Адам смеется. Я режу помидоры и укладываю на гриль рядом с тостами. Вынимаю из буфета терку, а из холодильника сыр и, пока готовятся тосты, натираю сыр на разделочную доску. Я знаю, что между моей футболкой и поясом брюк есть просвет. И там, где спина переходит в ягодицы, виден изгиб‑единственный, что у меня остался. Когда я переступаю с ноги на ногу, изгиб приоткрывается, и Адам его замечает.
Натерев сыр, я неторопливо облизываю пальцы, и Адам реагирует ровно так, как я думала. Он подходит сзади и целует меня в шею. ‑Знаешь, о чем я думаю? ‑шепчет он. ‑О чем?
Хотя я и так знаю. ‑Я тебя хочу. ‑Он разворачивает меня к себе и целует в губы. ‑Сильно.
Он произносит это с таким видом, будто не может поверить, что так захвачен своим чувством. Мне все это нравится. Я прижимаюсь к Адаму. ‑Знаешь, чего я хочу? ‑отвечаю я. ‑Чего?
Он улыбается, как будто знает, что я скажу. Я хочу, чтобы его улыбка длилась вечно. ‑Тебя.
И правда. И ложь.
Я выключаю газ, и мы поднимаемся ко мне. Тост обуглился. От запаха гари у меня тоскливо на душе.
В объятиях Адама я забываю обо всем. Но потом, когда мы молча лежим рядом, я снова вспоминаю об этом. ‑Мне снятся плохие сны, ‑признаюсь я.
Адам гладит меня по боку, по бедру. У него теплая и твердая рука. ‑Какие? ‑В них я куда‑то иду.
Я шагаю босиком по полям на край света. Я перелезаю через заборы и пробираюсь сквозь высокую траву. Каждую ночь я захожу все дальше. Прошлой ночью я очутилась в лесу ‑мрачном и редком. По другую сторону леса протекала река. Все было в тумане. Рыба в реке не водилась, а когда я переходила ее вброд, у меня под ногами хлюпала грязь.
Адам проводит пальцем по моей щеке. Потом прижимает меня к себе и целует. В щеку. В подбородок. В другую щеку. В губы. Очень нежно. ‑Если бы я мог, я бы пошел с тобой. ‑Там очень страшно.
|
|
Он кивает: ‑Я ничего не боюсь.
Я это знаю. Кто бы еще отважился со мной связываться? ‑Адам, я хочу попросить тебя кое о чем.
Он молчит. Его голова покоится рядом с моей на подушке. Адам спокойно смотрит на меня. Мне трудно. Не могу подобрать слова. Кажется, будто книги на полке над нами вздыхают и шуршат страницами.
Адам садится на кровати и протягивает мне ручку: ‑Напиши на стене.
Я оглядываю все, что нацарапала за долгие месяцы. Каракули желаний. А сколько я могла бы добавить! Общий счет в банке и чтобы мы вместе пели в ванной и я годами слушала, как он храпит. ‑Давай, ‑подбадривает меня Адам. ‑Мне скоро уходить.
Его слова возвращают меня на землю; словно эхо, они напоминают мне о том, чем я хотела бы заняться, и о краях, где хотела бы побывать. Я берусь за перо. «Я хочу, чтобы ты переехал ко мне. Я хочу, чтобы ночью ты был рядом», ‑еле разборчиво царапаю на стене. Наверно, Адам не сможет прочесть. Потом я прячусь под одеяло.
Молчание. ‑Тесс, я не могу.
Я выныриваю из‑под одеяла. В темноте мне не видно его лица ‑лишь отблеск света в глазах. Быть может, в них сияют звезды. Или луна.
‑ Потому что не хочешь? ‑Я не могу оставить маму одну.
Ненавижу его мать. Линии ее лба, морщины вокруг глаз. Ненавижу ее загнанный взгляд. Она потеряла мужа. Но все остальное при ней. ‑Ты можешь приходить, когда она уляжется спать. ‑Нет. ‑Ты же ее не спрашивал!
Адам вылезает из кровати, не дотрагиваясь до меня, и одевается. Жаль, что я не могу размазать раковые клетки по его заднице. Я бы достала его изнутри, и он бы навеки стал моим. Приподняв ковер, я бы спрятала его под пол, затащила в подвал. Мы бы занимались там любовь при червях, и мои пальцы проникали бы ему под кожу. ‑Я не дам тебе покоя, ‑заявляю я. ‑Буду висеть у тебя над душок. Закашлявшись, ты будешь каждый раз вспоминать меня. ‑Хватит морочить мне голову, ‑отвечает он.
|
|
И уходит.
Я хватаю свою одежду и несусь за ним. Адам снимает с перил куртку. Я слышу, как он пересекает кухню и открывает заднюю дверь.
Я догоняю его на крыльце. Впереди, в саду, кружат огромные снежинки. Наверно, снег пошел, когда мы отправились наверх. Засыпало дорожку и траву. В небе белым‑бело. Тишина. Мир съежился и затих. ‑Ты хотела снег.
Адам протягивает ладонь, ловит снежинку и показывает мне. Снежинка самая настоящая; в младших класса я вырезала такие из салфеток и наклеивала на окна. Мы смотрим, как снежинка тает в его ладони.
Я беру куртку. Адам приносит мои ботинки, шарф и шапку, помогает спуститься с крыльца. Изо рты у меня идет пар. Снег валит так сильно, что мгновенно заметает наши следы.
Снег на лужайке глубже и скрипит под ногами. Мы вместе пересекаем снежную новизну. Мы вытаптываем свои имена, стараясь продавить снег до травы. Но наши следы заносит. ‑Смотри, ‑говорит Адам.
Он ложится на спину и машет руками и ногами. Вскрикивает, когда холодный снег попадает за шиворот, касается щек. Потом вскакивает на ноги и отряхивает брюки. ‑Это тебе, ‑поясняет Адам. ‑Снежный ангел.
|
|
И бросает на меня взгляд‑ в первый раз с тех пор, как я написала на стене. У него грустные глаза. ‑Ты когда‑нибудь пробовал снежное мороженое? ‑спрашиваю я.
Я посылаю Адама в дом за тарелкой, сахарной глазурью, ванилью и ложкой. Он послушно набирает в тарелку снега, смешивает все ингредиенты. Получается бурное месиво со странным вкусом. Совсем не такое, как мне запомнилось в детстве. ‑Может, нужно добавить йогурт и апельсиновый сок?
Адам убегает в дом. Возвращается. Пробуем опять. Несъедобно. Адам хохочет. ‑У тебя красивый рот, ‑признаюсь я. ‑Ты дрожишь, ‑отвечает Адам. ‑Возвращайся‑ка ты в дом. ‑Без тебя ни за что.
Он смотрит на часы. ‑Знаешь, что такое снеговик в пустыне? ‑спрашиваю я. ‑Тесс, мне нужно идти. ‑Лужа. ‑Я серьезно. ‑Куда ты пойдешь? Кругом метель. Я заблужусь и не дойду до дома.
Я расстегиваю молнию. Куртка распахивается, сползает с плеча. Совсем недавно Адам долго‑долго целовал это самое плечо. Он закрывает глаза. На его веки падает снег. ‑Тесс, чего ты хочешь? ‑наконец произносит он. ‑Чтобы ты остался со мной на ночь. ‑Нет, чего ты на самом деле хочешь?
Я знала, что он все поймет. ‑Я хочу, чтобы ты был со мной в темноте. Обнимал. Любил меня. Успокаивал, когда мне страшно. Подошел к самому краю и заглянул в пропасть.
Адам пристально смотрит на меня: ‑А если я все испорчу? ‑Куда уж хуже. ‑А если я не справлюсь? ‑Справишься. ‑А вдруг я испугаюсь? ‑Какая разница. Я просто хочу, чтобы ты был со мной.
Адам вглядывается в меня через зимний сад. У него ярко‑зеленые глаза. В них я вижу расстилающееся перед ним будущее. Не знаю, что он видит в моих. Но он смелый. Я всегда это знала. Адам берет меня за руку и уводит в дом.
Наверху все куда тяжелее. Меня сковывает страх: кажется, будто я прилипла к кровати, и она меня засасывает. Адам долго‑долго раздевается и встает передо мной в трусах. ‑Можно к тебе? ‑Только если ты этого хочешь.
Адам закатывает глаза, давая понять, что я невыносима. Так сложно получить то, что хочешь. А вдруг люди соглашаются со мной лишь потому, что чувствуют свою вину? Мне же нужно, чтобы Адам сам хотел быть со мной. Как отличить одно от другого? ‑Наверно, нужно сказать твоей маме, ‑предполагаю я, едва он укладывается рядом со мной. ‑Завтра скажу. Ничего с ней не будет. ‑Ты же правда остался не потому, что тебе меня жалко, правда?
Он качает головой: ‑Хватит, Тесс. Сколько можно.
Мы укутываемся в одеяло, но дрожь никак не унимается: наши ноги и руки как ледышки. Чтобы согреться, мы сучим ногами. Адам растирает, поглаживает меня. Обнимает. Я чувствую, как его член твердеет. Смеюсь. Адам тоже смеется, но как‑то нервно, будто я смеюсь над ним. ‑Ты меня хочешь? ‑спрашиваю я.
Он улыбается: ‑Я тебя всегда хочу. Но уже поздно, тебе пора спать.
От снега улица ослепительно‑белая. Свет льется в окно. Засмотревшись на отблеск и мерцание на коже Адама, я засыпаю.
Когда я просыпаюсь, стоит ночь. Адам спит. Волосы чернеют на подушке, рука обнимает меня, словно пытаясь удержать. Адам вздыхает, замирает, ворочается, сопит. Он крепко спит, витает в каком‑то своем мире, оставаясь при этом здесь, со мной. И почему‑то это меня успокаивает.
Хотя ноги от его присутствия болеть не перестали. Я выползаю из‑под одеяла, закутываюсь в плед и бреду в ванную за кодеином.
Выйдя из ванной, я вижу в коридоре папу в халате. Я совсем забыла о его существовании. Папа стоит босиком. Пальцы его ног кажутся очень длинными и серыми. ‑Похоже, ты стареешь, ‑говорю я. ‑Старики часто просыпаются по ночам.
Папа плотнее запахивает халат: ‑Я знаю, что Адам у тебя. ‑А у тебя мама.
Это важный аргумент, но папа его игнорирует: ‑Ты привела его без моего разрешения.
Я упираю взгляд в ковер и мечтаю, чтобы папа поскорее успокоился. Кажется, будто мои ноги пухнут, словно кости увеличиваются в размерах. Я шаркаю ногами. ‑Тесс, я не собираюсь портить тебе настроение, но я обязан о тебе заботиться, и я не хочу, чтобы тебе было больно. ‑Запоздалые опасения.
Я пошутила, но папа не улыбнулся: ‑Адам еще ребенок. Ты не можешь во всем на него рассчитывать: а вдруг он не оправдает твоих ожиданий? ‑Едва ли. ‑А если нет? ‑На этот случай у меня есть ты.
Так странно стоять, обнявшись, в темном коридоре. Мы сжимаем друг друга крепко, как никогда. Наконец папа отпускает меня и пристально смотрит мне в глаза: ‑Тесса, для тебя я готов на все, чтобы ты ни сделала, что бы ни выкинула в будущем, на какие бы фокусы ни толкнул тебя твой дурацкий список. Просто знай это. ‑Там почти ничего не осталось.
Пункт девять‑ чтобы Адам переехал к нам. Это куда больше, чем секс. Это страх смерти, когда вы один на один. Но теперь мне не страшно ложиться в кровать: ведь меня там ждет Адам.
Папа чмокает меня в макушку: ‑Ладно, иди.
И заходит в ванную.
А я возвращаюсь к Адаму.
Тридцать один.
Весна‑настоящее чудо.
Синева. Высоко в небе пушистые облака. Наконец‑то тепло. ‑Утром свет был другой, ‑делюсь я с Зои. ‑Он меня разбудил.
Зои ерзает в шезлонге: ‑Везет тебе. А меня разбудила судорога в ноге.
Мы сидим под яблоней. Зои захватила с дивана плед и закуталась в него, а мне не холодно. Стоит один из приятных мартовских деньков, когда кажется, будто земля клонится вперед. Лужайка усеяна маргаритками. У забора вытянулись пучки тюльпанов. Сад даже пахнет иначе‑ таинственно и влажно. ‑Как ты себя чувствуешь? ‑спрашивает Зои. ‑У тебя странный вид. ‑Я концентрируюсь. ‑На чем? ‑На знаках.
Зои тихонько вздыхает, берет у меня с колен туристический проспект и перелистывает страницы. ‑Пытка, конечно, но посмотрю пока вот это. Скажи, когда закончишь.
Я никогда не закончу.
Эта прореха в облаках, сквозь которую падает свет.
Эта птица медного цвета, по прямой пересекающая небо.
Повсюду знаки. Они меня оберегают.
Кэл теперь тоже верит в знаки, хотя и более утилитарно. Он называет их «заклинания, прогоняющие смерть».
Над всеми дверями и с четырех сторон от моей кровати он развесил чеснок. На переднюю и заднюю калитки прикрепил таблички «НЕ ВХОДИТЬ».
Вчера вечером, когда мы смотрели телевизор, он связал нам ноги скакалкой. Казалось, будто мы собираемся участвовать в парном забеге. ‑Пока ты привязана ко мне, тебя никто не заберет, ‑заявил Кэл. ‑А если тебя заберут вместе со мной?
Он пожал плечами, словно его это не волнует. ‑На Сицилии тебя тоже не заберут‑просто не будут знать, где ты.
Завтра мы улетаем. Целая неделя на солнце.
Я дразню Зои проспектом, провожу пальцем по пляжу с черным вулканическим песком, по морю, окруженному горами, по кафе и площадям. На некоторых фотографиях на заднем плане маячит вулкан Этна, огнедышащий и величественный. ‑Вулкан действующий, ‑сообщаю я. ‑По ночам он искрится, а когда льет дождь, все покрывается пеплом. ‑Но ведь дождя не будет, верно? Там небось градусов тридцать. ‑Зои захлопывает брошюру.‑Поверить не могу, что твоя мама отдала билет Адаму. ‑Папе тоже не верится.
Зои на мгновение задумывается. ‑Их примирение тоже было в списке? ‑Седьмым пунктом. ‑Ужас. ‑Зои бросает проспект на траву. ‑Мне так тоскливо. ‑Это из‑за гормонов. ‑Ты не поверишь, до чего тошно. ‑Ну да. Это гормоны.
Зои с надеждой смотрит в небо, потом стремительно поворачивается ко мне и улыбается: ‑Я тебе говорила, что переезжаю через три недели?
Разговоры о квартире всегда ее ободряют. Местный совет решил выдать ей субсидию. Зои сообщает, что обменяет чеки на краску и обои. Она оживляется, описывая стенную роспись, которую хочет сделать в спальне, и плитку с тропическими рыбками в ванной.
Она еще что‑то говорит, но ее бока почему‑то начинают ходить ходуном. Я пытаюсь сосредоточиться на ее планах по поводу кухни, но Зои дрожит, как в мареве. ‑С тобой все нормально?‑спрашивает она.‑У тебя снова этот странный вид.
Я выпрямляюсь и массирую голову. Концентрируюсь на боли в глазах и пытаюсь ее прогнать. ‑Позвать твоего папу? ‑Нет. ‑Принести воды? ‑Нет. Сиди здесь. Я сейчас вернусь. ‑Ты куда?
Я не вижу Адама, но я его слышу. Он вскапывает клумбы, чтобы его мама в наше отсутствие могла сажать цветы. Я слышу, как его ботинок со стуком упирается в лопату, как скрежещет влажная земля.
Я пролезаю в дыру в заборе. Слышен шепот растений‑распускаются почки, прорастают нежные зеленые листья.
Адам снял свитер и остался в майке и джинсах. Вчера он подстригся; наклон его шеи, плавно переходящей в плечо, невыразимо прекрасен. Заметив, что я за ним наблюдаю, Адам ухмыляется, кладет лопату и подходит ко мне: ‑Привет!
Я тянусь к нему в надежде, что мне станет лучше. Он теплый. Кожа соленая и пахнет солнцем. ‑Я тебя люблю.
Молчание. Изумление. Неужели я это хотела сказать?
Он улыбается своей асимметричной улыбкой: ‑И я тебя люблю, Тесс.
Я зажимаю ему рот ладонью: ‑Если это неправда, не говори. ‑Это правда.
От его дыхания мои пальцы становятся влажными. Он целует мою ладонь.
Я прячу эти мгновения в сердце ‑его рот под моей рукой, его губы на моих губах. Они нужны мне, как талисманы, чтобы пережить невозможное путешествие.
Адам проводит пальцем по моей щеке от виска до подбородка, потом по губам: ‑Ты в порядке?
Я киваю.
Он смотрит на меня с недоумением: ‑Ты какая‑то притихшая. Я приду, когда закончу, и, если хочешь, съездим на мотоцикле попрощаться на недельку с нашим холмом.
Я киваю. Конечно, хочу.
Адам целует меня на прощание. От него пахнет сливочным маслом.
Пролезая обратно в дыру, я цепляюсь за забор. Птица высвистывает затейливую мелодию. Папа стоит на заднем крыльце с ананасом в руке. Добрые знаки. Нечего бояться.
Я возвращаюсь в шезлонг. Зои притворяется, будто спит, но, когда я сажусь, приоткрывает один глаз: ‑Вот интересно, влюбилась бы ты в него, если б не болезнь? ‑Конечно. ‑Джейк красивее. ‑Адам намного приятнее. ‑Наверняка он тебя иногда бесит. Несет чушь или пристает, когда тебе не хочется секса. ‑Нет.
Зои бросает на меня сердитый взгляд: ‑Может, он вообще не парень?
Ну как ей объяснить? Рассказать, как уютно его рука обнимает меня ночью за плечи? Как от часа к часу меняется его дыхание, так что я узнаю по нему рассвет? Проснувшись, он меня целует. Мое сердце все еще стучит, потому что он кладет руку мне на грудь.
По дорожке подходит папа с ананасом: ‑Иди в дом. Филиппа пришла.
Но внутрь идти не хочется. Мне душно в четырех стенах. Хочется остаться под яблоней, на весеннем воздухе. ‑Пап, попроси ее выйти сюда.
Он пожимает плечами и уходит в дом. ‑У меня должны взять анализ крови, ‑поясняю я Зои.
Она морщит нос: ‑Ладно, я все равно замерзла.
Филиппа натягивает стерильные перчатки: ‑Ты по‑прежнему вся в любви? ‑Завтра у нас юбилей. ‑Десять недель? Что ж, любовь творит чудеса. Я буду советовать всем своим пациентам влюбиться.
Она поднимает мою руку вверх и протирает катетер марлевым тампоном. ‑Вещи собрала? ‑Пару платьев. Бикини и сандалии. ‑И все? ‑А что мне еще нужно? ‑Во‑первых, хотя бы лосьон от солнца, панамку и теплую кофту! Мне не улыбается лечить тебя по возвращении от ожога.
Мне нравится, как она возится со мной. Уже много недель она моя постоянная медсестра. Думаю, я ее любимая пациентка. ‑Как поживает Энди?
Филиппа устало улыбается: ‑Всю неделю валяется с простудой. Разумеется, он утверждает, что это грипп. Ты же знаешь мужчин.
Вообще‑то нет, но я все равно киваю. Интересно, любит ли ее муж, хорошо ли ей с ним, млеет ли он в ее крепких объятиях. ‑Филиппа, а почему у вас нет детей?
Набирая кровь в шприц, она пристально смотрит мне в глаза: ‑Слишком страшно. Я бы этого не вынесла.
Она набирает еще один шприц крови, переливает в пробирку, промывает катетер физраствором с гепарином, убирает вещи в саквояж и поднимается на ноги. На мгновение мне кажется, что Филиппа наклонится и обнимет меня, но нет. ‑Хорошо тебе съездить, ‑желает она. ‑Не забудь отправить мне открытку.
Я провожаю ее глазами. На крыльце она оборачивается и машет рукой.
Из дома выходит Зои. ‑Что они ищут у тебя в крови? ‑Патологические изменения.
Она кивает с умным видом и садится обратно в шезлонг. ‑Кстати, твой папа готовит обед. Скоро принесет сюда.
Танцует лист. По лужайке ползет тень.
Повсюду знаки. Одни я выдумываю. Другие мне сами являются.
Зои хватает мою ладонь и прижимает к своему животу: ‑Она ворочается! Положи сюда руку. Нет, вот сюда. Чувствуешь?
Ребенок двигается медленно, словно крутит самое ленивое сальто на свете. Мне не хочется убирать руку. Пусть ребенок толкнется еще. ‑Ты первая, кто почувствовал, что она ворочается. Ты ведь почувствовала, правда? ‑Правда. ‑Представь ее себе, ‑настаивает Зои.‑Ну представь.
Я часто думаю о ней. Я нарисовала девочку на стене над кроватью. Рисунок так себе, но все пропорции соблюдены ‑ножки, животик, окружность головы.
Десятый пункт моего списка. Лорен Тесса Уокер. ‑Позвоночник уже образовался, ‑рассказываю я Зои. ‑Тридцать три позвонка, сто пятьдесят суставов и тысяча связок. Глазки открыты, ты знала это? И сетчатка сформировалась.
Зои моргает, словно ей не верится, что кто‑то может это знать. Я умалчиваю, что ее собственное сердце работает в два раза быстрее обычного, пропуская шесть литров крови в минуту. Она бы наверняка перепугалась.
По дорожке подходит папа. ‑Все готово.
Он ставит поднос на траву. Авокадо и кресс‑салат. Ананас и дольки киви. Тарелка красной смородины. ‑Значит, бургеров нам не видать?‑ любопытствует Зои.
Папа бросает на нее хмурый взгляд, понимает, что она шутит, и усмехается: ‑Я за косилкой.
Он уходит в сарай.
В дырку в заборе пролезают Адам с мамой. ‑Хорошая сегодня погода, правда? ‑говорит Салли. ‑Весна, ‑отвечает Зои. Ее рот набит кресс‑салатом. ‑Еще нет. Часы не переводили. ‑Значит, просто плохая экология.
Салли выглядит встревоженной. ‑По радио сказали, если мы откажемся от машин, то человечество выиграет еще тысячу лет жизни на земле.
Адам смеется и бренчит ключами от машины: ‑Значит, в магазин пойдем пешком? ‑Нет, я хочу купить рассаду. Мы ее не донесем.
Адам качает головой: ‑Через час вернемся.
Мы провожаем их взглядом. У калитки Адам мне подмигивает. ‑Нет, это невыносимо, ‑замечает Зои.
Не обращая на нее внимая, я отправляю в рот дольку киви. У нее непривычный вкус. По небу несутся облака, как весенние ягнята в странном голубом поле. Солнце то скрывается за тучкой, то снова выходит. Все постоянно меняется.
Папа вытаскивает из сарая газонокосилку, обмотанную старыми полотенцами, словно для того, чтобы она не замерзла во время зимней спячки. Когда‑то папа истово ухаживал за садом, сажал и подрезал, подвязывал ветки веревочками и всячески соблюдал порядок. Сейчас все заросло: трава заляпана грязью, розы того и гляди продырявят сарай.
Косилка не заводится,и мы смеемся. Папа не обижается‑ только пожимает плечами, словно и не собирался косить лужайку. Он уходит в сарай, возвращается с секатором и начинает подрезать ежевику на изгороди. ‑Я тебе рассказывала про группы для несовершеннолетних беременных?‑ спрашивает Зои. ‑Там поят чаем с тортом и показывают, как менять пеленки и всякое такое. Я думала, скучища, но оказалось весело.
Небо пересекает самолет, оставляя дымный след. Второй самолет перечеркивает крест‑накрест след первого. Самолеты не падают. ‑Ты меня слушаешь? ‑спрашивает Зои. ‑А то по тебе непохоже.
Я тру глаза, стараясь сосредоточиться. Она рассказывает, что подружилась с какой‑то девушкой.. кажется, у них совпадают сроки.. и что‑то еще об акушерке. Голос Зои звучит гулко, как из подземелья.
Я замечаю, как оттопыривается пуговка рубашки у нее на животе.
На дорожку садится бабочка и расправляет крылья. Нежится на солнце. Слишком рано для бабочек. ‑Ты точно слушаешь?
В калитку заходит Кэл. Бросает велосипед на лужайку и дважды обегает вокруг сада. ‑Ура, каникулы! ‑вопит он, забирается от радости на яблоню, вклинивается между двумя ветками и сидит там, точно эльф.
Ему приходит эсэмэска; сквозь молодую листву видно, как загорается голубок экранчик телефона.Я вспоминаю сон, который видела несколько дней назад: каждый раз, когда я открывала рот, у меня из горла исходило голубое сияние.
Кэл отвечает на эсэмэску и мгновенно получает ответ. Смеется. Приходит следующее сообщение, потом еще одно, словно на дерево садится стая птиц. ‑Седьмой класс победил! ‑радостно объявляет Кэл. ‑Мы устроили в парке перестрелку с десятиклассниками из водных пистолетов и победили!
Кэл учится в средних классах. Кэл с друзьями и новым мобильником. Кэл с длинными волосами, которые отрастил, чтобы походить на скейтера. ‑Чего уставилась?
Он показывает мне язык, спрыгивает с дерева и убегает в дом.
Сад погружается в тень. Сыро. Ветер гонит по дорожке фантик от конфеты.
Зои ежится. ‑Пожалуй, мне пора. ‑Она обнимает меня так, будто боится, что кто‑то из нас упадет. ‑Ты вся горишь. Все в порядке?
Папа провожает ее до калитки.
Из дырки в заборе вылезает Адам. ‑А вот и я. ‑Он подтягивает шезлонг поближе ко мне и садится. ‑Мама скупила полмагазина. Потратила уйму денег. Но она прямо загорелась. Собирается выращивать всякие травы.
Заклятия, прогоняющие смерть. Крепко держать любимого за руку. ‑Что с тобой?
Я кладу голову ему на плечо. Такой чувство, будто я чего‑то жду.
До меня доносятся звуки‑ еде слышный звон тарелок на кухне,шелест листьев, рев двигателя вдалеке.
Солнце растаяло и холодно стекает за горизонт. ‑Ты горячая. ‑Адам щупает мой лоб, проводит ладонью по щеке, трогает шею. ‑Посиди‑ка.
Он бежит по дорожке к дому.
Планета вращается, ветер продувает кроны деревьев.
Мне не страшно.
Дышать, просто дышать. Вдох‑выдох.
Земля почему‑то несется навстречу, но лучше не вставать. Лежа на земле, я мысленно повторяю свое имя. Тесса Скотт. Хорошее имя в три слога. Каждые семь лет наш организм меняется, каждая его клетка обновляется. Каждые семь лет мы исчезаем. ‑Боже! Она вся горит!
Надо мной мерцает папино лицо. ‑Звони в «скорую»! ‑доносится откуда‑то издалека его голос.
Я пытаюсь улыбнуться. Поблагодарить его за то, что он здесь, но почему‑то никак не получается соединить слова в предложение. ‑Тесс, не закрывай глаза. Ты меня слышишь? Не уходи!
Я киваю, и небо с тошнотворной скоростью вертится над головой, будто я лечу с крыши.
Тридцать два.
Смерть приковала меня к больничной койке, впилась когтями в грудь, караулит. Я не думала, что будет так больно. Что смерть перечеркнет все хорошее, что было в моей жизни.
Все происходит прямо сейчас не понарошку и сколько бы они не обещали меня помнить это ничего не меняет ведь я даже не узнаю забыли меня или нет.
В углу комнаты появляется черная дыра, и ее заволакивает туман, словно ткань, ниспадающая с ветвей дерева.
Откуда‑то издалека до меня доносится собственный стон. Я не хочу это слышать. На меня давит бремя взглядов. Медсестра переглядывается с доктором, доктор‑ с папой. Их приглушенные голоса. Из папиного горла хлещет ужас.
Не сейчас. Не сейчас.
Я стараюсь думать о цветке. Белом цветке в кружащемся голубом небе. Насколько малы люди, насколько уязвимы по сравнению со скалами, звездами.
Заходит Кэл. Я его помню. Мне хочется его успокоить. Чтобы он заговорил нормальным голосом и рассмешил меня. Но Кэл стоит возле папы, маленький и тихий, и шепчет: ‑Что с ней? ‑У нее инфекция. ‑Она умрет? ‑Ей дали антибиотики. ‑Значит, поправится?
Молчание.
Это неправильно. Все должно быть иначе. Не вдруг, как под колесами машины. Не этот странный жар, как будто у меня внутри сплошной синяк. Лейкоз прогрессирует постепенно. Я должна слабеть, пока мне наконец не станет все равно.
Но мне не все равно. Когда же оно наступит, это безразличие?
Я стараюсь думать о простых вещах‑вареной картошке, молоке. Но в голову лезет всякая жуть‑пустые деревья, тарелки с пылью. Заострившийся, побелевший подбородок.
Мне хочется признаться папе, что я ужасно боюсь, но говорить ‑ все равно что пытаться выбраться из цистерны с маслом. Слова появляются невесть откуда, темные и скользкие. ‑Держи меня. ‑Я с тобой. ‑Я падаю. ‑Я здесь. Я тебя держу.
Но в его глазах испуг, лицо вялое, как у столетнего старика.
Тридцать три.
Я просыпаюсь в цветах. Вазы тюльпанов, гвоздики, как на свадьбе; на тумбочке возле кровати пенится гипсофила.
Я просыпаюсь и вижу папу, которые по‑прежнему держит меня за руку.
Все предметы в комнате удивительны‑ кувшин, вон тот стул. Небо за окном ярко‑голубое. ‑Тебе не мучает жажда? ‑спрашивает папа. ‑Хочешь пить?
Я хочу мангового сока. И побольше. Он подсовывает подушку мне под голову и держит стакан, пока я пью. Не отрываясь, смотрит мне в глаза. Я глотаю сок. Папа дает мне перевести дух и снова наклоняет стакан. Когда я напиваюсь, вытирает мне рот салфеткой. ‑Как с ребенком, ‑замечаю я.
Папа молча кивает. На его глазах проступают слезы.
Я засыпаю. И снова просыпаюсь. На этот раз мне хочется есть. ‑Дашь мне мороженого?
Папа с улыбкой откладывает книгу: ‑Сейчас.
Вскоре он возвращается с клубничным мороженым. Он оборачивает палочку салфеткой, чтобы не капало, и я сама держу его и ем. Объедение. Я поправляюсь на глазах. Не думала, что мое тело на это способно. Мне ясно, что с клубничным эскимо в руке я не умру. ‑Пожалуй, я могу съесть еще одно.
Папа заявляет, что если я хочу, то могу съесть хоть полсотни. Вероятно, он забыл, что мне нельзя сахар и молочные продукты. ‑У меня для тебя сюрприз. ‑Папа роется в кармане пиджака и выуживает оттуда магнит на холодильник. Сердечко, крашеной в красный цвет и кое‑как покрытое лаком. ‑Его сделал Кэл. Он передает тебе привет. ‑А мама? ‑Заглядывала пару раз. Но ты была очень слаба, и посетителей почти не пускали. ‑Значит, Адам не приходил? ‑Еще нет.
Я дочиста вылизываю палочку мороженого. Дерево царапает язык.. ‑Принести еще? ‑спрашивает папа. ‑Нет. А теперь иди.
Папа приходит в замешательство: ‑Куда? ‑Я хочу, чтобы ты встретил Кэла из школы, отвел его в парк и поиграл с ним в футбол. Купил ему чипсов. Потом вернешься и расскажешь, как вы погуляли.
Папа смущенно смеется: ‑Я вижу, ты проснулась не в духе! ‑Позвони Адаму. Пусть придет днем. ‑Какие еще пожелания? ‑Передай маме, я хочу, чтобы она сделала мне подарок‑ купила дорогой сок, кучу журналов и косметики. Если ей на меня наплевать, то пусть хоть накупит мне всего.
Папа бодро берет листок бумаги и записывает название тонального крема и губной помады, которые я попросила. Он спрашивает, не хочу ли я чего‑нибудь еще, и я заказываю булочки с черникой, шоколадное молоко и шесть шоколадных яиц. В конце концов, Пасха не за горами.