БЕСЕДА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 19 глава




С самого моего детства мое «нет» было очень ясным, и я редко говорил «да». Это слово «да» настолько ценно, оно почти святое, так что его надо употреблять только в присутствии божественного, любовь ли это или красота, или как сейчас… оранжевый цветок на гульмохаре, такой большой, как будто все дерево в огне Когда что-то напоминает вам о снятом, тогда вы можете употребить слово «да» — оно полно молитвы. «Лет» просто означает, что я отрезаю себя от предложенного действия. А я был тем, кто говорил «нет»; очень сложно было получить от меня «да».

Видя Пагал Бабу, человека, который был известен как просветленный, я осознал, что он был уникальным даже в те дни. Я ничего не знал о том, что такое просветление. Я был именно в таком же положении как и сейчас, совершенно ничего не зная. По его присутствие излучало свет. Вы могли распознать его среди тысяч.

Он был первым человеком, который взял меня на Кумбха Мелу. Она проходит в Праяге каждые двенадцать лет, и это самое большое собрание во всем мире. Побыть па Кумбха Меле для индуиста - это осуществление мечты всей его жизни. Индус думает, что если вы не были на Кумбха Меле хотя бы один раз, вы упустили всю свою жизнь. Вот, что думает индус. Самое меньшее количество людей, которое там собирается — это десять миллионов человек, а наибольшее — тридцать миллионов.

То же самое у мусульман. Пока вы не станете хаджи, пока вы не совершите хадж в Мекку, вы упустили. Во всем мире это самая драгоценная мечта каждого мусульманина; человек должен хотя бы один раз сходить в Мекку. Индус должен сходить в Праяг. Па поверхности религии могут отличаться, но если вы немного потрете, то обнаружите один и тот же хлам; индус, мусульманин, христианин это не имеет значения.

Но у Кумбха Мелы уникальный характер. Само собрание тридцати миллионов людей — это редкость. Туда приходят все индусские монахи, а их не мало. Их число равно пятистам тысячам, и это очень колоритные люди. Вы не можете даже представить столько уникальных сект. Вы не можете поверить, что такие люди существуют, и все они собрались здесь.

Пагал Баба взял меня на первую в моей жизни Кумбху Мелу. Я был там еще раз, но тот опыт с Пагал Бабой был безмерно поучительным, потому что он привел меня ко всем великим, и так называемым великим святым, и перед ними, перед лицами тысяч собравшихся людей он спрашивал: «Этот человек настоящий святой?»

Я говорил: «Нет».

Но Пагал Баба был таким же упрямым, как я, он не терял надежды. Он продолжал, подводя меня к всевозможным святым, пока об одном человеке я не сказал: «Да».

Пагал Баба засмеялся и сказал: «Я знал, что ты узнаешь подлинного. А этот человек». — он показал на того, о котором я сказал «да», -«он реализован, но никому не известен».

Человек просто сидел под деревом, без учеников. Возможно, он был самым одиноким человеком в огромной тридцатимиллионной толпе. Баба сначала прикоснулся к моим ногам, потом к его.

Человек сказал: «Но где ты нашел этого ребенка? Я никогда не думал, что ребенок сможет признать меня. Я так хорошо скрывался. Ты можешь узнать меня, это хорошо, но как он смог сделать это?»

Баба сказал: «Это загадка. Поэтому я прикасаюсь к его ногам. И ты прикоснись к его ногам сейчас». А кто мог не повиноваться этому девяностолетнему старику? Он был таким волшебником. Человек немедленно прикоснулся к моим ногам.

Вот так Пагал Баба представлял меня всевозможным людям. На этом круге я в основном говорю о музыкантах, потому что они были его любовью. Он хотел, чтобы я стал музыкантом, но я не мог исполнить его желание, потому что для меня музыка, по большому счету, может быть только развлечением. Я сказал ему в точности эти слова, говоря: «Пагал Баба, музыка — это низшая форма медитации. Меня она не интересует».

Он сказал: «Я знаю, что это так. Я хотел услышать об этом от тебя. Но музыка это хороший шаг вверх, нет необходимости цепляться за нее, или оставаться с ней. Шаг — это всегда шаг к чему-то еще».

Так я использовал музыку во всех своих медитациях, как шаг к чему-то — тому, что действительно является музыкой к беззвучию. На-нак говорит: «Ек омкар сат нам: есть только одно имя Бога или истины, и это беззвучный звук аум». Возможно, медитация произошла из музыки или, возможно, музыка это мать медитации. Но музыка сама по себе -это не медитация, она может только указывать или быть намеком…

Старинный пруд,

в него прыгает лягушка,

беззвучный звук…

Эти слова были много раз переведены. Вот одно из них: «беззвучный звук». «Всплеск» даже лучше. Но индусское слово имеет даже большее значение. Когда лягушка прыгает в пруд, слышится звук -вы можете назвать это всплеском, но на хинди слово это так, как оно звучит: чпак. Будьте лягушкой, прыгните в пруд, и вы узнаете, что такое чпак.

Ек омкар сат нам, настоящее имя истины — это беззвучный звук. Чтобы написать это на санскрите, был создан символ, которого нет в алфавите, это аум. Это не часть санскритского алфавита. Аум — это просто звук, очень значительный звук. Он состоит из а-у-м, а эти три основные ноты. Вся музыка зависит от этих трех нот. Если они становятся одним, то наступает тишина. Если они разделяются то появляется звук. Если они сходятся, тогда наступает молчание. Аум — это молчание.

Вы видели в каждом индуистском храме колокол, но вы не видели в самом деле прекрасного. Для этого вам нужно пойти в тибетскую часть музея. Тибетский колокол — самый прекрасный. Это странный колокол, как чашка, сделанная из многих металлов и у него деревянная ручка. Вы берете его за ручку и начинаете крутить ею внутри чашки. Это делается определенное число раз, например, семнадцать, затем вы ударяете в особом месте, которое отмечено. Это начало и конец.

И с этого места вы опять начинаете идти кругами, и затем ударяете в конце. И странно, колокол повторяет всю тибетскую мантру! Когда человек слышит его в первый раз, он не может поверить, что колокол повторяет в точности тибетскую мантру. По колокол создан для этой цели.

Подобный колокол мне показал тибетский лама. Было просто чудесно слышать, как он повторял мантру. Вы знаете мантру, я рассказывал ее вам. Мантра не имеет значения, но она музыкальна, очень музыкальна; вот почему колокол может создать ее. Если бы в ней был смысл, колоколу было бы очень трудно воспроизвести ее. Колокол это просто тупой колокол.

Ом Мани Падме Хум — колокол повторяет это так ясно, что вы начинаете подозревать, что где-то спрятан святой дух. Но никого нет, ни Святого Духа, никого — только колокол. Вы крутите снова и снова, потом ударяете в определенном месте, и колокол отзывается мантрой.

Колокол в каждом храме в Индии, или в Тибете, или в Китае, или в Бирме — полон смысла, потому что он напоминает вам, что вы можете стать такими же беззвучными, как и колокол, после того, как вы ударили по нему: сначала это полузвук, затем постепенно звук умирает - входит беззвучие. Люди слышат только звук, но тогда они не слышат колокол. Вам надо слышать и другую часть. Когда звук умирает, исчезает, появляется беззвучный звук. Когда звук совершенно исчез, существует полнейшее беззвучие, и вот, что такое медитация.

Я не собирался становиться музыкантом. Пагал Баба знал это, но он любил музыку, и он хотел, чтобы я, по крайней мере, познакомился с лучшими музыкантами; возможно, мне понравится. Он представил меня стольким музыкантам, было даже сложно вспомнить все их имена. Но несколько имен очень известны по всему миру, например, эти три.

Панналал Гхош считается величайшим флейтистом, который когда-либо жил, и это не ошибка, но я выбираю не его. Он рычит как лев, но сам по себе мышь, и это мне не нравится. Мышь, рычащая как лев, в этом лицемерие. Но все равно я должен сказать, что ему это хорошо удается. Это сложное дело, он справляется с этим почти безукоризненно. Я говорю «почти», потому что он не смог обмануть мои глаза. Я сказал ему это, и он ответил: «Я знаю». Я выбираю не его.

Второй человек из южной Индии. Мне он никогда не нравился еще с самого начала. Конечно, я люблю его флейту, возможно, никто не достиг такой глубины, какой он. Но лицом к лицу мы не могли выносить друг друга. Этот человек… Я назвал вам его имя, и я не буду снова его повторять, одного раза более чем достаточно. Мне не нравится ни человек, ни его имя. По его флейта - это лучшее, что появлялось на протяжении веков. Все равно, я не останавливаю на нем свой выбор, из-за того, какой он человек. Если мне не нравится человек, как бы прекрасно он ни играл, я не могу выбрать его первым.

Мой выбор — это Харипрасад. Он очень простой, ни как мышь и ни как лев. Он в точности такой, что означает слово «маджхим». середина, «золотая середина». Он принес равновесие, которое потеряно и у Пан-налала Гхоша, и у человека с юга, чье имя я не собираюсь повторять. Но Харипрасад привнес равновесие, безмерное равновесие канатоходца.

Об этом человеке, Пагале Бабе, я буду вспоминать много раз, по простой причине, что он познакомил меня с большим количеством людей. Когда бы я ни упоминал о них, я упоминаю и о Пагал Бабе. Через него открывается мир. Он был более ценным для меня, чем любой университет, потому что он познакомил меня со всем лучшим, что только возможно.

Он приходил в мою деревню как смерч и завладевал мной. Мои родители не могли ему отказать, даже моя Нани не могла отказать ему. На самом деле, когда я упоминал о Пагал Бабе, все они говорили: «Хорошо», потому что они знали, что если откажут мне, Пагал Баба придет и устроит в доме беспорядок. Он мог ломать вещи, он мог бить людей, и он был так уважаем, что никто не мешал ему наносить ущерб. Поэтому для всех было лучше сказать: «Да… если Пагал Баба хочет взять тебя с собой, ты можешь идти. И мы знаем, говорили они, — что с Пагал Бабой ты будешь в безопасности».

Другие мои родственники, живущие в городе, говорили моему отцу: «Ты неверно поступаешь, отсылая своего мальчика с этим безумным человеком»

Мой отец отвечал: «У меня такой мальчик, что я больше беспокоюсь о старом безумце, чем о нем. Не беспокойтесь».

С Пагал Бабой я путешествовал по многим местам. Он брал меня не только к великим артистам и музыкантам, но так же и в великие места. С ним я впервые увидел Тадж Махал, и пещеры Эллоры и Аджанты. Он был человеком, с которым я впервые увидел Гималаи. Я слишком много должен ему, и я никогда не благодарил его. Я не мог это сделать, потому что он прикасался к моим ногам. Если бы я когда-нибудь поблагодарил его, он бы немедленно приложил руки к губам и сказал: «Просто молчи. Никогда не говори о благодарности. Я благодарен тебе, а не ты мне».

Однажды ночью, когда мы были одни, я спросил его: «Почему ты благодарен мне? Я ничего не сделал для тебя:, а ты для меня сделал многое, все равно ты не позволяешь мне благодарить тебя».

Он сказал: «Однажды ты поймешь, но сейчас иди спать и больше не упоминай об этом, никогда, никогда. Когда придет время, ты узнаешь». К тому времени, как я узнал, было слишком поздно, его больше не было. Я узнал, но слишком поздно.

Если бы он был жив, возможно, ему бы было слишком сложно осознать, что я узнал, что однажды, в прошлой жизни, он отравил меня. Хотя я выжил, сейчас он просто старался компенсировать, он пытался исправить это. Он делал все, что было в силах, для меня - и он всегда был добр ко мне, больше, чем я заслуживал — но теперь я знаю почему: он пытался восстановить равновесие.

На Востоке это называется кармой, «теория действия». Чтобы вы ни делали, помните, что вам придется привести в равновесие то. что вы потревожили своим действием. Теперь я знаю, почему он был так добр к ребенку. Он пытался, и он смог, восстановить равновесие. Как только ваше действие приходит в равновесие, вы можете исчезнуть. Только тогда вы сможете остановить колесо. На самом деле, колесо останавливается само, вам даже не нужно его останавливать.

 

БЕСЕДА ТРИДЦАТАЯ

 

 

Я говорил о Пагал Бабе и о грех флейтистах, которых он представил мне. Это до сих пор остается прекрасным воспоминанием, то, как он знакомил меня с людьми - особенно с теми, кого уважали и почитали. Первое, что он говорил им, было: «Прикоснитесь к ногам этого мальчика».

Я помню, как по-разному реагировали люди, и как мы потом смеялись над этим. Панналал Гхош был представлен мне в его собственном доме в Калькутте. Пагал Баба был его гостем, а я был гостем Пагал Бабы. Панналал Гхош был действительно очень известен, и когда Баба сказал ему: «Сначала прикоснись к ногам этого мальчика, тогда я позволю тебе прикоснуться к моим ногам», он на мгновение заколебался, а потом прикоснулся к моим ногам, в действительности не прикасаясь.

Вы можете прикоснуться к вещи, в действительности не дотрагиваясь до нее. Вы делаете это все время — пожимаете руки людей, не испытывая к ним никаких чувств, ни теплоты, ни восприимчивости, ни радости, которыми вы могли бы поделиться с ними. Зачем вы пожимаете руки? Это ненужное занятие. Что плохого сделали ваши руки? Зачем их пожимать?

И вы знаете, есть христианская секта, которая называется «трясуны», они трясутся всем телом. Они трясут руки Бога. Конечно, когда вы трясете Богу руки, все тело должно затрястись. И вы знаете квакеров, они пошли еще дальше: они не только трясутся, они дрожат! Они подтверждают свое название. Квакеры катаются взад и вперед, прыгают вверх и вниз, и делают все, что вы можете увидеть в сумасшедшем доме. Я не против того, что они делают, я просто описываю их. Таким же образом и Панналал Гхош прикоснулся к моим ногам.

Я сказал Бабе: «Он не прикоснулся к ним».

Баба: «Я знаю. Панналал, сделай это еще раз».

Это было слишком для известного человека, в его собственном доме, и в присутствии стольких людей. На самом деле, там были все знаменитые люди Калькутты. Там был сын премьер-министра, там был главный министр и так далее, и тому подобное. «Сделать это еще раз?» Но это показывает качество человека. Он снова прикоснулся к моим ногам. В этот раз его прикосновение было еще мертвее, чем раньше.

Я засмеялся. Баба захохотал. Я сказал: «Ему надо потренироваться».

Баба сказал: «Это правда. Ему придется еще много раз родится, чтобы потренироваться. В этой жизни он опоздал на поезд. Я давал ему последнюю возможность, но он упустил и ее».

И вы будете удивлены, всего через семь дней Панналала Гхоша не было больше в этом мире. Возможно, Баба был прав, была дана последняя возможность, а тот упустил ее. Он не был плохим человеком, помните. Заметьте это: я не говорю, что он был хорошим человеком, я только говорю, что он не был плохим человеком. Он был просто обычным. Чтобы быть хорошим или плохим надо иметь неординарность.

Он вложил весь свой талант, образование и душу в свою флейту, и остался опустошенным. Его флейта была прекрасной, но было лучше не знать самого человека. Теперь, когда я слышу флейту в записи, я пытаюсь не думать о нем. Я говорю ему: «Панналал Гхош, пожалуйста, не появляйся, дай мне послушать флейту».

Но Баба хотел, чтобы он был представлен мне, а не я был представлен ему. Это было не ради меня, потому что у меня имени не было. Я еще ничего не сделал, хорошего или плохого, и никогда не собирался что-нибудь сделать.

Даже сейчас я могу сказать то же самое: я не сделал ничего ни плохого, ни хорошего. Я - человек, который ничего не делает, и я постоянно был таким, просто ничегонеделающим. Но Панналал Гхош был великим музыкантом. Попросить, чтобы он прикоснулся к моим ногам перед лицом стольких людей, было очень унизительно. Для него это было хорошим упражнением, но дважды это уж слишком. Но он был настоящим бенгальским Бабу.

Это прозвище, бенгальский Бабу, было изобретено англичанами, потому что их первая столица в Индии была в Калькутте, не в Нью Дели, и очевидно, их первыми слугами были бенгальцы. Все бенгальцы едят рыбу. Они пропахли рыбой. Четана меня поймет - она дочь рыбака. К счастью, она в точности понимает о чем речь. Она может чувствовать запахи, потому что когда я чувствую какой-то запах, и никто больше не может учуять его, мне приходится полагаться на нее. Я тогда прошу ее, и она обязательно чувствует.

Бенгальцы едят рыбу, и конечно, от них всех пахнет рыбой. В каждом бенгальском доме есть пруд. Такого нет больше нигде в Индии, это особенность Бенгалии. Это прекрасная страна. В каждом доме есть, в соответствии с его возможностями, большой или маленький пруд, чтобы выращивать собственную рыбу.

Вы будете удивлены, узнав, что английское слово «бунгало» - это название бенгальского дома. Бенгал это английское измененное слово «бангла», а англичане называли бенгальские дома «бунгало». У каждого бунгало это бенгальский дом — есть озеро, в котором вы выращиваете свою собственную еду. Все место воняет рыбой. Говорить с бенгальцем, особенно такому человеку как я, очень сложно. Даже приезжая в Бенга-лию, я никогда не разговаривал с бенгальцами из-за запаха, только с не бенгальцами, которые жили там, Это было действительно рыбное место.

Панналал Гхош умер всего через семь дней, после того, как я увидел его, и Баба сказал ему: «Это твоя последняя возможность». Я не думаю, что тот понял его слова — он казался немного глуповатым. Простите меня за это выражение, но что я могу поделать, если кто-то выглядит глуповатым? Скажу ли я об этом или нет, он все равно будет таким. Но что касается его игры на флейте, он был гением. Возможно поэтому, во всем остальном он стал глупым — все забрала флейта, опасный инструмент. Но он хотя бы прикоснулся к моим ногам, хоть и не прикасаясь в самом деле. Поэтому Баба сказал ему: «Прикоснись к этим ногам еще раз и сделай это по-настоящему».

Панналал Гхош сказал: «Я прикасался к ним дважды. Как же можно прикоснуться на самом деле?»

И вы поверите, что сделал Баба? Он сам прикоснулся к моим ногам, чтобы показать, как это делается — со слезами на глазах — а Бабе было девяносто лет!

Баба никогда не позволял мне сидеть с другими людьми. Я должен был сидеть на его подушке, за и над ним. Вы знаете, что в Индии особенная круглая подушка используется только очень богатыми людьми или очень уважаемыми людьми. Баба носил с собой очень немного вещей, но его подушка всегда была с ним. Он сказал мне: «Ты знаешь, мне она не нужна, но так плохо спать на чьей-то чужой подушке. У меня должна быть хотя бы моя собственная подушка, даже если у меня больше ничего нет. Поэтому я ношу ее с собой, куда бы я ни пошел».

Вы знаете, когда я путешествовал… Четана поймет — потому что мне недостаточно одной подушки, мне нужны три - две по бокам, а одна - под голову. Это подразумевает большой чемодан только для подушек и еще один большой чемодан только для одеял, потому что я не могу спать под чьим-то одеялом, от него пахнет. Я сплю как ребенок, вы будете смеяться, я просто исчезаю под одеялом с головой. Поэтому, если от него пахнет, я не могу дышать, и я не могу высовывать голову, потому что тогда это тревожит мой сон.

Я могу спать только тогда, когда полностью укроюсь и забуду обо всем мире. Это невозможно, если есть какой-то запах. Мне приходится возить свое собственное одеяло и еще один чемодан для одежды. Поэтому на протяжении двадцати пяти лет я постоянно таскал с собой три чемодана.

Бабе повезло, он носил с собой только одну подушку под мышкой. Это единственное, что у него было. Он говорил мне: «Я ношу ее специально для тебя, потому что когда ты со мной, где ты будешь сидеть? Ты будешь сидеть выше, чем все остальные, но ты должен сидеть немного выше, чем я».

Я сказал: «Ты сумасшедший, Пагал Баба».

Он сказал: «Ты знаешь, и все знают, что я сумасшедший. Разве об этом надо упоминать? Но это мое решение, что ты должен сидеть выше, чем я».

Подушка предназначалась для меня. Мне приходилось сидеть на ней, конечно, неохотно, я был смущен, иногда даже зол, потому что я выглядел неуклюжим. Но он не был человеком, которого что-то волновало. Он просто шлепал меня по голове и говорил: «Веселись, сынок. Не злись только из-за того, что я заставил тебя сидеть на этой подушке. Веселись».

Я никогда ни любил, ни не любил этого человека, Панналала Гхоша. Я был почти безразличен к нему. В нем не было соли, он был как бы безвкусен. Но его флейта… он заставил мир увидеть индийскую бамбуковую флейту и поднял ее до уровня одного из величайших музыкальных инструментов. Из-за него более прекрасная флейта, японская, совершенно увяла. Никого не волнует арабская флейта. Но индийская флейта бесконечно обязана этому очень плоскому бенгальскому Бабу, этому пахнущему рыбой чиновнику.

Вы будете действительно удивлены, узнав, что слово «бабу» стало очень уважаемым именем в Индии. Когда вы хотите отнестись к кому-нибудь уважительно, вы называете его Бабу. Но это просто означает «тот, от кого воняет - «6а» означает «с», а «бу» означает «вонять». Это слово было изобретено англичанами для бенгальцев. Медленно-медленно оно распространилось по всей Индии. Естественно, они были первыми слугами англичан, и они поднялись на высшие посты. Поэтому имя «бабу», которое никак не может быть уважаемым, стало уважаемым. Это странная судьба, но у слов всегда странная судьба. Теперь никто не думает, что оно ужасно, оно считается прекрасным.

Панналал Гхош действительно был Бабу, я имею в виду, воняющим рыбой, поэтому мне приходилось зажимать нос.

Он спрашивал: «Баба, почему этот твой мальчик, чьих ног я должен снова и снова касаться, задерживает дыхание?»

Баба говорил: «Он пытается сделать несколько упражнений йоги. Это совершенно не имеет никакого отношения к тебе или к твоему рыбному запаху». Он был таким прекрасным человеком, этот Пагал Баба.

Второй музыкант, чье имя я избегаю даже упоминать — хотя я упомянул его однажды для того, чтобы только закончить эту главу. - был Сачдева. Его игра на флейте совершенно отличалась от игры Панналала Гхоша, хотя они играли на одном и том же типе флейты. Вы могли дать им одну и ту же флейту, и вы были бы удивлены разнице в музыке. Имеет значение то, что исходит из флейты, а не сама флейта.

Сачдева обладал волшебным прикосновением, в то время как Панналал Гхош обладал совершенной техникой, но не был волшебником. Сачдева тоже обладал совершенной техникой и соединял вместе музыкальное искусство и волшебство. Просто слушать его флейту значило перенестись в другой мир. Но я никогда не любил его как человека. Не в том смысле, как Панналал Гхоша, к которому был безразличен, этого человека я ненавидел. Это была чистая и простая нелюбовь, настолько полная, что я не видел никакой возможности даже нашего знакомства. И Баба знал это, Сачдева знал это, но ему все равно пришлось прикоснуться к моим ногам.

Я сказал Бабе: «Я не могу позволить ему прикоснуться к моим ногам еще раз. В первый раз я не знал обо всем уродстве его вибрации, теперь же я знаю это».

И это было не только уродливо, это было тошнотворно, так же, как и его лицо. Я избегал говорить об этом, только чтобы не вспоминать о нем. Почему? Потому что мне придется снова увидеть его, чтобы описать вам. Но я решил полностью освободить себя, поэтому пусть будет так. На самом деле он был даже ужаснее его паспортной фотографии.

Я всегда думал, что фотография в паспорте была самой ужасной из возможных вещей, никто не мог быть таким уродливым. А Сачдева был. Л что за прекрасное имя: Сачдева, бог истины — и, тем не менее, он был так уродлив. Боже мой!

Но когда он начинал играть на своей бамбуковой флейте, все его уродство просто исчезало. Он уводил вас в какой-то другой мир. Его музыка была такой проникновенной, острой, как лезвие меча. Он шел все глубже и глубже, и так искусно, что вы даже не замечали, что была произведена операция.

Но как человек он был просто ужасен. Меня не волнует физическое уродство. Что общего у меня было с его физическим состоянием? По и психологически он был уродлив. Когда он впервые прикоснулся к моим ногам, очень осторожно, мне показалось, что как будто рептилия проползла по ним, такое чувство вы испытываете, когда по вашим ногам проползает змея. А я не мог даже подпрыгнуть и убить эту змею — он не был змеей, он был человеком.

Я посмотрел на Бабу и сказал: «Что мне делать со змеей?» Баба сказал: «Я знал, что ты узнаешь это. Пожалуйста, будь терпеливым. Сначала послушай его флейту, а потом мы подумаем о том, что он змея». Он продолжил: «Я боялся, что ты осознаешь это. Я знал, что он не сможет обмануть тебя, но мы поговорим об этом позже. Сначала послушай его флейту».

Я послушал, он был волшебником, так глубоко проникавшим в вас, как будто кукушка кукует на дальнем холме. Эту фразу можно понять только в индийском контексте.

В Индии кукушка - это не то, что вы себе представляете. «Куковать» на Западе означает находиться в сумасшедшем доме. На Востоке, кукушкой называют только наилучших певцов и поэтов. Сачдеву называли «кукушкой мира флейты». Любая кукушка стала бы ревновать к нему, потому что флейта этого человека была намного более прекрасна, — не забывайте, я имею в виду его музыку.

Панналал Гхош двигался по плоскому пути, очень уверенный, каждый шаг он делал с осторожностью, подготовленный долгой-долгой практикой. Вы не найдете ни одного порока. Вы не найдете ни одного порока и у Сачдевы, но он не движется по плоскому пути. Он — птица холмов, летающая высоко и низко; птица дикая, но, тем не менее, прирученная, но такая совершенная. Панналал Гхош очень далек от него. Но Сачдева -гений, настоящий артист. Изобретатели очень редки, а он один из них. Особенно в игру на флейте он привнес столько нового, что на протяжении нескольких поколений никто не сможет победить его, побить его рекорд.

Вы можете также увидеть, что хотя он никогда мне не нравился как человек, я очень справедлив, очень справедлив, что касается флейты. Л что может быть общего у человека с флейтой? Ни он не любил меня, ни я его. Я не любил его так сильно, что когда он пришел к Бабе, и Баба, ничего не подозревая, приказал ему прикоснуться к моим ногам, я сел в позу лотоса, прикрыв ноги робой.

Баба сказал: «Где ты научился позе лотоса? Сегодня ты ведешь себя как великий йог». Потом он спросил: «Где ты научился йоге?»

Я сказал: «Я научился ей для всех этих пресмыкающихся созданий — змей, рептилий. Например, этот человек… я люблю его флейту, но его флейта полностью отличается от самого его существа. Я не хочу, чтобы он прикасался ко мне, и я знаю, что ты скажешь то, что только что сказал. Пожалуйста, скажи, чтобы я прикоснулся к его ногам, это будет намного легче».

Теперь я могу вам объяснить то. что без этого не было бы понято. Когда вы прикасаетесь к чьим-нибудь ногам, вы изливаете себя, свою энергию, к его ногам. Это предложение всего, чем вы являетесь. Пока вы действительно не заслуживаете этого, лучше, чтобы вы это не делали. Я мог прикоснуться к его ногам без беды. Я мог положить к его ногам все, что имел. Вы можете бросить цветок на камень, но не кидайте камень на цветок.

Баба сказал: «Я понимаю, но он тоже должен измениться». Он не сказал ему, чтобы тот снова прикоснулся к моим ногам. В те несколько раз, когда мы снова встречались, ни Сачдева не смотрел на меня, ни я на него. Я боялся Бабу, Сачдева боялся меня. Когда бы он ни приходил, я просто начинал толкать Бабу, чтобы напомнить ему, чтобы он не говорил Сачдеве прикасаться к моим ногам. Баба говорил: «Я знаю, я знаю».

Я сказал: «Я знаю, я знаю» не поможет. Пока он не уйдет, я буду продолжать напоминать тебе. Или он будет играть на своей флейте, или говори, чтобы он ушел, потому что ужасно не только то, как он прикасается, но его лицо, само его присутствие, это что-то похожее на духовный рак».

И это стало соглашением, что если Сачдева хотел поговорить с Бабой, я был свободен, куда-нибудь уходил, просто чтобы заняться чем-то, просто как оправдание, чтобы мне не нужно было присутствовать. Или ему говорили, чтобы он сыграл на флейте. Тогда он мог принести звезды на землю, тогда он мог превратить камни в проповеди. Он был волшебником, но только тогда, когда играл. Я любил его флейту, но не любил самого человека.

Третий человек, Харипрасад, объединял в себе этих двух. Его существо также прекрасно, как его музыка. Он не так известен, как Панналал Гхош, и, возможно, он никогда таким не станет, потому что ему все равно. Он не будет играть на своей флейте по приказу… он не пойдет за политиками. У его флейты свой собственный аромат. Аромат его флейты может быть назван равновесием, полным равновесием, как будто вы идете по сильному ручью.

Я привел вам пример из Лао Цзы. Вы переходите очень сильный, быстротекущий, дикий ручей, и естественно, вам надо быть очень бдительными, иначе он унесет вас. Лао Цзы также говорит, что вы должны идти очень быстро, потому что ручей очень холодный, температура ниже нуля, возможно, даже холоднее. Быстро, но, тем не менее, сохраняя равновесие — это описывает то, что Харипрасад Чаурасия делает со своей флейтой. Неожиданно он начинает и так же неожиданно закапчивает, вы не ожидали, что он начнет так неожиданно.

Панналалу Гхошу требуется полчаса для вступления. В Индии так делают при исполнении любой классической музыки. Играющий на табле будет настраивать ее. Он будет стучать своим маленьким молоточком тут и там, настраивая, находя верное звучание. Игрок на ситаре будет натягивать или ослаблять струны, снова и снова проверяя, пришли ли все струны в созвучие или нет. Это продолжается почти полчаса, но индийцы терпеливые люди. Это называется подготовкой. Почему это нельзя сделать до того, как люди пришли? Или за кулисами, как это делается перед каждым спектаклем? Но странно, индийские классические музыканты должны подготовить свои инструменты перед лицом своих слушателей. Почему?

Здесь должна быть какая-то причина. Мне кажется, что классическая музыка, особенно на Востоке, так глубока, что если вы не готовы быть терпеливыми хотя бы на протяжении получаса, то вам не следует вообще находиться там.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-04-26 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: