— Энтони, — тихо обратился к нему Эдуард, — возьмите с Георгом небольшой отряд вооруженных копьями людей и спрячьтесь в роще на левом фланге. У вас будет две основных задачи: во-первых, следить, чтобы Сомерсет не отправил из этих развалин в обход нам вооруженных людей и не нанес неожиданный удар слева, а во-вторых, внимательно наблюдать за ходом битвы, но в атаку ринуться лишь тогда, когда это будет совершенно необходимо.
— Ты до такой степени мне доверяешь? — уточнил Энтони, невольно вспомнив те дни, когда они, тогда еще совсем молодые, были врагами, а не братьями.
— Да, я тебе полностью доверяю, — подтвердил Эдуард. — Но, Энтони… ты ведь у нас человек мудрый, философ, и, по-моему, для тебя что жизнь, что смерть — все едино, или я не прав?
Энтони поморщился.
— Не так уж много я учился и вовсе не считаю себя мудрецом, да и к жизни своей, сир, я очень даже привязан. Я отнюдь не поднялся до таких высот, как полное от нее отрешение.
— Вот и я тоже! — пылко поддержал его Эдуард. — И я, брат, очень даже привязан к жизни! И к своему маленькому дружку, что находится у меня в штанах. Так что ты уж постарайся все сделать для меня, ведь твоя сестрица должна положить в колыбель еще одного принца. — Эдуард помолчал и весело прибавил: — Хотя бы ради нее спаси мои яйца, Энтони!
Энтони рассмеялся и шутливо козырнул королю.
— Ты подашь мне сигнал, когда наступит решающий момент? — спросил Энтони.
— Ты и сам все отлично поймешь. А сигнал… ну, по моему виду сразу станет ясно, что сражение я проигрываю, — спокойно произнес Эдуард. — Но вот этого ты как раз допустить и не должен. Больше я тебя ни о чем не прошу.
— Хорошо, сир, я сделаю все, что смогу, — так же спокойно ответил Энтони и отправился выполнять распоряжение, скрывшись в густой роще с отрядом в две сотни копьеносцев.
|
|
Эдуард выждал, когда его войска займут боевые позиции и станут почти невидимыми для ланкастерцев, прятавшихся на холме за полуразрушенными стенами замка, и приказал своим артиллеристам открыть огонь. Одновременно с пушечным залпом лучники Ричарда выпустили в воздух сотни стрел. Артиллерийские снаряды вдрызг разносили и без того уже осыпавшиеся стены старого замка, и на головы людей, находившихся за стенами, летели камни и осколки. Пронзительно кричал воин, которому стрела угодила прямо в лицо, слышались возгласы и стоны десятков людей, на которых дождем сыпались стрелы и камни. Собственно, замок, в котором укрылись ланкастерцы, представлял собой даже не старую крепость, а дряхлые руины, и теперь уже сами его стены несли погибель; они скорее грозили опасностью, чем укрывали от нее. Спасаясь от смертоносного камнепада, люди выбегали из-под рушащихся арок на открытое пространство; некоторые, не дожидаясь приказа, тут же бросались в атаку, иные же отступали, поворачивая назад, к Тьюксбери. Сомерсет громко призывал армию сгруппироваться и идти в наступление на королевские войска, расположившиеся у подножия холма, однако организованная атака явно срывалась: многие ланкастерцы, визжа от ярости, уже и так неслись вниз по склону без всяких распоряжений.
Ланкастерцы, все набирая скорость, катились вниз, под уклон, целясь прямо в сердце армии Йорков, но там к встрече с ними был готов Эдуард со своими воинами. Сейчас он казался еще выше ростом из-за надетой прямо поверх шлема королевской короны, глаза его горели той безжалостной свирепостью, которую он познал с юности, проведенной в сражениях. Как только первые ланкастерцы приблизились к Эдуарду, пробившись сквозь ряды его защитников, он приветствовал их ударами своего широкого меча. В другой руке он держал острый боевой топор. Долгие часы упражнений — на турнирах и в пешем бою на арене — сказались в полной мере: движения Эдуарда были ловки, естественны и экономны, точно у опытного льва, окруженного охотничьими псами: выпад, свирепый оскал, резкий поворот и снова быстрый выпад. Вражеские воины обступали Эдуарда со всех сторон, и он ни секунды не колебался, нанося смертельные удары. Перерубал шеи в незащищенном месте под шлемом. Бил острием меча под правую руку снизу, в том месте, где подмышечная впадина не защищена доспехами. С силой ударял противника ногой в пах, а когда тот от боли сгибался пополам, обрушивал ему на затылок свой боевой топор, раскалывая череп.
|
|
Когда в результате первого яростного столкновения с противником войско Йорка оказалось чуть отброшенным назад, с фланга подоспел отряд Ричарда. Его воины устроили поистине безжалостную мясорубку; они безостановочно уничтожали врага, и в самом центре этого жуткого побоища оказался юный герцог Эдуард Ланкастер, маленький злобный убийца, настоящий наместник ужаса. Решительная атака под предводительством Ричарда сломила наступление ланкастерцев, и они остановились. Как и всегда при схватке врукопашную, на поле брани возникло временное затишье, даже самые сильные старались перевести дух; воины Йорка воспользовались этим затишьем и, возглавляемые Эдуардом и верным Ричардом, неожиданно ринулись в наступление, начиная решительно теснить ланкастерцев наверх, на тот холм, где находилось их ненадежное убежище.
|
|
И тут под громогласные воинственные кличи, исполненные холодной, поистине сокрушающей ярости, из рощи, что росла слева, вылетел отряд Энтони, никем до сих пор не замеченный. Эти две сотни воинов выглядели так грозно, словно их было по меньшей мере две тысячи; легконогие, но вооруженные смертельным оружием копьеносцы развили огромную скорость и ринулись на ланкастерцев, впереди всех, сильно обгоняя свое войско, бежал величайший рыцарь Англии Энтони Вудвилл. Воины Йорка летели вперед, выставив перед собой тяжелые копья и готовясь наносить удары. Они напоминали грозовую тучу, полную сверкающих молний, и слабеющие ланкастерцы почти перестали сопротивляться, понимая, что гибель приближается слишком быстро и ее невозможно отсрочить.
И тогда ланкастерцы побежали. На большее у них попросту не хватило сил. Копья йоркистов ударили разом, точно две сотни лезвий одного жуткого орудия. Их страшный свист и последовавшие за этим пронзительные крики людей слышали, казалось, все, поскольку копья достигли цели. Уцелевшие воины Ланкастера ринулись вверх по склону холма, а люди Ричарда и Энтони преследовали их и убивали, не зная даже секундной слабости. Затем отряд Энтони окружил ланкастерцев, без устали продолжая работать мечами и кинжалами, и те бросились к реке, пытаясь перейти ее вброд или переплыть, но тонули под тяжестью своих доспехов, запутавшись в тростниках и тщетно пытаясь из них выбраться. Та часть ланкастерцев, что попыталась укрыться в старом парке, тут же подверглась нападению отряда Гастингса. Его воины, окружив парк, рубили врага, точно зайцев под конец жатвы, когда жнецы, замкнув круг у последнего участка несжатой пшеницы, прямо косами и серпами забивают насмерть перепуганных животных. Те, кому все же удалось вырваться из кольца, бросились к городу, но за ними вдогонку направился отряд Эдуарда во главе с ним самим; нагнав врага, точно измученных оленей, Эдуард устроил настоящую резню. Тот отвратительный злой мальчишка, которого называли принцем Эдуардом Ланкастером и принцем Уэльским, почти успел вместе с группой своих воинов достигнуть городских стен, однако йоркисты нагнали их и, не ведая жалости, положили всех до одного. Среди мелькавших в воздухе окровавленных клинков какое-то время слышались просьбы о пощаде и пронзительные вопли юного принца: «Пощадите меня! Пощадите! Я — Эдуард Ланкастер! Я — законный наследник трона! Я родился, чтобы стать королем! Моя мать…» Но в итоге умолк и он, захлебнувшись собственной кровью, когда какой-то пехотинец, обычный крестьянин, ради добычи — красивого ремня и дорогой шпаги с украшенной гравировкой рукоятью — воткнул в горло Эдуарду Ланкастеру нож и этим положил конец всем надеждам Маргариты Анжуйской, прервав жизнь ее сына, последнего отпрыска рода Ланкастеров.
Король Эдуард воспринимал сражение не как забаву или охоту, а как отвратительное, смертоносное, но необходимое деяние. Опустив свой меч и вытерев клинок, он наблюдал, как его воины режут врагам глотки, вспарывают животы, раскалывают черепа и ломают ноги, пока вся армия Ланкастеров с криками не полегла на землю или не обратилась в бегство. И тогда Эдуард понял: битва закончена, и победа — по крайней мере, на этот раз — осталась за ним.
Но у вкуса всякой победы есть и послевкусие, зачастую малоприятное. Радость, которую испытывал Эдуард, одержав верх в бою, никогда не вызывала у него желания уничтожать и мучить поверженных. Ему — в отличие от большинства других полководцев — не хотелось отрубить голову главному военному преступнику, своему врагу, даже в полном соответствии с законом. Однако на этот раз все вышло иначе. Лорды-ланкастерцы попросили убежища в аббатстве Тьюксбери, и Эдуард никак не мог позволить им там остаться; он опасался, что впоследствии, вернувшись домой, они снова начнут мутить воду.
— Вывести их оттуда! — приказал Эдуард своему брату Ричарду, которому также хотелось поскорее со всем покончить. Затем Эдуард повернулся к своим пасынкам Томасу и Ричарду. — Ступайте и разыщите на поле боя всех знатных лордов, сторонников дома Ланкастеров, которые остались в живых. Разоружите их и арестуйте.
— Но они просят убежища в аббатстве, — заметил Уильям Гастингс. — Они припадают к высокому алтарю. Твоя жена, Эдуард, сумела спастись только благодаря тому, что люди свято чтят право убежища. И твой сын благополучно появился на свет, охраняемый этим правом.
— То были женщина и беспомощный младенец! — резко возразил Эдуард. — Право убежища призвано охранять беспомощных и беззащитных. Но герцог Эдмунд Сомерсет отнюдь не беспомощен! Он заключил союз с самой смертью, предатель! И сейчас Ричард вытащит его из аббатства и доставит на рыночную площадь Тьюксбери, где Эдмунд и взойдет на эшафот. Верно, Ричард?
— Да, — твердо ответил Ричард. — В моей душе сейчас куда больше уважения к той победе, которую мы одержали в тяжком бою, чем к праву убежища.
И Ричард, положив ладонь на рукоять меча, решительно двинулся к дверям аббатства, хотя настоятель, семеня за ним, умолял проявить милосердие и убояться гнева Господня. Но озверевшие воины Йорков никаких увещеваний не слушали. В их сердцах не было места прощению. Они вытаскивали из аббатства пронзительно вопивших людей, а Ричард и Эдуард стояли рядом и смотрели, как закалывают кинжалами тех, кто умолял оставить их хотя бы во дворе собора и, цепляясь за могильные плиты, просил защиты у мертвых. Вскоре ступени монастырского крыльца стали скользкими от крови, и по всему двору на святой земле аббатства разлился запах смерти, точно в лавке мясника, поскольку ничего святого уже не осталось ни в Англии, ни на всем белом свете.
МАЯ 1471 ГОДА
Мы в Тауэре с нетерпением ждали вестей, когда раздались радостные крики и я поняла, что мой муж возвращается домой с победой. Я сбежала вниз, стуча каблуками по каменным ступеням лестницы, и девочки кинулись следом, но, когда ворота распахнулись и во двор влетели кони, оказалось, что это прибыл не Эдуард, а мой брат Энтони со своим отрядом.
— Веселись и ликуй, дорогая сестра! — воскликнул Энтони с улыбкой. — Твой муж жив и здоров, он одержал победу в великом сражении! А теперь, мама, благослови меня, мне давно уже необходимо твое благословение.
Энтони соскочил с коня, поклонился мне и, сорвав с головы шляпу, преклонил колена перед нашей матерью. Она с нежностью коснулась его головы, и в тот же миг вокруг воцарилась полная тишина. Это было настоящее благословение, а не пустой жест, которым пользуются в большинстве семейств. В ту минуту мать отдавала, казалось, всю свою душу Энтони, самому талантливому из ее детей, и тот с искренним почтением и любовью склонял перед ней свою белокурую голову. Потом Энтони встал и снова повернулся ко мне.
— Позже я расскажу тебе подробности, но можешь быть уверена: Эдуард одержал действительно великую победу! Маргарита Анжуйская захвачена, она стала нашей пленницей. А сын ее погиб, так что теперь она лишилась наследника. Да и все надежды Ланкастеров втоптаны в кровь и в грязь. Эдуард тоже вскоре появится, но сейчас ему пришлось отправиться на север — там по-прежнему немало мятежников, которые продолжают сражаться за Невиллов и Ланкастеров. Твои сыновья с Эдуардом, они оба пребывают в добром здравии и прекрасном настроении. А меня он послал охранять тебя и Лондон. Жители Кента восстали против нас, их поддерживает Томас Невилл. Половина их, правда, — люди хорошие, просто попавшие под дурное влияние, зато другая половина — отъявленные воры, которые только и думают что о наживе. Но среди них есть несколько человек — действительно весьма опасных, — которые считают, что им под силу освободить короля Генриха и взять тебя в плен. Они, кстати, даже поклялись это сделать, и Томас Невилл с небольшим флотом уже движется к Лондону. Так что мне нужно срочно повидаться с мэром и отцами города и организовать оборону.
— Неужели они собираются напасть на нас?
Энтони кивнул.
— Они потерпели поражение, их наследник погиб, но они все еще продолжают войну. Теперь они намерены назначить наследником дома Ланкастеров Генриха Тюдора. И многие наверняка поклялись отомстить нам. В общем, Эдуард послал меня защитить вас и — в самом худшем случае — организовать ваше бегство.
— Так нам действительно грозит серьезная опасность?
— Прости, сестра, — отозвался Энтони, — но, к сожалению, это так. У них имеются и корабли, и поддержка Франции, а Эдуард всю армию увел на север.
Мой брат поклонился мне и, развернувшись, размашисто зашагал к Тауэру, на ходу приказывая констеблю незамедлительно доставить к нему мэра Лондона и представить рапорт о готовности Тауэра к осаде.
Вскоре в Тауэр стали прибывать люди, подтверждавшие, что Томас Невилл действительно вышел из Кента в море на военных кораблях и поклялся всеми силами поддерживать пешее кентское воинство; он планирует подняться вверх по Темзе и захватить Лондон. Боже мой! Мы ведь только что выиграли жестокое сражение, во время которого был убит этот злобный мальчишка Эдуард Ланкастер, претендовавший на престол. Казалось бы, теперь нам ничто не должно угрожать, но, увы, на горизонте маячила новая опасность.
Мы с матерью вышли прогуляться по одной из плоских крыш Тауэра. Своего Малыша я держала на руках — мне хотелось, чтобы он подышал свежим воздухом; девочки тоже были с нами. Со стены мы хорошо видели Энтони, следившего, как выкатывают пушки и разворачивают дулом к реке, как укладывают мешки с песком под дверями и окнами Белой башни. Ниже по течению виднелись люди, работавшие в доках; они наполняли мешки песком, а бочки — водой на случай пожара, который может возникнуть на верфях и в пакгаузах, когда Невилл, поднявшись по Темзе к Лондону, попытается взять город.
— Но зачем все это Томасу Невиллу? — недоумевала я. — Ведь все кончено. Эдуард Ланкастер убит, его кузен Уорик мертв, Маргарита Анжуйская в плену, Генрих тоже в плену, здесь, в Тауэре. Зачем же Невиллу выводить корабли из Грейвзенда и пытаться захватить Лондон?
— Потому что война еще далеко не завершена, — пояснила мать. — Если Томас Невилл возьмет Тауэр, а Эдуард потерпит поражение на севере, все начнется сначала. Невилл может освободить короля Генриха. И тогда Маргарита, воссоединившись со своим супругом, попытается, возможно, родить еще одного сына. Единственный способ положить конец их династии и навсегда покончить с этими войнами — это смерть Генриха. Змееныша наследника мы обезвредили, теперь предстоит разделаться с его отцом.
— Но ведь у Генриха есть и другие наследники, — возразила я, — хоть он и потерял единственного сына. Маргарита Бофор, например. Ее сын, Генри Тюдор, является наследником всего дома Бофоров.
Моя мать лишь пожала плечами.
— Женщина, — произнесла она чуть презрительно. — Никто не ввяжется в войну ради того, чтобы посадить на трон королеву. Разве кто-то сможет держать Англию в узде, кроме истинного воина?
— Но у нее же есть сын, молодой Тюдор!
Мать снова пожала плечами.
— Никто не оседлает коней во имя какого-то мальчишки. Генрих Тюдор не считается. Генрих Тюдор никогда не будет королем Англии. Да никто и не станет сражаться за какого-то там Тюдора против короля из династии Плантагенетов. И потом, эти Тюдоры лишь наполовину королевской крови, да притом французской. Нет, Генрих Тюдор никакой угрозы для тебя не представляет. — Мать смотрела куда-то вниз, на те зарешеченные окна, где всеми забытый король Генрих коротал время в бесконечных молитвах. — Нет, как только Генрих умрет, с династией Ланкастеров будет покончено навсегда и мы окажемся в полной безопасности.
— Но у кого поднимется на него рука? Это же совершенно беспомощный полубезумный человек и к тому же наш пленник. Кто окажется столь жестокосердным? — Я понизила голос — ведь комнаты Генриха находились прямо под нами. — Он только и делает, что целыми днями стоит на коленях перед иконами или молча глядит в окно. Убить его — все равно что юродивого. Многие его юродивым и считают. И даже святым. Кто же осмелится уничтожить святого?
— Надеюсь, что это сделает твой муж! — с вызовом ответила мать. — Ведь единственный способ обезопасить английский трон — это накрыть лицо Генриха подушкой и помочь ему уснуть вечным сном.
Какая-то тень вдруг закрыла солнце, и я вздрогнула, прижав к себе маленького Эдуарда, словно не желая, чтобы он слышал столь страшные советы. Мне даже холодно стало, как если бы мать предсказала мне мою собственную смерть.
— Что с тобой? — спросила мать. — Ты замерзла? Может, нам лучше вернуться?
— Да нет, это просто Тауэр! — с легким раздражением воскликнула я. — Я его всегда ненавидела. Да и ты говоришь такие страшные слова! Как это — убить совершенно беззащитного пленника? Думаю, тебе не следует рассуждать о подобных вещах, особенно в присутствии Малыша. Господи, поскорей бы все это закончилось, и мы бы вернулись в Вестминстер!
Далеко внизу мой брат Энтони, подняв голову, помахал мне рукой, словно давая понять, что все в порядке: пушки установлены и мы готовы к обороне.
— Ничего, мы скоро опять туда переедем, — утешила меня мать. — Эдуард вернется домой, и вы с Малышом снова будете в безопасности.
Но той же ночью раздался сигнал тревоги, и все мы повскакивали с постелей. Я подхватила Малыша на руки, а девочки, прибежав из своих спален, сгрудились возле меня. Через несколько минут ко мне вошел Энтони и сказал, стоя в дверях:
— Мужайся, сестра. Они уже поднимаются вверх по реке. Скоро начнется стрельба, так что постарайтесь держаться подальше от окон.
Я тут же захлопнула окна, заперла ставни, задернула занавеси и, опустив полог, залезла на кровать вместе с девочками и Малышом. Сидя в этом гнезде, мы то и дело прислушивались к тяжелому грохоту пушек и свисту артиллерийских снарядов. Потом вдруг по всему зданию прокатился глухой гром — это снаряд угодил в стену Тауэра. От ужаса у Елизаветы, моей старшей дочери, лицо покрылось смертельной бледностью, а губы задрожали.
— Это идет плохая королева, да, мама? — прошептала она.
— Нет, плохую королеву твой отец уже победил, и теперь она у нас в плену. И старый король тоже.
Стараясь успокоить дочь, я думала о том, что вряд ли кто-то позаботился закрыть ставни в комнатах Генриха или хотя бы отвести его подальше от окна. Если бы в него угодил осколок ядра, это сослужило бы Невиллу дурную службу, да и нас избавило бы от множества хлопот. Интересно, что стал бы делать Невилл, если бы убил своего короля, стреляя из пушек по Тауэру?
Потом взревели уже наши пушки, установленные на бастионах Тауэра, и окна ненадолго осветила вспышка артиллерийского залпа. Елизавета съежилась и теснее прижалась ко мне.
— Не бойся, это наши пушки стреляют по кораблям плохих людей, — постаралась я ее приободрить. — На нас напал родственник лорда Уорика, Томас Невилл, что весьма глупо с его стороны, ведь война-то закончилась нашей победой.
— А чего же он тогда хочет? — удивилась Елизавета.
— Он хочет начать все снова, — с горечью отозвалась я. — Но твой дядя Энтони хорошо подготовился к этой встрече, у него под началом полки лондонцев, которые не только отлично обучены, но и готовы до последней капли крови оборонять городские стены; им также помогают многие молодые ремесленники — молодым всегда нравится участвовать в сражениях. И они намерены непременно отстоять свой город! А потом, надеюсь, довольно скоро домой вернется твой отец.
Елизавета слушала меня внимательно, широко распахнув огромные серые глаза. Моя маленькая Елизавета всегда гораздо больше думала, чем говорила. С раннего детства она только и слышала что о войне и, по-моему, прекрасно понимала: мы все — лишь фигуры на шахматной доске Англии. Мне кажется, Елизавета уже тогда сознавала, что ей всегда грозила и будет грозить опасность, что собственная жизнь ей не принадлежит, хотя стоит очень дорого, а потому может быть продана за высокую цену.
— А когда папа вернется домой, все будет кончено? — уточнила она.
— Да, милая, — пообещала я, глядя в ее исполненное сомнений маленькое личико. — Тогда все будет кончено.
Три дня мы находились в осаде, три дня прятались в своей раковине, переживая бесконечные атаки вооруженных жителей Кента и военных кораблей Томаса Невилла. Впрочем, Энтони и наш родственник Генри Бушер, граф Эссекс, вполне успешно эти атаки отражали. С каждым днем в Тауэр прибывало все больше моих родственников и сторонников. Мои сестры с мужьями, жена Энтони, мои бывшие фрейлины и многие другие считали, что Тауэр — самое безопасное место в Лондоне. В итоге Энтони пришлось громогласно объявить, что у нас вполне достаточно солдат и командиров не только для сопротивления любой осаде и отражения любого штурма, но и для перехода в контрнаступление.
— Эдуард сейчас далеко отсюда? — обратилась я к брату.
Энтони, хоть и почувствовал, как я нервничаю, честно ответил:
— Согласно последним сведениям, он в четырех днях пути от Лондона. Это слишком далеко, и мы не хотим рисковать, дожидаясь, пока он сюда доберется. К тому же, на мой взгляд, мы вполне способны справиться и своими силами.
— А если вам это не удастся? — со страхом спросила я.
Энтони рассмеялся.
— Тогда, сестрица моя, тебе придется стать настоящей королевой-воительницей и самой командовать обороной Тауэра! Ничего, думаю, ты сумеешь долго здесь продержаться. Однако сейчас нам совершенно необходимо отогнать мятежников подальше; они не должны ни сжать вокруг Тауэра кольцо осады, ни усилить артиллерийский обстрел, ни — не дай бог, конечно! — как-нибудь прорваться внутрь крепости. Случись такое, ты почти наверняка погибнешь задолго до того, как Эдуард успеет сюда примчаться.
— Ладно, — мрачно ответила я, — тогда давай веди людей в атаку.
— Вот слова истинной йоркистки! — воскликнул Энтони с поклоном. — Все Йорки — люди кровожадные, ведь родились и выросли на поле боя. Остается надеяться, что, когда мир наконец будет достигнут, Йорки все же не станут просто по привычке убивать друг друга.
— Давай сперва этот мир установим, а уж потом будем тревожиться о том, как братья Йорки могут его нарушить, — заметила я.
На закате Энтони со своим войском приготовился к контратаке. Лондонцы были отлично вооружены и весьма неплохо обучены. Ведь этот город пребывал в состоянии войны целых шестнадцать лет, так что у каждого подмастерья имелось оружие и каждый умел им пользоваться. Люди Кента под командованием Томаса Невилла расположились лагерем близ Тауэра и городских стен, однако все они крепко спали, когда в ночной тиши Энтони со своими людьми неслышно выскользнул из крепости через задние ворота. Я сама придерживала для них створки ворот, и Генри Бушер, выходивший последним, сказал мне:
— А теперь, дорогая моя кузина, запри-ка за нами все засовы, забери детей и уходи в глубь Тауэра, там гораздо безопаснее.
— Нет, я буду ждать здесь, — возразила я. — Если у вас что-то пойдет не так, я смогу быстро открыть ворота и пропустить вас внутрь — и своего брата, и тебя, и всех остальных.
Бушер улыбнулся.
— Надеюсь, этого не потребуется и мы вернемся назад с победой.
— Да поможет вам Бог! — напутствовала я.
Мне действительно следовало бы тщательно закрыть все двери, но я этого не сделала. Я стояла в воротах и смотрела им вслед. Я казалась себе прекрасной королевой из старинной легенды, посылающей своих преданных рыцарей на битву, а затем, подобно ангелу, охраняющей их.
Сперва, в общем, все выглядело вполне мирно. Мой брат с непокрытой головой, в украшенном красивой резьбой нагрудном доспехе и с мечом в руке спокойно направлялся к лагерю противника, за ним следовали его верные друзья и соратники. В лунном свете они и впрямь напоминали странствующих рыцарей. За спиной у них поблескивала река, а над ними раскинулось бескрайнее темное небо. Хотя, как я уже говорила, мятежники и расположились лагерем у стен крепости, но значительная их часть разместилась прямо на узких грязных улочках, выходивших к реке. Это были воины из числа бедноты. Мало у кого из них имелись палатки, большинство улеглось прямо на землю у костров. На улицах близ Тауэра располагалось множество разнообразных пивных и публичных домов, так что по крайней мере половина войска Невилла оказалась вдрызг пьяна. Отряд Энтони бесшумно разделился на три части, мой брат что-то шепотом приказал им, и картина разом переменилась: лондонцы надели на головы шлемы, опустили забрала, выхватили из ножен мечи, подняли тяжеленные булавы и в мгновение ока превратились из простых смертных в рыцарей, закованных в металл.
Стоя в воротах крепости и глядя на это, я непонятным образом почувствовала, что с ними произошли и некие внутренние перемены. И хотя именно я послала этих людей на битву, хотя сейчас они защищали именно меня, мне вдруг стало страшно, возникло такое ощущение, будто вот-вот случится нечто ужасное и кровавое. «Нет!» — пробормотала я и подняла руку, словно собираясь остановить их как раз в тот момент, когда они ринулись вперед, размахивая мечами и боевыми топорами.
Люди, спавшие в лагере и на улицах, испуганно вскрикивали и пытались подняться, но тут же получали удар мечом в сердце или топором по голове. Судя по всему, они даже дозорных не выставили, и некому было предупредить их об опасности, а потому они пробуждались от сладких грез о победе и скором возвращении домой навстречу холодным клинкам и мучительной смерти. Задремавшие часовые, проснувшись, пытались пронзительными голосами поднять тревогу, но тут же замолкали, получая удар кинжалом прямо в глотку. Ошалев от страха, воины Невилла стали разбегаться. Один спросонок угодил прямо в горящий костер, сильно обжегся и дико взвыл от боли, но никто и не подумал остановиться и помочь ему. Люди Энтони ногами раскидывали горящие головни, и несколько ближайших палаток, а также постели тех, кто спал прямо на земле, загорелись. Лошади в ужасе пятились, вставали на дыбы и громко ржали, поскольку стали вспыхивать висевшие у них на шее торбы с овсом. Теперь уже весь лагерь проснулся и был охвачен паникой. Люди Энтони шли по нему, точно безмолвные убийцы, и закалывали даже тех, кто лежал ничком на земле или старался незаметно отползти в сторону; некоторые из них и проснуться толком не успели. Тех же, кто пытался встать, толкали обратно на землю и вспарывали им, безоружным, животы, а тому, кто тянулся к своему мечу, дубинкой раскраивали голову. Войско мятежников, явившихся из Кента, было действительно застигнуто врасплох. Те, кому удалось остаться в живых, хватали свои пожитки и бросались наутек. Они будили спящих на узких улочках близ Тауэра, и кое-кто из них устремлялся с оружием в руках к месту схватки, точнее, побоища. Воины Энтони тут же с грозным ревом обрушивали на них свои уже покрасневшие от крови мечи, и мятежники, по большей части обычные деревенские парни, тут же разворачивались и кидались прочь.
Наши войска хотели преследовать беглецов, но Энтони остановил их, не желая оставлять Тауэр без защиты. Одному из отрядов он приказал идти к причалам и захватить корабли Невилла, а остальным велел немедленно вернуться в Тауэр. Громкие голоса возбужденных схваткой лондонцев были отчетливо слышны в холодном утреннем воздухе. Они перекликались и во все горло рассказывали друг другу о том, как кого-то закололи кинжалом прямо во сне, как отрубили голову какой-то женщине, едва успевшей перевернуться с боку на бок, как лошадь сломала себе шею, испуганно пятясь от огня…
Я открыла для возвращавшихся в Тауэр воинов специальные ворота, предназначенные для тайных вылазок, и ушла. Мне не хотелось ни приветствовать их, ни даже просто их видеть. Я поднялась в свои покои, собрала вместе всех своих близких — мать, девочек и Малыша — и накрепко заперла двери нашей спальни, не проронив при этом ни слова, словно опасалась собственной армии. Я слышала немало всяких историй от мужчин, участвовавших в этой бесконечной «войне Роз». И в этих историях центральное место всегда отводилось прославлению героизма и мужества, в них говорилось о силе товарищества по оружию, о том яростном гневе, что охватывает душу воина в пылу битвы, и о братстве тех, кто выжил на поле брани. Я знала немало прекрасных баллад, посвященных великим сражениям, и поэм, воспевавших красоту и стремительность атаки, а также профессионализм полководца и его милосердие по отношению к поверженному врагу. Но я не представляла себе, что война — это самая настоящая бойня, такая же безжалостная и, в общем, не требующая особого мастерства, когда человек уподобляется мяснику, которому достаточно умело воткнуть свинье кол в горло и оставить ее истекать кровью, чтобы мясо стало нежнее. Я не догадывалась, что изящество и благородство турниров не имеют ничего общего с этой чудовищной рубкой, когда удары наносятся не глядя, направо и налево, когда безоружного противника забивают, точно визжащего поросенка на бекон, всласть погоняв его вокруг свинарника. Я не думала, до какой степени война пьянит мужчин, какое она доставляет им наслаждение. Наши воины возвращались в крепость веселые, возбужденные, точно школьники после удачной проделки; вот только руки у них были по локоть в крови, вот только отвратительный запах смерти пропитал их плащи, волосы пропахли дымом костров, а лица безобразно исказила отвратительная жажда убийства.