...Ради чего нас послали в путь,
Ради Рождения или Смерти?
Томас Стернз Элиот. Паломничество волхвов
Его окружали абсолютная темнота с температурой погреба и воздух, остававшийся неподвижным несколько сотен лет. Все запахи давно исчезли; вся органика распалась; атмосфера стала стерильной и мертвой. Рудольф выдохнул в нее миллионы микроорганизмов, находившихся в его легких вместе с воздухом, который он вдохнул еще в Храме Восьмого Неба.
Если бы Руди владел «психо» и мог прозондировать окружавшее его пространство, он понял бы, что находится в глухом каменном мешке, а над ним нагромождены тысячи тонн базальта, причем весь могильник представляет собой гигантскую перевернутую пирамиду с вершиной, погруженной в земную кору. Пустоты вблизи основания представляли собой подвалы бывшего доминиканского монастыря. Трудно было вообразить себе природный катаклизм, в результате которого появилось это странное образование. Преображение рельефа планеты было следствием последней тотальной психотической войны...
Но наследственная сила Хаммерштайнов ушла безвозвратно, и Руди принялся исследовать свое чистилище, выставив перед собой руки. Он сделал несколько шагов и наткнулся на абсолютно глухую стену, загибавшуюся над ним низкой аркой. Зомби ощупал себя и обнаружил, что одет в тот же костюм. При нем остались даже музыкальная шкатулка и револьвер, спрятанные во внутренних карманах.
Он не был подвержен клаустрофобии, равно как и последствиям абсолютной изоляции. Положение погребенного заживо не пугало его; при отсутствии выхода он просто ожидал бы полной остановки дыхания, а затем и мышления.
Теперь у него оказалась бездна времени, и спешить было явно некуда. Медленно пробираясь вдоль стены, он размышлял о том, можно ли считать мертвым существо, которое дышит? Не дышит, но двигается? Не двигается и не дышит, но осознает себя как нечто неподвижное?.. Граница между жизнью и смертью представлялась ему размытой.
|
|
Руди снова вспомнил о Гуго. Что отличало его самого от законного сына Хаммерштайна, кроме степени распада клеток тела? Он знал – что, но этого было мало, чтобы преодолеть собственную запрограммированность. Иерархия и многослойность управляющих программ казались чудовищными и поражали воображение – начиная с генетического кода ДНК и заканчивая не отличающимися особым разнообразием реакциями на внешние раздражители... Все это приводило к выводу о человеческой неполноценности, но иногда неполноценность оборачивалась превосходством.
...Он ползал вдоль стен бывшего монастыря, как муха в поролоновых порах, и в его голове постепенно складывался план подземелья. Вначале ему было трудно удерживать план в памяти, тем более, что подвалы оказались многоэтажными, но потом, после тренировки, карта возникала перед ним в виде светящейся сетки или рисунка на черном песке.
Могила, в которой его похоронил Вицлебен, оказалась достаточно просторной, и все же здешнего кислорода среднему человеку едва ли хватило бы на неделю. Руди дышал с гораздо меньшей частотой, чем средний человек, и потому мог бы протянуть здесь больше месяца. Но на кой ему нужен был этот месяц?..
Потом он вспомнил слова барона об «идеальном носителе» и продолжал поиски. Вицлебен не был похож на болтуна, но до сих пор Рудольф не нашел ничего, кроме обломков камней. Даже скелеты, если таковые и были тут когда‑то, давно рассыпались в пыль. Он исследовал ряд маленьких пещер, похожих на монашеские кельи. В них сохранились только металлические подсвечники и оклады икон. Поскольку Руди не знал, что именно может ему пригодиться, он таскал с собою эти куски меди и железа, пока их не стало так много, что пришлось избавиться от накопившегося барахла.
|
|
Чуть позже он осознал, что был по‑детски наивен. Вполне возможно, Вицлебен обманул его, обрекая на безысходность. А слова... слова были всего лишь инструментом пытки... Но Руди, начисто лишенный некоторых человеческих слабостей, не спешил предаваться отчаянию.
Так, в безостановочном движении, он провел трое или четверо суток. У него не было галлюцинаций и приступов депрессии – он посчитал это еще одним из доказательств того, что не является человеком... Вернувшись к тому месту, из которого начинал поиски, он хотел повторить весь путь и на этот раз собирался искать потайные люки, скрытые механизмы, пустоты в стенах.
Бездеятельное ожидание тяготило ничуть не более, чем бессмысленная работа, и некоторое время Руди созерцал вращающуюся трехмерную карту подземелья. Это была своеобразная медитация, которая неожиданно привела его к пониманию роли одного из центральных помещений пирамиды – маленькой кубической камеры, совершенно никчемной с практической точки зрения...
Зомби до сих пор не ощущал нехватки кислорода и потому не торопился. Вместо этого он перебирал в своей предельно оскудевшей памяти все, когда‑либо слышанное им о талисманах. Связанная с ними магия была примитивной, но порой весьма действенной...
|
|
Внезапно он осознал, что не чувствует своей правой руки. Он поднял левую и нащупал холодные пальцы, шарившие на груди под рубашкой. Впечатление было странным и непередаваемым. Собственная конечность стала чужой и двигалась независимо от его желаний. На мгновение она показалась ему рукой бездыханного незнакомца, бесшумно подкравшегося сзади. Но тогда тот должен был появиться из стены, к которой Руди прижимался спиной...
Правая рука нашла и разделила края нагрудного кармана отросшим ногтем большого пальца. Разум зомби «столкнулся» с другим, неощутимым – разумом клеток, и Рудольф вдруг осознал намерение и цель, которые, возможно, не имели ничего общего с его собственными. Рука извлекла из кармана диски, содержавшие мантры‑коды и звуковые ключи...
Экран музыкальной шкатулки был источником тусклого света, который Руди увидел впервые за несколько суток. Аккумулятора должно было хватить на пять‑шесть часов непрерывной работы. Вполне достаточно для того, чтобы отыскать выход или окончательно расстаться с надеждой. В последнем случае ему оставалось только найти соответствующий диск и настроиться на вибрацию уничтожения. Это было едва ли не самым простым – собственная частота внутреннего камертона почти совпадала с доминирующей частотой, излучаемой некросферой...
На ощупь все диски были практически одинаковы. Рудольфу пришлось искать нужный фрагмент, рискуя озвучить парализующий код или запустить программу саморазрушения. Пару раз он был весьма близок к «отключению», пока наконец не наткнулся на мантру, подействовавшую на него подобно электрошоку.
Вскочив на ноги, он направился в сторону кубической камеры кратчайшим путем. Карта лабиринта, существовавшая только в его воображении и тем не менее поразительно устойчивая, позволяла ему двигаться практически безошибочно. Какой‑то нематериальный сгусток перемещался перед ним во тьме. В воздухе впервые за много лет появился запах, который Руди еще не мог ни с чем отождествить.
Вибрации барабанных мембран распространялись по закоулкам подземелья. Проходя мимо монашеских келий, зомби услышал шорох, с которым в одной из них пересыпался песок. Он не испытывал ни малейшего желания интересоваться причиной этого. Все его внимание было сосредоточено на невидимой и неизвестной цели. Он снова был всего лишь инструментом своего создателя...
Впереди забрезжил свет – красноватый, как луч закатного солнца. Руди увидел стены подвала; они были гладкими и исчерченными правильными квадратами плиток. Повсюду прямые углы, если не считать полукружий арок. Торжество геометрии, выхолощенная тайна лабиринта, подземелье двадцать первого века. При естественном освещении стены, должно быть, приобретали стерильно‑белый цвет...
Рудольф завернул за угол и оказался в коридоре, ведущем к камере. Вход находился в точности напротив выхода, и коридор тянулся дальше. Таким образом, камера представляла собой всего лишь маленькое помещение, в котором с трудом поместилась бы детская кровать.
Свет падал из левой ниши. Заглянув туда, Руди увидел знак Дамбаллы[29], проступивший на стене и испускавший рубиновое сияние. Жирное кольцо обрамляло пустоту в центре...
К тому времени зомби испытывал нечто вроде эйфории – чувство, ему незнакомое и потому переживаемое с особой силой. Все его существо пронизывали волны энергии, устранявшей сомнения и внутренние запреты. Он внимательно осмотрел камеру, облицовка которой ничем не отличалась от той, что была здесь повсюду. Абсолютно голые потолок, пол, стены... Если не считать пылающего веве. Знак наверняка тоже был ключом, на этот раз – оптическим.
Руди подошел к нему вплотную. Из круга, очерченного телом змея, веяло холодом, как из дыры, пробитой в чужой беззвездный космос... Руди протянул руку к этому месту, и его пальцы не встретили сопротивления. Кисть исчезла в иллюзорной стене; он видел только растворяющееся в воздухе запястье.
Зомби прикоснулся к чему‑то, спрятанному в магическом тайнике. Это «что‑то» было неровным, теплым, немного липким. Руди показалось, что он узнает очертания предмета. Он обнаружил два отверстия там, где им и полагалось быть. Но этот предмет был в тайнике не единственным.
Под ним Рудольф нащупал металлический ящик размерами с большую книгу. А вот под ящиком опоры не оказалось – возможно, он был подвешен в магнитном поле. Руди потянул его на себя, и тот легко поддался, словно плавающая в воде доска.
Внутри Дамбаллы появился край ящика – почерневший, со следами ржавчины и давними вмятинами, оставленными чем‑то очень тяжелым. Но его содержимое интересовало Руди лишь во вторую очередь. Он уставился на предмет, лежавший сверху – человеческий череп с отпиленным затылком. Костяную маску. Фетиш, превосходящий по силе любой известный ему талисман...
Нижняя челюсть отсутствовала, а в верхней почти не осталось зубов. Если череп был настоящим, то его размеры были поистине выдающимися. Руди только однажды видел обладателя такой огромной головы, и по его личному времени это произошло совсем недавно...
Он прикоснулся к Маске Сета другой рукой. Настоящая белая кость, не подвергавшаяся разрушительному воздействию времени... Только глазницы выглядели более чем странно. Они оказались затянутыми черными пленками.
Руди взял Маску, погрузив пальцы в глазницы. Ощущение было таким, точно он опустил их в теплое молоко. Повернув к себе маску внутренней стороной, он увидел, что пальцы исчезли. Изнутри Маска была покрыта какой‑то серой пористой субстанцией, напоминавшей высохшее вещество мозга. От нее тянулись и растворялись в воздухе тончайшие липкие нити...
В груди появился холодок – неприятный и в то же время обнадеживаюшщий. Рудольф медленно поднес Маску к лицу... Звуки барабанов исчезли. Вместо них зомби «услышал», как духи разговаривают в толще здешних стен... Когда расстояние между Маской и его лицом составляло всего несколько сантиметров, кто‑то ударил Руди по рукам...
* * *
Ему открылся мир – таким, каким он был до дня творения. Пространство без материи. Дух, витающий над бездною, обрамленной рубиновым горизонтом... Не горизонтом – пылающим змеиным телом... Два кровавых знака Дамбаллы сжались и сияли вдалеке, словно умирающие звезды. Потом они превратились в тусклые точки и наконец исчезли. Руди снова остался в полной темноте.
Какая‑то сила, вроде встречного ветра, прижимала Маску к его лицу. Сопротивляться ей было так же бесполезно, как противостоять сновидению...
Руди почувствовал головокружение и вместе с тем – абсолютность своего покоя, словно миры завертелись вокруг его головы. По телу пробегали электрические разряды; тихо потрескивали вставшие дыбом волосы, но кожей он ощущал только прохладу и свежесть... Вместе с тем ему казалось, что он сходит с ума и распадается на молекулы.
Он скорчился, пытаясь оторвать от лица Маску, и рыдал, как ребенок. Потом сквозь рыдания неожиданно для него самого прорвался смех. С большим трудом он отыскал и нажал непослушным пальцем клавишу на корпусе музыкальной шкатулки. Сразу же стало легче...
Ему открылось нечто, способное разрушить более впечатлительную личность, но его жалкие мозги выдержали. Наступило спасительное безмолвие. Безжалостная истина проникла в сознание, превратив его в пустыню без единого атрибута реальности и воспоминаний о том, какой должна быть эта реальность.
Рудольф делал шаг за шагом, и его не покидало жуткое чувство, что он видит последний сон замурованного в стене. Мимо него и сквозь него перемещались мерцающие камни, утрачивая плотность по мере приближения и словно растворяясь в свете, исходившем от Маски. И почему‑то каждый камень казался ему мертвой вселенной – кошмарным местом, в котором спрессованная глина заполняла пустоты между звездами...
Он отталкивался от праха, уплотнявшегося под его ногами и снова становившегося непроницаемо твердым. Он шел, преодолевая сопротивление среды, лишь чуть более плотной, чем воздух. Он вдыхал затхлый кисель или жидкую пыль; две черных глазницы маски‑черепа были туннелями в ад. Ящик оттягивал его руку и издавал скрипящий звук, когда металл просачивался сквозь камни.
В тишине вибрировало что‑то, порождая голоса и волны страха, заставлявшие сознание мерцать. Маска Сета могла свести с ума своего обладателя... Руди пришла в голову странная мысль: он подумал, что вряд ли завершил бы переход, если бы оставался живым. Стоило на мгновение поверить в незыблемость материи – и он превратился бы в бесконечно тонкий слой мертвой ткани, сдавленной многометровой толщей стен.
...Потом сквозь контуры каменной кладки проступили зазубренные очертания холмов, озаренных сумеречным светом, и развалин, почти поглощенных лесом. Руди не сразу заметил человеческую фигуру – она была неподвижна и занимала так мало места в новом для него ландшафте, спрятавшись в глубине прохода между двумя полуразрушенными стенами, заросшего кустарником и травой.
Руди чувствовал себя высохшим, почти мумифицированным, словно неделю скитался по пустыне без капли воды. Ему казалось, что с него свисают лохмотья кожи и ветер свистит в обнажившихся костях. Иллюзия была настолько полной, что он бросил взгляд вниз, на свою руку, торчавшую из рукава. На тыльной стороне ладони сидела мертвая бабочка. При первом же прикосновении она рассыпалась в пыль...
Здесь был другой воздух, другой оттенок неба, другой запах земли. Руди не мог сказать, в чем заключаются почти неуловимые отличия, которые стали причиной его отчуждения. В одном он был уверен: кислорода в атмосфере стало гораздо меньше...
Каменный коридор закончился. Рудольф увидел голую девушку, по‑прежнему стоявшую у входа и смотревшую на него, не мигая. Возле ее ног лежала сброшенная одежда, грубые сапоги, меч, и полный мех для воды. Набор показался ему немного странным, но что бы это ни значило, он снял Маску, которую теперь ничего не удерживало.
Его зрение прояснилось. Перспектива слегка изменилась, пейзаж посветлел, а девушка оказалась совсем юной. Его опасения были напрасны. Она не испугалась. На ее лице вообще не отражалось никаких эмоций. В своем вечернем костюме и туфлях на тонкой подошве он, должно быть, выглядел довольно странно, но она рассматривала его без тени любопытства или стеснения.
Девушка была так прекрасна, что он не мог оторвать от нее взгляда. Пропорции ее головы и тела казались не совсем обычными, но гораздо более совершенными, чем у всех известных ему людей. Незнакомка была продуктом какой‑то незнакомой ему эволюции, порождением некросферы – он ощутил это сразу же и понял, что проглотил привлекательную на вид, но ядовитую приманку.
Она уставилась на Маску, которую он держал в руке. А он опять не видел своих пальцев, погруженных в глазницы. Теперь крайние фаланги будто утопали в горячей жидкости – там, где они находились сейчас, наверное, было очень жарко...
Развалины окружал совершенно дикий, дремучий лес. Где‑то за темной стеной деревьев садилось или вставало багровое солнце. В небе мелькали силуэты птиц. В лесу раздался вой, отдаленно похожий на волчий.
Девушка обернулась и некоторое время смотрела в ту сторону, откуда донесся вой. Светлело, и Руди понял, что солнце все‑таки встает. Там, куда он попал, было утро, нехоженная местность и странная девушка – красивая, как нимфа, и непосредственная, как зверь. Он не замечал ее дыхания, хотя подошел очень близко.
Вой оборвался, и наступила тишина, не сулившая ничего хорошего. Девушка внезапно обернулась. В ее руке блеснул нож, который она держала до этого лезвием кверху. Его спасло то, что он еще не успел расслабиться. Удар был направлен ему в живот. Руди отбил ее кулак, будто выброшенный стальной пружиной. Клинок вонзился ему в левое предплечье и пробил руку насквозь, не причинив особого вреда.
Рудольф шагнул в сторону, пожертвовав приличным лоскутом кожи, и отбросил в сторону металлический ящик, который затруднял движения. Девушка пристально смотрела ему в глаза, даже не глядя, куда попал нож. Когда она увидела, что его зрачки и веки не отреагировали на боль, на ее лице появилась кривая ухмылка.
Отбросив бесполезный нож, она наклонилась за мечом, и в этот момент Руди нанес ей удар в голову. Сильный, точный удар, который должен был бы лишить ее сознания. Она оказалась на земле, но тотчас же вскочила, двигаясь стремительно и легко, как пантера.
Воспользовавшись тем, что клинок оказался лежащим на двух камнях, Руди сломал его пополам ударом ноги. В этот момент девушка, которую он посчитал одержимой каким‑нибудь Лоа из числа самых зловредных, вцепилась в Маску обеими руками. Ее сила превзошла его ожидания. Она рванула фетиш на себя, и Рудольф едва устоял на ногах. Однако чем бы Маска ни была, он не собирался с нею расставаться...
Незнакомка упала на колени, но только для того, чтобы укусить его руку. Он не дал ее зубам сомкнуться. Сработала мышечная память. Неуловимым движением он выхватил револьвер и успел вставить ствол ей в рот. Она прокусила кожу на его запястье, но потом зубы заскрежетали о сталь.
– Убью тебя, – тихо произнес Руди, зная, что действительно придется сделать это, если она будет вести себя столь же агрессивно. Ему будет жаль испортить эту голову, но у него не останется другого выхода...
Как ни странно, Тайла поняла то, что он сказал. Произнесенные им слова немного отличались от тех, к которым она привыкла, у незнакомца был заметный акцент, но в общем смысле фразы не приходилось сомневаться...
* * *
Лазарь, запрограммированный на достижение одной‑единственной цели, пребывал в состоянии неопределенности с того момента, как оказался в нужной точке пространства и столкнулся с непредвиденным обстоятельством в виде человека, уже завладевшего Маской Сета. Примитивный ум некросущества оказался бессилен.
Когда агрессия стала угрожать самоуничтожением, Тайла превратилась в статиста, пассивно наблюдавшего за развитием событий. У нее не было ни целей, ни желаний, ни каких‑либо соображений. Притяжение фетиша удерживало ее поблизости, как притяжение звезды удерживает на орбите мертвую планету...
Вальц и Ансельм притаились за ангельской личиной Тайлы, выжидая, что же будет дальше. Человек (или нелюдь), владевший Маской, был полезен – намного полезнее, чем целый отряд обычных солдат. Особенно теперь, когда рядом были ликантропы и, вероятно, сам мастер Грегор...
Лазарь не был уверен в том, что сможет в одиночку противостоять своему создателю. Некросущество также не думало о соблазнении – оно просто искало наиболее действенный способ подчинить себе мужчину. Таким образом, Рудольф должен был стать жертвой того, что принято называть женским коварством. На самом же деле Тайла не была женщиной, жертвы оказались принесены в другом месте, а коварство обернулось предопределением.
* * *
...Руди понял, что убивать девушку не потребуется. Тем лучше – он хотел сохранить ее для себя. Что‑то подсказывало ему: в этом новом, уродливом мире осталось очень мало людей, закон и порядок выглядели совсем иначе, жизнь ничего не стоила, а тех, кто «поддерживал равновесие», уже давно не существовало. Более того, необратимо изменился лик планеты. Воцарился хаос. Города были поглощены джунглями... И Руди не понимал, почему с таким остервенением цепляется за жизнь (если, конечно, он действительно жил)...
Проще всего было снова воспользоваться Маской, но оказалось, что ему присуща вполне человеческая осторожность. Он справедливо опасался того, что «следующий» мир окажется еще более странным и еще менее пригодным для существования.
Когда он хотел поднять мешок, чтобы спрятать в него Маску, девушка по‑звериному оскалила зубы и чуть было не укусила его снова. «Черт с тобой!» – подумал он и предоставил ей самой тащить свое сомнительное сокровище. Она вцепилась в мех и успокоилась только после того, как Руди отошел на несколько шагов.
Он сел на камень, лежавший в тени под стеной, – и тем самым сделался гораздо менее заметным и обезопасил себя от нападения сзади. Но не сверху. Побеги дикого леса нависали над развалинами. В светлеющем небе стал виден столб черного дыма от костра или пожарища. Возможно, люди находились ближе, чем Руди предполагал. Он пытался определить, что же ему делать дальше. Еще никогда (на своей недолгой памяти) он не попадал в столь абсурдное положение.
Девушка начала одеваться под его равнодушным, но неотступным взглядом. Она делала это без стеснения и женского лицедейства. Он все еще не мог понять, неужели эта тварь так хитра, что способна изображать недоразвитого ребенка. Не было почти никаких причин так думать. Почти...
То, что он принял за инфантилизм, на самом деле объяснялось растерянностью. У Тайлы не было ни одной связной мысли и ни одного непротиворечивого желания. Ансельм и Вальц раздирали ее сознание на части...
– Как тебя зовут? – спросил он, удивляясь тому, как быстро меняется выражение ее лица: от задумчиво‑мечтательного до злобного и даже какого‑то подловатого. Что‑то мелькало в ее глазах – будто тени скользили внутри глазных яблок... Иногда белки затуманивались и становились почти пепельными; зрачок терялся на темном фоне, и тогда направление взгляда невозможно было определить. Окаменевшие глаза, лицо без взгляда, существо обращающееся в статую в течение неуловимо малого промежутка времени...
– Тай‑ла. – Произнесла она после долгой паузы.
– Откуда ты пришла?
Вместо ответа она повернулась в сторону восходящего солнца. Первые розоватые лучи пробивались сквозь сплетенные кроны. Видимо, Руди напрасно ожидал от нее, что она станет его гидом в здешнем «парке чудес».
– Зачем тебе это? – он протянул ей древний череп, обладавший сверхъестественным свойством искажать реальность.
Тайла дернулась, как обожженная. В ее движениях не было координации. Она отшатнулась, но в то же самое время ее рука протянулась к маске. Половина рта улыбалась, другая половина болезненно кривилась. Правая щека девушки задергалась, словно у нее был тик. Одержимый Вальц рвался вперед, чтобы завладеть фетишем. Однако осторожный и рассчетливый Ансельм на этот раз победил, и рука безвольно повисла вдоль тела.
...В том мире, из которого прибыл Рудольф, было очень мало шизофреников, а запущенные случаи встречались крайне редко, да и то, в основном, среди кочевников. Психоты владели радикальным средством против болезни. Поэтому Руди не мог поставить соответствующий диагноз. Он спросил, какой, по ее мнению, сейчас день, месяц и год. Название месяца было ему абсолютно незнакомо, а словосочетание «124 год династии Вазра» еще больше запутывало дело.
Убедившись в том, что не добъется от девушки более внятного ответа, он положил Маску на колени, расстегнул рубашку и осмотрел затянувшуюся рану на животе. Во время перехода кожа стремительно регенерировала, шрам был почти незаметен. Не осталось следов огнестрельного ранения в руку, хотя срез, сделанный ножом Тайлы, обнажал серое обескровленное мясо. У себя на голове Руди нащупал узкую полоску нежной кожи, на которой не росли волосы...
Ногой он пододвинул к себе брошенный металлический ящик. Тайла следила за ним косым взглядом. Было заметно, что она озабочена еще чем‑то. Проковырявшись несколько минут, Руди вскрыл проржавевший замок с помощью ножа. К его разочарованию, в ящике обнаружилась только старая толстая книга, пострадавшая от влаги, а когда‑то давно – и от крысиных зубов. Но книга была спрятана вместе с маской и, возможно, была не менее ценной реликвией...
В этот момент раздались заунывные звуки. До Рудольфа не сразу дошло, что звуки издает Тайла, тихонько напевая себе под нос. Она пела пророческую песню, которую услышала от Охотящейся В Ночи. «Время ветров, время волков...» – подвывала сумасшедшая, почти не раскрывая рта, и зомби внезапно понял, что надо уходить.
Он захлопнул ящик и на всякий случай снова вытащил револьвер.
– Пойдем отсюда, – предложил он Тайле, вцепившейся в свой драгоценный мех.
– Иди, – сказала она с хитрой улыбкой. Но улыбка была на губах, а в зрачках – змеиная пустота.
Он резко обернулся, схватил ее за челюсть и крепко прижал к стене.
– Слушай, сука, постарайся быть полезной! У меня есть огромное желание тебя прикончить.
Она осталась равнодушной. Ее глаза ежесекундно менялись, становясь то по‑девичьи наивными, то искушенно‑мудрыми, то злобными глазками существа, которого опасался даже Руди. Наконец во взгляде Тайлы обозначилось фальшивое послушание. Она кивнула.
– Нужно идти туда, где восходит солнце. Хочешь жить или хочешь умереть – все дороги ведут к Железной Змее...
Он понимал ее без труда. Несмотря на то, что слова «жить» и «умереть» она заменила какими‑то другими, близкими по смыслу. «Железная Змея» напомнила ему о чем‑то – может быть, о знаке Дамбаллы, указавшем на выход из подземного лабиринта...
Он раскрутил ладонью барабан «питона». Механический треск совершенного механизма подействовал отрезвляюще. С полминуты он размышлял, куда бы пристроить Маску. Наконец просто засунул ее под рубашку, взял в свободную руку ящик с книгой и зашагал в сторону багрового пятна, едва просвечивавшего сквозь частокол древесных стволов.
Тайла поплелась следом, держась от него на приличном расстоянии. Из‑за полного меха, который она забросила на плечи, ее фигура казалась безголовой и уродливой.
А тем временем настоящая принцесса Тайла томилась за стенами женского монастыря под строгим надзором монахинь. Обитель находилась в пятидесяти лигах к северу от Моско. Положение принцессы можно было сравнить разве что с положением заключенной. Свобода передвижения ограничивалась монастырским двором, пристройками и садом, однако Тайле нельзя было появляться на стенах, отправлять письма и, конечно, даже речи не было о прогулках за внешними воротами. Она ела только растительную пищу, круг ее общения был весьма ограничен, большую часть времени она проводила с закрытым лицом.
В первый же день Тайла предстала перед Матерью, Божественным Светильником, Победительницей Скорби. У настоятельницы больше не было светского мирского имени – она принадлежала космосу. Это была высокая женщина, еще в молодости иссохшая без мужской ласки. Когда она стала слишком стара для эротических снов, ее посетили видения другого рода. Теперь ей частенько грезились ландшафты потерянного рая, монстры некросферы, проникающие в надточенные червем греха человеческие оболочки, а также ангелы жизни, чересчур слабые и малочисленные, чтобы помочь людям, томящимся на одной из умирающих планет. И все же Мать порой не видела того, что происходило у нее под самым носом...
Настоятельница была единственным человеком в монастыре, знавшим, кто скрывается под видом юной послушницы. Поручение Императора было необременительным, но весьма ответственным. Страшно было даже подумать о том, какое наказание обрушится на дочерей Божьих, если с принцессой что‑нибудь случится. Поэтому инстинкт самосохранения превратил старуху в настоящего сторожевого пса.
Она имела с Тайлой ежедневные многочасовые беседы, доводившие бедняжку до изнеможения и, по‑видимому, служившие единственной цели, – не спускать с принцессы глаз. В остальное время функции соглядатаев выполняли старшие монахини... Тайла не могла даже пожаловаться: пытаться связаться с Императором было бессмысленно, а встретиться с его посланником Гемизом, регулярно наведывавшимся в монастырь, ей не давали.
Всякий раз Гемиз оставался в обители всего несколько минут, издали убеждался в том, что с принцессой все в порядке, но ночи предпочитал проводить в более веселых местах... Однако с некоторых пор прекратились и визиты Гемиза. Император стал использовать для контроля силу «психо». Это отнимало у него громадное количество витальной энергии, и должно было иметься веское оправдание таким затратам.
Тайла по‑прежнему не подозревала о причинах происходящего, как, впрочем, и о многом другом. Заточение угнетало ее. Она быстро превращалась в анемичное, слабое существо, цветок, увядающий без солнечного света, тень человека, бесполую, безликую, стерильную обитательницу некрополя, полного похороненных заживо...
Победительница Скорби продвигалась к своей цели с удивительной скоростью. Ей оставалось совсем немного, и она достигла бы ее, если бы не вмешательство сил, для которых толстые монастырские стены были прозрачны, как воздух.
* * *
...Тайла открыла глаза, и ее взгляд уперся в низкий потолок кельи. Чадила догорающая свеча, зажженная ею только для того, чтобы не просыпаться в темноте. Но спала ли она? Неприятный привкус во рту свидетельствовал об обратном...
Ледяные иглы страха вонзились в кожу на голове – казалось, что волосы начали расти внутрь черепа. Тайла вдруг почувствовала какое‑то движение у себя в желудке, который не был пустым, – в нем будто ползало что‑то отвратительно холодное...
Темный дымок от сгорающего фитиля змейкой вился кверху и, похоже, не ускользал полностью в вентиляционное отверстие величиной с кулак, а оседал на известке, которой были покрыты потолок и стены, в виде хорошо заметного налета копоти. Змейкой вился дымок... Змейкой... Змеей... Принцесса вспомнила вкус змеиного мяса. И содрогнулась, испугавшись самой себя и того, что с нею происходило.
В сознании не было ясности. В последнее время память изменяла ей, тело все чаще становилось чужим. И тогда происходили странные вещи...
Тайла лежала на жестком матрасе, покрытом грубой простыней из конопляного волокна, и пыталась разделить явь и сон. Это давалось ей с огромным трудом. Она отчетливо помнила мучительно длинный вчерашний день, пронзительные звуки вечерней молитвы, красные лучи солнца, окрасившие монастырские стены на закате в розовый цвет, и то, как спускалась в подвал...
Ее келья находилась ниже уровня земли и была последней в ряду почти одинаковых тесных помещений. Таким образом, она не могла подняться наверх незамеченной. Опека монахинь была негласной, но не прекращалась ни на минуту. И, что самое обидное, на такое существование обрек принцессу родной отец!..
...Перед тем, как лечь, она зажгла свечу длиной в локоть и толщиной в три ее пальца. Такой свечи обычно хватало надолго. Почти до утра.
С некоторых пор Тайла очень боялась темного промежутка перед самым рассветом. Тем более, что о наступлении рассвета она узнавала только по звуку колокола, звонившего к заутрене. Во мраке растворялись стены кельи, и тогда принцесса видела то, чего не должна была бы видеть молодая девушка, прячущаяся в обители, якобы надежно защищенной от всех невзгод, опасностей и грехов...
И с каждой ночью становилось все хуже. К видениям добавились ощущения. А потом Тайла начала СЛЫШАТЬ. Она слышала голоса умерших, доносившиеся из‑под земли...
Дальше – больше. В полусне келья наполнялась призрачными существами и ускользающей нечеловеческой музыкой. Говорящими насекомыми. Теплыми и холодными тенями, позволявшими Тайле осязать пустоту. Тоскливыми птичьими криками. Мужским похотливым шепотом. Жалобным детским плачем... Иногда голосов было так много, что принцесса зажимала ладонями уши и беззвучно кричала, разинув рот. Но голоса звучали в голове. А тени перемещались за плотно сжатыми веками...
Когда постороннее присутствие стало постоянным, Тайла настолько свыклась с ним, что уже не замечала ничего необычного. Тем более, что посторонний оказался не где‑то снаружи, а внутри ее тела...
Если бы Мать заподозрила нечто подобное, она назвала бы случившееся с послушницей вселением беса. Но это был очень, очень хитрый бес, избегавший внешних проявлений и любых словесных ловушек...
* * *
...В ту ночь Тайле не помогла и свеча. Наоборот, тени отступили из светового круга в самые черные углы и оттуда грозили ей безумием. Понемногу она привыкла и к этому. Разделение ее сознания завершилось. Больше она не испытывала одиночества в изоляции. Она приобрела пугающую способность находиться в разных местах кельи одновременно. Кружилась вокруг огонька свечи, взмахивая мохнатыми крылышками. Пряталась в щелях между камнями, прикрываясь хитиновым панцирем. Ткала паутину, выпуская из себя тончайшую сверкающую нить. Была чем‑то неописуемым, зарытым в землю и проникающим сквозь поры, пытающимся найти выход на поверхность. И она все еще оставалась человеком, почти ребенком, запутавшимся в собственных ощущениях.
Она почувствовала, что у всех тварей – даже самых ничтожных – есть души, и ее душа стала их частью... В этом распаде целого на части было что‑то нечистое, что‑то от неизведанной смерти, что‑то отвратительное, как бы отраженное во множестве грязных капель гнили, и в то же время это было иным существованием, избавлением от тюрьмы, напоминанием о бесконечной, пугающей сложности мира...
Маленькая змейка с кожей, покрытой желто‑коричневым узором, подползала к матрасу, на котором лежала принцесса. Сейчас Тайла не испугалась, хотя раньше начинала визжать при одном лишь виде мыши, жабы или змеи. Мыши в монастыре, конечно, были, но никто никогда не упоминал о змеях – в подвалах слишком холодно и сыро, а стены сложены на совесть...
Змея двигалась слишком целенаправленно для обыкновенного пресмыкающегося. Ее блестящее извивающееся тело было покрыто прилипшими частицами влажной земли. Тайла наблюдала за нею, очарованная совершенством ее движений. Узор на змеиной коже переливался вязью каких‑то символов, которые не могли быть просто чередованием темных и светлых участков...
В этот момент то жуткое и неописуемое, что затаилось под монастырем, нашло выход в ее келью. Принцесса не осознавала, что сама вызвала ЭТО из‑под земли силой своего желания – некротический сгусток, обитателя отмирающей памяти, затухающие в вечности вибрации ушедших поколений... Сейчас Тайла была с ними; они оживали, становились мимолетными призраками в ее воспаленном воображении. В келье никого не было, но ей казалось, что где‑то здесь, рядом, находятся сотни принцесс, и лишь одна из них обладает телом девушки...
Змея по имени Барбара (откуда Тайла знала об этом?) обвила ее ноги, скользя по ним мягкой сосулькой. Ночные бабочки обжигали свои нежные, присыпанные пылью времени крылья, приблизившись к огоньку свечи, и трепещущим пеплом падали вниз... «Ты голодна. Ты слишком слаба для странствия,» – нашептывал бесполый голос, но принцесса не осознавала того, что слышит его. «Ты слишком слаба для бегства,» – убеждали невидимые союзники, пока она растекалась под землей, отдавшись во власть некросущества... «Съешь меня,» – предложила змея с женской Ка, и всего на мгновение в стеклянных змеиных глазах появился страх.