Ужасы, порождаемые нашей рафинированной цивилизацией, могут оказаться еще более угрожающими, чем те, которые дикари приписывают демонам.
Карл Густав Юнг. Подход к бессознательному
Глава первая. Прибытие
Die Todten reiten schnell.[8]
Они оба неистовствовали в постели: он – потому что надеялся на снисхождение, если сумеет угодить; она – потому что беспредельная власть над любовником дополнительно возбуждала ее. Она знала обо всех его желаниях. Самых тайных. Самых грязных. О том, о чем он сам не догадывался... Она проникала глубже, чем скальпель нейрохирурга и интуиция матери... Она была агентом кошмара, происходившего наяву.
Он мощно атаковал ее сзади, пока она не начала кричать от боли и наслаждения. Она воспользовалась тонким синтетическим шнурком, и он не мог кончить уже в течение часа. Эта сука по‑настоящему терзала его, но он не смел задушить ее, хотя нежная шея была так близко... Во‑первых, за ними наверняка следило недремлющее око телекамеры, во‑вторых, ему самому слишком хотелось жить.
...Она выскользнула из‑под него, толкнула двумя руками в грудь и опрокинула на спину. Ее жадный рот обнял пылающую плоть и почти сразу же довел мужчину до исступления. Она и сама стонала, как дьявольское эхо его нестерпимого желания. Ее ногти прочертили кровавые полосы на его груди и животе. Она выдохнула крик, такой дикий, что погасли пылавшие в комнате свечи... Потом она, наконец, рванула за конец шнурка, и любовник излился прямо на ее лицо и грудь, покрывая ее и без того гладкую кожу органическим лаком...
Он был в изнеможении, но она не давала ему опомниться. Новые игры, новые эксперименты. Жестокий урок со шнурком повторился еще дважды... Он чувствовал, что она пьет из него не только жизненную силу, но и остатки рассудка. Он уже не был уверен в том, что все это – не предсмертная галлюцинация, пока ее таз танцевал над гибким жалом его языка.
|
|
Потом он придавил ее в последний раз, почти расплющив на лиловых подушках, и вонзался в нее в бешеном ритме, а руки сминали грудь проклятой твари... Он начал с криком освобождаться от семени, когда ее рука, исполосовавшая ягодицы, скользнула в сторону и извлекла на свет кривую сверкающую иглу с мутным острием. Мужчина даже не почувствовал некоего подобия комариного укуса в спину, прежде чем умер. Мгновенно и безболезненно. Но его тело жило...
Она отбросила иглу и закричала вместо того, который умолк навеки. Неописуемый момент! Мертвец оставался твердым и все еще содрогался, лежа на ней. Эти мгновения показались ей секундами... Она испугалась, вспомнив легенды о зомби, которых якобы создают в тайных монастырях технов... О, дьявол! О, наслаждение! Она отбросила дурацкую мысль и не менее дурацкий страх. Этот удовлетворитель был далеко не первым, скончавшимся в ее постели, но как долго она ощущала его в себе! В этом было что‑то мистическое... Неужели в будущем она сможет...
* * *
Женщина с трудом перевернула мертвеца на спину и отодвинулась в сторону. Почти сразу же она заснула, блаженно закатив глаза. Во сне ее прекрасное лицо казалось по‑детски беззащитным. Она и была ребенком, сломавшим надоевшую игрушку...
Свечи погасли, но наступившая темнота не была абсолютной. Вокруг головы спящей разливалось слабое сияние ауры неопределенного цвета...
|
|
Он гнал машину всю ночь и не свалился от усталости только потому, что музыкальная шкатулка непрерывно воспроизводила грохот барабанов вуду[9], записанный в монастырском хумфо[10]. Мистические вибрации наполняли мертвеца энергией, высасывая ее прямо из черного воздуха ночи. Звезды прокалывали небеса, но он тупо глядел вперед, на метавшуюся в лучах фар ленту дороги. Изредка сквозь грохот прорывался голос третьего настоятеля, читавшего, а вернее, выкрикивавшего заклинания, и тоскливые стоны монахов‑зомби.
Незаметно подкрался рассвет, и тот, кого при жизни называли Рудольфом, стал искать место для молитвы и восстанавливающей мантры. Лучшее из таких мест общеизвестно – свежая могила, но где найти свежую могилу внутри имперских границ?.. Справа от дороги возникла заброшенная деревня. Он остановил на обочине свой старый «гранд чероки», заглушил двигатель и прислушался.
Ветер гудел в проводах; даже птицы еще не проснулись. Ни одного человека на многие километры вокруг. Дома зияли окнами, пустыми, как открытые гробы, и пыльный смерч пьяно переползал дорогу.
Рудольф завел двигатель и загнал «чероки» на местное кладбище. Склон холма был обращен к западу. Идеально.
Он вышел из машины, разрыл руками землю на ближайшей могиле и сложил в образовавшуюся яму свои фетиши. Маленький детский череп. Засушенную кисть девственницы. Связанные в пучок перья черной курицы. Он отряхнул руки и огляделся по сторонам. Нечто внутри него запечатлевало мельчайшие подробности ландшафта на тот случай, если придется сюда вернуться... Потом он повернулся своим красивым гладким лицом к западу и начал молиться барону Самеди – Духу Смерти и Тьмы, хозяину зомби и значит, своему хозяину.
|
|
Он просил барона Самеди защищать его и впредь, охранять от влияния психотов и осчастливить покоем после того, как придется отдать свою вторую жизнь. Честное слово, он просил не так уж много, если учесть то, что ему предстояло сделать.
Помолившись, он забрался в джип с легким сердцем и прозрачным мозгом. Не было причин для страха – все еще впереди... Он врубил на полную громкость «Voodoo Chile» Хендрикса[11] и начал раскачиваться в унисон с гитарными рифами. Мертвый‑мертвый Джими отдавал ему силу своего экстаза сквозь десятилетия собственного небытия.
* * *
Через пару часов день вступил в свои права – обычный осенний день 2029 года. Мелкие брызги сыпались с серого неба, смазывая безрадостный пейзаж. Обнаженные деревья царапали сучьями низкие облака.
Рудольф снова остановился и достал из кармана старую бумажную карту 1984 года, не рассыпавшуюся только потому, что она была запаяна в прозрачный пластиковый конверт. Его многосуточные скитания подходили к концу. До резиденции графа фон Хаммерштайна, губернатора центрально‑европейской провинции, расположенной в городе, который когда‑то назывался Клагенфурт, оставалось около тридцати километров. С возвышенности, на которой находился «чероки», было видно небольшое поселение технов, обозначенное на карте непонятным Руди сочетанием слов Санкт‑Фейт.
Несмотря на то, что клан Хаммерштайна формально владел огромной территорией от Средиземного моря до границы с северо‑европейской провинцией, проходившей на пятидесятой широте, множество очагов сопротивления все еще существовало под самым носом у графской охранки. Малая численность семьи и распыленность сил не позволяли психотам раз и навсегда избавиться от техно‑банд, которые, впрочем, были не в состоянии нанести им сколько‑нибудь серьезный ущерб.
По данным настоятеля Эберта из уже бездействующего монастыря в Хайнбурге, служившего перевалочной базой зомби, в Санкт‑Фейте находился один из тайных центров сопротивления. Очень маленький и пассивный. Всего около двух десятков человек, занятых на местной фабрике по переработке сельскохозяйственного сырья...
Психоты тоже хотели жрать и все еще нуждались в дешевой рабочей силе. Рудольф подумал о них с ненавистью. Надменные существа, забывшие, кому они обязаны своим величием. Кучка человекообразных, предавших свой род... Зомби сжал кулаки. Ногти глубоко врезались в кожу, но он не почувствовал боли. Это было одно из его преимуществ, которое могло легко превратиться в недостаток, как только полицейские эксперты доберутся до него...
Он уставился на белые пальцы, ставшие еще белее за последние несколько дней и приобретавшие теперь неприятную синеву под ногтями. Это напомнило ему о том, как мало у него времени, а еще – о мести. Он знал, что Хаммерштайны убили его мать, а может быть, и его самого. В этой части его знания были расплывчаты до неопределенности, а настоятель старательно умалчивал о событиях, непосредственно предшествовавших гибели Руди, опасаясь за его рассудок. Психическая травма смерти – одна из самых сильных и может соперничать по степени разрушительного влияния на сознание только с травмой рождения...
Рудольф бросил взгляд на циферблат механических часов «сейко». Если данные Эберта верны, появления пленных «железноголовых» нужно было ожидать с минуты на минуту.
Пару недель назад здешние техны проявили неожиданную активность и с помощью автоматической мины с усыпляющим газом захватили несколько психотов. Только осведомленный человек мог оценить коварство настоятеля – ведь почти самоубийственный для технов приказ поступил из монастыря в Хайнбурге – и Рудольф знал об этом. Нападение на психотов, среди которых были высокопоставленные члены местной администрации, каралось смертью. Расследование уже закончилось, и с юга к Санкт‑Фейту приближалась танковая колонна.
Рудольф подоспел чуть раньше, то есть, для него все складывалось как нельзя более удачно. Внедрение в клан обойдется очень дорого. Он знал, что сегодня его собственный успех будет стоить жизни нескольким технам.
Провокация была грязной, но не ему осуждать интриги тех, кто напрямую общается с духами. Святая цель оправдывала все, даже смерти верных людей. В конце концов, он и сам был мертвецом, однако все еще сражался... Он извлек из походного рюкзака полевой бинокль и стал рассматривать поселение Санкт‑Фейт.
Так и есть. Несколько легковых машин и микроавтобус «тойота», явно предназначенный для перевозки пленных. Пятеро технов, вооруженных автоматами Калашникова и, возможно, пистолетами. Никто не суетился. Двое внимательно изучали окрестности. Вероятно, появление «чероки» не осталось незамеченным. Плевать, уже ничего не изменишь. Для эвакуации у них осталось не более получаса.
Наконец, Рудольф увидел «железноголовых», которых выводили из подвала. На каждом была сеть, а на голове – экранирующий колпак, за что, собственно, пленные и получали презрительную кличку... Шесть человек, движения которых были затруднены двадцатью килограммами лишнего веса. Ему предстояло спасти хотя бы одного из них, а лучше – всех шестерых. Очень трудно, но возможно.
Он начал готовиться к миссии. К сожалению, никакой магии. Предстояла грубая и опасная резня. Он расстегнул куртку, джинсовую рубашку «левис» и нащупал пальцами еле заметную трещину на груди над правым соском. Она выглядела, как шрам, оставшийся после тонкого разреза. Ее прекрасно маскировали волосы.
На самом деле это была одна из типичных штучек, которые можно приобрести в «Жидкой Стене». На теле зомби был устроен потайной карман между двумя слоями отмирающей кожи, достаточно вместительный для того, чтобы Рудольф мог спрятать в нем несколько дюймовых золотых дисков с записями барабанов вуду. Мистические вибрации на все случаи жизни: с их помощью он мог сделать «бери‑бери», сохранять неутомимость и заниматься любовью всю ночь, похищать тени и наводить порчу, мог заставить говорить отрезанную голову; у него были барабаны для бамбуше[12] и соответствующих похорон жертвы боко[13]...
С этим грузом он чувствовал себя сильнее – эдаким посланником с того света...
Края кармана сомкнулись, снова превратившись в едва заметный шрам. Теперь обнаружить посторонние предметы под кожей зомби можно было только на ощупь, но он не собирался никого подпускать к себе так близко.
Он извлек из рюкзака несколько гранат и дымовых шашек, еще не зная, что именно ему пригодится. Готовый к бою «кольт коммандер» сорок пятого калибра покоился в плечевой кобуре. Автомат Калашникова лежал на сидении пассажира. Жаль было расставаться с машиной и огнестрельным сокровищем, но придется пожертвовать всем этим, если он хочет, чтобы его легенда выглядела правдоподобно.
«Железноголовые» уже погрузились в микроавтобус, и небольшая колонна двинулась навстречу Рудольфу вверх по дороге. Впереди – «опель‑сенатор», за ним «тойота», позади потрепанный «форд‑скорпио». Не густо. Техны беднели; промышленность, пришедшая в упадок, уже давно выпускала одни только мелочи вроде спичек. Почти все, чем владели люди, было наследием прошлого.
Чувства зомби, за исключением ненависти, атрофировались. Сейчас он не испытывал ни грусти, ни угрызений совести. Он выждал, пока колонна достигла середины подъема, и резко нажал на педаль газа.
«Чероки» рванулся с места.
Марта Хаммерштайн, дочь графа Теодора фон Хаммерштайна и один из лучших агентов имперской контрразведки, проснулась в отвратительном расположении духа. Всю ночь ей снились кошмары. Пришлось потрудиться, чтобы отделить вещие сны от наведенных, а сообщения, поступившие по альфа‑сети, – от флюктуаций некросферы. Она не чувствовала себя отдохнувшей, хотя предстоял тяжелый день.
Рядом с нею лежал уже остывший любовник‑техн. Она позвонила слугам и велела вынести труп из спальни. Бедняга не мучился. Она развлекалась с ним до полуночи; потом – едва ощутимый укол и все. Что ж, ночь, проведенная с дочерью графа, стоит дорого. Техн знал, на что шел. Она считала, что он сделал правильный выбор. Вряд ли государственный преступник получил бы большее удовольствие, медленно подыхая на урановых рудниках... Но как любовник он был хорош. Просто великолепен. Гораздо лучше высокородного, но худосочного Макса Вернера из ближневосточного отделения имперской канцелярии, которого прочили ей в мужья. Да, правы были древние – аристократия вырождается... Марта понежилась в кровати еще немного и выбросила техна из головы.
Потом встала и, не одеваясь, отправилась в душ, чтобы смыть с себя высохшее семя мужчины, который был мертв уже несколько часов. Далее – комната для медитаций и психотренинга. Ей требовались минимальные усилия, чтобы держать себя в форме. Она была очень способным психотом. Опорой нового порядка. Надеждой Империи.
Она попрактиковалась в создании зрительных иллюзий и телекинезе. Небольшие легкие шары слушались ее неплохо, чего, к сожалению, пока нельзя было сказать о людях. Но и так прогресс был колоссальным. Всего два поколения, совершившие невообразимый рывок и изменившие лицо мира! Чего же тогда ожидать от ее потомства? При этой мысли ей самой становилось не по себе. Атавистический пережиток. Ее охватывал вульгарный трепет, присущий технам...
Она прогнала недостойное чувство и занялась у‑шу, наслаждаясь совершенством своего гибкого стройного тела. Хаммерштайн знала, что красива, сильна и сексуально притягательна. Она умела использовать мужские инстинкты, была сладострастна, как кошка, но ее сердце всегда оставалось неуязвимым и холодным.
Накинув прозрачный халат, Марта подошла к огромному панорамному окну, чтобы выпить чашку обжигающего кофе. Она рассматривала огромный пустой город с верхнего этажа своего семиэтажного дома. В пределах прямой видимости находился отцовский дворец – здание, производившее тяжеловатое и мрачноватое впечатление. Сквозь пелену унылого дождя деревья казались глянцево‑черными, а тротуары и мостовые – неразличимой иллюзорной мозаикой, вроде той, которая возникала перед ней в первый момент телепатической связи...
Возможно, эротоманы из полицейского управления сейчас рассматривали ее из своих окон в бинокли и подзорные трубы. Хаммерштайн это нисколько не заботило. Она давно свыклась с ролью любвеобильной и беспечной самки, позволявшей легко входить в доверие к кому угодно – от глав семейств до прыщавых подростков. Ей выбалтывали то, что тщательно скрывали от верных жен. В ее красивой породистой головке скопилось столько грязи, что хватило бы на десяток умудренных жизнью стариков. Таким образом, Марта была ценным приобретением для контрразведки, но работала в собственное удовольствие и только на себя. Об этом знал и ее отец, считавший дочь идеальным психотом, в отличие от сына и прямого наследника, который, к безграничному сожалению графа, прослыл мягкотелым импотентом.
...Марта включила музыку, чтобы расслабиться, – не идиотскую какофонию технов, пригодную разве что для животного возбуждения, а плавные акустические пьесы, исполняемые исключительно на деревянных духовых. Музыка успокаивала ее и восстанавливала некий баланс на неуловимой границе мозг – психо. Сейчас она чувствовала себя полностью удовлетворенной. Еще достаточно времени оставалось до того момента, когда прозвучит некий сигнал, и голос, обладателя которого она даже не знала, попросит ее приехать в определенное место.
* * *
Она услышала голос, но сообщение было не таким, какого она ожидала. Теперь Марта поняла, откуда взялась тревога, витавшая в снах. Ее лицо затвердело, превратившись в непроницаемую маску. Никто из слуг, хорошо ее знавших, не мог бы даже предположить, как идут дела – великолепно или катастрофически плохо.
Она одела брючный костюм, вооружилась баллончиком со слезоточивым газом и револьвером Кольта «детектив спешиэл». Спускаясь в кабине лифта, она закурила сигарету. Привычка была вредной, но Хаммерштайн утешала себя тем, что невозобновляемые запасы табака в Империи подходят к концу.
Прямо из кабины лифта она попала в подземный гараж, где находились принадлежавшие ей автомобили. Жестом отказалась от услуг личного шофера. Поколебавшись, она выбрала подарок отца к совершеннолетию: антикварную «альфа‑ромео» 1968 года. Машина поразительно хорошо сохранилась, простояв полсотни лет в гараже какого‑то коллекционера‑техна, после чего была экспроприирована.
Марта прогрела двигатель, глядя в расширяющийся светлый прямоугольник, пока створка ворот медленно ползла вверх. Потом она резко послала «альфу» вперед. Машина выскочила наружу и с визгом развернулась на влажном асфальте. Несколько километров до графского дворца она проделала за какую‑нибудь минуту. На пустых улицах не было помех. Возле резиденции губернатора ее уже ждали. Безликий человек принял у нее ключи и отогнал машину на стоянку.
Взбегая по ступенькам, Марта докурила и выбросила сигарету. В холле она увидела помятое после бессонной ночи лицо Карла Габера – шефа личной охраны губернатора. Видимо, дела действительно складывались не лучшим образом – Марте стало ясно, что Габер боится. Не только за чужую, а прежде всего за свою собственную жизнь...
Габер ей нравился. Это был жесткий, немногословный сорокалетний человек с мужественным лицом и мощной фигурой. Один из немногих, кому удавалось противостоять инстинктам и сдерживать себя в ее присутствии. Возможно, потому, что сильнее всего у него был развит именно инстинкт самосохранения. Карл продержался на своем посту уже около десяти лет, и это само по себе являлось уникальным достижением.
Они обменялись кивками, а потом Марта увидела свою мать – преждевременно постаревшую, но все еще красивую женщину из технов, хранившую собачью верность мужу и за это обласканную им. Глаза графини были воспалены и выдавали то, что она плакала. Марта испытывала к ней сентиментальное чувство, которое можно было назвать скорее жалостью, чем любовью. Мать была представительницей отмирающего сообщества слабых и никчемных существ...
Они обнялись. Графиня пошатнулась, и Марте пришлось поддержать ее. Она буквально излучала боль и растерянность.
– Гуго заболел, – прошептала мать.
– Я уже знаю. Что в этом необычного?
– Граф встревожен. Никто не может понять, в чем дело. Это похоже на... – она была готова разрыдаться.
Марта встряхнула ее и рукой поманила к себе служанку.
– Отведите графиню в спальню и дайте ей что‑нибудь успокаивающее.
Освободившись, она направилась в покои своего незадачливого братца, умудрившегося подхватить какую‑то заразу. Габер проводил ее ничего не выражающим взглядом. Это не означало, что его мозг отдыхает. Карл уже сделал все, что мог. Его хорошо натасканные «псы» находились на своих местах, готовые вцепиться в любую подозрительную глотку. Вот только таковых до сих пор не было обнаружено.
Правда, Габер уже около часа обсасывал одну мыслишку, весьма похожую на старый афоризм: «Если врага нет, то его следовало бы придумать». Габер не терял времени зря, размышляя об этом с чисто немецкой педантичностью. При случае он уже мог предложить в качестве искупительных жертв как минимум две кандидатуры. Наступало удобное время, чтобы избавиться от возможных конкурентов...
В коридорах было полно людей из службы безопасности. Все старательно изображали настороженность и бдительность... В спальне Гуго Марта застала лежащего на кровати бесчувственного брата, отца, сидящего в кресле, и двух ближайших советников графа, застывших возле зашторенного окна.
Морщинистое лицо Теодора фон Хаммерштайна выражало крайнюю степень озабоченности. Марта подошла к нему. Отец был ее идеалом мужчины: сильный, беспощадный, коварный... и, как поговаривали, весьма неугомонный в постели. Им она восхищалась, а иногда даже побаивалась своего родителя.
Когда он увидел ее, то не стал скрывать своей радости. Они тепло обнялись, и он прошептал ей на ухо несколько ласковых слов. Марта бросила взгляд на мертвецки бледное лицо брата, освещенное лампой с абажуром из мутно‑белого стекла. Дыхание больного было неровным и слабым; под приоткрытыми веками двумя грязными лужицами поблескивали белки. Странная метаморфоза произошла и с кожей – она стала похожа на ветхую расползающуюся ткань...
– Что с ним? – спросила Марта у отца. Сейчас ее голос и тон сильно отличались от тех, которыми она пользовалась раньше.
– Неизвестно. Мы впервые столкнулись с этой... проблемой. Исследование ауры ничего не дало. Все внутренние органы в порядке. Биополе не нуждается в коррекции. Внутри организма нет ни яда, ни раковых клеток, ни остаточных следов воздействия некросферы... То, что с ним происходит, похоже на процесс естественного старения и распада, ускоренный в десятки тысяч раз.
– Техны? – она с ненавистью выдохнула это слово.
Отец впервые отвел глаза.
– Возможно. Но каким образом? Прямой контакт исключен. Габер рискует головой. Излучение отсутствует...
– Ты имеешь в виду – известное излучение? – быстро перебила она.
– Да. Ты, детка, меня хорошо понимаешь, – он снова посмотрел на нее с выражением отцовского удовлетворения. – Но это еще не все. Этой ночью охотились и на меня.
– Что?!
– Очень похожее влияние. Я своевременно проснулся и поставил блок, – граф перешел на шепот, который слышала только дочь. – По правде говоря, я паршиво себя чувствую. Возможно, они достали меня...
Впервые за сегодняшний день Марта почувствовала холодок страха, пробежавший по спине. Отец говорил жуткие, почти невообразимые вещи. До сих пор никто из них не допускал вероятности краха даже в мыслях. Если только в этом действительно замешаны техны, а не въевшийся во все поры и мозги стереотип врага...
– Какое влияние? – спросила она после паузы.
Он покачал головой.
– Не знаю. Но это точно не «психо», можешь мне поверить. Если бы я верил в дурацкие сказки кочевников, то сказал бы, что это...
Он замолк и коснулся ладонью лба своего сына. Марта склонилась над ним. Ее губы раскрылись. Она ловила каждое его слово и даже тени непроизнесенных слов.
– Говори, отец! – потребовала она, все еще не понимая, на что он намекает. Хаммерштайн заметно колебался. Не был уверен в себе? Или боялся показаться смешным? Но момент был слишком неподходящим для смеха...
– По нашим сведениям, монастырские ублюдки вплотную занялись черной магией.
Марта презрительно улыбнулась. Отец разочаровал ее. Она ожидала большего.
– Ты это серьезно?
Он посмотрел на нее как‑то странно и продолжал:
– Сатанинские мессы. Мистерии Анубиса. Культ вуду. Что ты знаешь об этом? О зомби, уанга[14], «поцелуе смерти»?..
Когда он произнес это, ей опять стало не по себе. Совпадение было зловещим. Этой ночью она и сама вспоминала о зомби... Марта через силу выдавила из себя улыбку. Все‑таки на отца можно было рассчитывать.
– Я вижу, ты уже кое‑что изучил. К каким выводам ты пришел?
– К сожалению, у меня было мало времени. Я ознакомился с информацией, выловленной в компьютерных сетях до того, как они были ликвидированы технами, и протоколами допросов пленных. Сведений ничтожно мало, и они весьма расплывчаты. Монастыри предельно законспирированы. Их расположение чаще всего неизвестно самим монахам. Людей перебрасывают на вертолетах или перевозят с закрытыми глазами. Тщательный отбор и фильтрация. Малейшее подозрение – и человек исчезает навсегда...
– Ну, в этом нет ничего нового, – они обменялись мимолетными улыбками, в которых не было особой радости. Просто характерное сокращение лицевых мускулов.
– Я уверен в одном: если в монастырях действительно готовят кого‑то для борьбы против Империи, то они не побрезгуют ничем. Положение очень серьезное. Если это (он показал на умирающего сына) – испытание нового оружия, то нам пока нечего ему противопоставить... А теперь скажи мне: с тобой все в порядке?
– Да, отец, – она почти не солгала. Эпизод с мертвым любовником‑техном был слишком невнятен, чтобы обсуждать его.
– Так вот: я не хочу, чтобы ты даже думала об этих вещах. Будь осторожна – и все!
– Ты говоришь это мне, своей дочери, и теперь уже... своей наследнице? – она выговорила это без дрожи, стоя возле кровати, на которой лежал ее старший брат. – Ты действительно этого хочешь?
Он долго смотрел в ее сверкающие глаза. «Боже, как она красива!» – думал он и вдруг понял, что желает ее. Сейчас, когда его самоконтроль ослаб, желание стало очень сильным...
– Нет, – сказал он охрипшим голосом. – Я буду с тобой предельно откровенен. Мой законный наследник, скорее всего, умрет. Мои незаконнорожденные дети, вероятно, мертвы. Ты осталась одна. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты выжила.
– Но для этого надо бороться, не так ли? Разве не ты учил меня этому?
– Да, да, да! – бросил он раздраженно, как будто прогонял ее. – Только знай: если с тобой что‑нибудь случится, все потеряет смысл...
«Чероки» разгонялся, выбрасывая из‑под колес комья вязкой грязи. Рудольф ударил прикладом автомата в лобовое стекло и избавился от покрывшегося сетью трещин «триплекса». Холодный ветер хлестнул по лицу, мелкие брызги впились в кожу, как иголки, но зомби даже не прищурился. Капли попадали на слизистую оболочку глазных яблок, немного искажая предметы в поле зрения. Однако не настолько, чтобы это помешало ему выполнить задуманное.
Он увидел стволы, высунувшиеся из окон «опеля». Люди в конвое были настороже. Руди улыбнулся и врубил на полную громкость «Моби Дик». Под неистовый рокот барабанов Джона Бонэма он набрал скорость сто двадцать километров в час и стремительно приближался к головной машине колонны. Метров за тридцать от нее он бросил на асфальт две гранаты. Дальнейшее он мог наблюдать только в зеркале заднего вида.
Первая граната взорвалась прямо под «опелем», превратив его в огненный болид. Осколки второй изрешетили лобовое стекло и радиатор «тойоты». Возможно, водитель тоже пострадал, потому что микроавтобус начало бросать из стороны в сторону.
Но «чероки» проскочил мимо него чуть раньше. На мгновение у зомби возникло искушение повернуть руль и протаранить «тойоту», но потом он вспомнил, что психоты, сидящие внутри, не должны пострадать.
С «фордом», следовавшим метрах в ста позади, возникли некоторые проблемы. Еще никто не успел понять, что происходит, когда «чероки» выскочил из дымного облака. На всякий случай его все‑таки обстреляли. Пули застучали о металлическую обшивку, и финальные рифы «Моби Дика» сменились громким немодулированным шипением.
Очереди ложились так плотно, что у Рудольфа не было даже возможности высунуться из окна. Он начал резко тормозить и склонился к рулю, чтобы уберечь голову. «Форд» был уже совсем рядом. Пользуясь тем, что джип почти остановился, зомби упал вправо, на сидение пассажира, сорвал чеку и швырнул в окно гранату.
Наступившую после взрыва тишину прорезало только дохлое потрескивание револьвера. Руди резко разогнулся, выставил перед собой ствол «калашникова» и всадил длинную очередь в застывший на обочине «форд» с пылающим передком. Уцелевший техн, прятавшийся за машиной, свалился в кювет, правильно оценив свои шансы. Зомби выплюнул скопившуюся во рту зловонную слюну и одним резким броском развернул «чероки». На скользкой от дождя дороге это было несложно.
Впереди, в сизой дымке, белел неподвижный микроавтобус. Два уцелевших охранника залегли за спущенными колесами, стреляя по надвигающемуся джипу. На этот раз Рудольф не стал проезжать мимо. Капот «чероки» ткнулся в заднюю дверь «тойоты» на скорости около тридцати километров в час. Этого толчка оказалось достаточно, чтобы раздавить человека, лежавшего за правым передним колесом. Другой начал перекатываться по асфальту, но не добрался до спасительного кювета. Руди потратил на него оставшиеся патроны, не выходя из машины.
Когда техн угомонился, зомби прислушался. Двигатель «чероки» заглох. Тишину нарушало только потрескивание огня и пение ветра. Люди, находившиеся внутри микроавтобуса, либо затаились, либо были мертвы...
Рудольф завел свою тачку и сдал назад. Теперь он не торопился. В салоне вместе с пленными психотами могли остаться живые охранники. Поэтому он подождал еще около десяти минут, пока кто‑то не начал колотить изнутри в запертые двери «тойоты».
Тогда он вышел из машины, сбил прикладом архаичный навесной замок и на всякий случай отошел в сторону. Первый «железноголовый» буквально выполз из машины и тут же свалился на дорогу. Экранирующий шлем на голове был непрозрачным, и человек слепо ощупывал руками асфальт.
Пора было переходить к заключительному акту спектакля. Руди заглянул в салон. Там копошилось несколько «железноголовых». По крайней мере, четверо остались в живых. Он оглушил ударом приклада того, который выбрался наружу первым, и оттащил его в кювет. Здесь он положил психота лицом вниз и расцепил звенья фиксатора, охватывавшего шею. Экранирующий шлем раскрылся, как расколотое пополам яйцо. Под ним обнаружилась густая черная шевелюра.
Пленник был еще совсем молод – не старше шестнадцати лет. Его лицо и волосы были испачканы слизью, похожей на жидкую ржавчину. Такая же слизь покрывала шлем изнутри. Это были следы того, что психот успел сделать с металлом за не столь уж долгое время своего заточения. Руди прикинул, что до полного разрушения оболочки оставалось не более суток.
С дороги доносилось позвякивание и приглушенные голоса. Освобожденные, но ни черта не видевшие люди расползались в стороны, как слепые котята. Кое‑кто уже добрался до «чероки» и вполне мог найти оружие. Зомби не должен был этого допустить. Специальной антимагнитной отмычкой он разделил края экранирующей сети, соединявшиеся вдоль позвоночника. После этого приставил ствол к голове психота и спустил курок.
При звуке выстрела «железноголовые» застыли на дороге, как манекены. Рудольф представлял себе их состояние. Он знал, что нет ничего хуже неизвестности, а тут еще – абсолютная темнота перед глазами...
Он кое‑как напялил на себя экранирующую сеть и запахнул ее сзади, пока поляризованные магниты не пришли во взаимодействие. Потом, для большего правдоподобия, разрезал себе лицо от виска до скулы острым осколком камня. Как он и ожидал, крови не было. Камень оставил сухой разрез, из которого разве что не посыпался пепел... Руди отбросил автомат подальше в заросли сорняка и отправился на дорогу, чтобы стать одним из тесной компании «железноголовых».
К вечеру, неподалеку от городской окраины их подобрал военный патруль. После этого им пришлось около часа трястись в кузове армейского грузовика под рваным тентом. Психоты, уцелевшие в переделке, выглядели так себе. Руди догадывался, в чем дело. Всем освобожденным предстояла многодневная экспертиза, фильтрация, чистка в неуютных подвалах тайной полиции. Для зомби это почти наверняка означало провал и повторную ликвидацию. На этот раз – окончательную.
Единственной надеждой Рудольфа был человек, сидевший сейчас напротив и не сводивший с него тяжелого подозрительного взгляда. По его сведениям, это был Фридрих Кирхер, заместитель Карла Габера – шефа графской службы безопасности. А дальше открывался простор для домыслов и фантазий. Как мог психот, занимавший столь высокое место в имперской иерархии, оказаться в плену у технов? Это отдавало подставкой и означало, что Рудольф непредвиденно вмешался в чью‑то игру. Возможно, на свою голову. Обстоятельства захвата Кирхера также заставляли кое‑о чем задуматься.
При знакомстве Руди сразу же выдал агенту самый дурацкий вариант своей легенды. Впрочем, ему показалось, что психот узнал его гораздо раньше, чем они заговорили друг с другом. После этого Кирхер отмалчивался, и его молчание было красноречивее всяких слов.
Грузовик остановился на огромной площади, окруженной тяжелыми серыми параллелепипедами административных зданий. Здесь Кирхера уже ожидал черный «линкольн‑континенталь», вероятнее всего, из графской «конюшни». Кто‑то набросил на плечи агента длинный серый плащ поверх грязной изорванной рубашки. Кирхер с видимым наслаждением закурил сигарету. После коротких переговоров армейский офицер велел Рудольфу вылезти из грузовика.
Зомби понял, что пока не ошибся в расчетах. Однако эти расчеты были проделаны не им. Он покорно дал утопить себя в просторном черном аквариуме с тонированными стеклами. «Линкольн» мягко тронулся с места. Два безликих охранника зажали Руди между своими могучими плечами.
Кирхер опять оказался напротив. Теперь их взгляды не пересекались. Психот выглядел подавленным и до крайности озабоченным. Он непрерывно курил, и прежде чем они добрались до дворца, успел прикончить три сигареты. Многое зависело от того, как и кем информация о странных событиях последних недель будет передана графу. Несомненно, Кирхер хотел сделать это лично...
На несколько минут он отделился мутным звуконепроницаемым стеклом и снял трубку радиотелефона. Рудольф не различал его лица, в противном случае, кое‑что мог бы прочесть по губам. После переговоров с неизвестным абонентом Кирхер снова открыл для обозрения свою физиономию; теперь она выглядела повеселее.
Рудольф безмятежно озирался по сторонам. Он не испытывал потребности ни в никотине, ни в алкоголе, хотя, наверное, следовало бы изобразить нечто подобное. Неосознаваемая им программа была запущена, и скрытая энергия изменяла зомби в соответствии с заданным алгоритмом. Теперь его мозг был поражен амнезией, и это подтвердил бы любой эксперт в любой лаборатории империи. Но ни он сам, ни агент службы безопасности, ни тем более граф еще не догадывались об этом.
* * *
...Огромные залы губернаторского дворца. Неизвестная Рудольфу последовательность галерей и комнат. Подлинники интуитивистов двадцатого века и неоромантиков двадцать первого в изящных, но не вычурных рамах. Только деревянная мебель (почему психоты недолюбливают пластмассу и металлы?). Странно меняющиеся при его приближении лица. В глазах некоторых – недобрый огонек узнавания...
Перед запертой дверью их тщательно обыскали. Человек, стоявший сзади, сканировал их «психо» на предмет вероятной агрессии. Должно быть, агрессии сейчас в Рудольфе было не больше, чем в кролике.
Наконец, он и Кирхер предстали перед графом. Рядом с губернатором провинции находилась очень красивая молодая женщина, лицо которой было похоже на восковую маску. Зомби понял, что она прекрасно владеет собой.
Зато граф, похоже, не считал нужным скрывать свои чувства. Психот‑сканнер кивнул ему, стоя у двери. Высокий мужчина с пронизывающим взглядом ледяных бледно‑голубых глаз внезапно улыбнулся Рудольфу, который ощутил при этом легкое замешательство. Господин Хаммерштайн шел ему навстречу, протянув руки!