Если бы мне пришлось написать Библию опять… я бы не совершил такой глупости, верьте мне. Я говорю, если бы я писал Библию, тогда я бы дал Адаму и Еве пасть, но не в наказание, а как выбор, из-за их собственной свободы.
Сколько времени?
«Пять минут девятого, Ошо».
Это хорошо, потому что я даже еще не начал. На начало необходимо много времени.
Любовь — это хорошо, просто хорошо, но не достаточно, не достаточно, чтобы дать вам крылья. Для этого необходима дружба, а любовь этого не допускает Так называемая любовь, я имею в виду, очень против дружбы. Она очень боится дружбы, потому что все, что выше, опасно, а дружба находится выше.
Когда вы наслаждаетесь дружбой мужчины или женщины, тогда вы впервые узнаете, что любовь — это мошенничество, обман. Тогда вы узнаете, сколько времени было потеряно. Но дружба это всего лишь мост. Человек должен пройти по нему; он не должен жить на этом мосту. Этот мост ведет к дружелюбию.
Дружелюбие это чистый аромат. Если любовь это корень, а дружба — цветок, тогда дружелюбие - это аромат, невидимый глазу. Вы не можете даже прикоснуться к нему, вы не можете держать его в руках, особенно если вы хотите удержать его в сжатом кулаке. Да, он может быть у вас на открытой ладони, но не в кулаке.
Дружелюбие — это почти то, что в прошлом мистики называли молитвой. Я не хочу называть это молитвой по простой причине, что это слово ассоциируется не с теми людьми. Это прекрасное слово, но нахождение в плохой компании портит, от вас начинает пахнуть вашим окружением. В то мгновение, когда вы говорите «молитва», каждый напрягается, пугается, становится внимательным — как будто генерал призвал солдат к вниманию, и все они неожиданно превратились в статуи.
Что происходит, когда кто-то упоминает такое слово, как «молитва», «бог» или «небеса»? Почему вы закрываетесь? Я не осуждаю вас, я просто говорю или просто доношу до вашего сведения что эти прекрасные слова были бесконечно испачканы так называемыми «святыми». Они совершили такое не святое дело, что я не могу простить их.
Иисус говорит: «Простите врагов своих», что я могу сделать -но он не говорит: «Простите священников ваших». А если бы он и сказал, я бы сказал ему: «Замолчи! Я не могу простить священников. Я не могу ни простить их, ни забыть их, потому что если я их забуду, то кто разрушит их? А если я прощу их. тогда кто же исправит то, что они сделали с человечеством? Нет, Иисус, нет! Врагов я могу понять да, они должны быть прощены, они не понимают, что делают. По священники? Пожалуйста, не говорите, что они не понимают, что делают. Они прекрасно понимают, что делают. Поэтому я не могу ни простить, ни забыть. Я должен бороться до последнего вздоха».
Любовь забирает вас, это шаг, но это любовь, только если она ведет вас к дружбе. Если ома не ведет вас к дружбе, тогда это похоть, не любовь. Если она ведет вас к дружбе, будьте ей благодарны, но не позволяйте ей покушаться на вашу свободу. Да, она помогла, но это не означает, что теперь она должна мешать вам. Не несите лодку на своих плечах просто потому, что она перевезла вас на другой берег.
Не будьте глупыми! Я имею в виду, извини меня, Девагит, это слово я оставил для тебя, я имею в виду, не будьте идиотами. Но я забываю. Снова и снова я употребляю неправильное слово, «глупы», для других, когда это особое слово для Девагита. Особенно в этом Ноевом Ковчеге — это мое название этой комнаты.
Любовь это хорошо. Перейдите ее, потому что она может привести вас к чему-то лучшему к дружбе А когда два любящих человека становятся друзьями, это редкое явление. Человеку хочется плакать просто от радости, или праздновать, или, если он музыкант, играть на гитаре, или, если он поэт, тогда писать хайку, рубаи. Но если человек не музыкант и не поэт, он все равно может танцевать, может рисовать, может тихо сидеть и смотреть на небо. Что еще можно сделать? Существование уже все сделало.
От любви к дружбе и от дружбы к дружелюбию, можно сказать, что это вся моя религия. Дружба - это снова «корабль», отношение, определенная зависимость… очень тонкая, более тонкая, чем любовь, но она есть; и со всеми ровностями и болезнями любви. Они подошли к очень тонкой форме. Но дружелюбие - это свобода от другого, поэтому здесь нет вопроса об отношениях.
Любовь может быть к кому-то, так же и дружба. Дружелюбие — это только открытие вашего сердца существованию. Неожиданно, в какое-то мгновение, вы можете открыть его мужчине, женщине, дереву, звезде… в начале вы не можете открыть его всему существованию. Конечно, в конце вам придется открыть ваше сердце всему одновременно, никому в частности. Это мгновение… давайте называть его просто мгновение.
Давайте забудем слова просветление, бытие Будды, сознание Христа, давайте просто называть это
МГНОВЕНИЕ
напишите это заглавными буквами
Это было так хорошо. Я знаю, что время есть, но оно так прекрасно, а от того, что прекрасно, нельзя требовать большего. Большее разрушает.
БЕСЕДА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Х орошо. Я цитировал Бертрана Рассела эта цитата поможет как гвоздь. Он сказал: «Рано или поздно всем понадобится психоаналитик, потому что так тяжел» найти, чтобы кто-то выслушал вас, был внимателен к вам».
Внимание — это такая потребность, что если вас слушают даже не лучшие люди, вы рады хотя бы тому, что вас слушают внимательно. Слушающий может заткнуть уши ватой, это другое дело. Пи один психоаналитик не может слушать всю эту ерунду целыми днями. Более того, ему самому надо, чтобы кто-нибудь выслушал его.
Вы будете удивлены, узнав, что все психоаналитики ходят друг к другу. Конечно, они не берут друг у друга деньги, из-за профессиональной этики, но существует огромная необходимость освободиться от груза, просто сказать все, что приходит на ум и не копить это, потому что это накопление будет потом мучить вас.
Я процитировал Бертрана Рассела как связь. Я назвал это гвоздем только, чтобы продолжить свой рассказ. Сам Бертран Рассел, хотя и прожил долгую жизнь, никогда не знал, что такое жизнь. Но иногда слова тех, кто не познал, могут быть использованы теми, кто может видеть. Они могут употребить эти слова в подходящем контексте.
Вы могли не встречаться с цитатой, потому что она находится в книге, которую никто не читает. Вы не поверите, что Бертран Рассел вообще написал эту книгу. Это книга коротких рассказов. Он написал сотни книг, многие из них хорошо известны, хорошо читаются и хорошо признаются, но это редкая книга в том смысле, что это единственное собрание коротких рассказов, и он очень не хотел опубликовывать ее. Он не был мастером короткого рассказа, и его рассказы, конечно, третьеразрядные, но тут и там, в этих третьеразрядных рассказах человек натыкается на предложение, которое мог написать только Бертран Рассел. Эта цитата из этой книги.
Я люблю рассказы, и это все началось с моей Нани. Она тоже любила рассказы. Не то, чтобы она мне что-то рассказывала, наоборот, она обычно провоцировала меня на то, чтобы я ей рассказал что-то, разные истории и сплетни. Она слушала так внимательно, что превратила меня в рассказчика. Только для нее я находил что-то интересное, потому что она ждала целый день, чтобы выслушать мой рассказ. Если я не мог ничего найти, то придумывал. Она несет за это ответственность: вся заслуга или вина, как бы вы это ни называли, принадлежит ей. Я придумывал рассказы, только чтобы она не разочаровывалась, и я могу сказать вам, что стал успешным рассказчиком только благодаря ей.
Я начал выигрывать конкурсы, когда я был маленьким ребенком в начальной школе, и это продолжалось до самого конца, пока я не покинул университет. Я собрал столько наград, медалей и кубков, что моя бабушка снова стала юной. Когда она приводила кого-то, чтобы показать мои награды, она была уже больше не старой женщиной, а становилась снова почти молодой. Весь ее дом стал почти музеем, потому что я продолжал посылать ей свои награды. До университета, конечно, я часто жил в ее доме. Только из вежливости я приходил к своим родителям днем, но ночь принадлежала ей, потому что это было время рассказов.
Я до сих пор вижу себя сидящим у ее кровати, она так внимательно слушала, что я говорю. Каждое слово, произнесенное мной, принималось ею, как будто имело безмерную ценность. А оно приобретало ценность только из-за того, что она принимала его с такой любовью и уважением. И то, что было простым нищим у моего порога, становилось совершенно другим у нее в доме. В то мгновение, когда она звала меня, говоря: «Раджа! Теперь расскажи мне. что сегодня произошло с тобой все. Обещай, что ничего не упустишь», - нищий отбрасывал все. что делало его нищим, и становился королем. Каждый день я обещал ей, и хотя я рассказывал ей все, что происходило, она настаивала: «Расскажи мне что-то еще» или «Расскажи мне это еще раз».
Много раз я говорил ей: «Ты испортишь меня, ты и Самбху Бабу испортите меня навсегда». И они действительно хорошо выполнили свою работу. Не было ни одной школы в штате, где бы я не говорил и не выиграл, за исключением одной. Я собрал сотни наград. Только однажды я не был победителем, а причина была простой. Все были удивлены, даже девочка, которая выиграла, «потому что, - сказала она мне, — невозможно было даже подумать, что я могла тебя победить».
Целый зал - а там было, по крайней мере, две тысячи учащихся — наполнился ворчанием, и каждый говорил, что это было нечестно, даже директор, который руководил конкурсом. Потеря этого кубка имела для меня большое знамение, на самом деле, если бы я не потерял этот кубок, я попал бы в огромную беду. Об этом я расскажу вам, когда придет время.
Директор позвал меня и сказал: «Мне очень жаль, ты определенно победитель», и дал мне свои собственные часы, говоря: «Это намного ценнее, чем тот кубок, который дали девочке». И это было так. Я получал тысячи часов, но я никогда больше не получал таких прекрасных, это было произведение искусства. Этот директор интересовался редкостями, а часы были редкими. Я до сих пор вижу их.
Я получал столько часов, что я забывал их. Одни из них странно ведут себя. Когда они мне нужны, они останавливаются. Все время они прекрасно ходят, они останавливаются только ночью, между тремя и пятью часами. Разве это не странное поведение? Потому что это единственное время, когда я иногда просыпаюсь, это просто старая привычка. В дни молодости я обычно вставал в три часа утра. Я делал так на протяжении стольких лет, что даже если я но встаю, то должен повернуться и снова заснуть. Это время, когда мне надо посмотреть, действительно ли я должен вставать или я могу еще немного поспать, и странно, именно тогда часы останавливаются.
Сегодня они остановились ровно в четыре. Я посмотрел на них и снова заснул, четыре часа это слишком рано. Проспав почти час, я снова посмотрел па часы: все равно было четыре часа. Я сказал себе: «Прекрасно, так эта ночь никогда не закончится». Я снова заснул, не думая, вы знаете меня, я не мыслитель — не думая о том, что часы могли остановиться. Я подумал: «Эта ночь кажется последней. Я могу спать вечно. Прекрасно!» И я почувствовал себя так хорошо, что это никогда не закончится, что снова заснул. Через два часа я снова посмотрел на часы, и все равно было четыре часа! Я сказал: «Прекрасно! Не только ночь длинна, но также и время остановилось!»
Директор дал мне свои часы и сказал: «Прости меня, потому что ты точно был победителем, и я должен сказать тебе, что судья, который судил, был влюблен в девочку, которая получила приз. Он глупец. Я говорю это, хотя он один из профессоров и моих коллег. Это последняя соломинка. Я выбрасываю его прямо сейчас. Это конец его службы в этом колледже. Это слишком. Я сидел в президентском кресле, и вся аудитория смеялась. Казалось, все знали, что девочка даже не может говорить, и я думаю, что никто, за исключением влюбленного, даже не понял, что она говорила. Но ты знаешь, любовь слепа».
Я сказал: «Совершенно верно — любовь слепа. Но почему вы выбрали слепого человека в судьи, особенно когда его девушка принимала участие в конкурсе? Я собираюсь разоблачить это». И я рассказал это газетам, всю историю. Я действительно был проблемой для бедного профессора, настолько, что его любовь прошла. Он потерял все, свою службу, свою репутацию, и девушку, ради чьей любви он сделал ставку на все -все было потеряно. Он до сих пор жив. Однажды, будучи стариком, он пришел ко мне и признался: «Мне очень жаль, я действительно неправильно поступил, но я не думал, что это примет такие размеры».
Я сказал ему: «Никто не знает, что обыкновенное действие может принести. И не извиняйтесь. Вы потеряли свою службу и свою возлюбленную. Что потерял я? Ничего, только еще один значок, а у меня их столько, что мне все равно».
На самом деле, дом моей бабушки постепенно стал музеем для моих значков, кубков и медалей. Это был маленький дом, загроможденный всей этой чепухой, но она была счастлива, и я продолжал посылать ей все свои награды из колледжа и из университета. Я посылал и посылал, каждый год я выигрывал дюжины кубков на спорах, или за красноречие, или на конкурсах рассказов.
Но я скажу вам одно: и она, и Самбху Бабу испортили меня своим вниманием. Они учили меня не уча, искусству рассказа. Когда кто-то так внимательно слушает, вы немедленно начинаете рассказывать то, что не собирались или даже не могли себе представить, речь просто течет. Это как будто внимание превращается в магнит и притягивает то, что скрыто в вас.
Мой собственный опыт говорит, что этот мир не станет прекрасным местом для жизни, пока каждый не научится вниманию. Сейчас никто не внимателен. Даже когда люди делают вид, что слушают, они делают тысячу других вещей. Лицемеры просто притворяются… но не так, как должен вести себя внимательный слушатель просто все внимание, просто внимание и ничто другое, просто открытость. Внимание — это женское качество, и каждый, кто знает искусство внимания, как быть внимательным, становится, в определенном смысле, очень женственным, очень хрупким, мягким; таким мягким, что вы можете оцарапать его даже ногтем.
Моя Нани ждала целый день того момента, когда я приду домой, чтобы рассказывать ей истории. И вы будете удивлены тому, как сама не зная того, она готовила меня к моей работе. Именно она была первой, кто услышал многие истории, которые я рассказал вам. Это ей я мог безбоязненно рассказать любую ерунду.
Другой человек, Самбху Бабу, полностью отличился от моей Нани. Моя Нани обладала хорошей интуицией, но не была образованной. Самбху Бабу обладал не только интуицией, но и образованием. Он имел первоклассное образование. Я встречал столько образованных людей, некоторые были известными, некоторые — очень известными, но никто из них даже и близко не стоял рядом с Самбху Бабу. Он был действительно великим синтезом. У него была интуиция, плюс интеллект, и то, и другое не в маленьких размерах, но в огромных. Он также слушал меня и ждал целый день, когда закончатся занятия в школе. Время после школы принадлежало ему.
В мгновение, когда я был выпущен из своей тюрьмы, из школы, сначала я шел к Самбху Бабу. Он готовил чай и сладости, которые, он знал, я любил. Я упомянул об этом, потому что люди редко думают о другом человеке. Он всегда все устраивал для другого человека. Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь заботился о человеке так, как он. Большинство людей, хотя они готовят для других, делают это в соответствии со своими вкусами, принуждая человека любить то, что нравится им самим.
Самбху Бабу так не делал. Именно его заботу о другом человеке было то, что я любил и уважал в нем. Он всегда покупал вещи, только спросив у владельца магазина, что обычно покупала моя Нани. Я узнал это только после его смерти. Тогда владельцы магазинов сказали, и продавцы сладостей, что «Самбху Бабу всегда задавал странный вопрос: «Что покупает у вас эта одинокая женщина, которая живет около реки?» Нас никогда не интересовало, почему он задавал этот вопрос, но теперь мы знаем: он спрашивал о том, что вам нравилось».
Я был также поражен, что у него всегда было то, что я любил. Он был человеком закона, так что, естественно он находил способ. Из школы я спешил к нему в дом, пил чай со сладостями, которые он покупал, тогда он был готов. Даже до того, как я заканчивал, он был готов послушать, что я хотел рассказать ему. Он говорил: «Просто расскажи мне все, что ты хочешь. Дело не в том, что ты расскажешь, но в том, что это будешь ты».
Его ударение было очень четким. Мне была предоставлена абсолютная свобода, даже в том, о чем говорить, я мог сказать все, что угодно. Он всегда добавлял: «Если ты хочешь продолжать молчать, ты можешь. Я буду слушать твое молчание». И иногда случалось, что я не произносил ни единого слова Сказать было нечего.
А когда я закрывал глаза, он тоже закрывал глаза, и мы сидели как квакеры, просто в молчании. Столько раз было, день за днем, когда я или говорил, или мы оставались в молчании. Однажды я сказал ему: «Самбху Бабу, странно, что ты слушаешь ребенка. Было бы более подходящим, если бы ты говорил, а я слушал».
Он засмеялся и сказал: «Это невозможно. Я не могу ничего тебе сказать. И ничего никогда не скажу, по простой причине, что я не знаю. И я благодарен тебе за то, что ты помогаешь мне осознавать мое невежество».
Эти два человека давали мне столько внимания, что в раннем детстве я осознал факт, что внимание это подобие пищи, питания. О ребенке можно прекрасно заботиться, но если ему не уделяется внимание, есть возможность, что он не выживет. Внимание — это, кажется, самая необходимая составляющая человеческого питания.
В этом смысле мне повезло. Моя Нани и Самбху Бабу толкнули шар, и он покатился, собирая все больше и больше мха. Даже не учась как говорить, я стал рассказчиком. Я до сих пор не знаю, как говорить, и я дошел до тысяч людей, даже не зная как начать. Вы видите, как это забавно? Я говорил больше, чем любой другой человек за всю историю, хотя мне еще только пятьдесят один год.
Я начал говорить так рано, тем не менее, я не был рассказчиком в западном смысле этого слова. Не рассказчик, который говорит: «Леди и джентльмены», - и всю эту ерунду - все заимствованно и ничего не пережито. Я не был рассказчиком в этом смысле, но я говорил с горящим сердцем. Я говорил не потому что это искусство, а потому что это жизнь. И это признавалось с первых моих школьных дней, не одним человеком, а многими, что мой рассказ, казалось, шел из сердца, что я не пытался как попугай повторить что-то, что я приготовил. Рождалось что-то спонтанное, здесь и там.
Директора, который дал мне свои часы, и принес все эти проблемы, звали Б.С.Аудхолиа. Я надеюсь, что он до сих пор жив. Насколько я знаю, это так, а я знаю достаточно. Я не надеюсь, когда нет надежды, когда я надеюсь, это значит, что все так и есть.
Той ночью он сказал: «Мне жаль», и ему действительно было жаль; он уволил профессора со службы. Б.С.Аудхолиа также сказал мне, что всегда, когда мне что-то понадобится, мне нужно только сообщить ему, и, если это будет в пределах его возможностей, он выполнит это. Позже, когда я просил что-то, я предупреждал его. и все исполнялось. Он никогда не спрашивал: «Зачем?»
Однажды я сам спросил его: «Почему вы никогда не спрашиваете меня: «Зачем мне это надо?»
Он сказал: «Я знаю тебя: если ты просишь, мой вопрос: «Зачем?» — будет глупым. Ты может привести столько доводов, даже если тебе это не надо. И еще одно. - сказал он, если ты просишь что-то, невозможно поверить, чтобы тебе это не было нужно и самом деле. Я знаю тебя достаточно хорошо».
Я посмотрел на него. Я не ожидал, что директор очень известного колледжа может быть настолько понимающим. Он засмеялся и сказал: «Это просто совпадение, что я директор; на самом деле, я не должен им быть. Это была ошибка со стороны правительства». Я не спрашивал, но он, должно быть, прочитал это на моем лице. С того дня я начал отращивать бороду. Под бородой ничего не видно. Опасно, если что-то можно легко прочитать. Вам нужно сделать что-то, чтобы вас не читали как газету.
Через шесть месяцев, когда мы снова встретились, он сказал: «Почему ты начал отращивать бороду?»
Я сказал: «Причина в вас. Вы сказали, что можете прочитать по моему лицу, теперь по нему будет не так просто прочитать».
Он засмеялся и сказал: «Ты не сможешь скрыть это — это в твоих глазах. Почему бы тебе не начать носить солнечные очки, если ты действительно хочешь скрыть?»
Я сказал: «Я не могу носить солнечные очки по простой причине, что я не могу создать преграды между своими глазами и существованием. Это единственный мост, где мы встречаемся, другого не существует».
Вот почему слепые пользуются симпатией повсюду. У слепого человека нет моста, он потерял свою связь. Исследователи теперь говорят, что восемьдесят процентов нашего контакта происходит при помощи глаз. Возможно, они правы - возможно, это больше, чем они думают, но восемьдесят процентов - это точно. Возможно, что больше, девяносто или девяносто девять процентов. Глаза - это человек.
У Будды не могут быть такие же глаза, как у Адольфа Гитлера… разве не так? Забудьте о них, они не были современниками. Иисус и Иуда были современниками, и не только современниками, но также учителем и учеником. Все равно у них не было одинаковых глаз, одинакового качества. У Иуды были очень хитрые глаза, по-настоящему еврейские. У Иисуса были глаза ребенка, хотя он не был им физически, но он был им психологически. Даже на кресте он умер, как будто был в утробе — таким свежим, как цветок, который никогда не раскрывался, а остался бутоном. Он никогда не знал все уродство, которое существовало вокруг. Иисус и Иуда жили вместе, двигались вместе, но я не думаю, что Иуда когда-нибудь смотрел в глаза Иисуса, иначе все было бы иначе.
Если бы однажды Иуда набрался смелости и посмотрел в глаза Иисуса, тогда не было бы распятия и крестианства - я имею в виду христианство. Это мое название христианства. Иуда был хитрым.
Иисус был таким простым, что вы могли бы назвать его «глупцом». Это то, что Федор Достоевский сказал в одном из своих романов, в «Идиоте».
Хотя он не был написан в защиту или против Иисуса, Достоевский был так наполнен духом Иисуса, что иногда тот появлялся. Главный герой романа «Идиот» это никто иной, как Иисус. Его там не упоминают, также вы не найдете и ссылок на него, но если вы прочитаете его, что-то найдет отзвук в вашем сердце, и вы согласитесь со мной.
Это будет не согласие головы, это будет согласие более глубокое, чем-то куда может проникнуть воображение, в самом стуке вашего сердца настоящее согласие.
БЕСЕДА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
М не придется ходить кругами, круги за кругами, вот так идет жизнь. И так же в моем случае. За пятьдесят лет я прожил, по крайней мере, пятьдесят жизней. Па самом деле, я ничего больше не делал, кроме как жил. У других людей много занятий, но с самого моего детства я оставался бездельником, ничего не делая, просто живя. Когда вы ничего не делаете кроме жизни, тогда, конечно, жизнь принимает совершенно иное измерение. Она больше не горизонтальна, она имеет глубину.
Девагит, хорошо, что ты никогда не был моим студентом, иначе ты не смог бы быть дантистом. Я был бы последним человеком, который выдал бы тебе сертификат. Но здесь ты можешь смеяться и хихикать, думая, что я так расслаблен, нет проблем. По помни, даже если я буду мертвым, то выйду из могилы, чтобы накричать на тебя.
Я не сделал ничего в смысле заработка, обладания большим банковским счетом, становления сильным в политическом смысле человеком. Я жил по-своему, и в этой жизни, обучение было важной частью. Поэтому, даже здесь, простите меня, я не могу забыть это: я всегда мастер. Вы знаете, я знаю, каждый в этой комнате знает, что вы ниже меня, а я на дантистском кресле вы нет. Если я хихикаю, это можно простить: «Ага! Старик наслаждается самим собой!» Даже Яшу наслаждается этой мыслью, а она серьезная женщина, очень серьезная. С женщинами, если они учителя, машинистки, няни, происходит что-то не так. Они неожиданно становятся такими серьезными.
Да, Ева не была серьезной, Адам был. Змей никогда бы не убедил; его. На самом деле, он много раз пытался, о чем говорят египетские истории, и они намного более подлинны, чем библейский вариант. И более древни. Они говорят, что змей попытался использовать Адама, но не смог поймать его. В конце концов, он обратился к Еве. Змей добился успеха с первой попытки. С тех пор, все продавцы и рекламодатели направляют свои усилия на Ев. Они даже не замечают бедного мужчину, который должен платить за все, что покупает Ева. Это его проблема, так почему же они должны беспокоиться об этом?
Почему дьявол добился успеха с ней с первой попытки? По простой причине, что ее ум не был деловым. Она не была серьезной, смеялась над шутками дьявола, весело разговаривала - я полагаю, сплетничала. А когда вы сплетничаете с дьяволом, он непременно победит вас. Если вы смеетесь над его шутками, тогда он знает способ, он может подобраться к самому вашему существу. Так он убедил бедную Еву.
С тех пор, я думаю, что женщины утратили само свое качество быть веселыми. Даже если они смеются, это приглушенный смех. Даже когда они смеются, то прикасаются руками к лицу, как будто кто-то может увидеть огромную работу, которую с ними проделал дантист. Но здесь, в этой комнате, нет необходимости быть серьезными. И хорошо, что сегодня, впервые, Яшу засмеялась так отчетливо, что я услышал. А почему она смеется? Она смеется, потому что бедного Девагита бьют. Естественно, она смеется и говорит мне: «Дайте ему хорошего шлепка, еще одного!» Нет, этого достаточно, иначе я собьюсь с пути.
Вот, что я говорю: «что жизнь это круг в круге, который находится в свою очередь в круге - также было и в моей жизни». Я не жил так, как ожидается, что человек проживет свою жизнь. Я ничего больше не сделал. Да, я просто жил и ничего больше не делал, но этого слишком много: одно мгновение это почти вечность! Только подумайте об этом…
Поэтому я буду продолжать жить так, как жил. Вам придется согласиться со мной, другого пути нет. Я никогда ни под кого не подлаживался, поэтому я не знаю, как это делать, и даже если я попытаюсь научиться, сейчас уже слишком поздно. По у вас это получается.
Я не подлаживался под своего отца, мать, дядей, которые все любили меня и помогали мне; не подлаживался ни под своих учителей, которые не были моими врагами, ни под профессоров, которые всегда хотели помочь мне, несмотря на меня. По я ни под кого не подлаживался, они все подлаживались под меня. Теперь уже слишком поздно. Теперь это нельзя изменить. Это было, и остается, односторонним действием.
Вы можете подладиться иод меня, я доступен. Но я не могу подладиться под вас по двум причинам: первая вы недоступны, вас нет. Даже если я постучусь в вашу дверь, внутри никого не будет - и соседи скажут мне, что человека никогда не было видно. Дверь заперта. Кто ее запер? Никто не знает. Где ключ? Возможно, потерян. И даже если бы я смог найти ключ или сломать замок, что намного проще, какой бы был смысл? Человека внутри дома нет. Я бы не нашел вас там, вы всегда где-то еще. Так как же найти вас и подладиться под вас? Это невозможно.
Во-вторых, даже если бы это было возможно, просто ради спора, я не могу сделать это. Я никогда этого не делал. Я не знаю этот механизм. Я до сих пор просто дикий мальчик из деревни.
Только вчера ночью мой секретарь плакала и говорила мне: «Почему ты веришь мне, Ошо? Я не достойна этого. Я даже не достойна того, чтобы показывать тебе свое лицо».
Я сказал: «Кто беспокоится о достоинстве и недостоинстве? И кто должен решать? Я, по крайней мере, не собираюсь делать этого. Почему ты плачешь?»
Она сказала: «Только мысль о том, что ты выбрал меня, чтобы выполнять твою работу… это такое большое задание».
Я никогда сам ничего не сделал, полому, естественно, что я никогда не беспокоился о том, сможет ли она сделать это или нет. Я просто говорю ей: «Слушай», и, конечно, когда я что-то говорю, она должна слушать. Сможет ли она сделать что-то — это не моя проблема, но и не ее. Она может, потому что я так сказал. Я сказал это, потому что я ничего не знал об управлении.
Вы видите, как прекрасно я выбрал ее? Она подходит. Я не подхожу.
Моя бабушка всегда беспокоилась. Снова и снова она говорила: «Раджа, ты будешь неприспособленным к жизни. Я говорю тебе, что ты всегда будешь неприспособленным к жизни».
Я обычно смеялся и говорил ей: «Само слово «неприспособленный» так прекрасно, что я влюбился в него. Теперь, если я приспособлюсь к жизни, помни, я ударю тебя по голове — и когда я говорю это, ты знаешь, что я имею в виду. Я действительно стукну тебя по голове, если ты будешь жива. Если ты умрешь, я приду к твоей могиле, и обязательно сделаю что-нибудь мерзкое. Ты можешь поверить мне».
Она смеялась еще больше и говорила: «Я принимаю вызов. Я снова говорю, что ты навсегда останешься неприспособленным к жизни, буду ли я живой или мертвой. И ты никогда не сможешь ударить меня по голове, потому что ты никогда не сможешь приспособиться».
И она была права. Я был неприспособленным во всем. Б университете; когда я преподавал, я никогда не присоединялся к другим, чтобы сфотографироваться. Вице-канцлер однажды спросил меня: «Я заметил, что вы единственный член коллектива, кто никогда не приходит для ежегодной фотографии. Все остальные приходят, потому что фотографию публикуют, а кто же не хочет, чтобы она была опубликована?»
Я сказал: «Я не хочу, чтобы мою фотографию публиковали не вместе с таким количеством ослов. Л эта фотография навечно останется пятном на моем имени, извещая, что однажды я был связан с этой компанией».