— Тогда заодно напомни всем: пусть ведут себя как можно тише. Скажи, что это я распорядился.
Мальчик отвел коня в сторону, а Эдуард обратился к стоявшему рядом Гастингсу:
— Расставь постовых.
И тут вновь взревели пушки, заставляя вздрагивать от оглушительного грохота. Над головой свистели пушечные ядра; там, где эти ядра падали на землю, слышались глухие удары — но значительно южнее того места, где у подножия холма притаилось войско Эдуарда.
— Ну что ж, — усмехнулся Эдуард, — поспать нам сегодня вряд ли удастся, но и они всю ночь явно спать не собираются. Ладно, Уильям, разбуди меня часа в два.
Скинув плащ, Эдуард привычным движением расстелил его на земле, лег, снял шляпу и накрыл ею лицо. Через несколько минут, несмотря на неумолчный рев пушек и грохот падающих ядер, он уже крепко спал. Гастингс с материнской нежностью укрыл короля своим плащом и повернулся к Георгу, Ричарду и Энтони.
— По-моему, каждому из нас лучше стоять на посту часа по два. Согласны? — спросил он. — Я заступлю сейчас, потом разбужу тебя, Ричард, и вы с Георгом проверите состояние людей и кого-то отправите на разведку, после них заступишь ты, Энтони.
Все трое согласно кивнули.
Энтони завернулся в плащ и улегся рядом с королем, но перед этим шепотом уточнил у Гастингса:
— Значит, Георг и Ричард будут дежурить вместе?
— Георгу я доверяю не больше, чем городской шлюхе, — также шепотом пояснил Гастингс. — А вот юному Ричарду даже собственную жизнь доверил бы. Он заставит своего братца держаться нашей стороны, пока мы не начнем сражение и с Божьей помощью не одержим победу.
— А ведь соотношение сил и впрямь опасное, — задумчиво произнес Энтони.
— На моей памяти не было худшего! — воскликнул Гастингс, но, пожалуй, даже весело. — Правда на нашей стороне, и Эдуарду всегда везло в битвах. К тому же сейчас все три сына Йорка снова вместе. Ничего, мы еще вполне можем не только остаться в живых, но и победить!
— Аминь.
Энтони перекрестился и лег спать.
— Да к тому же, — пробормотал себе под нос Гастингс, — нам ничего другого и не остается. Мы можем только победить!
А в это время в нашем убежище в Вестминстере не спали ни я, ни моя мать. Незадолго до рассвета, когда ночь темнее всего, а луна уже закатилась, мать подошла к окну и настежь распахнула створки. Я стояла рядом, и мы обе смотрели на широкую темную реку, протекавшую прямо под нами. Я легко вздохнула, и в холодном ночном воздухе мое дыхание превратилось в маленькое облачко тумана. Мать тоже вздохнула, и уже два туманных облачка, слившись вместе, унеслись прочь. Я выдохнула, потом задышала чаще, и вскоре над рекой стал собираться туман, созданный моим дыханием; серой вуалью он проплывал над черной водой, точно светлая тень на фоне непроницаемой темноты. Моя мать тоже с силой выдохнула, и туман заклубился и потек вниз по реке, окутывая противоположный берег и скрывая даже ночную тьму, даже свет звезд. Потом туман совсем сгустился и стал расползаться холодной волной от реки по улицам Лондона и дальше на северо-запад, по речным долинам, прижимая к земле ночную тьму. И хотя небо уже начинало медленно светлеть, вся земля, казалось, была окутана этим туманом, как саваном. Воины Уорика, проснувшись в этот холодный предрассветный час на холмистой гряде близ Барнета, посмотрели вниз, надеясь разглядеть в долине своих врагов, но ничего не увидели, кроме клубящегося моря тумана. Туман разлегся тяжелыми серыми полосами по всей долине, и за ним совсем не было заметно армии Эдуарда, безмолвно застывшей в предрассветных сумерках у самого подножия холма.
— Возьми Фьюри, — тихо велел Эдуард своему пажу. — Я буду сражаться в пешем строю. Приготовь мне меч и боевой топор.
Остальные соратники короля — Энтони, Георг, Ричард и Уильям Гастингс — стояли с ним рядом в ожидании боя. Занимался новый день — день страшной битвы. Их кони находились в сторонке, оседланные, взнузданные и полностью подготовленные — хотя вслух никто не сказал об этом ни слова — к внезапному бегству в случае неудачи или же к массированной атаке, если все пойдет как надо.
— Ну что, готовы? — спросил Эдуард.
— Мы всегда готовы, — ответил Гастингс.
Эдуард глянул на вершину холма и вдруг воскликнул:
— Господи помилуй, как мы ошиблись!
— Ошиблись?
Туман на мгновение рассеялся, и стало ясно, что в темноте они заняли позицию не точно напротив армии Уорика, а значительно левее и на правом фланге сопротивляться Уорику было попросту некому. Выглядело это так, словно армия Эдуарда, вытянувшаяся цепью, вдруг оказалась укорочена на треть и слишком сдвинута влево. То есть его левофланговым было, собственно, не с кем биться, и они, ринувшись вперед, мгновенно проломили бы слабое сопротивление неприятеля, зато на правом фланге людей у Эдуарда явно недоставало.
— Слишком поздно перегруппировываться, — решил Эдуард. — Да поможет нам Бог, поскольку начинаем мы с ошибки. Ладно, трубите в трубы: время вышло.
Взлетели вверх боевые знамена; флажки, обвисшие от скопившейся в воздухе влаги, затрепетали в тумане, точно внезапно выросший из-под земли лес. Взревели трубы, в предрассветной мгле их голоса казались низкими и глуховатыми. Туман вообще все предметы вокруг делал странными, сбивающими с толку. «В атаку!» — приказал Эдуард, хотя его воины с трудом различали неприятеля, из-за чего на несколько минут воцарилась зловещая тишина, и Эдуарду показалось, что люди, как и он сам, словно придавлены этим плотным влажным туманом, что они продрогли до костей, что их, как и его, тошнит от страха. «В атаку!» — снова скомандовал Эдуард и ринулся вверх по склону холма навстречу армии Уорика, за ним с ревом последовало войско. Сам же Уорик, словно вдруг пробудившись из-за этого шума, пытался, напрягая зрение, хоть что-то разглядеть в серых волнах тумана, но видел лишь неясное мелькание теней. Уорик не был уверен в том, что это действительно вражеская атака, пока армия Йорка во главе с самим Эдуардом, проломившись сквозь туман, как сквозь стену, не обрушилась на его людей подобно чудовищным великанам-гоблинам, явившимся откуда-то из тьмы горных пещер. Эдуард возвышался над всеми, как башня, и яростно вращал над головой боевым топором, круша врагов направо и налево.
Центральная часть войска ланкастерцев была вынуждена отступить под мощным натиском йоркистов, зато они легко сумели прорвать защиту на правом фланге, который оказался фатально незащищенным, и ринулись вниз по склону, точно медведи, давя противника численным превосходством. Воины Йорка бились отчаянно, но на правом фланге их было всего несколько десятков против сотен врагов, и они, подавленные тьмой, туманом и мощью противника, стали отступать. Ланкастерцы гнали их вниз по склону, кололи кинжалами, били дубинками, пинали ногами, рубили им головы и все ближе подбирались к центральной части армии Йорка, к самому ее сердцу. Вот кто-то из йоркистов повернулся и бросился бежать, но не успел сделать и пары шагов, как голову ему раскроил страшный удар булавы. Однако эта первая попытка к бегству породила новые. Вот и еще один воин, видя, что с вершины холма на него летит живая лавина, а товарищей рядом почти не осталось, ринулся вниз, надеясь укрыться в тумане и темноте. За ним последовали и другие. Один из них даже какое-то время двигался с торчавшей из спины шпагой, пронзившей его насквозь. Его товарищ, став свидетелем этой сцены, побелел, швырнул на землю оружие и без оглядки, точно заяц, скакнул куда-то вбок и растаял в тумане. Сопротивление, оказываемое атаковавшим ланкастерцам, все слабело; люди Эдуарда видели у себя за спиной спасительную серую мглу тумана, слышали на холме грозный рев неприятельского войска, уже почуявшего победу, и бросались в этот туман, как в воду. Впрочем, ланкастерцы и сами с трудом различали в этом чудовищном тумане не только друг друга, но даже собственные руки. Однако они уже чувствовали запах крови и страха и, почти не встречая борьбы, продолжали решительно наступать. Оказавшиеся в трагическом меньшинстве йоркисты бросали оружие и в ужасе рассыпались в разные стороны, надеясь укрыться в волнах тумана.
Граф Оксфорд, сражавшийся со своим отрядом на стороне Уорика, тут же взял след этих йоркистов; с улюлюканьем и лаем, точно гончие псы, ланкастерцы понеслись вдогонку йоркистам, пока совсем не перестали что бы то ни было видеть в тумане, а граф все подбадривал их криками, все побуждал продолжать преследование, и вскоре шум битвы растаял в тумане где-то позади, а бежавшие с поля боя йоркисты вдруг исчезли, словно провалились сквозь землю. Только тут граф Оксфорд обнаружил, что его люди заняты уже не погоней за врагом — они расползаются кто куда, устремляясь в сторону Барнета и пивных. Многие уже перешли на неторопливую рысцу, на ходу вытирая шпаги и хвастаясь столь легко одержанной победой. Графу пришлось гнать коня галопом, чтобы перехватить своих людей. Преградив им дорогу, он некоторое время охаживал подданных кнутом, кричал на офицеров и страшно ругался, после чего погнал свой отряд перед собой, пока одному из людей его конь не наступил копытом прямо на грудь. Осыпая своих нерадивых воинов проклятиями, граф наконец остановил их.
— Битва еще не закончена, сукины вы дети! — заорал граф. — Йорки живы — и Эдуард, и этот мальчишка Ричард, и эта сума переметная Георг! А ведь мы поклялись, что сражение закончится только их гибелью. Вперед! Вперед! Ведь вы уже попробовали их крови! Вы видели, как они бегут! Так давайте прикончим их! Вперед, завершим начатое! Подумайте, какая отличная у вас будет добыча! Ведь они и так уже наполовину сдались, они уже проиграли. Надо и остальных заставить столь же позорно бежать! Пусть удирают как зайцы, а мы на это посмотрим! Вперед, ребята! Вперед!
Оксфорду удалось восстановить порядок и убедить людей отправиться назад. Граф развернул свой отряд, когда тот находился примерно на середине пути до Барнета, и снова повел его к эпицентру битвы; его флаг с символом ярких лучей утреннего солнца гордо развевался впереди. Но туман не давал графу как следует сориентироваться. Он отчаянно, но, увы, тщетно стремился воссоединиться с армией Уорика, обещавшего несказанное богатство каждому, кто в том бою будет на его стороне. К сожалению, граф Оксфорд, следуя во главе своего отряда из девятисот человек, даже не догадывался, что в тумане линия фронта растянулась как бы по кругу. Прорыв на правом фланге армии Йорков и стремительное продвижение вперед левого фланга ланкастерцев послужили причиной того, что сражение происходило уже не на склонах холма, а вдоль лондонской дороги, распространившись в оба ее конца.
Эдуард по-прежнему находился в самой гуще битвы, но уже чувствовал, что постепенно сдает позиции, отступая от дороги под усиливающимся натиском людей Уорика. В душу Эдуарда закрадывалось ощущение близкого поражения — ощущение, совершенно для него новое и более всего походившее на страх. Во мраке и тумане ему ничего толком не было видно, но он понимал одно: врагов становится все больше. Один за другим они выныривали из тумана и со всех сторон наступали на Эдуарда, и он продолжал сражаться — почти инстинктивно, точно слепой, — отбивая их натиск. Однако нападающих становилось все больше, они теснили Эдуарда — кто с мечом, кто с боевым топором, а кто и с косой.
И тут Эдуард вспомнил о своей жене и новорожденном сыне, которые ждали его возвращения, сама жизнь которых зависела от того, победит он сейчас или проиграет. Впрочем, на размышления о том, что с ними станется, если он проиграет бой, у него попросту не было времени. Эдуард осознавал, что его люди, так мужественно боровшиеся с ним рядом, начинают постепенно слабеть и отступать под натиском превосходящей их по численности силы противника. Да и сам Эдуард уже устал, вынужденный без передышки махать мечом, рубить, колоть, убивать — иначе он и сам сразу был бы уничтожен. В бешеном напряжении схватки Эдуард успел лишь мельком заметить — это было почти видение, но очень яркое, — как сражается его младший брат Ричард. Тот без устали орудовал мечом и копьем и упорно продвигался вперед, только вперед, и все же казалось, что и у Ричарда правая рука вот-вот бессильно повиснет плетью. Эдуард вдруг представил себе, как Ричард остается один на поле боя, как вынужден отражать бесконечные атаки неприятеля, не имея рядом ни брата, ни друга, и такой гнев вдруг охватил Эдуарда, что он, громогласно взревев: «Йорк! Бог и Йорк!» — с новой силой ринулся вперед.
А тем временем граф Оксфорд, заставив своих бойцов перейти на бег, отдал приказ идти в атаку, поскольку ему показалось, что он видит поле брани. Он рассчитывал вывести свой отряд противнику в тыл и внезапно вынырнуть из тумана, отлично понимая, какой хаос тогда поселится в рядах йоркистов. Пожалуй, рассуждал Оксфорд, это будет не хуже, чем приток свежих сил, явившийся на помощь ланкастерцам, который вызовет у врагов такой же ужас, как если бы они неожиданно угодили в засаду. Отряд графа выскочил из тьмы, размахивая перепачканными кровью мечами и пиками, в тыл сражавшимся — но, увы, это оказались не воины Йорка, а ланкастерцы, которые во время битвы не только спустились с холма, но и развернулись вдоль дороги.
— Предатель! Измена! — пронзительно вскрикнул кто-то из ланкастерцев, получив удар мечом в спину и увидев перед собой графа Оксфорда.
Один из командиров оглянулся на этот возглас, и взору его предстало поистине ужасающее зрелище: с тыла на них наступали новые отряды Йорка! В тумане он, разумеется, не сумел толком рассмотреть их боевое знамя, но был уверен, что заметил на нем символ Йорков — яркое полдневное солнце во всей своей красе. Огромный отряд свежих воинов, гордо размахивая флагом Йорков, мчался прямо на них со стороны Барнета, выставив мечи, размахивая боевыми топорами и копьями, и рты атакующих были разинуты в яростном крике. Знамя Оксфорда с символом лучей восходящего солнца этот командир ошибочно принял за знамя Йорков и решил, что противник обошел ланкастерцев с тыла и начинает яростно их теснить. Надо сказать, эти воины и впрямь бились так, словно им нечего терять; все больше и больше свирепых бойцов выныривало из тумана, и казалось, что натиск этой огромной армии призраков никому сдержать не под силу.
«Поворачивайте! Поворачивайте!» — в панике заорал кто-то, потом кто-то еще крикнул: «Перестраивайтесь! Отходите назад!» И это был правильный приказ, но уж больно панически звучал голос того, кто его отдал. Воины пытались развернуться и отступить от надвигавшегося на них «войска Йорков», но обнаруживали, что с другой стороны их тоже теснит огромное количество Йорков, а проклятый туман не давал им различить знамена своих союзников. Воинам казалось, что они со всех сторон окружены врагами, что под натиском превосходящих сил противника им грозит неминуемая гибель, и в этой суматохе самообладание окончательно им изменило.
Тщетно граф Оксфорд пытался приказами остановить своих людей, сражавшихся с собственной армией. Тщетно он призывал их не отступать и продолжать битву за Ланкастеров. Было уже слишком поздно. Те, кто успел разглядеть знамя Оксфорда с лучами утреннего солнца и самого графа, размахивавшего этим знаменем посреди всей этой неразберихи и громко призывавшего своих воинов к порядку, сочли, что граф прямо во время сражения переметнулся на сторону неприятеля — что, кстати, происходит в жизни не так уж и редко. И те, кто находился от графа достаточно близко, его старинные друзья и соратники, набросились на него, точно разъяренные псы, поскольку человек, ставший предателем во время боя, гораздо хуже врага и заслуживает только смерти. Но большая часть ланкастерцев, окруженная туманом и поверженная в хаос, понимала лишь, что на них неожиданно напали новые отряды неведомых воинов, сотканных из облаков и тумана, что силы эти стремительно продвигаются вперед и число их все множится. Кто знает, сколько еще этих воинов-призраков скрывается во мраке на той стороне дороги? Кто знает, какое войско вдруг поднимется прямо из речных глубин? Какого еще страшного врага этот Эдуард, женатый на ведьме, призовет себе на помощь из рек, ручьев и родников? Ланкастерцы слышали звуки битвы и пронзительные возгласы раненых, но не видели никого из своих лордов и даже командиров своих не могли различить в этом тумане. Ситуация на поле боя постоянно менялась, вокруг все было залито каким-то фантастическим полусветом; невозможно было даже понять, кто в данную минуту сражается рядом с тобой — враг или друг. Ланкастерцы сотнями бросали оружие и спасались бегством, прекрасно осознавая, что в этой войне пленных не будет. А это означало, что проигравшего ждет верная смерть.
Эдуард, прорвавшись в самый центр сражения, колол, рубил и резал, нанося удары направо и налево; рядом с ним Уильям Гастингс с обнаженным мечом в одной руке и с кинжалом в другой громовым голосом ревел: «Победу Йорку! Победу Йорку!» — и его солдаты верили этому кличу; впрочем, верили ему и воины Ланкастеров, на которых из тумана с фланга и с тыла обрушивались все новые и новые силы противника. К тому же ланкастерцы внезапно лишились своего предводителя: Уорик, почувствовав, что пора спасаться, велел пажу подать ему коня, взлетел в седло и галопом поскакал прочь.
Его бегство послужило сигналом к завершению сражения, к тому моменту рассыпавшегося на множество отдельных очагов. «Коня мне! Скорей! — крикнул Эдуард своему пажу. — Давай скорей сюда моего Фьюри!» Уильям Гастингс, подставив скрещенные руки, подсадил, точнее забросил своего короля в седло, затем и сам взлетел на коня и ринулся за своим дорогим другом и повелителем. А следом и все командиры Йорков помчались вдогонку за Уориком, громогласно его проклиная.
Моя мать со вздохом выпрямилась, и я помогла ей закрыть окно. Мы обе бодрствовали всю ночь и были очень бледны.
— Все кончено, — уверенно произнесла мать. — Твой враг мертв. Твой первый и самый опасный враг. Уорику больше не быть «делателем королей». Теперь ему предстоит встреча с иным Королем. Вот пусть и объяснит Царю Небесному, что и зачем он вытворял с нашим бедным королевством здесь, на земле.
— Как думаешь, мои мальчики живы?
— Да, живы, я в этом уверена.
Руки мои судорожно сжались, ногти впились в ладони, точно кошачьи когти.
— А Георг Кларенс? — осведомилась я. — Что ты знаешь о нем? Ну же, мама: он погиб на поле боя?
Мать улыбнулась.
— О нет, Георг, как всегда, на стороне победителя! Эдуард выиграл это сражение, а значит, Георг пока с ним. И тебе, возможно, еще придется простить Георгу гибель твоего отца и брата. А мне — забыть о мести и предоставить ее Господу нашему. Так что Георг, вероятно, проживет еще долго. В конце концов, он ведь родной брат короля. Неужели ты решилась бы убить принца королевской крови? Неужели ты смогла бы уничтожить законного наследника дома Йорков?
Я молча открыла свою шкатулку и вынула почерневший серебряный медальон, украшенный эмалью. Нажав на крохотный замочек, я достала оттуда клочок бумаги, оторванный от предсмертного письма моего отца. На этом клочке моей кровью были написаны имена: Георг, герцог Кларенс, и Ричард Невилл, граф Уорик. Это письмо отец послал моей матери, надеясь на скорый выкуп из плена, у него даже в мыслях не было, что эти двое, которых он хорошо знал чуть ли не с момента их появления на свет, окажутся способны погубить его, движимые одной лишь злобой. Я разорвала бумажку пополам и тот кусочек, где было написано имя Ричарда Невилла, скомкала в ладони. Я и в огонь клочок не бросила — просто швырнула на пол и замела в кучу мусора. Пусть даже имя его обратится в прах! А крохотный остаток отцовского письма с именем Георга я снова сунула в медальон, затем убрала медальон в шкатулку и бесцветным голосом сказала:
— Нет, мама, Георг долго не проживет. Даже если мне самой придется прижать к его лицу подушку и навалиться на нее всем телом, когда он, любимый брат моего мужа, будет в качестве гостя есть и спать в моем доме, находясь под моим покровительством. Нет, долго он не протянет! Не все сыновья дома Йорков неприкосновенны. И уж этого Йорка я непременно увижу мертвым! Даже если он будет сладко спать в своей постели в лондонском Тауэре, вскоре я все равно увижу его труп!
Всего два дня провела я с Эдуардом, когда он вернулся домой после той битвы. За эти два дня мы вновь перебрались в королевские покои Тауэра, поспешно вычищенные и вымытые. Вещи бедного Генриха так и валялись кучей в сторонке, а сам Генрих, этот несчастный безумный король, вернулся в свои старые «палаты» с решетками на окнах; он тут же опять опустился на колени и стал молиться. В эти два дня Эдуард ел так, словно голодал несколько недель подряд, и долго, с наслаждением, точно сама Мелюзина, плескался в глубокой продолговатой ванне. В первую же ночь он грубо овладел мною, взял меня, как солдат проститутку, без малейшей нежности, и тут же крепко заснул. А пробудившись, сразу объявил жителям Лондона, что многочисленные истории о якобы выжившем Уорике не соответствуют действительности, поскольку он, Эдуард, собственными глазами видел его обездвиженное тело. Уорик был убит, когда бежал с поля брани, как последний трус. Эдуард приказал выставить труп Уорика в соборе Святого Павла, чтобы каждый мог удостовериться: великий «делатель королей» мертв.
— Но бесчестить его я не стану, — заявил Эдуард.
— Ланкастерцы отрубили твоему отцу голову, надели ее на пику и выставили у ворот Йорка! — напомнил ему Георг. — Да еще и бумажную корону на нее нацепили. Надо и нам надеть голову Уорика на пику и выставить у Лондонского моста, а тело его четвертовать и разослать по всему королевству.
— Отличная идея! Тем более что это твой тесть, — вмешалась я. — Как думаешь, твоя жена спокойно отнесется к тому, что ты лишил ее отца не только головы, но и конечностей? Ведь ты, по-моему, сам клялся лорду Уорику в вечной любви и преданности?
— Пусть родные Уорика похоронят его честь по чести в Бишемском аббатстве, — решил Эдуард. — Мы не дикари. И с погибшими не воюем.
Два дня и две ночи мы провели вместе, но Эдуард все ждал гонца и по-прежнему держал свое войско в полной боевой готовности. Наконец гонец прискакал и сообщил, что Маргарита Анжуйская высадилась в Уэймуте; прибыв слишком поздно, она не смогла оказать поддержку своему союзнику, но вполне готова и в одиночку сражаться во имя своих высоких целей. И почти сразу же стали поступать вести о том, что взбунтовалась почти вся Англия. Лорды и сквайры из числа тех, что не пожелали поднимать людей ради Уорика, сочли своим долгом поддержать королеву и ее войско, явившихся на битву с нами, ее заклятыми врагами, удерживающими в плену короля Генриха. Пошли разговоры о том, что грядет самое последнее и самое значимое сражение, которое в итоге положит конец этой бесконечной войне. Уорик мертв, так что никаких посредников не осталось; теперь королева Маргарита выступала против короля Эдуарда, королевский дом Ланкастеров — против королевского дома Йорков. Каждому человеку в стране предстояло сделать свой окончательный выбор, и многие выбрали Маргариту Анжуйскую.
Эдуард приказал тем лордам, что остались ему верны, явиться во дворец полностью экипированными и привести с собой максимально возможное количество вооруженных людей. Также король потребовал от каждого города без исключения прислать ему войско и деньги на его содержание.
— Мне снова приходится уезжать от тебя, — сказал мне Эдуард на рассвете. — Береги моего сына. Береги его, что бы ни случилось!
— А ты береги себя, — ответила я. — Что бы ни случилось.
Эдуард кивнул, взял меня за руку, поднес к губам мою ладонь и сложил пальцы так, словно заключил в них свой прощальный поцелуй.
— Ты же знаешь, что я тебя люблю, — улыбнулся он. — Знаешь, что и сейчас я люблю тебя не меньше, чем в тот день, когда увидел на обочине дороги под дубом. Ведь знаешь?
Я кивнула. Говорить я не могла. Мне показалось, что он прощается со мной навсегда.
— Вот и отлично, — заметил Эдуард и добавил: — Если дело будет плохо, немедленно бери детей и уезжай во Фландрию, в Турне. Ты помнишь, как зовут владельца того суденышка? Помнишь? У него и спрячешься.
— Я помню, — прошептала я. — Не тревожься, все будет хорошо.
— Это уж как Господь захочет.
С этими словами Эдуард резко повернулся и вновь отправился на битву с врагом.
Обе армии страшно спешили — армия Маргариты торопилась в Уэльс за подкреплением, а армия Эдуарда гналась за ней, пытаясь помешать пересечь границу с Уэльсом. Силы Маргариты под командованием графа Сомерсета, а также ее сына, этого юного злодея, у которого на этот раз имелся даже свой собственный полк, быстро продвигались по сельским дорогам на запад, в Уэльс. Там Джаспер Тюдор должен был поднять им в поддержку местных жителей, валлийцев; там же с ними должно было встретиться войско Корнуолла. Если бы этой объединенной армии удалось добраться до уэльских гор, они были бы непобедимы. Джаспер Тюдор и его племянник Генрих Тюдор могли обеспечить им почти райскую безопасность и поддержать своей армией, полностью готовой к бою. Выбить их из уэльских крепостей было бы попросту невозможно; там они спокойно собрались бы с силами и, как следует укрепившись, двинулись бы на Лондон.
Вместе с Маргаритой в поход отправилась и маленькая Анна Невилл, младшая дочь Уорика и жена принца Эдуарда, которая с трудом перенесла столь тяжкие удары судьбы, как гибель отца, предательство Георга Кларенса и полное равнодушие матери, которая после смерти мужа, сраженная горем, обрела убежище в монастыре. На мой взгляд, это было трио отчаявшихся, которые, потеряв столь многое, поставили все, что у них осталось, на кон ради победы.
Эдуард, поспешно выехав из Лондона, собирал по дороге войска и стремился настигнуть армию Маргариты прежде, чем та переправится через полноводную реку Северн и скроется в горах Уэльса. Задача стояла почти невыполнимая. Путь был слишком долог, а люди еще не пришли в себя после кровопролитного сражения под Барнетом. И хотя Эдуард все гнал и гнал свою усталую армию, вряд ли она могла прибыть к берегам Северна вовремя.
Однако первая попытка Маргариты переправиться через Северн в Глостере оказалась неудачной. Эдуард отдал приказ ни в коем случае не дать армии королевы добраться до территории Уэльса, и крепость Глостер преградила ей путь, перекрыв все мосты и переправы. Северн, одна из самых глубоких и многоводных рек в Англии, вздулась и с огромной скоростью несла свои воды в Бристольский залив. Мысль о том, что против французской королевы восстали даже реки Англии, вызывала у меня улыбку.
Вместо того чтобы сразу перебраться на другой берег Северна, Маргарита была вынуждена двинуться на север, вверх по течению реки, и искать иную возможность переправы, но теперь их уже нагоняла армия Эдуарда, отставая всего миль на двадцать; воины, подгоняемые Эдуардом и Ричардом, бежали трусцой, точно свора охотничьих собак. В ту ночь ланкастерцы разбили лагерь неподалеку от Тьюксбери, укрывшись от непогоды за полуразрушенными стенами старого замка и надеясь, что уж завтра-то им наверняка удастся перейти через реку. Они были вполне уверены в себе, полагая, что измученная армия Йорка, которая, не отдохнув после тяжкого сражения, сразу отправилась в новый поход, теперь окончательно выдохлась, тем более что за один день совершила вынужденный марш-бросок в тридцать шесть миль буквально через всю страну. Эдуард, может, и сумел бы нагнать противника, но, пожалуй, окончательно истощил бы силы своей армии, если бы сразу ринулся в бой. Его измученные физически и морально люди вскоре оказались бы ни на что не годны.
МАЯ 1471 ГОДА
Королева Маргарита и ее незадачливая невестка Анна Невилл приказали занять для них ближайший дом, который назывался Пейнз-Плейс, в ожидании сражения, которое, как они полагали, сделает их, соответственно, королевой и принцессой Уэльской. Анна Невилл ночи напролет простаивала на коленях и молилась за душу своего отца, чье тело было выставлено на обозрение лондонцам перед алтарем в соборе Святого Павла. Анна молилась и за душу своей безраздельно предавшейся горю матери, которая, пристав к берегам Англии и не успев даже ступить на английскую землю, узнала, что ее супруг потерпел поражение и был убит во время бегства с поля боя и она стала вдовой. Вдовствующая герцогиня Анна Уорик, отказавшись хоть на шаг продвинуться дальше вместе с армией ланкастерцев, тут же заперлась в аббатстве Больё, бросив обеих дочерей на попечение их мужей, пребывавших в оппозиции друг к другу, поскольку одна была замужем за принцем Эдуардом Ланкастером, а вторая — за герцогом дома Йорков. Младшая, Анна Невилл, молилась также о судьбе своей сестры Изабеллы, связавшей жизнь с перебежчиком Георгом Кларенсом и династией Йорков, ведь супругу Изабеллы предстояло биться уже против Маргариты Анжуйской, на стороне ее противника. Анна молилась, как делала это каждый день, и о том, чтобы Господь просветил ее юного супруга, принца Эдуарда Ланкастера, и даровал ему разум, поскольку он с каждым днем становился все более порочным и злобным. И за себя она тоже молилась, мечтая как-то пережить эту битву и снова вернуться домой, хоть и сама толком не знала, каков он теперь будет, ее дом.
Армией Эдуарда командовали те, кого он любил больше всего на свете, — его братья, и он был готов с радостью сложить голову вместе с ними, если Богу будет угодна гибель всех троих в один день. Страх больше не оставлял Эдуарда, ведь теперь он до конца познал горечь поражения и понимал: этого ему не забыть до конца дней своих. Понимал он и то, что избежать грядущей схватки невозможно и вступать в бой ему придется с ходу, не имея возможности ни перестроиться, ни передохнуть после столь продолжительного вынужденного марш-броска, самого быстрого в истории Англии. Так что основания для опасений у Эдуарда действительно имелись; впрочем, он знал: если он хочет остаться на троне, то должен бороться лучше, чем когда-либо прежде. Его брат Ричард, герцог Глостер, командовал передовыми частями армии; он вел своих людей в бой уверенно, со свойственным ему веселым и свирепым мужеством. Сам Эдуард должен был стоять в центре, а защищать тылы предстояло Уильяму Гастингсу — вот уж кто собственной грудью заслонил бы короля, если б на того напали из засады. Что касается Энтони Вудвилла, то ему Эдуард поручил особое задание.