Тесс? ‑Дверь спальни отворяется, и на цыпочках входит папа. ‑Мама приехала. Ты разве не слышала, как я тебя звал?
Сквозь щелку в двери шкафа я вижу, как изумляется папа, обнаружив, что бугорок на моей кровати‑всего лишь одеяло. Приподняв краешек, папа заглядывает под одеяло, словно с тех пор, как мы виделись за завтраком, я усохла до лилипутки. ‑Черт! ‑восклицает он и проводит рукой по лицу, словно не может понять, что произошло, потом подходит к окну и выглядывает в сад. На подоконнике рядом с папой стоит зеленое стеклянное яблоко. Мне его подарили, когда я была подружкой невесты на свадьбе двоюродной сестры. Мне тогда было двенадцать лет, и я только‑только узнала свой диагноз. Помню, гости уверяли меня, будто со своей лысой головой, обвязанной платком с цветочным узором, я выгляжу прекрасно, ‑притом что остальные девушки вплели в волосы живые цветы.
|
|
Папа берет с подоконника яблоко и разглядывает его на свет. Внутри виднеются кремовые и коричневые завитки, похожие на сердцевинку настоящего яблока‑эфемерные зернышки, занесенные стеклодувом. Папа медленно вертит яблоко в руке. Я частенько смотрела на мир сквозь это зеленое стекло: он кажется крошечным и тихим.
Мне не нравится, что папа без спросу берет мои вещи. Лучше бы он занялся Кэлом, который что‑то кричит про антенну, прикрепленную к телевизору. Или спустился и признался маме: он попросил ее приехать только потому, что хочет, чтобы она вернулась. Муштровать и наказывать не в ее правилах, так что вряд ли папе нужен ее совет.
Он ставит яблоко на подоконник, подходит к книжному шкафу и проводит пальцем по корешкам книг, как по клавишам пианино, словно ожидая услышать мелодию. Запрокинув голову, папа разглядывает стойку с дисками, вынимает один, читает надписи на обложке и ставит на место. ‑Пап! ‑кричит снизу Кэл. ‑Изображение расплывается, и мама ничего не может сделать!
Папа вздыхает, идет к двери, но по пути, не удержавшись, поправляет одеяло. Останавливается и чает надписи на стене‑ все, о чем я буду скучать, о чем мечтаю. Папа качает головой, наклоняется, поднимает с пола футболку, складывает и оставляет на подушке. Тут он замечает, что ящик тумбочки чуть‑чуть приоткрыт. Кэл все ближе. ‑Я пропущу передачу! ‑Кэл, иди вниз, я сейчас вернусь.
|
|
Но папа не трогается с места. Он сидит на краешке моей кровати и одним пальцем выдвигает ящик. Внутри‑мой многостраничный список. Мысли о том, что я успела попробовать ‑ага, секс, наркотики, правонарушения, ‑и планы на будущее. Папа с ума сойдет, если прочитает пункт пять ‑что я задумала сделать сегодня. Слышен шелест бумаги, щелчок резинки. Очень громкий. Я рывком сажусь, чтобы выпрыгнуть из шкафа и повалить папу на пол, но меня выручает Кэл: он открывает дверь спальни. Папа запихивает бумаги обратно в тумбочку и захлопывает ящик. ‑Могу я побыть один? ‑возмущается он. ‑Хотя бы пять минут? ‑Ты рылся в вещах Тесы? ‑Твое какое дело? ‑Я ей все расскажу! ‑Ради бога, отвяжись! ‑Папа с топотом спускается по ступенькам. Кэл идет за ним.
Я выползаю из шкафа и растираю затекшие ноги; кровь еле движется в колене, и я не чувствую ступни. Я ковыляю к кровати, плюхаюсь на одеяло, и тут заходит Кэл.
Он удивленно смотрит на меня: ‑Папа сказал, тебя здесь нет. ‑Меня здесь нет. ‑Нет, ты здесь! ‑Говори тише. Где он?
Кэл пожимает плечами: ‑С мамой на кухне. Ненавижу его. Он обозвал меня засранцем, а потом выругался матом. ‑Они говорят обо мне? ‑Ага. И не дают мне посмотреть телек!
Мы крадемся вниз по лестнице и выглядываем из‑за перил. Папа восседает на табурете посреди кухни. Он неуклюже роется в карманах брюк‑ищет зажигалку и сигареты. Мама стоит, прислонившись спиной к холодильнику, и наблюдает за папой. ‑Ты снова начал курить? ‑спрашивает она. На маме джинсы; волосы собраны на затылке, и отдельные пряди свисают на лицо. Мама протягивает отцу блюдце и в эту минуту выглядит очень молодо и привлекательно.
Папа закуривает и выдыхает дым. ‑Извини. Ты, наверно, думаешь, что я вызвал тебя сюда под надуманным предлогом. ‑Папа смущается; кажется, он не знает, что сказать. ‑Просто мне казалось, что у тебя получилось ее вразумить. ‑ Как ты думаешь, куда она отправилась на этот раз? ‑Насколько я знаю Тесс, наверно, она уже едет в аэропорт!
Мама хихикает, и почему‑то кажется, что она все воспринимает живее, чем папа. Он угрюмо ухмыляется ей с табурета, проводит рукой по волосам: ‑Я устал как собака. ‑Я вижу. ‑Правила все время меняются. То она никого к себе не подпускает, то просит, чтобы ее часами обнимали. Иногда целыми днями не выходит из дома, а потом неожиданно исчезает.А от этого ее списка у меня голова кругом. ‑Ты же знаешь, ‑говорит мама, ‑единственное, чем здесь можно помочь, ‑это вылечить ее, но это невозможно.
Папа пристально смотрит на нее: ‑Не знаю, сколько я еще выдержу в одиночку. Иногда утром у меня нет сил открыть глаза.
Кэл толкает меня локтем. ‑Хочешь, я в него плюну? ‑шепчет он. ‑Давай. Прямо в чашку.
Кэл набирает слюны и харкает. Но плевок получается никудышный. Он едва долетает до двери; почти вся слюна попадает Кэлу на подбородок и на ковер в коридоре.
Я закатываю глаза и знаком показываю, чтобы он шел за мной. Мы поднимаемся ко мне в комнату. ‑Сядь на пол у двери, ‑приказываю я, ‑закрой лицо руками и никого не впускай. ‑Ты что собираешься делать? ‑Одеться. ‑А потом?
Я снимаю пижаму, натягиваю свои лучшие трусики и проскальзываю в шелковое платье, которое купила, когда мы с Кэлом шли по магазинам. Я растираю ступню, которую прокалывают сотни иголок, и надеваю туфли с ремешком. ‑Хочешь, покажу Мегазорда? ‑предлагает Кэл. ‑Только пойдем ко мне, потом что он защищает город и, если я его заберу, все погибнут.
Я снимаю со спинки стула пальто: ‑Вообще‑то я немного тороплюсь.
Кэл глядит на меня сквозь пальцы: ‑Это твое платье для приключений! ‑Ага.
Кэл поднимается на ноги, загородив дверь: ‑Можно с тобой? ‑Нет. ‑Ну пожалуйста. Мне здесь так надоело. ‑Нет.
Телефон я оставляю дома, потому что по нему можно вычислить, где я нахожусь. Бумаги из ящика засовываю в карман пальто. Потом где‑нибудь выброшу в урну. Видишь, папа, как предметы исчезают у тебя из‑под носа?
Перед тем, как отправить Кэла вниз, я от него откупаюсь. Он прекрасно понимает, столько всяких штук для фокусов можно купить на десятку, и знает: если он хоть пикнет о том, что я была здесь, я вычеркну его из завещания.
Я жду, пока Кэл не спустился на кухню, и, услышав, что он там, медленно следую за ним. На площадке между этажами я замираю, чтобы перевести дух, и оглядываю лужайку перед домом, провожу пальцем по стене, вокруг стойки перил, улыбаюсь фотографиям наверху.
На кухне Кэл садится на корточки перед родителями и пристально смотрит на них. ‑Ты что‑то хотел? ‑интересуется папа. ‑Я хочу послушать. ‑Извини, это взрослый разговор. ‑Тогда я хочу поесть. ‑Ты только что умял полпачки печенья. ‑У меня есть жвачка, ‑вмешивается мама. ‑Хочешь? ‑Отыскав в кармане кофты жвачку, мама протягивает ее Кэлу.
Кэл запихивает резинку в рот, сосредоточенно жует, а потом спрашивает: ‑А когда Тесса умрет, мы поедем отдыхать?
Папа сверлит Кэла сердитым и вместе с тем растерянным взглядом: ‑Разве можно говорить такие гадости! ‑Я даже не помню, как мы ездили в Испанию. Я всего разик летал на самолете, и это было так давно, что будто и не было. ‑Хватит! ‑перебивает его папа и хочет встать, но мама его останавливает. ‑Успокойся, ‑говорит она и оборачивается к Кэлу. ‑Тесса так давно болеет, что, наверно, тебе бывает ужасно одиноко.
Кэл ухмыляется: ‑Ага. Иногда утром у меня нет сил открыть глаза.
Двадцать один.
Зои открывает мне дверь. На ней та же одежда, что в нашу последнюю встречу; волосы разлохмачены. ‑Поехали на море? ‑Я бренчу у нее перед носом ключами.
Она бросает взгляд на папину машину за моей спиной: ‑Ты приехала одна? ‑Конечно. ‑Но ты не умеешь водить! ‑Теперь умею. Пункт пятый из списка.
Зои хмурится: ‑Ты когда‑нибудь училась водить? ‑В каком‑то смысле. Можно войти?
Она распахивает дверь: ‑Вытри ноги или сними туфли.
В доме ее родителей всегда невероятно чисто, как на картинке из каталога. Они так много работают, что наверно, им некогда устраивать беспорядок. Я прохожу за Зои в гостиную и устраиваюсь на диване. Она присаживается на край кресла напротив меня и, скрестив руки на груди, спрашивает: ‑Значит, папа дал тебе свою машину? Хотя ты не застрахована и это противопоказано? ‑Вообще‑то он не знает, что я взяла машину, но я отлично вожу! Вот увидишь. Я бы сдала экзамен, но возраст не подошел.
Зои качает головой, словно не может поверить в то, что я такая дура. А ведь она должна бы мной гордиться. Я улизнула так, что папа даже не заметил. Я отрегулировала зеркала, прежде чем завести мотор, потом выжала сцепление, включила первую скорость, отпустила сцепление и нажала на газ. Я три раза объехала вокруг квартала и всего два раза заглохла; для меня это рекорд. Я благополучно миновала кольцевую развязку, а на шоссе, ведущему к дому Зои, даже перешла на третью скорость. А она уставилась на меня, словно все это ужасная ошибка. ‑Знаешь что, ‑заявляю я, поднимаясь и застегивая куртку, ‑я полагала, что если доберусь до твоего дома без происшествий, то самое трудное будет проехать по автомагистрали. Я и подумать не могла, что ты окажешься такой занудой.
Зои шаркает ногами, как будто стирает что‑то с пола. ‑Извини. Просто я немного занята. ‑Чем?
Она пожимает плечами: ‑Если у тебя нет никаких дел, это не значит, что и у других их нет.
Я смотрю на Зои с нарастающим раздражением и вдруг понимаю, что терпеть ее не могу. ‑Знаешь что, ‑бросаю я. ‑Забудь. Я сама справлюсь со списком.
Она поднимается, встряхивает своими дурацкими волосами и напускает на себя обиженный вид. С парнями это срабатывает, но со мной такой номер не пройдет. ‑Я же не отказываюсь ехать!
Но я ясно вижу, что надоела ей. Зои мечтает, чтобы я поскорее умерла и дала ей жить спокойно. ‑Нет‑нет, оставайся дома, ‑говорю я. ‑Вечно ты все испортишь!
Она выходит за мной в прихожую: ‑Неправда!
Я поворачиваюсь к ней: ‑Я хотела сказать, для меня. Ты разве не замечала, что если случается какая‑то гадость, то непременно со мной, а не с тобой?
Она хмурится: ‑Когда? Когда такое было? ‑Все время. Иногда мне кажется, ты со мной дружишь только затем, чтобы всегда выходить сухой из воды. ‑О боже! ‑восклицает она. ‑Ты можешь хоть на минуту забыть о себе? ‑Заткнись!‑ обрываю я. И это так приятно, что я повторяю еще раз. ‑Сама заткнись, ‑еле слышно отвечает Зои. Странно. Она отходит на шаг, останавливается, как будто хочет что‑то сказать, а потом, передумав, взбегает по лестнице.
Я не иду за ней. Какое‑то время жду в прихожей, утопая ногами в густом ворсе ковра. Слушаю, как тикают часы. Досчитав до шестидесяти, иду в гостиную и включаю телевизор. Семь минут смотрю передачу для садоводов‑любителей. Оказывается, на солнечном участке, расположенном с южной стороны, можно выращивать абрикосы‑даже в Англии. Интересно, знает ли об этом Адам? Но потом мне надоедает слушать, как идиот ведущий бубнит про тлю и красных паутинных клещей; я выключаю телевизор и пишу Зои эсэмэску: ИЗВИНИ.
Я смотрю в окно, на месте ли машина. На месте. Пасмурное небо затянуто низкими тучами сернистого цвета. Я никогда не водила в дождь и немного волнуюсь. Вот бы сейчас был октябрь. Тогда было тепло, словно природа забыла, что настала осень. Помню, как я смотрела на листья в окно больницы.
Зои отвечает: И ТЫМЕНЯ.
Она спускается в гостиную. На ней короткой бирюзовое платье; руку обхватывает множество браслетов. Они позвякивают, когда Зои подходит и обнимает меня. От нее приятно пахнет. Я кладу голову ей на плечо, и она целует меня в макушку.
Я завожу машину, и двигатель моментально глохнет; Зои смеется. Я пытаюсь снова, мы рывками выезжаем на шоссе, и я признаюсь ей, что папа пять раз учил меня водить, но у меня ничего не выходило. Нога не слушалась‑ не получалось носком плавно выжать сцепление, а потом надавить на педаль газа. ‑Вот‑вот! ‑кричал папа. ‑Чувствуешь, как пошло?
Но я ничего не чувствовала, даже если смотрела на ноги.
Мы оба выбивались из сил. Каждый следующий урок был короче предыдущего, а потом они и вовсе прекратились, и больше мы об этом не упоминали. ‑Вряд ли он до обеда хватится машины, ‑замечаю я. ‑А если и хватится, то что он сделает? Ты же сама говорила: общие правила ко мне неприменимы. ‑Ты настоящая героиня, ‑восхищается Зои. ‑Просто молодец!
И мы хохочем, как раньше. Я и забыла, до чего люблю смеяться с Зои. Она не критикует, как я вожу, ‑не то что папа. Она не пугается, когда я с трудом перехожу на третью скорость или, выруливая с ее подъездной дорожки, забываю включить левый поворотник. Под присмотром Зои у меня получается гораздо лучше. ‑А ты неплохо водишь. Твой старик тебя все‑таки кое‑чему научил. ‑Мне так нравится водить, ‑признаюсь я ей. ‑Было бы здорово отправиться на машине по Европе. Ты могла бы пропустить один год в колледже и поехать со мной. ‑Не хочу, ‑отвечает Зои, берет карту и умолкает. ‑Нам не нужна карта. ‑Почему? ‑Представь, что это приключение. ‑Чушь собачья, ‑отрезает Зои и показывает пальцем в окно.
Впереди дорогу перегородила группа подростков на велосипедах. На головах у всех капюшоны; парни курят, пряча сигареты в ладони. Небо какого‑то странного цвета; на улице, кроме нас, ни души. Я сбрасываю скорость. ‑Что делать? ‑Дай задний ход, ‑советует Зои. ‑Они с места не сдвинутся.
Я опускаю стекло. ‑Эй! ‑кричу я. ‑С дороги!
Парни медленно, лениво съезжают на обочину и ухмыляются, когда я посылаю им воздушные поцелуи.
Зои бросает на меня ошеломленный взгляд: ‑Какая муха тебя укусила? ‑Никакая. Просто я еще не научилась давать задний ход.
На шоссе мы встаем в пробку. Я урывками наблюдаю в окно за жизнью других людей. На сиденье плачет малыш, мужчина барабанит пальцами по рулю. Женщина ковыряет в носу.Ребенок машет рукой. ‑Интересно, правда? ‑замечаю я. ‑Что? ‑Есть мы с тобой, а есть они. Мы все такие разные и одинаково ничтожны. ‑Говори за себя. ‑Но это правда. Разве тебе никогда не приходит это в голову, когда ты смотришь в зеркало? Неужели ты никогда не представляла себе свой череп? ‑Вообще‑то нет. ‑Я не помню таблицу умножения на семь и восемь, терпеть не могу свеклу и сельдерей. Тебе не нравятся твои прыщи или ноги, но в конечном счете все это неважно. ‑Заткнись, Тесса! Хватит молоть чепуху.
Я замолкаю, но думаю о том, что у меня изо рта пахнет мятной зубной пастой, а у Зои‑куревом. Я неизлечимо больна. Ее родители не разошлись. Когда я утром встала с постели, простыни были влажными от пота. Сейчас я сижу за рулем. В зеркале отражается мое лицо, моя улыбка. А мои кости закопают или сожгут. Умру я, не Зои. И это впервые меня не пугает.
Мы молчим. Зои смотрит в окно, я веду машину. Мы выезжаем из города на шоссе. Небо темнеет. Так красиво.
Но Зои снова начинает ныть. ‑Это худшая поездка за всю мою жизнь, ‑заявляет она. ‑Меня тошнит. Когда мы уже приедем? ‑Я не обращаю внимания на указатели.
Она потрясенно смотрит на меня: ‑Но почему? Я хочу куда‑нибудь приехать.
Я вдавливаю педаль газа в пол: ‑Как скажешь.
Зои взвизгивает и упирается руками в приборную доску: ‑Тормози! Ты же едва научилась водить!
Тридцать. Тридцать пять. Насколько хватает силы в руках. ‑Тормози. Я слышала гром!
На ветровое стекло падают капли дождя. Они так блестят, что очертания предметов расплываются, отражаясь в мокром стекле. Капли похожи на электрические разряды, а вовсе не на воду.
Я считаю про себя, пока небо не разрезает молния. ‑В километре от нас, ‑сообщаю я Зои. ‑Сворачивай на обочину! ‑Зачем?
Дождь с силой барабанит по крыше машины, а я не знаю, как включить дворники. Я нащупываю переключатель света, гудок, зажигание. Я забываю, что мы едем на четвертой скорости, и двигатель моментально глохнет. ‑Только не здесь! ‑кричит Зои. ‑Мы же на шоссе! Тебе что, жить надоело?
Я перехожу обратно на нейтралку. Мне ничуть не страшно. По ветровому стеклу бегут струи воды; задние машины, объезжая нас, мигают и гудят. Я аккуратно поправляю зеркала, включаю зажигание, перехожу на первую скорость и трогаюсь с места. Переключаясь на вторую и третью скорость, я умудряюсь даже отыскать дворники.
Лицо Зои перекошено от страха. ‑Ты сошла с ума. Пусти меня за руль! ‑У тебя нет страховки. ‑У тебя тоже!
Гроза грохочет сильнее; за ударом грома мгновенно следует молния. Все машины зажгли фары, хотя сейчас день. У меня никак не получается включить наши. ‑Прошу тебя, ‑умоляет Зои. ‑Остановись! ‑В машине безопасно. У машин резиновые шины. ‑Тормози! ‑верещит Зои. ‑Мы в кого‑нибудь врежемся. Ты разве не знаешь, что нужно держать дистанцию?
Нет. Зато я обнаружила пятую передачу, о существовании которой и не подозревала. Мы мчимся по шоссе, а в небе вспыхивают настоящие зигзаги молний. Я еще никогда не видела их так близко. Когда папа возил нас в Испанию, мы как‑то раз наблюдали грозу над морем с балкона отеля. Но она выглядела ненатурально‑казалось, ее устроили специально для туристов. Зато гроза, которая сейчас бушует прямо над нами, смотрится потрясающе.
Но Зои так не думает. Она вжалась в сиденье. ‑Машины сделаны из металла! ‑визжит она. ‑В нас в любую минуту может ударить молния! Тормози!
Мне ее жаль, но она ничего не смыслит в молниях.
Зои тычет в окно трясущимся от страха пальцем: ‑Смотри, там автосервис. Притормози, или я выпрыгну на ходу.
Мне хочется шоколада, и я решаю остановиться. Мы движемся довольно быстро, но я успеваю нажать на тормоз. Мы торжественно заворачиваем на заправку и останавливаемся посреди залитых флуоресцентным светом колонок. Зои закрывает глаза. Чудно, но мне бы хотелось ехать по шоссе и во все глаза смотреть на дорогу. ‑Не знаю, что ты задумала, ‑шипит Зои, ‑но ты едва нас не угробила.
Она вылезает из машины, с силой захлопывает дверь и идет в магазин. Я подумываю, не уехать ли без нее, но не успеваю ничего решить, как Зои прибегает назад и открывает мою дверь. Теперь от нее пахнет иначе‑ свежестью и прохладой. Она убирает со щеки мокрую прядь. ‑У меня нет денег. Мне нужно купить сигарет.
Я протягиваю ей свою сумку. Внезапно на меня накатывает чувство счастья. ‑Купишь мне шоколадку? ‑Сначала я покурю, ‑отвечает Зои. ‑Потом схожу в туалет. А когда я вернусь, ты пустишь меня за руль.
Она хлопает дверью и шагает через заправку. Дождь все еще льет как из ведра, и Зои ежится и вздрагивает, когда гремит гром. Я никогда раньше не видела ее испуганной; меня охватывает любовь к Зои. Она не такая смелая, как я. Она просто не привыкла бояться. Весь мир может сотрясать от грохота, а я и бровью не поведу. Пусть прольется черный дождь, а из бардачка с гудением вылетит стая саранчи. Бедняга Зои. Я вижу, как она, ни о чем не подозревая, покупает в лавке сигареты и конфеты. Я пущу ее за руль, но только потому, что я сама так решила. Больше я не дам ей мной командовать. Я сильнее.
Двадцать два.
Двадцать минут пятого. Море серое. Как и облака, хотя они чуть‑чуть светлее и движутся не так быстро. При взгляде на море у меня кружится голова. Наверно, дело в вечном движении, остановить которое не под силу никому, как бы он этого ни хотел. ‑Как‑то здесь странно, ‑замечает Зои. ‑И как я только позволила себя уговорить?
Мы сидим на скамейке на набережной. Вокруг практически ни души. Вдали на песке собака лает на волны. Ее хозяин превратился в еле различимую точку на горизонте. ‑Раньше мы каждое лето приезжали сюда на каникулы, ‑признаюсь я Зои. ‑Пока мама не ушла. Пока я не заболела. Мы останавливались в отеле «Скрещенные ключи». Утром мы вставали, завтракали и целый день проводили на пляже. И так каждый день все две недели. ‑Безумно интересно, ‑произносит Зои, неуклюже опускается на скамью и зябко кутается в куртку. ‑Мы даже не обедали в отеле. Папа делал бутерброды, а на сладкое мы покупали мусс. Папа выкладывал его в пластиковые судочки и заливал молоком. За криками чаек и плеском волн так странно было слышать звяканье вилки в судке.
Зои пристально смотрит на меня: ‑Ты сегодня забыла принять какое‑то важное лекарство? ‑Нет! ‑Я хватаю ее за руку, тяну за собой. ‑Пойдем, я покажу тебе отель, где мы останавливались.
Мы идем по набережной. Песок на пляже усеян каракатицами. Они тяжелые и все в рубцах, словно каждый прилив швырял их друг на друга. Я шучу, что было бы здорово собрать их и обменять в зоомагазине на волнистых попугайчиков, но вообще‑то зрелище диковатое. Не помню, чтобы, когда я бывала здесь раньше, мы видели что‑то подобное. ‑Может, такое случается осенью, ‑предполагает Зои. ‑Или виновато загрязнение окружающей среды. Планета бьется в агонии и умирает. Считай, тебе повезло, что ты отсюда смотаешься.
Потом Зои говорит, что хочет писать, спускается по лестнице на пляж и присаживается на корточки. Я глазам своим не верю. Вокруг никого, но обычно Зои беспокоится, как бы ее кто не увидел. Ее моча вымывает ямку в песке и утекает. Есть что‑то первобытное в том, как она рывком поднимается и шагает ко мне.
Мы стоим бок о бок и любуемся морем. Оно обрушивается на берег и, белея пеной, отступает. ‑Зои, я так рада, что ты моя подруга, ‑признаюсь я и крепко сжимаю ее руку.
Мы идем к порту. Я едва не рассказываю Зои про Адама, мотоцикл и о том, что случилось на холме, но мне трудно об этом говорить, да и не хочется. На меня нахлынули воспоминания. Здесь все знакомо: и сувенирная лавка с ведрами, лопатами и стойками открыток, выбеленные стены магазина мороженого и огромный розовый светящийся вафельный рожок на улице. Мне даже удается отыскать дорожку у порта‑короткий путь к отелю. ‑Здесь все изменилось, ‑делюсь я с Зои. ‑Раньше все было больше. ‑Но отель тот? ‑Ага. ‑Отлично. Теперь мы можем вернуться обратно?
Я открываю калитку и иду по дорожке. ‑Хочу спросить, не позволят ли мне взглянуть на комнату, в которой мы останавливались. ‑О боже! ‑ворчит Зои и прислоняется к стене, настраиваясь на ожидание.
Дверь открывает женщина средних лет. Она полная и добродушная; на ней фартук. Я ее не помню. ‑Да?
Я рассказываю ей, что в детстве приезжала сюда каждое лето на две недели; мы снимали семейный номер. ‑Вы хотите снять комнату? ‑спрашивает женщина.
Мне это в голову не приходило, но я внезапно понимаю, что безумно этого хочу. ‑А можно ту же самую?
Сзади по тропинке подходит Зои, хватает меня за руку и разворачивает к себе: ‑Что ты вытворяешь? ‑Снимаю комнату. ‑Я не могу тут остаться, мне завтра нужно в колледж. ‑Тебе вечно нужно в колледж, ‑отмахиваюсь я. ‑ И у тебя еще много дней впереди.
Кажется, это прозвучало очень убедительно и, похоже, заткнуло Зои рот. Она садится, прислоняется к стене и смотрит в небо.
Я поворачиваюсь к женщине. ‑Извините, ‑говорю я.
Она мне нравится. Она ничуть не подозрительна. Наверно, я сегодня выгляжу на все пятьдесят и хозяйка решила, что Зои‑ моя несносная дочка‑подросток. ‑Там теперь стоит кровать с балдахином, ‑рассказывает женщина, ‑ванна и туалет по‑прежнему в номере. ‑Отлично. Мы его снимем.
Мы поднимаемся за ней по лестнице. Огромная задница хозяйки покачивается из стороны в сторону. Я представляю себе, что было бы, если бы эта женщина была моей матерью. ‑Вот, пожалуйста, ‑произносит она, открывая дверь, ‑мы все полностью переделали. Наверно, вам покажется, что теперь комната выглядит по‑другому.
Так оно и есть. Кровать под бархатным балдахином занимает почти всю комнату. Она высокая и старомодная. ‑У нас частенько останавливаются новобрачные, ‑поясняет женщина. ‑С ума сойти! ‑ворчит Зои.
Так странно снова очутиться в солнечной комнате, где я просыпалась каждое лето. Двухъярусных кроватей больше нет‑вместо них стоит столик с чайником и чашками. Но арочное окно выглядит как раньше, и вдоль стены вытянулся все тот же гардероб. ‑Располагайтесь, ‑говорит хозяйка.
Зои сбрасывает туфли и залезает на кровать. ‑Этот номер стоит семьдесят фунтов! ‑замечает она. ‑У тебя хотя бы есть деньги? ‑Мне просто хотелось взглянуть. ‑Ты с ума сошла?
Я забираюсь рядом с ней на кровать: ‑Нет, хотя то, что я хочу сказать, может показаться глупостью.
Зои приподнимается на локте и бросает на меня подозрительный взгляд: ‑Ну,давай рассказывай.
И я рассказываю ей о том лете, когда мы приехали сюда в последний раз. Мама с папой ссорились чаще обычного. Я рассказываю, как однажды мама отказалась завтракать, заявив, что видеть не может сосиски с консервированными помидорами и дешевле было бы поехать в Бенидорм. ‑Поезжай, ‑ответил папа. ‑Как доберешься, пошли нам открытку.
Мама взяла меня за руку, и мы поднялись в номер. ‑Давай спрячемся от них, ‑предложила она. ‑Правда будет здорово?
Я была счастлива. Она оставила Кэла с папой. И выбрала меня.
Мы спрятались в шкафу. ‑Здесь нас никто не найдет, ‑пояснила мама.
Так и вышло. Хотя едва ли нас вообще кто‑то искал. Мы просидели в шкафу целую вечность. Наконец мама вылезла, взяла из сумки ручку, вернулась и аккуратно написала свое имя на двери шкафа изнутри. Потом протянула ручку мне, и я написала рядом свое. ‑Вот, ‑произнесла мама, ‑даже если никогда не вернемся, мы останемся здесь навсегда.