Но вскоре все выяснилось. То не татары были – то Стенька Разин, Тимошкин сын, плыл с Черкасска-городка. Подплыл он к атаманскому стругу и смело сказал Татаринову:
– Почто ж вы оставили нас в Черкасске? Почто вы дела нам никакого не дали? Глядите, сколько нас!
В четырех стругах тесновато сидели оборвыши-казачата, иные с саблями, другие – с дубинами. Все они были молодцеватые, бравые, веселые.
Татаринов окинул их острыми глазами. И видно было по его суровому взгляду, что он не одобрил намерений Стеньки и его «войска». Все они нахмурились, нагнули головы, стали глядеть исподлобья на атамана. Да и сам предводитель их потупил взор.
Атаман серьезно спросил:
– Куда же вы путь-дорогу держали, мои орелики?
Стенька ответил серьезно:
– Азов брать! Чего нам попусту дома-то сидеть! Берите нас с собою!
Атаман спокойно сказал:
– Надежда моя была на вас иная. Черкасск оставили мы совсем без войска. Остались там лишь старики, калеки, вдовы, детки малые. Где их защита? Кто оборонит их от татарина?
Стенька молчал.
– Верните струги назад да берегите мне Черкасск пуще глаз своих, – строго сказал Татаринов. – Не убережете города – быть вам в позоре!
Глаза Стеньки потускнели, затуманились, он не мог больше вымолвить ни одного слова…
Атаману некогда было задерживаться. Он велел шести стругам плыть своей прежней дорогой. Шесть стругов тихо повернулись, и казаки поплыли в них молча.
Четыре Стенькиных струга все еще покачивались на воде. Казачата привстали, затихли, шеи повытянули и долго провожали глазами струги Татаринова. Стенька стоял на корме, печальный, как будто пораженный громом. Он ничего не видел ни впереди, ни вокруг себя. С глаз его медленно скатывались крупные слезы горького разочарования и неожиданной обиды. Но тотчас же он смахнул их рукавом рубахи, круто повернулся и сказал:
– Не за горами, ребята, наше дело! Гребите назад в Черкасск!
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Легкие казачьи струги пристали к берегу. Сергиевский городок, разоренный турками, стоял на обрыве. Когда-то здесь, уходя на море, казаки валили дубки; теперь дубков в Сергиевском почти не осталось. Земляной вал, насыпанный вокруг городка, обсыпался. Старые казачьи землянки выглядели убого и черно. Плетни повалились. Улицы совсем были пусты… Подплыли струги, и городок ожил.
В кибитке, поставленной на берегу для атамана Татаринова, было многолюдно. Татаринов сидел на ковре, нахмуренный, задумчивый. Медный шлем лежал у ног его. Он глядел пытливо на старика Черкашенина, который сидел на скамье против атамана и, шевеля губами, что-то шептал. Позади старика застыли Алеша Старой, есаулы Порошин и Карпов. Четыре казака – добытчики языков для атамана Наума Васильева – стаяли у входа в кибитку. Они приехали доложить атаману о переменах, происшедших в Азове.
Казаки расположились на берегу возле стругов и ели. Иные лежали на земле.
Дед Черкашенин заговорил:
– Ветерок с Маныча да с Медведицы, примечаю я, меняет направление – нам на беду. Ветер подует с моря, и тогда лихая беда нахлынет на наши степи. Трава загорится и будет жечь на своем пути все, а нашему делу – большая поруха… Думай, как быть.
Татаринов молчал. Бронзовые скулы его нервно дергались.
Не получив ответа, старик встал, вынул из кармана штанов шелковый синий платок и молча вышел из кибитки. Он развернул платок и протянул руку к реке – платок затрепетал в его пальцах. И тянуло платок ветром не в сторону Азова, а к Манычу и Медведице. Опечалился старик, но продолжал пристально глядеть на трепетавший шелковый платок. Но вот платок порхнул, словно голубь, обвился вокруг пальцев, опять порхнул и лег на рукав белой рубахи. Потом сорвался с рукава и метнулся в сторону Донца… Шелковый платок отклонялся к Азову! Глаза старика улыбнулись, но сразу снова опечалились: опять повернуло платок к Манычу. Черкашенин тяжело вздохнул и с такой силой сжал его обеими руками, словно хотел задушить кого-то.
Все ждали, что он скажет.
Костлявые пальцы не скоро разжались. Когда старик разжал руки, к ногам Татаринова упал платок, словно живая птица.
Татаринов молчал, и дед молчал, смотря на платок почти невидящими глазами, будто от него он ждал решения.
– Миша, – сказал наконец дед, – беды не миновать: ветер погонит к Манычу и к Черкасску.
Татаринов, поднявшись, спросил:
– А перемен не будет?
– Не будет! Шли наскоро вдогонку посланным ватагам, чтобы не жгли травы, а ждали от нас указа.
Татаринов немедленно погнал казаков добрых на все четыре стороны предупредить ватаги – не жечь траву! Посланные вскочили в седла и помчались на лихих конях.
Выйдя на берег Дона, Татаринов увидел серый дым за правым берегом и сизо-черный дым за левым берегом. Татаринов оторопел.
– Ах, сатаны, зажгли уже траву! Теперь огня не остановить! Ах, сатаны!
Все вышли из кибитки…
Дым на правом берегу, в далеких степях, поднялся бурно и высоко. И слева черный дым поднялся облаками к небу.
– Ну, господи благослови! – сказал старик. – Назад путей нам нету… Что будет, то будет. Гляди, и ветер переменится, погонит с Маныча.
– Эй, казаки! На струги! – крикнул Татаринов. – Стена взорвется под Ташканом-городом – лезьте!
А черный дым, с подожженных степей поднимался все выше и выше, надвигаясь стеной к Дону. Все степи в сторону Кубани и в сторону Тамани были подожжены казацкими ватагами, чтоб татары не могли прийти на помощь туркам. Жарко горели степи. Дымовая завеса закрывала все небо, и курганы, и всю прибрежную азовскую сторону.
В удушливом сером мареве всполошенно носились степные птицы. Они поднимались, тревожно кричали и наконец улетали по ветру за Донец, к Манычу… Степные звери вылезали из нор, визжа и воя, бежали прочь от грозившей гибели. По берегам Дона очумело прыгали зайцы, лисицы, суслики. Выползали степные змеи, и они искали спасения. Захваченные страшным огнем, ревущие татарские стада мчались в степь.
Походный атаман Татаринов стоял на берегу и ждал, когда Иван Арадов взорвет ташканскую стену под крепостью; но взрыва не было. Разведчики-добытчики Васильева в это время примчались и донесли:
– Все войско на правом берегу огнем погнало вспять. Не приступиться к крепости. Кони сами бегут!
С другой стороны добытчики атамана Ивана Каторжного доносили:
– Начался бой с татарами за речкой Кагальницкой. Иван побил двенадцать мурз, пашу Санканаима, сотни черкесов, пришедших с гор на выручку к Азову.
Татаринов выслушал добытчиков и сказал:
– Ждите, когда стена взорвется на Ташкане.
А дым несло на Дон, на атаманскую кибитку. Дым облизывал струги, и землю, и теплую воду. Удушливая гарь лезла в глаза и горло. Взрыва Ташкана все не было. Пробиться в Азов нельзя.
Татаринов все же принял решение: он поднял шлем – и струги поплыли к Азову-крепости!
На стенах крепости столпилась вся турецкая пехота и топчии с зажженными фитилями. Турки суетились возле пушек. Жерла их готовы были изрыгнуть смертельный огонь.
Атаманского коня свели на берег и привязали к кибитке. Татаринов поплыл с казаками к крепости на струге. С левого берега конные казаки полезли в воду… Со стен крепости ударили турецкие пушки. Над каменными башнями повисли облака. Когда дым немного рассеялся, на стенах крепости появились турецкие знаменщики. Вскоре начали в крепости бить в набат, трубить в рога, пищать и выть в цибизги. Жалобный вой их предвещал, что к крепости приближаются казаки. Раздался барабанный бой: за стенами выстраивались турецкие полки.
Шесть тысяч янычар вышли к воротам, к угловым и сторожевым башням, к пороховым казематам.
Тысяча казачьих стругов, покрыв течение Дона, плыла к крепости. Рулевые умело направляли свои струги к главным башням. Турецкие вопли достигали крайнего атаманского струга, на котором поблескивал шлемом Татаринов. Он все еще надеялся, что взрыв на Ташкане последует, и тогда все его войско выступит дружно. Но Иван Арадов не давал знать о себе…
«Не изменил ли Арадов?» – думали атаманы.
– Должно быть, изменил! – с горечью сказал старик Черкашенин. – На правом берегу войска пока не видно. На левом берегу войско полезло в воду. Причина есть!
Татаринов тихо спросил у Черкашенина:
– Какая же тому причина, дед?
– А вот гляди какая! Вся степь горит. А ветер гонит огонь на наше войско. И, видно, войско отступает. Гляди туда! – дед показал налево. – Вся степь Кипчакская горит. А перекати-поле – трава опасная: она горит, и огненные шары ее катятся по степи. Перед огнем степным все отступает, а ветер с моря не меняется, и прибыль в том татарам!.. Эко, пожар раздуло!
Дым со степей плыл все гуще и страшнее.
Черное марево расползалось над ближними и дальними курганами. Окутанная серыми и черными тучами земля гудела от жара. Красные всполохи жадно пожирали сухую траву и, не насытившись ею, подхваченные ветром, взметывались, а затем падали вниз и стремительно бежали по земле, сжигая под корень все, что попадалось на пути. Казалось, не травы в донской степи горели, а горели мать-земля и воздух… Буйные языки пламени, огромные и острые, как раскаленные пики, метались, бешено сталкивались между собой и густым дождевым потоком сыпали золотисто-кровавые искры к небу.
Перепуганные птицы тревожно кричали и носились в воздухе. Пролетая над морем огня, они падали безжизненными комочками. Даже коршуны, упав, словно подстреленные, тщетно пытались подняться, взмахивая обгорелыми крыльями. Степные ястребы жалобно и зловеще перекликались в небе. Мелкие и крупные звери, степные хищники нигде не находили убежища. Огненное бушующее море и черный клубящийся дым закрыли над степью ясное солнце и светлое небо.
И в эти часы, как бы в еще большее устрашение, турецкие пушки снова ударили. Каменные ядра полетели в воду и перевернули сразу четыре струга. Казаки упали в воду, но без крика перебрались в другие струги. Татаринов смотрел на это молча, потом сказал, повернувшись к последним стругам:
– Разденьтесь, казаки, все догола, камыш берите в зубы и подплывайте к крайней башне. Как только доберетесь, рвите стену: там наш подкоп!..
Шестнадцать смелых казаков разделись, забрали камышины в рты, подвязали на спины кожаные мешки, в которых находился порох, и бросились в воду. Поплыли к башне.
– Мешки бы не промокли с порохом! – предупреждал атаман.
Ватажка голых храбрецов нырнула в воду и потянула за собой заделанный со всех сторон, обсмоленный челнок, начиненный порохом. С этой ватажкой поплыл Федор Порошин. Турки заметили приближающихся пловцов и стали бить по ним из пушек. На ватажку храбрецов полетели огненные ядра. Секрет огненных ядер не был еще известен казакам в ту пору. Ядра полетели и на струги. Многие струги перевернулись и загорелись. Огонь перекидывало с одного места на другое. Загорелись другие струги. Турки выпустили тысячи стрел, отравленных смертельным ядом. Стрелы впивались в казачьи тела, и раненые корчились в муках… Татаринов все это видел, а войско ждало его команды. И вот он поднялся, окинул войско строгим взглядом и указал всем повелительно рукой на крепость… Горевшие струги он приказал топить. Раненых казаков велел перенести на дальние струги и высадить на берег. Остальным стругам Татаринов приказал держаться как можно дальше друг от друга. Гром пушек не прекращался – Дон покрылся кровью.
На правом берегу остановились четыре всадника.
– Гей-гей! – вскричали с берега. – Михайла нам зовите!.. Вести Наум дослал! Вести великие! Гей-гей!..
Татаринов помчался на струге к берегу. Добытчики доложили:
– Вести у нас, атаман, недобрые! Вся земля горит, все степи. Войско уходит вспять. Огонь все пожирает на пути. Огонь заходит с тыла. Войско Косого уже отошло.
Татаринов все слушал и молчал.
– Войско Петрова Осипа, – две тысячи, – не пересилив огня, все отошло. В огне сгорело двадцать коней и сто татарских арб, груженных рыбой…
Осип Петров настойчиво и долго пробивался к Ташкану. Ему не хотелось отходить назад, не выполнив дела, указанного ему атаманом Татариновым. Но не губить же напрасно в степном огне храброе войско!
Вдруг со стороны Азова раздался оглушительный раскатистый грохот: то казаки-смельчаки, пробравшиеся к крепости, взорвали часть стены. Лицо Татаринова просияло.
– Взорвали наконец! Вот молодцы! Теперь нам легче будет.
Добытчик же продолжал:
– У Тимофея Рази да у Ивана Разина взорвало арбы с порохом.
Татаринов встревожился.
– Кончайте поживее, – сказал он. – Твои побаски больно длинные. Не то мы дело проиграем… Еще добыли что? Какие вести худые?
– Тимошку Разю загнало огнем на островок. Кругом горит, а выйти никак не можно.
– Куда Петро Матьяш девался с войском?
– Отступает к берегу. Вдогонку им Джан-бек Гирей послал шесть тысяч войска… Один Гайша, храбрый воин, с верблюдами через огонь пробился. С полста верблюдов сгорело у Гайши.
– Гайша пройдет, – сказал Татаринов. – Но, знать, не дойдет до крепости. Ему-то не гораздо без помощи Петрова драться с татарами. Велите всем сбиваться к берегу. Пускай Косой Иван, Петро Матьяш, Осип Петров заманивают войско хана поближе к Дону. Ну, гей-гуляй!..
Добытчики помчались в гущу дыма. Другие добытчики вестей кричали с другого берега:
– Гей-гей! Казаки!.. Зовите атамана! Вести великие дослал Ванька Каторжный.
Татаринов на быстром струге повернул к другому берегу. Добытчик, посланный Каторжным, доносил:
– Через «Кафскую улицу» крымских татар перевалило на нашу сторону четыре тысячи. Рубятся казаки с татарами до смерти. Стоять Ивану Каторжному почти не можно. Но никакой подмоги Каторжный не просит от тебя, сказал – управится… Степь вся горит кругом, а польза от того не нам – татарам. На выручку татарам пришли другие басурманы. Всех будет тысяч восемь!
Татаринов обдумал все и сказал:
– Иван не устоит. Войска он имеет всего тысячу, а подмоги негде взять!
– Устоит! – сказал добытчик. – Две тысячи татар уже побито! Ватаги наши бьются доблестно.
Татаринов велел передать Ивану Каторжному: держись, Иван, доколе мочь есть. Над нами – небо, под нами – русская земля!
– Ну, гей-гуляй, добытчик добрый!.. Пора на крепость лезть!
Добытчики помчались в степь, а Татаринов направил быстрый струг под стены крепости. Со стен турки заметили медный шлем атамана и подняли звериный вой. В ответ казаки с яростью бросились на приступ: подставили драбины, полезли на высокие стены. Турки не переставали палить из пушек и ружей. Они пускали тучи смертоносных стрел, выволакивали на стены пленных казаков и сбрасывали их вниз, а многих пленных казаков привязывали к дулам пушек и так стреляли.
Есаул Федор Порошин добрался с голой ватагой до Ташкана и смело втащил смоляную лодку с порохом в подкоп. Подпалили ее и отбежали от стены. Лодка с порохом вскоре взорвалась. Стена качнулась, но не рассыпалась, а только как бы присела. Обозленные турки стали швырять с каменных стен отрубленные казачьи головы. Как позже узнали казаки, Калаш-паша велел зарубить пятьсот пленных, а головы их сбросить со стены.
Верблюжий полк Гайши не подоспел.
Дым со степей покрыл все. Стало черно, темно кругом, как ночью. Уже не стало видно ни стен азовских, ни грозных башен, ни бегающих от башни к башне турок. Враги уже не видели друг друга, только слышно было, как лязгали и скрежетали звенящие булатные ножи и железо ятаганов. Крепостные пушки изрыгали в серый дым снопы огня и смерти. Ядра, шипя, летели над головами Татаринова и храброго войска. Они то в воду плюхались, то разбивали и переворачивали струги, то поджигали их. Горящие челны кружились на воде и освещали путь осаждавшим крепость казакам.
А злой ветер по-прежнему дул с моря, дав полную свободу всепожирающему и безудержному огню в степях Придонья.
Геройски сражались и гибли казаки. Но как ни метался медный шлем Татаринова от главной башни к малым башням, как ни сверкала атаманская сабля то на стене, то на высокой лестнице, то у ворот железных, как по-богатырски и беззаветно ни дрались казаки – победы не было. Главного не достигли: взрыв в подкопах нигде не проломил крепостной стены. Между тем в Азов с моря прибыло подкрепление от султана.
Татаринов, садясь в свой струг, сказал:
– С воды не взять нам крепости. Ночь настает, а конные ватаги Каторжного еще не прибыли… Нам надобно турок выманить из крепости… Вали назад! Остановить приступ!
Собрали казаки всех раненых, убитых – и с болью в сердце отступили.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Тяжелая ночь легла над степью. Сквозь закрывшую небо дымовую завесу то тут, то там проглядывали звезды. Бледный месяц, поднявшийся над крепостью, еле освещал окрестности Азова.
Порывистый ветер с моря все еще гнал вверх по Дону, к Раздорскому городку и к Черкасску клубы густого дыма.
Степь горела. Шальной огонь, бушуя, надвигался на нижние казачьи городки, на ближние юрты, на сторожевые урочища. Языки пламени острыми кинжальными султанами бешено взлетали кверху, падали красными пластами вниз и, стремительно пожирая траву, неслись вперед. Клокочущие и остервенелые снопы огня бросало во все стороны. Огненная степь ночью была страшнее и зловещее.
…Все струги, возвращавшиеся от Азова, казаки причалили к правому берегу, вышли на песок и молча легли на землю. Земля была горячая.
Подойдя к кибитке, Татаринов потрепал вороного коня по шелковистой шее. Конь ласково положил голову на плечо хозяина.
В кибитку вошел дед Черкашенин. Его руки были поранены, но дед знал старое средство лечить раны от турецких ядовитых стрел: смешанную с порохом землю он присыпал на раны и поджигал ее. Казаки переняли от деда это средство и, лежа на берегу Дона, жгли на своих ранах землю с порохом…
Вслед за дедом Черкашениным в кибитку вошел атаман Старой. Он зажег свечи и позвал Григория Нечаева. Дьяк пришел с чернильницей и бумагой.
Татаринов присел на камень возле кибитки, снял шлем, положил его у своих ног и крепко задумался. Он думал о высоких стенах Азова и почему-то вспомнил рассказы старых, бывалых казаков.
Где-то далеко на южной стороне высоко-высоко поднимается горделивая вершина Эльбруса. Там, по преданию народа, обитал царь над всеми птицами – Симург. Рассердится Симург, рассказывали горцы, взмахнет могучими крыльями – земля и море затрясутся. Застонет Симург от злых недугов – птицы смолкнут, все травы увянут, а горы оденутся в черное платье. Запоет Симург от счастья – и вершины гор засверкают, реки потекут быстрее, цветы и полевые травы заблагоухают… Горцы говорили, что Симурга охраняет великая стража: в заснеженной чалме стоит высокий Каштанау – Эльбрусу не уступит. Этим горным великанам не было равных на земле. А владыку гор – Эльбрус – охранял верный товарищ его – Казбек. Дальше, за Казбеком, стояли другие горы-великаны, похожие на казаков в белых бурках и высоких шапках. Зоркие стражи, они вечно бодрствовали и берегли тайны свои и человека. Соперницами недосягаемых вершин Кавказа были, только звезды… «Высоки и неприступны горы Кавказа, – подумал Татаринов. – Разве могут сравняться с ними стены Азова? Возьмем Азов!»
– Послушай, атаман, – сказал вышедший из кибитки Старой, – к тебе пришли с Большого Ногая знатные мурзы. Они ждут тебя.
– С худым аль с добрым делом пришли? – спросил Татаринов.
– Только тебе хотят поведать. Войди в кибитку.
Татаринов взял шлем и устало вошел в кибитку для приема ногайских мурз.
На ковре сидя спал старик Черкашенин. Нечаев сидел перед столом с чернильницей и дремал.
Татаринов тихо опустился на шелковую подушку, поджал ноги, а шлем положил перед собой.
– Почто ж ты спишь? – спросил он Григория. – Кругом все горит, а ты дремлешь. Ищи свечей побольше: гости придут.
Гришка метнулся из кибитки и вскоре принес большую свечу в треножнике. Дед проснулся, зевнул.
Прибрав стол, Гришка уселся на скамье и стал ждать.
Послышались шаги за кибиткой и быстрый, гортанный татарский говор.
– Мурзы идут с Ногая, – тихо сказал Татаринов. – Гришка, гляди не спи!
Нечаев приободрился. Вошел Старой и с ним пять мурз в богатых одеждах. Мурзы низко поклонились атаману. Атаман нагнул голову, быстро откинул ее, но не встал, а указал мурзам место на ковре. Мурзы нерешительно сели. Атаман велел казаку принести вина. Принесли вино, разлили в чаши.
– Пейте! – сказал Татаринов. – Дело справим потом. Вы люди хорошие, я знаю.
Все выпили по чаше вина. Атаман предложил мурзам изложить важное дело, которое пригнало их в ночное время.
Касай-мурза, самый молодой и быстрый, сказал серьезно:
– Пришли мы, мурзы Большого Ногая – Касай-мурза, Окинбет-мурза, Чабан-мурза, Каземрат-мурза, Оллуват-мурза, – спросить тебя, храбрый атаман, тайно: верно ли, что ты решил забрать Азов?
Татаринов сказал осторожно:
– Если с худым делом пришли – то Азов брать не стану. Если с добрым словом пришли – возьму Азов.
Мурзы одобрительно закивали головами.
– Мы пришли к тебе с добрым словом, но только тайно, – сказал Касай-мурза.
– Ну, стало быть, говорите со мной без утайки.
Дьяк заскрипел пером. А мурзы сразу притихли и кивком головы указали на сидевшего в кибитке старика.
– Он не помешка нам, – сказал Татаринов, – то знатный атаман Михайло Черкашенин.
– Якши! Якши! Черкашенин! – обрадовались мурзы. Они много слышали о храбром атамане Черкашенине…
Касай-мурза продолжал:
– Если возьмешь Азов, то все большие и малые улусы склонятся под государеву руку и верно и честно будут служить царю Руси, а с турецкими людьми, с азовцами, с султаном и с крымским ханом дружбы у нас тогда не будет.
– Верно ли? – спросил Алеша Старой.
– Верно! – подтвердили все мурзы. – Мы дадим вам лучших аманатов[58]на это и шерть – клятву. Мы дадим вам коней и приведем под вашу могучую руку мурз из других улусов. А если вы не возьмете Азов, то нам поневоле придется быть под мечом султана и крымского хана…
Татаринов глазами спрашивал Старого: «А не врут ли дьяволы косые?»
Старой, не отвечая Татаринову, обратился к мурзам:
– А выгода вам какая от того? Скажите честно.
– Мы будем кочевать у вас без страха по речкам Кальмиусу да по Миусу; в Астрахань пойдем без страха да на Дону и на Тереке без страха же будем пасти свой скот.
– А вы нам дайте войско! – сверкая серьгой, сказал твердо Татаринов.
– Йох, йох, йох! Нет, нет, нет! – быстро отозвался Касай-мурза и покачал головой. – Войско вам дать нельзя.
– Почто ж нельзя?
– Азова не возьмете – секим башка будет всем мурзам Большого Ногая.
– А, понимаю: турок боитесь? – спросил Старой.
Мурзы утвердительно качнули головами.
– Так дело не пойдет, – прямо сказал Татаринов. – Я буду брать для вас Азов, класть головы, а вы будете свободно скот в степях пасти? Не складно! Вам ведомо: Азов брать – не с острой сабли мед лизать… Негоже ваше слово!
Касай-мурза подумал, поколебался:
– Две тысячи коней дадим…
– А кони где? – живо спросил Татаринов.
– Коней пригоним скоро.
– Людей давайте нам!
– Йох! Нет.
– А туркам помогать не станете?
– Не станем. Шерть наша будет крепкая.
– А пятки нам не станете рубить[59]своими саблями?
– Не станем! На это дадим шерть особую. Мы все будем стоять под царской высокой рукой, а вы нас не громите.
Старой им заявил:
– Громить не будем. Пойдите, мурзы, через Дон бесстрашно. От нас вам никакой помехи не будет, а помощь вам будет всегда, сколько вам надобно. Будьте верны царской власти, а кочевать – кочуйте где хотите: на старых местах, на новых, под Астраханью и под Азовом. В том походный атаман Татаринов от войска даст вам руку. Только будьте верны царской власти.
– Ну что ж, – подтвердил Татаринов, – дам от войска руку!.. Гриша, запиши: «Касай-мурза, Окинбет-мурза, Чабан-мурза, Каземрат-мурза, Оллуват-мурза дают клятву: с тыла на казаков не нападать, туркам не помогать, городки русские не грабить, а как возьмем Азов-крепость – крепко стоять под государевой рукой; служить царю верой и правдой. А мы, казаки, обещаем мурзам: пусть без страха пасут коней и всякий скот под Кальмиусом, Миусом, Астраханью и на Дону, в степях. Шкоды от нас и всякой зацепки не будет. Аманатов прислать вскоре; две тысячи коней добрых дать немедля».
Мурзы в знак верности целовали сабли, приставляли их к горлу, прикладывали руку к бумаге, составленной Нечаевым… Когда все было сделано, Татаринов заявил:
– Ну, стало быть, без страха езжайте… Гей-гуляй!
Мурзы поспешно вышли из кибитки.
– Добро, – сказал Татаринов, – мешать мы им не будем. И кони нам нужны. И вести эти добрые… А крепость все ж сильна. Голыми руками не взять. Призвали б мне подкопщика, Ваньку Арадова. Куда он, черт, подевался?
…Вскоре – какими путями он только пробрался?! – пришел к кибитке из Черкасска обтрепанный человек в лаптях, с жидкой спутанной бородкой. Руки у него тряслись, шапка рваная прыгала в руках.
– Кто ты? – спросил удивленно Татаринов. – Откуда и куда бредешь?
– К тебе бреду, храбрый атаман. Дело меня к тебе погнало.
– Да почто ж ты явился не в урочный час? Видишь: кругом земля горит и ночь стоит.
– Да, атаман, сказать по правде… – замялся человечек.
– Скажи! Недоброе слушать не стану.
– Скажу все доброе, недоброе себе оставлю.
– А ты, брат, хитер, как осетер, я вижу. Все молви – и недоброе не таи.
– Я – царский холоп, купчишка Облезов Василий, из Москвы. Слыхал?
Татаринов обошел вокруг мужика. Черкашенин приподнялся, а дьяк Нечаев удивленно почесал пером за ухом.
– Купчина? Эк, какое диво! Слыхал я о тебе. Большими делами торговыми в Москве ворочаешь. А брат твой – в приказе Посольском дьяком чернит бумаги, дела немалые ворочает… Почто ж явился ты в порванных лаптях? Беда пригнала?
– Азов возьмете?
– А ты не веришь? – смеясь спросил Татаринов.
– Если бы не верил, то не пришел бы ночью. – Облезов тоже засмеялся.
– Купчина верит атаманам! – расхохотался Татаринов. – Вот те дела донские!.. А как ты думаешь, Алеша? Можно ли верить купцу?
– Облезову поверить надобно, – сказал серьезно Старой.
– А ты, дед, какие мысли держишь? – спросил атаман.
– Верить ему нельзя! – ответил решительно Черкашенин.
– А я вот, – возразил Татаринов, – так поверю. Я мысли его все насквозь прочитал. Облезов хочет, чтоб казаки Азов забрали, создали б вольный город, а они б, купцы, торговлишку вели беспошлинно!.. Верно ли сказал, купец?
Облезов глубоко вздохнул, перекрестился.
– Всю истину ты угадал!.. За этим и пришел я.
– А будет ли от вас какая помощь для взятия Азова? – спросил Татаринов.
– Всем, чем богаты, атаман: деньгами, сукнами, а хочешь – хлебом.
– Сейчас нам порох всего нужнее. Но и то нам надобно, что ты сказал. Езжай в Черкасск и всем купцам скажи, чтоб они дали нам все, что войску надобно. Ну, гей-гуляй! Не мешкай! Бью по рукам!.. Земля горит – торопись, Облезов!
Обрадованный купец пошел было к выходу из кибитки, но приостановился и сказал атаману:
– А московский дворянин Степан Чириков сбежал было с Черкасска. Слыхал?
– А ну, постой! – тревожно остановил его Татаринов. – Как так сбежал?
– Сунул денег кому-то и бежал. Да недалече: приволокли назад.
– Дьяк, запиши! – приказал Татаринов. – «Степана Чирикова пересадить с Черкасска в Монастырское. Сковать цепями. С Москвою ему не сноситься. Снесется тайно или явно, или сбежит – поймать и до смерти прибить…» Бумагу отдай Облезову. Пускай везет в Черкасск.
Взяв бумагу, Облезов торопливо пошел к ждавшей его арбе и уехал по ближней дороге.
Татаринов вышел к Дону напиться холодной воды. С ним вышел и Старой. Но только походный атаман зачерпнул шлемом воды, как с правого берега послышались татарские крики и жаркая пальба из ружей. Пальба приближалась. Войско, лежавшее на берегу, насторожилось. Когда ближе раздался сабельный звон, Татаринов крикнул:
– Гей! Казаки! Не спать! Держи ружья да сабли наготове!
А сам вскочил на коня. По выстрелам, по конскому топоту Татаринов сразу понял, что прижатое на правом берегу Дона степным огнем конное войско отходит, а крымские татары, прорвавшиеся где-то, наседают сзади на них… Переплывший Дон гонец действительно донес, что Иван Косой и Осип Петров рубятся с татарами Джан-бек Гирея… Войско Татаринова полезло в струги и приготовилось. Атаман скрылся за серыми буграми.
– Гей-гей! Гуляй по Дону! – кричал Татаринов зычным голосом.
Три тысячи конного войска рубились с шестью тысячами татар.
Петро Матьяша среди казачьих войск не видно было. Не было среди сражающихся ни Гайши на верблюдах, ни Тимофея Рази, ни других военачальников. Куда их погнало степным огнем – никто не знал. Вестей от них никаких не поступало.
Сабли в темноте сверкали как молнии. Сабли звенели, ломались и искрящимися кусками летели в темноту. На землю падали казаки и татары. Кони валились на коней, падали, ржали.
Атаман переправился на правый берег, вскочил в середину сражающихся, крикнул:
– Держи коней, за мной! – и бросился на коне к Дону и – в Дон. За атаманом поплыли на конях отряды Петрова Осипа и Косого Ивана. Татары кинулись за ними. И пошла сабельная сеча на воде, среди реки…
– Плыви к левому! – кричал Татаринов конникам. – Заманивай!.. А казакам на стругах – сечься на воде!