Безгубая из‑под земли
Его звала к себе на ложе.
Томас Стернз Элиот. Шепотки бессмертия
Поцелуй Марты все еще пылал на его губах, а голос звенел в ушах («Ну здравствуй, братец!»). Похоже, эта девка могла возбудить даже мертвого... Руди постепенно пришел в себя, облизал с губ чужую ароматную слюну и продолжал трусцой двигаться по огромному графскому саду, припорошенному первым ноябрьским снегом. При этом он ощущал некое приятное томление в чреслах.
Все вокруг выглядело стеклянным и неживым. Лед ненадолго растопила сестричка, тоже бегавшая по утрам в одном купальнике и кроссовках. Правда, с некоторых пор к этому наряду добавился шарф, завязанный вокруг шеи. Рудольф напомнил себе, что она приходится ему всего лишь сводной сестрой, а значит нельзя терять надежду. Без сомнения, сейчас она дразнит его, но наступит день, когда он возьмет реванш. Если к тому времени не сгниет окончательно.
Пока зомби еще был в состоянии заниматься любовью. Он специально проверил это, мастурбируя в одном из дворцовых туалетов и прекрасно зная, что за ним наблюдает миниатюрная телекамера. Пора было продемонстрировать папе и его псам не только свои достоинства, но и маленькие простительные недостатки. Мастурбирующий мужчина, не прикасавшийся к женщинам несколько месяцев – это выглядело так естественно!.. Он надеялся, что граф распорядится подобрать ему если не невесту, то хотя бы любовницу из психотов. С таким прикрытием он наконец‑то станет полноценным членом семьи и сможет приступить к реализации своего плана. А так люди Габера ни на минуту не спускали с него глаз, заглядывая чуть ли не в сливное отверстие унитаза...
...Он скучно преодолевал километр за километром. Это тоже было показухой; на самом деле, в любое время суток и при любом раскладе он оставался бесстрастной машиной, готовой скрываться, воевать и убивать.
Когда кожа заблестела от инея, осыпающегося с веток, Руди решил, что хватит. Он вернулся в отапливаемые помещения и, пренебрегая лифтом, поднялся по лестнице в свою гостиную. После контрастного душа он принял у слуги чашку свежезаваренного цейлонского чая и с удобством расположился в кресле. Включил музыкальную шкатулку и положил в нее один из дисков, позаимствованных в дворцовой фонотеке.
Шум ручья и пение птиц, наложенные на дуэт флейты и виолончели... Он мучался, слушая эту музыку, пока не научился «отодвигать» ее на уровень фона. Золотые диски из нагрудного «кармана» он приберегал на крайний случай. Как ему не хватало жесткости и драйва! Как ему не хватало барабанов вуду или, на худой конец, рок‑н‑ролла!..
Он отхлебнул ароматный напиток и попытался систематизировать свои неглубокие воспоминания и еще более отрывочные мысли. Он был существом, которым руководили не поддающиеся описанию мотивы, превращенные в подобия инстинктов...
* * *
Подходила к концу первая неделя его пребывания во дворце. Амнезия носила хронический характер, несмотря на то, что под видом лечения с ним работали не только лучшие эксперты по «психо», но и вульгарные гипнотизеры и экстрасенсы. В большинстве областей его память была чиста, как белый лист. Или недоступна, как внутренности пресловутого «черного ящика». Похоже, никто, за исключением настоятеля, не улавливал эту тончайшую разницу...
Когда его сочли безопасным, Рудольф узнал о своем прошлом много нового и потрясающе интересного.
Кирхеру повезло меньше.
Сын Теодора Хаммерштайна, Гуго, скончался на третий день после той злопамятной ночи, когда впервые появились признаки неизвестного воздействия.
Впрочем, о том, что Гуго умер, знали очень немногие, если точнее, всего четыре человека: граф, Марта, Габер и Руди, тоже находившийся в этот момент в спальне на правах члена семьи. В число осведомленных не попала даже графиня, не покидавшая своих покоев последние семьдесят два часа.
Хаммерштайн пришел в ярость.
Габер, всерьез опасавшийся уже не столько за свою карьеру, сколько за жизнь, проявил чудеса изобретательности, пытаясь найти врага там, где его не было. В конце концов, он припомнил своему заместителю кое‑какие старые грешки...
Устранению Кирхера предшествовал недельный кошмар, инициатором которого оказался сам губернатор. Через пару часов после кончины сына у графа возникла мысль, показавшаяся ему вначале бредовой. Он поделился ею с Мартой. Она и отправилась воплощать эту мысль в действительность, что едва не стоило ей жизни.
Впрочем, об этом Руди только догадывался, разглядывая легкомысленный шарф, скрывавший шею девушки – красивую, гладкую шею, как будто созданную для поцелуев...
Лишь на пятую ночь после прибытия Марты Хаммерштайн в Пешт агенты империи сумели организовать посещение бамбуше. Появившись в городе, она сняла номер в гостинице и четверо суток предавалась раздражающему безделью. Расслабиться она могла только наедине с собой. В остальное время приходилось заботиться о поддержании у окружающих иллюзии «измененного лица».
Любой, даже хорошо знавший Марту человек, нашел бы ее привлекательной, но не узнал бы в красотке дочь фон Хаммерштайна. Она колебалась, не завести ли любовника из местных (кое‑кто из боссов, прикрывавших операцию, был непротив), но потом решила, что отец не одобрил бы такой неосторожности.
Поэтому вечера она коротала с бутылками венгерского вина, просматривая старые фильмы доимперского периода, сохранившиеся на зарезанных видеокассетах. Кое‑что ей даже понравилось, несмотря на общий истерический фон и потрясающую слепоту героев.
А потом был звонок около десяти вечера, машина у входа, быстрая езда в лабиринте узких темных улиц, другая машина, старый серый дом в готическом стиле, комнаты, по которым расползалась тень недавней смерти... Двое агентов ввели Марту в спальню, и она увидела обнаженную женщину, казавшуюся спящей и во сне застигнутой кошмаром.
В тусклом свете горевшей поблизости керосиновой лампы треугольная бескровная рана под левой грудью была почти незаметна. Стилет исчез. Рост, фигура и волосы мертвой были примерно такими же, как у Хаммерштайн, однако лицо, по которому разливалась смертельная бледность, лишь отдаленно напоминало ее собственное. Это было бы не слишком сложным препятствием для психота такого уровня, как Марта, если бы не сокращение лицевых мышц в результате болезненного удара.
– Идиоты, – бросила она, повернувшись к агентам. – Я же сказала – яд.
Один из них имел наглость оправдываться.
– Она была защищена. Возможно, принимала яды в малых дозах. Ей предстояло стать мамбо[15]...
– Ладно. Готовьте вертолет. Оставьте меня одну.
Когда они исчезли, бесшумно ступая по толстым коврам своими каучуковыми подошвами, Хаммерштайн начала, что называется, «входить в образ».
Фас, профиль... Без зеркала не обойтись... Аккуратные раковины ушей, рисунок губ, цвет глаз. Форма ногтей и пальцев. Зубы, пломбы, коронки... Немного другая наполненность груди... Жаль, что она не видела, как покойница двигалась, как держала голову, жестикулировала... Все это придется извлекать из памяти ее коллег... В захолустье работали по старинке, видимо, считая адептов «психо» всесильными. В этом были как положительные, так и отрицательные стороны...
И наконец, самое главное – запах. Запах кожи, слюны, волос, половых органов... Марте пришлось почти лечь на умершую женщину, и она немного возбудилась. Коченеющие соски вызывающе торчали. И этот холод... В мертвом теле было что‑то недоступное и гордое. Вроде идеального любовника, который никогда не будет никому принадлежать...
Спустя десять минут Марта встала и самодовольно улыбнулась своему неузнаваемому отражению в зеркале. Любому постороннему, оказавшемуся в этот момент в спальне, метаморфоза показалась бы жуткой. Здесь находились две женщины, похожие друг на друга, как однояйцевые близнецы. Только у мертвой лицо было застывшим, а у живой – немного смазанным. Человек, не знакомый с эффектами «измененного лица», посчитал бы, что у него слезятся глаза.
Хаммерштайн вышла из спальни, и агент, отвечавший за устранение «двойника», удовлетворенно кивнул ей. Пока все шло гладко. Еще полчаса они тряслись в машине, покидая пределы города. На какой‑то полузаброшенной ферме Марту ждал вертолет. Она подумала, что здесь влияние империи практически заканчивается, и в течение ближайших часов ей предстоит рисковать жизнью. Тем не менее ею руководил не столько страх, сколько любопытство.
Пока вертолет скользил над темным волнующимся лесом, агент вводил Хаммерштайн в курс дела. Район Карпатского предгорья оставался чрезвычайно диким и почти неконтролируемым. До сих пор тут сохранились деревни и замки, в которых еще ни разу не бывали представители новой власти. По данным разведки, где‑то здесь находился тайный монастырь технов. Возможно, с этим было связано необыкновенно широкое распространение культа вуду и появление большого количества неовудуистов, вербуемых среди местного населения.
Сам культ претерпел значительные изменения по сравнению с гаитянским прототипом, однако сохранил некоторые характерные черты и терминологию. Оставался открытым вопрос о том, кем являются пресловутые зомби: реанимированными мертвецами или живыми существами с необратимо измененной психикой и полностью подавленной способностью к самоанализу...
Марта Хаммерштайн заняла место женщины по имени Анна Бауэр, которая была «гунси‑босал»[16]. Это означало, что на предстоящем бамбуше ей предстояло сыграть пассивную роль, тем не менее она не могла ошибиться даже в незначительных мелочах... Агент что‑то бубнил насчет прикрытия, но Марта знала, что иногда смерть приходит быстрее, чем достигает цели пуля, выпущенная из снайперской винтовки...
Вертолет резко пошел на снижение и приземлился на круглой поляне возле поросшего лесом склона. Вокруг застыла темная молчаливая громада гор... Когда Марта выбралась из тесного чрева машины, ей показалось, что температура окружающего воздуха понизилась еще на несколько градусов.
Вот и все ее впечатления от красивейших в мире гор: холод, тишина и враждебность. Ожидание чего‑то страшного... Под огромным развесистым деревом, утратившим листья, стоял темный «фольксваген‑гольф». Автомобиль Анны Бауэр. Марта выслушала последние инструкции.
– Дальше вы поедете сами. Вверх по склону ведет единственная дорога и ошибиться невозможно. Бамбуше состоится в развалинах замка. Где‑то поблизости вас будет ожидать любовник Анны Бауэр. Вот его фотографии...
Марта увидела лицо мужчины лет тридцати с черными глазами навыкате и скошенным подбородком. Неприятное лицо. Тип, находящий самоутверждение в подавлении чужой личности.
–...Мы не можем снабдить вас оружием. Возможно, во время ритуала вам придется раздеться, – по тому, каким тоном это было сказано, она поняла, что раздеться придется обязательно. – В самом крайнем случае будет пущен газ. Если начнется стрельба, постарайтесь спрятаться в подвалах замка...
Она усмехнулась. Совет был дурацким, но этот человек просто выполнял свою работу и даже не знал, что в случае провала лишится своей головы. Они разошлись без лишних слов. Уже через несколько секунд Хаммерштайн ощутила одиночество и беззащитность.
В салоне «фолька» было немногим лучше. Ключ торчал в замке зажигания. Она завела двигатель и включила фары. То, что здесь называли дорогой, оказалось двумя колеями, проложенными в сырой земле и полузасыпанными гниющими листьями. Машина медленно поползла вверх, ощупывая мглистое пространство подрагивающими лучами фар...
Чья‑то тень метнулась справа из‑за дерева, и Марта ударила по тормозам. «Фольк» остановился, к его лобовому стеклу прилипли две серые ладони, между которыми возникла улыбающаяся физиономия. «Господи, да он же настоящий придурок,» – с отвращением подумала Хаммерштайн и с трудом заставила себя улыбнуться.
Любовничек рухнул на сидение, по‑хозяйски обнял ее за плечи и влепил смачный поцелуй в губы. Его шкодливая правая рука уже шарила по ее груди и бедрам. Марте потребовалось всего несколько секунд, чтобы справиться с ним. Она легко проникла в незащищенные области его сознания. Желания и ожидания мужчины были незатейливы. Она погладила его там, где надо, и взяла под жесткий контроль. Всю оставшуюся дорогу до замка он сидел смирно, развлекая ее малопонятными местными анекдотами.
Изломанные края развалин показались в просветах между деревьями. Луна пряталась по другую сторону плотных облаков, обычных в эту пору года, и замок озарялся призрачным светом, падавшим откуда‑то снизу. «Факелы,» – решила Марта, но ошиблась. Это были толстенные свечи в глиняных мисках, расставленные так, что стены защищали их от порывов ветра.
Она увидела темное дремлющее стадо автомобилей и мотоциклов – не менее двадцати штук – занимавшее небольшую площадку перед разрушенным фасадом замка. Сквозь натужный шум двигателя «фолька» до нее донесся тяжелый, мерный рокот барабанов. Звуки, вызывавшие непонятную дрожь...
Анна и ее приятель Дюла приехали одними из последних. Выйдя из машины, женщина оглядела руины и лес. Где прятались ее люди, и находились ли они поблизости? Она внезапно усомнилась в этом.
Парочка погрузилась в лабиринт, стены которого были сложены из огромных, плохо обработанных камней. Анна‑Марта ощутила ауру этого места – древнюю, гнетущую, неописуемую... Давно она не встречалась ни с чем подобным. Безликое зло вибрировало здесь – зло, парадоксальным образом бывшее причиной преступлений и противоестественно долгой жизни...
Грохот барабанов нарастал, он двоился и накладывался на собственное эхо, отраженное от стен; невозможно было определить место, из которого исходит звук.
Неожиданно для Анны‑Марты они вдруг оказались в этом самом месте, в кольце жирных оплывающих свечей, посреди наэлектризованной толпы людей, находившихся в плену у звука. Никто никого не приветствовал. Все давно и хорошо знали друг друга. Даже слишком хорошо... Если бы не начавшийся ритуал, Марта могла бы и не довести свою игру до конца.
Около десятка мужчин, одетых в белое, били в барабаны, выстроившись полукругом под стеной, густо исписанной веве[17]. Тут же был вкопан огромный деревянный крест, выкрашенный черной краской, на котором болтался фрак, превратившийся в лохмотья. Крест был увенчан дырявым котелком... Марта почувствовала некое зловещее влияние, хотя увидела всего лишь тотем. Барон Самеди в своей неодухотворенной ипостаси тоже присутствовал здесь...
На мрачный и завораживающий ритм накладывались визгливые и пугающие, как крики выпи, звуки каких‑то свирелей. Отрывисто и жалобно стонала губная гармошка. Несмотря на холод, танцующие люди были полураздеты и продолжали разоблачаться. Назойливая и властная вибрация очень быстро подчинила себе Дюлу и начала охоту за душой Анны‑Марты...
Люди, дергавшиеся поблизости от нее, вначале показались ей дикими и примитивными существами. Ей пришлось совершать нелепые движения, демонстрируя столь же нелепую вовлеченность в тесный круг этих полуживотных. Но совместная качка и пронизывающая каждый нерв вибрация вскоре ввели ее в транс. Недолго ей удавалось смотреть на все происходящее и на саму себя со стороны. Барабанный бой уплотнял воздух, превращая его в тяжелый, вязкий кисель, в котором угасали волны «психо».
Ритм соития овладел ее телом и заставил совершать непристойные движения, но на той арене никто не был в состоянии думать о пристойности. Вокруг почти голые мужчины и женщины ревели, выпевали, изрыгали, выкрикивали слова молитв, превратившихся в рэповые речитативы. Их глаза были выпучены, а на губах выступала пена. Тела, покрывшиеся потом, блестели, словно осыпанные бриллиантовой пылью...
Волны ритма становились выше и выше, захлестывали, накатывали, выжимали из трясущихся оболочек души и сталкивали их в невидимом смерче. Анна‑Марта ощутила, как размываются границы ее личности, дух вселяется в барабаны, в веве, в жидкую грязь под ногами, носится среди развалин вместе с потревоженными призраками, сраженными нашествием варваров...
Когда толпа была доведена до неистовства, появился хунган[18]. Он и раньше был здесь, растворенный в общей лихорадочной пляске, но сейчас стал центром круга, плотью и воплощением духа, в которых сосредоточилась суть ритуала, – гибкий, как змея, смуглокожий мужчина с белой повязкой вокруг бедер, которая отнюдь не скрывала его агрессивно вздыбившегося орудия. У него в руках была большая чаша, наполненная порошком из толченных костей. Порошок просыпался при каждом содрогании его тела; белый шлейф тянулся за хунганом, оседая на земле в виде фигур, похожих на узоры инея.
Всхлипывания губной гармошки слились в один замирающий визг. Ни один из музыкантов уже не мог извлечь ни звука из духовых инструментов; остался только жуткий рокот барабанов, неизбывный и приводящий в ужас, как глубинные толчки матери‑земли. Этот рокот гнал кровь по жилам из горячего ада сердца в ледяные лабиринты конечностей, заставлял сокращаться мышцы и накачивал своих марионеток жидким воздухом...
Анна‑Марта не заметила, когда и кто сорвал с нее одежду. Возможно, это сделали ее собственные руки, превратившиеся в змей сладострастия. Пылающее облако пульсировало между ног. Демоны с сияющими глазами плясали вокруг – двуполые, ужасные и бесконечно похотливые. Кто‑то быстро и легко вошел в нее сзади, она не переставая извивалась, словно раненная рептилия. Но теперь осью ее бешеных движений был горячий ствол, который она погружала в свою распаленную бездонную пещеру.
Потом исчезло и пространство, вытесненное плотью, и эта плоть кричала и вздрагивала, танцуя и совокупляясь одновременно. Барабаны с туго натянутой гудящей кожей стали частью тел. Мужчины насиловали их руками, которые атаковали и отступали, атаковали и отступали... Бесконечная и бесплодная работа, как круговорот рождений и смертей...
Анна‑Марта уже давно не вспоминала о том, каким должно казаться ее измененное лицо, но лиц не осталось ни у кого: только глаза, как предупреждающие знаки на путях безумия, и языки, мокрые от слизи. Двое мужчин побывали в ней, а потом затвердевшая змея со слепой головой приблизилась спереди... Чуть выше дрожала оскаленная рожа хунгана. Женщине показалось, что у него нет зрачков; на нее уставились бельма, грязно‑блестящие, словно перламутр морских раковин.
Время сжалось в точку, поэтому никто не уставал. Огромная тень Барона Самеди накрыла поляну среди развалин замка. Неутомимые танцоры и любовники приближали ритуал к апогею. Хунган, уже совершенно голый и сохранивший эрекцию после нескольких совокуплений, вытащил из темного угла мешок, в котором шевелилось что‑то. Запустив в мешок руку, он извлек из него чернокожего младенца...
Женщины, стоя на коленях, рыли яму в центре арены. Анна‑Марта была среди них и не замечала, как обламываются ногти. Когда она подняла голову, то сквозь завесу слипшихся волос увидела блеск бритвы, показавшийся ей ослепительным. Этот ледяной свет отрезвил ее, сфокусировав сознание в единый неискаженный луч...
Лезвие выписывало петли и восьмерки над головой младенца, которого хунган держал за ногу. К лицу ребенка приливала кровь. Несмотря на то, что свечи все еще пылали, Марта разглядела голубоватый туман ауры вокруг его головы.
Она вдруг осознала, что это ребенок психотов и через несколько секунд он будет принесен в жертву. Кто‑то обхватил ее сзади; оглянувшись, она увидела Дюлу, у которого закатились зрачки. Достаточно было легкого толчка в грудь, чтобы он упал и больше не двигался. Ее охватила паника, еще более сильная от того, что Марта осталась голой.
Барабаны заглушили истошный детский крик. Лезвие косым росчерком вспарывало воздух, приближаясь к горлу младенца, а потом, в один кошмарный миг, вдруг окрасилось кровью.
Толпа извергла из себя грязный, звериный рев экстаза. Темная жидкость закапала в вырытую яму, и туда же полетели подношения от участников бамбуше. Жертва еще вздрагивала в агонии, когда хунган бросил ее на землю и провыл завершающую молитву Лоа[19]. Его зрачки вернулись из невероятного путешествия вокруг глазных яблок, и Марта встретила взгляд, пронзивший ее, словно стилет.
Две точки, не имевшие размера, вдруг раскрылись бутонами черных роз, и в их глубине отразилась женщина, совсем не похожая на глупенькую молоденькую гунси‑босал по имени Анна Бауэр...
Хунган страшно закричал, выбросив в ее направлении окровавленную бритву, и двинулся навстречу. Она стояла, парализованная растерянностью. Позади нее сомкнулось враждебное кольцо.
Седьмой настоятель «Жидкой Стены» Рейнхард Дресслер провожал взглядом трех зомби шестнадцатой экспедиции, отправившихся в путь. Ни один из тех, кто принимал участие в пятнадцати предыдущих, так и не вернулся. Дресслер был почти уверен в том, что никто не вернется и на этот раз. И все же он не оставлял попыток найти выход из Сумеречной Зоны. О зомби жалеть не приходилось – у настоятеля не было недостатка в материале. Техны прибывали сюда регулярно...
Тусклые лучи красного карлика освещали мертвую каменную равнину, по которой двигалась короткая цепочка темных фигур. Только благодаря тому, что планета была повернута одной стороной к своему умирающему солнцу, это полушарие еще не было захвачено льдами. Рейнхард обладал не слишком обширными, но все же достаточными знаниями, чтобы представить себе другую, темную сторону мира...
Однако существовали вопросы, на которые он не мог найти ответы. И никто не был в состоянии помочь ему в этом. Например, самый главный, хотя и умозрительный вопрос: куда попал Дресслер со своими монахами после «изгнания» из реальности образца 2023 года? Было ли это будущее, параллельный мир или того хуже: преображенный ландшафт сознания, что явилось бы косвенным подтверждением солипсического мифа?..
В последнее время Рейнхард склонялся к последнему. Два других варианта не оставляли вообще никаких шансов вернуться. От эры «желтого солнца» изгнанников отделяли миллиарды лет; от параллельной вселенной – непреодолимая «складка» пространства‑времени... И не было ничего удивительного в том, что в своих проповедях и беседах седьмой настоятель оперировал терминами научной фантастики. Если другие термины и существовали, то они все еще пребывали в неоформившемся виде в изощренных мозгах психотов...
Зомби, который шел последним, растворился в вечных сумерках. Кровавая капля света некоторое время еще дрожала на костяном наконечнике его дротика, потом и она исчезла. Рейнхард повернулся и побрел к нагромождению камней, которое громко именовалось «селением». На самом деле здесь не было ничего похожего на человеческие жилища.
Монастыря в привычном смысле слова не существовало. Единственным строительным материалом в этой местности были валуны, слишком крупные для того, чтобы горстка людей могла соорудить из них хотя бы стену. Оставалось утешаться тем, что здесь не было ветров, дождей и смены времен года. Только непреходящие сумерки, красный глаз, смотрящий с небес, и мглистое небо, будто припорошенное пеплом...
* * *
С тех пор, как тайная община монахов была обнаружена и адепт «психо» барон фон Вицлебен проделал с нею свой зловещий фокус, прошло приблизительно пять лет. Рейнхард не мог сказать точнее. Его «омега» остановилась в момент перехода, как и все другие часы. Оценивая сроки, он полагался на некий биологический ритм, который мог значительно измениться.
Поскольку в Сумеречной Зоне полностью отсутствовала флора и фауна, очень скоро и очень естественно община перешла к каннибализму в форме сыроедения. Потом кто‑то все же сумел добыть огонь с помощью кусочка кремня и обрывков одежды. Самые «способные» из монахов быстро научились извлекать из человеческих тел не только мясо, но и жидкость, жир для свечей, а также чистый протеин из мужских гениталий. Все находило себе применение – даже зубы, кожа, волосы и ногти.
Несмотря на ежедневный кошмар поедания себе подобных, настоятель «Жидкой Стены» продолжал существовать, поддерживая традиции и занимаясь темным искусством зомбирования... Численность общины оставалась стабильной. Поскольку новые жертвы психотов обычно прибывали одетыми, то недостатка в одежде и обуви также практически не ощущалось. Гораздо хуже дело обстояло с различными механическими и электрическими игрушками. О большинстве из них, за исключением самых простых, пришлось забыть.
Изначально среди изгнанных были одни мужчины, в том числе, подростки, что привело к большому количеству актов насилия и широкому распространению содомитского греха. Позже в селении стали появляться женщины. Из‑за них чуть было не разгорелась война, жестоко подавленная Дресслером в самом зародыше.
С тех пор женщины стали общими, а съедали их в первую очередь. Те, которые прибывали беременными, пользовались некоторыми привилегиями, но только до родов. Рейнхард лично выяснял предрасположенность младенца к «психо». Даже если дело не кончалось ритуальным жертвоприношением, тот все равно был обречен. Человеческая мораль претерпела сильнейшие метаморфозы, однако кое‑что осталось неизменным.
После многих месяцев тишины, нарушаемой лишь голосами ослабевших и теряющих надежду людей, Дресслер изготовил самый первый барабан вуду в Сумеречной Зоне. На остов из костей он натянул плохо выделанную человеческую кожу, еще пахнувшую кровью, и спустя несколько недель барабан впервые зазвучал, собирая посвященных на бамбуше. Его звук был глухим, сырым, дребезжащим, но это был звук самого мрачного барабана в истории, и те души, для которых он предназначался, улавливали вибрацию другой природы...
* * *
...Среди камней тускло чадили свечи, пожирая бедный кислородом воздух и освещая лица жрущих, спящих, впавших в прострацию людей. Вскоре Дресслеру предстояло собрать свое стадо на проповедь. Рейнхард не давал этому человеческому желе расползтись окончательно. Его жуткая слава сильнейшего боко удерживала в повиновении даже самых отчаявшихся, не говоря уже о зомби... Он знал, о чем будет говорить сегодня. Мысли и чувства были приятно однообразными. Если бы его проклятия достигали цели, все психоты должны были бы поджариваться живьем в самой глубокой из пропастей ада.
Ее внимание было приковано к лезвию, розовому от крови, поэтому она не видела, откуда раздались первые выстрелы, похожие на сухие щелчки. Несколько человек упали, как кегли. Плотная стена барабанного боя распалась на отдельные партии; кое‑кто из барабанщиков был мертв. Еще немного – и барабаны захлебнулись, но тишину вытеснили истерические вопли и тяжелое дыхание испуганной толпы.
Голые люди заметались в тесной каменной ловушке. Свечи были опрокинуты и погашены, воцарилась предрассветная полумгла. Марта бросилась к ближайшей стене высотой с человеческий рост и прижалась к ней спиной, чтобы не оказаться растоптанной.
Стреляли с деревьев и из окон башни, возвышавшейся над развалинами. Хаммерштайн не видела лазерных «зайчиков», иначе вела бы себя менее опрометчиво. Ей показалось, что пули, выпущенные из снайперских винтовок, методично выкашивают всех. Несмотря на это, хунган не отказался от намерения разобраться с нею. Она вдруг снова увидела его очень близко от себя – он выбирался из толпы, и с бритвы в его руке капала свежая кровь...
Марте вдруг стало очень холодно. Внутренности сковал лед, а воздух осеннего утра застыл в легких. В этот момент она услышала нарастающий шум вертолетных турбин, но для нее оставался открытым только один путь. Она повернулась и на негнущихся ногах побежала в темное чрево замка.
* * *
Кое‑кто из вудуистов успел добраться до стоянки, и кое у кого в автомобиле было припрятано оружие. Завязалась перестрелка, почти безнадежная для обороняющихся. Вертолет висел над ними, как механический ангел смерти. Слепящий луч прожектора падал вниз, и двенадцатимиллиметровый «мэшин ган» превращал стрелков и машины в решето.
Два человека предприняли попытку спастись, но их «опель» проехал не более пятидесяти метров. Дальше лесная дорога уже была заминирована. Прогремел взрыв, и охваченный пламенем кузов надежно загородил выезд.
Взорвался и черный «рено» на стоянке, разбросав клочья рваного металла и кровавые мешки с костями. На несколько мгновений арена была освещена огненным шаром. Здесь лежало два десятка трупов, среди них один маленький и бледный, до половины утопленный в яме, полной крови, конфет и амулетов. На поляне бродили фигуры в масках и с фонарями – люди из особой бригады пештского отделения имперской тайной полиции искали исчезнувшего агента. Его не было ни среди мертвых, ни среди живых.
* * *
В это время Марта Хаммерштайн пряталась под каменной лестницей, уводившей куда‑то вниз, и пыталась различить шаги крадущегося в темноте хунгана. Она переживала унизительное и одновременно завораживающе страшное приключение. Мужество понемногу возвращалось к ней, хотя нелегко быть мужественной, когда ты голая, а где‑то рядом находится маньяк с опасной бритвой... Подавленая энергия «психо» пробуждалась, поднимаясь из витального центра. Марта ждала момента, когда сможет использовать ее для обнаружения живого объекта.
Сверху доносился приглушенный шум перестрелки, гул вертолетного двигателя и еле слышные хлопки газовых гранат. На этом фоне босые ступни хунгана не производили даже намека на звук. Вероятно, он знал развалины замка и все укромные места как свои пять пальцев, в то время как жертва бродила здесь наугад. Вот и по этой лестнице она почти скатилась минуту назад, порезав ногу. Теперь нога кровоточила, и маленький очаг боли отвлекал девушку от более важных вещей.
Наконец, в темноте появился размытый силуэт, похожий на скопление призрачно слабых звезд, – первый симптом того, что ее биолокатор заработал. Пока это лишь помогало ей констатировать факты. Хунган приближался, двигаясь мягко и тихо, словно кот. Она видела искрящееся щупальце его отставленной в сторону руки, в которой наверняка была зажата бритва. У нее возникло нехорошее подозрение, что он видит в темноте, настолько точными были его движения.
Она попыталась воздействовать на него, но это был крепкий орешек. По правде говоря, Марта впервые встретилась с такой совершенной защитой. Во всяком случае ей не удавалось растворить его агрессию и изменить мотивацию поступков. Она поняла, что он даже чует запах ее крови...
Спустившись по лестнице, он стал приближаться к девушке. Она старалась дышать как можно тише, хотя из горла рвался наружу истерический крик. Она отступала, обдирая кожу на голой спине и протянув руку на съедение притаившемуся поблизости неведомому злу...
Пальцы коснулись чего‑то шероховатого. Дерево. Влажное и гнилое... Марта нащупала деревянную дверь, укрепленную металлическими полосами. За дверью была неизвестность, но это лучше, чем смерть... Где же эти кретины из группы прикрытия?! А как тебе спится сейчас, папа? Какие ты видишь сны? Слишком много дурацких вопросов... Дверь пронзительно заскрипела, и хунган, конечно, понял, в каком направлении жертва пытается ускользнуть.
Марта окунулась в сырую затхлую атмосферу с неожиданно сильным запахом земли. Пахло как на свежевспаханном поле после дождя, хотя под ногами были каменные плиты. Она свернула направо и пошла вдоль стены. Лицо накрыла липкая и пыльная вуаль паутины. Несколько драгоценных секунд Марта потеряла, отклеивая ее от себя, но так и не выпуталась до конца.
Она дышала слишком громко и, оглянувшись, увидела, что расплывчатый призрак уже находится на расстоянии пяти шагов. Ее колено ударилось о каменный монолит высотой около метра. Руки лихорадочно ощупали черный бархат пустоты. Ладони легли на полированное дерево, и одна из них, соскользнув, наткнулась на металлическую ручку.
Открытие поразило Хаммерштайн меньше, чем можно было бы предположить.
Она попала в подвальное помещение замка, служившее чем‑то вроде склепа. Если это так, то, скорее всего, отсюда не существовало другого выхода. Что ж, игра в прятки была любимой игрой ее детства. Мертвецов она боялась меньше, чем некоторых живых.
Марта сделала шаг вправо, но изголовье гроба касалось стены. Тогда она попыталась обойти гроб с другой стороны, но новый звук, раздавшийся совсем близко, пригвоздил ее к месту. Хунган находился сзади, она знала это точно – его силуэт проецировался на заднюю полусферу ее психоэкрана...
Очень тихий, но непрерывный звук, от которого мышцы превращались в студень, исходил от гроба. Марта протянула к нему руку, и это было еще одной ошибкой. Осязание подтвердило то, о чем она могла бы догадаться: открывалась крышка гроба, поворачиваясь вокруг хорошо смазанных петель.
Запах перегноя ударил в ноздри. Даже хунган остановился, но почему‑то это не принесло ей облегчения. Больше, чем угроза быть зарезанной, ее испугало другое: она не «видела» перед собой НИЧЕГО ЖИВОГО.
Марта не успела отдернуть остекленевшую руку. Холодный браслет из твердых, как фарфор, пальцев сомкнулся на ее запястье. Нечто дохлое зашевелилось во тьме... Тонкая струйка жидкости потекла по внутренней стороне ее бедра. Она сдавленно завыла от ужаса и не слышала, как хунган забормотал за ее спиной «Agnus Dei»[20].
Чужая рука сильно и властно притянула ее к гробу, после чего к ее губам прикоснулись резиновые губы, пахнувшие землей. Она дернулась, готовая извергнуть из себя желчь, потому что ничего другого не осталось в ее желудке, но другая рука легла на ее затылок и зафиксировала голову, будто аппарат для операции на мозге. Язык, большой и вялый, словно мертвая рыба, провалился в ее разинутый рот, и с этой секунды Марта осознала бесполезность сопротивления...
Вспоминая потом об этих секундах, она пришла к выводу, что самыми кошмарными были не прикосновения мертвой плоти, не запах пергамента, исходивший из уст, не наличие опасной бритвы за спиной, а невидимость целовавшего ее существа...
Она запрокинула голову и застонала... Рыхлый язык скользил по горлу, не оставляя слюны. Там, где кожи коснулись холодные губы, возникло пятно бесчувственности. Хаммерштайн ничуть не стало легче при этой своеобразной анестезии, особенно после того, как она ощутила безболезненный укус.
Что‑то заструилось в ложбинке между грудей, и это «что‑то» становилось теплым только в области живота. По горлу медленно полз черный ледник. Сонный морок охватил ее – мутный и неуютный, тяжелый и полный липкого сожаления... Марте захотелось спать, но она чувствовала, что сон будет зловещим и смертоносным, как отдых во дворце Снежной Королевы...
Когда вампир отпустил ее, она ослабела настолько, что упала на колени. Перед нею вращалась расслоившаяся темнота. Кто‑то перешагнул через ее руки, обдав дуновением ледяного ветра, и тогда хунган бросился бежать. Шаги разбуженного существа были медленными и неуверенными, как будто оно заново училось ходить. В воздухе витала пыль, сыпавшаяся из складок ветхой ткани.
Марте пришлось проявить лучшие (или худшие?) черты своего жесткого характера. Сцепив зубы, она поползла к выходу из склепа. Светящийся призрак хунгана давно исчез; она двигалась наугад и почти не промахнулась. Ей удалось даже обогнать невидимого вампира. Под конец она перемещалась на четвереньках; ее ладони и колени были испачканы сырой землей.
Ткнувшись головой в угол стены возле приоткрытой двери, она чуть не потеряла сознание. Кровь из раны на лбу залила левый глаз. Шаги вампира остались единственными звуками в мире, прорывавшимися сквозь трескучий шорох ее лихорадочного дыхания. Только она одна и дышала еще здесь, в этом забытом богом могильнике...
Выбравшись за дверь, она захлопнула ее, упираясь в гнилые доски ногами и не обращая внимания на боль. Звуки кошмара тотчас стали тише, как будто доносились из другой реальности. Тогда же Хаммерштайн увидела первые проблески света. Она не сразу поняла, что это мелькают лучи фонарей.
Обламы