Сегодня утром, еще до завтрака, дверь тяжело заскрипела, и дежурный зашвырнул к нам новеньких. Как затравленный жестокостью котенок, смотрел на нас мальчишка в пестром мексиканском сомбреро. Высокая девчонка в черном платке, повязанном по самые глаза, оглядывалась удивительно спокойно. Ее ласковый взгляд скользил по нашим макушкам. Казалось, что теплая ладонь, до боли похожая на материнскую, гладит нас. Серьезное, не со всем детское ее лицо сияло добротой, неземным спокойствием и миром.
Малыш же смотрел исподлобья, хмуро, готовый к атаке или защите. Он стоял на шаг впереди и хрупким своим плечом заслонял девчонку. Они были очень похожи друг на друга, за исключением глаз: у него – искристо-черные, пылающие, а у нее – удивительно-фиалковые, нежные. Я сразу подумал, что это брат и сестра.
Она нежно, и в то же время уверенно, положила руку на плечо ему и чуть подтолкнула вперед. Они двинулись к свободной койке. Это была Валеркина. Рядом со мной. Они сели на кровать и только успели расположиться, как лязгнула дверь, и вошел Крыса.
- Завтракать. Живо, - прохрипел он пискляво.
И всем стало не до новеньких.
После полудня.
Я узнал, что новеньких зовут Хосе и Мария. Они из Мексики. Они действительно брат и сестра. Они очень набожны, поскольку Мария часто молиться, и складывает руки в мольбе, а еще осеняет себя крестом чуть ли не через слово. Чтобы Хосе молился, я не видел, но, наверное, он просто не хочет на людях. Днем я пытался поговорить с ними. Что-то из моего ломанного школьного английского они даже поняли. Я узнал, что их украли прямо у церкви, когда они возвращались со службы. Родители их очень пожилые, у них долго не было детей. Когда я им объяснил, где они и зачем здесь находятся, Хосе в негодовании сжал кулаки, а Мария подняла глаза к небу (вернее к нашему заплесневелому потолку) и стала молиться. Быстро лопоча на испанском, твердила она молитву-вопрос, словно восклицая: «За что, Дева Мария, заступница. Господи, за что?!» Ее огромные глаза были полны слез и сострадания ко всем нам.
Вечерняя запись того же дня.
Вечером привезли Пьера. Нашего маленького художника. Он так красиво рисовал, даже портреты. У него очень похоже получалось. Иногда он рисовал наших мам (с наших слов, конечно). И все они выходили у него добрыми и с чуточку грустной улыбкой. Но очень красивыми. Ведь не бывает некрасивых матерей.
Теперь он не будет рисовать. Его глаза никогда не увидят больше света. Черные дыры с запекшимися кровяными краями пугали пустотой на его лице. Там, где были вчера веселые зеленые глаза. Как сломанные крылья гордой птицы, трепыхались его руки на одеяле, все еще пытаясь взлететь.
Никто, кроме меня не подошел к нему. Всем безразлично или боятся. Такое у нас каждый день. Все бояться стать таким, но со многими будет и того хуже, а некоторых избавит от мучений смерть.
Я звал его, но он, похоже, так и не пришел оттуда, где витал сейчас его разум, если был жив.
Кто-то положил мне руку на плечо. Я резко обернулся и буквально натолкнулся на тихую и ласковую улыбку. Рядом со мной стояла Мария. Пьер что-то мычал. Она не о чем не спросила, положила руку ему на лоб и кротким своим голосом начала читать молитву. Тихий речитатив ее журчал, как зимний источник, вспыхивал жарким солнцем, плакал, как дитя, звал кого-то. Пьер прекратил метаться. Слезы красными дорожками побежали по его белым щекам.
- Мама?! – прошептал Пьер.
Мария погладила его по голове, а Пьер схватил ее руку и прижал к своей щеке.
- Мама.
И мне тоже в этот момент показалось, что во всем облике этой мексиканской девушке есть что-то похожее на мою маму.
Целый день Мария ухаживала за Пьером и за Эбом, Льели и еще кем-то. Она выносила из-под них, протирала их язвы, кормила с ложки, вытирала слюни, и все время молилась, осеняла крестом себя и их. Никто, даже «старшие», не мешали ей. Всех при встрече с ней охватывала какая-то странная неловкость. Брат ей во всем помогал, но его глаза горели отнюдь не прощением и смирением. О, как он смотрел на заходивших врачей и надсмотрщиков! Ни тени покорности в глазах!
А поздно вечером, когда все мы уже ложились спать, Мария встала на кровати и, срывая ногти в кровь, начертала на узкой освещенной полосе стены знак. Кроваво-белый крест, залитый белым светом луны.
В кабинете директора тем же днем.
- Мистер Ж., вам звонила ваша мама, просила перезвонить. Соединить?
- Нет. Мне некогда.
- А еще звонил ваш партнер сэр С.
- Соединяй. Для него я всегда на месте, поняла?
- Да, мистер Ж.
- С.? Привет, партнер. Как там у нас дела с новым товаром?
- Спасибо, уважаемый Ж. Скоро прибудет…единиц. В основном с России и Африки.
- Сколько? Триста?
- Да.
- Хорошо. Проблемы были?
- На границе французская таможня пыталась досмотреть судно..
- Но у вас же специальная виза?!
- Да, но бдительных дураков везде хватает, да еще товар шумный попался…стучали, да эти черно..ые пели все время что-то.
- Неужто вы детям глотки заткнуть не можете?!
- Мои подчиненные солдаты, они слишком грубы, а товар ведь должен прибыть живым.. Не волнуйтесь мы ведь решили проблему, через два дня товар будет у вас.
- Обошлось без жертв?
- Ну, практически..
- Хорошо. Помните, ваш гонорар полностью зависит от чистоты выполненной работы.
- Конечно, партнер.
- А проблем с властями не будет, у нас тоже свои люди наверху…
- Ха-ха. Вы шустрый человек, дорогой Ж.
- Все любят деньги, а когда ты наверху, и их много, то ценишь это вдвойне..
- Да, жадность – самое прибыльное людское качества. Ха-ха-ха, ик, ик, ха, гм, да.
- Хо-хо-хм-хм. Что верно, то верно. Ну, так через два дня?
- Да. До встречи?
- До встречи. Заодно и отметим. Десять лет как ни как. Юбилей, черт возьми. Красное, не так ли?
- Да. Черная на закуску, не так ли?
- Ха! красное вино и черная икра, верно! Красное и черное! Ха! Ха! Ха!
- До встречи.
- Через два дня. До встречи.
Ночью.
Этой ночью я слышал голоса, живущих в «рае». Там, наверху, гремела музыка, слышен был смех и стук каблуков. Я видел, как небо окрасилось разноцветными брызгами фейерверка. Я видел чужую радость в маленьком окошке моего склепа.
Охрана тоже развлекалась. Был слышен грубый смех, пахабные анекдоты и звон бутылок.