Ах, отчего на сердце так тоскливо?

 

Ах, отчего на сердце так тоскливо?

Ах, отчего сжимает грудь хандра?

Душа упорно жаждет позитива,

Взамен „увы“ ей хочется „ура!“.

 

Повсюду смута и умов броженье,

Зачем, зачем явился я на свет -

Интеллигент в четвертом приближенье

И в первом поколении поэт?

 

Безумный брат войной идет на свата,

И посреди раскопанных могил

На фоне социального заката

Библиофила ест библиофил.

 

Быть не хочу ни едоком, ни снедью,

Я жить хочу, чтоб думать и умнеть,

На радость двадцать первому столетью

Желаю в нем цвести и зеленеть.

 

Неужто нету места в птице-тройке,

Куда мне свой пристроить интеллект?

Довольно быть объектом перестройки,

Аз есмь ея осознанный субъект!

 

Встреча

 

День весенний был погож и светел,

Шел себе я тихо, не спеша,

Вдруг американца я заметил,

Гражданина, значит, США.

 

Он стоял, слегка расставив ноги,

Глядя на меня почти в упор.

Как тут быть?

Уйти ли прочь с дороги?

Лечь пластом?

Нырнуть в ближайший двор?

 

Сотворить ли крестное знаменье?

Словом, ситуация не мед.

Кто бывал в подобном положенье,

Тот меня, я думаю, поймет.

 

Вихрем пронеслись перед глазами

Так, что не успел я и моргнуть,

Детство,

Школа,

Выпускной экзамен,

Трудовой,

А также ратный путь.

 

Вот уже совсем он недалече,

Обитатель чуждых нам широт,

И тогда, расправив гордо плечи,

На него пошел я, как на дзот.

 

Сжал в руке газету, как гранату,

Шаг, другой – и выдерну кольцо.

Было мне что НАТО,

что СЕАТО -

Абсолютно на одно лицо.

 

Побледнев от праведного гнева,

Размахнулся я, но в этот миг

Вдруг возникла в памяти Женева

И Рейкьявик вслед за ней возник.

 

Ощутив внезапное прозренье

И рассудком ярость победив,

Подавил я старого мышленья

Этот несомненный рецидив.

 

И пошел, вдыхая полной грудью

Запахи ликующей весны…

Если б все так поступали люди,

Никогда бы не было войны.

 

Ероплан летит германский…

 

Ероплан летит германский -

Сто пудов сплошной брони.

От напасти бусурманской

Матерь Божья, сохрани!

 

Кружит, кружит нечестивый

Над Престольной в небеси,

Отродясь такого дива

Не видали на Руси.

 

Не боится сила злая

Никого и ничего,

Где ж ты, Троица Святая?

Где родное ПВО?

 

Где же ты, Святой Егорий?

Или длинное твое

Православию на горе

Затупилося копье?

 

Кружит адово страшило,

Ищет, где б ловчее сесть…

Клим Ефремыч Ворошилов,

Заступись за нашу честь!

 

Острой шашкою своею

Порази врага Руси,

Чтоб не смог у Мавзолея

Супостат раскрыть шасси.

 

А и ты, Семен Буденный,

Поперек твою и вдоль!

Иль не бит был Первой конной

Федеральный канцлер Коль?

 

Невский-князь, во время оно

У Европы на виду

Иль не ты крошил тевтона

На чудском неслабом льду?!

 

Но безмолвствуют герои,

Крепок их могильный сон…

Над притихшею Москвою

Тень простер Армагеддон.

 

Лесная школа

 

Шел по лесу паренёк,

Паренёк кудрявый,

И споткнулся о пенёк,

О пенёк корявый.

 

И про этот про пенёк,

Про пенёк корявый

Все сказал, что только мог

Паренёк кудрявый.

 

Раньше этот паренёк

Говорил коряво.

Научил его пенёк

Говорить кудряво

 

Лето наступило

 

Куда ни плюнь -

Кругом июнь.

 

Меланхолический пейзаж

 

Девица склонилась

В поле над ручьем.

Ну скажи на милость,

Я-то здесь при чем?

 

Хочется девице

В поле из ручья

Жидкости напиться,

А при чем здесь я?

 

Солнышко садится,

Вечер настает,

Что мне до девицы?

До ее забот?

 

На вопросы эти

Не найду ответ.

Сложно жить на свете

В тридцать девять лет

 

Подайте, граждане, поэту!

 

Подайте, граждане, поэту!

Ему на гордость наплевать.

Гоните, граждане, монету,

Поэтам нужно подавать.

 

Остановись на миг, прохожий,

И очи долу опусти -

Перед тобой посланник Божий,

Поиздержавшийся в пути.

 

Отброшен силой центробежной

За социальную черту,

Сидит он в позе безмятежной

На трудовом своем посту.

 

Под ним струя,

Но не лазури,

Над ним амбре -

Ну нету сил.

Он, все отдав литературе,

Сполна плодов ее вкусил.

 

Гони, мужик, пятиалтынный

И без нужды не раздражай.

Свободы сеятель пустынный

Сбирает скудный урожай.

 

Привет тебе, мой друг Виталий…

 

В. Шленскому

 

Привет тебе, мой друг Виталий,

Во глубину сибирских руд,

Где отмерзает гениталий,

Настолько местный климат крут.

 

В столице нынче перестройка,

Народ совсем сошел с ума,

Лишь я незыблемо и стойко

Торчу по пояс из дерьма.

 

И верхней частию своею,

Которой имя – голова,

Стихи слагаю как умею,

А я умею хорошо.

 

Так приезжай скорей в столицу

Великой родины моей,

Там всюду радостные лица,

А посредине – Мавзолей.

 

Там целый день гремят салюты,

Там в магазинах колбаса,

Там можно щупать за валюту

Продажных женщин телеса.

 

Но в этом нет нам интереса,

Ведь наша нравственность тверда -

И ты, уверен, не повеса,

И я им не был никогда.

 

Писать кончаю, душат слезы,

Ведь я слезлив, имей в виду,

Читатель рифмы ждет „колхозы“,

А я тебя, Виталий, жду.

 

Попытка к тексту

 

Снег падал, падал и упал,

На юг деревья улетели,

Земли родной в здоровом теле

Зимы период наступал.

 

Проснулись дворников стада,

К рукам приделали лопаты

И, жаждой действия объяты,

На скользкий встали путь труда.

 

Зима входила в существо

Вопросов, лиц, организаций

И в результате дней за двадцать

Установился статус-кво.

 

Застыл термический процесс

На первой степени свободы…

Зимы ждала, ждала природа,

Как Пушкин отмечал, А. С.,

И дождалась…

 

Прощание

 

Попрощаемся, что ли, родная,

Уезжаю в чужие края.

Эх, кровать ты моя раскладная,

Раскладная подруга моя!

 

Не стираются в памяти даты,

Знаменуя истории ход.

Я купил тебя в семьдесят пятом

У Петровских тесовых ворот.

 

Дело было двадцатого мая,

Запоздалой московской весной.

Чем ты мне приглянулась, не знаю,

Но вполне допускаю – ценой.

 

Пусть не вышла ты ростом и статью,

Нет причины о том горевать,

Ты была мне хорошей кроватью,

Это больше, чем просто кровать.

 

Я не брошу тебя на помойку

И не сдам в металлический лом.

Пусть покрытая славою койка

Под музейным хранится стеклом.

 

И пока не остыла планета,

Свой последний свершив оборот,

У музея-кровати поэта

Будет вечно толпиться народ.