— Привет, ми-истер, вы искать брокер, да?.. Ми узнать один хороший… Этот, — он указал в обратном направлении, в сторону лачуги, — непутевый borracho[36], ублюдочный сын суки… Берет много dinero[37]… He делать ничего… Идти со мной, миистер.
Рассудив, что хуже не будет, я направился вместе с мальчишкой в другую лачугу, построенную на сваях над прудом… С нами поздоровался довольно молодой человек, и, пока я объяснял ему, чего хочу, он молча слушал… Мальчишка сидел на корточках на полу и скручивал сигарету с марихуаной… Он пустил ее по кругу, и мы все курнули… Брокер сказал: да, он может принять подготовительные меры, и назвал цену значительно ниже той, на которую мне велели рассчитывать… Как скоро?.. Он взглянул на полку, на которой я увидел ряд песочных часов сложной конструкции с песком разных цветов: красным, зеленым, черным, синим и белым… Часы были помечены условными знаками… Он объяснил мне, что песок символизирует цветное время и цветные слова… Он указал на отметку на зеленых часах: «Потом… Один час»… Достав немного сухих грибов и трав, он начал варить их в глиняном горшке… Когда зеленый песок коснулся знака, он наполнил глиняные чашечки и вручил одну мне, а другую мальчишке… Я выпил горькое снадобье, и почти мгновенно в моем мозгу мультипликацией зашевелились уже виденные мною изображения остатков материальной культуры и кодексов майя… Комната наполнилась запахом спермы, смешанным с вонью навозной кучи… Мальчишка принялся бормотать и подергиваться и рухнул на пол в припадке… Я увидел, что под тонкими брюками он испытывает эрекцию… Брокер расстегнул мальчишке рубаху и стащил с него штаны… Пенис толчками поднялся, пуская струи в одном оргазме за другим… Зеленый свет залил комнату и проник сквозь тело мальчишки… Внезапно он сел и заговорил по-майянски… Слова спиралью текли у него изо рта и зримо повисали в воздухе, как усики вьющихся растений… Я почувствовал странное головокружение и понял, что это морская болезнь, характерная для путешествий во времени… Брокер улыбнулся и протянул руку… Я передал ему гонорар… Мальчишка одевался… Он кивком поманил меня за собой, я встал и вышел из лачуги… Мы шли по тропинке в джунглях, мальчишка впереди, подергиваясь всем своим резвым телом, как пес… Мы шли много часов и лишь к рассвету добрались до поляны, где я увидел несколько сажавших кукурузу работников с заостренными кольями и тыквенными бутылями семян… Мальчишка коснулся моего плеча и удалился по тропинке, скрывшись в предрассветном тумане джунглей…
|
|
Выйдя на поляну и обратившись к одному из работников, я ощутил, как непосильный груз зловещего контроля насекомообразных впихивает мои мысли и чувства в заранее подготовленные формы, втискивая душу в незримый мягкий порок… Работник окинул меня взглядом безжизненных глаз, лишенным как радушия, так и любопытства, и молча вручил мне сажальный кол… В том, что чужаки забредали сюда через джунгли, не было ничего необычного, поскольку почва во всем районе была истощена… Поэтому мое появление обошлось без комментариев… Я трудился до заката… Надсмотрщик с кривой палкой, который носил замысловатый головной убор, служивший признаком его высокого положения, определил меня в лачугу… Я лег на подвесную койку и сразу же почувствовал проникающее зондирование телепатического допроса… Я включил мысли придурковатого молодого индейца… Через несколько часов незримое присутствие сняли… Первое испытание я прошел…
|
|
Все последующие месяцы я работал в поле… Столь однообразное существование очень помогало мне носить маску умственно отсталого… Как я узнал, после длительного обучения человека могут перевести с полевых работ в каменотесы, которые высекают стелы, но лишь тогда, когда жрецы убедятся, что любая мысль о сопротивлении подавлена навсегда… Я решил сохранять анонимный статус полевого работника и привлекать к себе как можно меньше внимания…
Все вечера и нерабочие дни заполнялись непрерывным циклом празднеств… По этому случаю появлялись жрецы в замысловатых костюмах, зачастую наряженные многоножками или омарами… Жертвоприношения совершались нечасто, но я был свидетелем одной отвратительной церемонии, во время которой молодого пленного привязали к столбу и жрецы раскаленными добела медными клешнями вырвали его половой член… Узнал я кое-что и о том, какие страшные наказания определены для тех, кто осмелится бросить вызов правителям или всего лишь подумать о таком вызове. Смерть в Печах: нарушителя помещали в конструкцию из сцепленных медных рашперов… рашперы нагревались до белого каления и медленно смыкались вокруг его тела… Смерть в Многоножке: “преступника” привязывали ремнями к кушетке, и его заживо пожирали гигантские многоножки… Эти казни совершались тайно, в помещениях под храмом.
Я сделал записи празднеств и непрерывной музыки, напоминавшей высокочастотный писк насекомых, которая весь день сопровождала труд работников в поле… Однако я знал, что одно лишь воспроизведение этих записей приведет к немедленному разоблачению… Для принятия решительных мер я нуждался не только в фонограмме, но и в образной дорожке… Я уже объяснял, что майянская система контроля зависит от календаря и кодексов, в которых содержатся знаки, символизирующие все мыслительные процессы и эмоциональные состояния, возможные у человеческих существ, живущих в столь жестких условиях… Это инструменты, с помощью которых они чередуют и контролируют мыслительные единицы… Кроме того, я обнаружил, что сами жрецы не вполне понимают, как работает эта система, и что в результате интенсивной подготовки и напряженных занятий я, несомненно, знаю о ней больше, чем они… Техники, которые разрабатывали систему контроля, уже вымерли, и тогдашний жреческий род находился в положении человека, который знает, какие кнопки надо нажимать, чтобы привести машину в движение, но не имеет ни малейшего понятия ни о том, как починить машину, если она выйдет из строя, ни о том, как сконструировать другую машину, если эту уничтожат… Сумей я получить доступ к кодексам и смикшировать звуковую и образную дорожки, жрецы продолжали бы нажимать свои кнопки с непредсказуемыми результатами… Для того чтобы добиться этой цели, я продался одному из жрецов… (Ничего более отвратного я отродясь не испытывал)… Во время полового акта он до пояса превращался в зеленого краба, сохраняя человеческие руки и гениталии, которые выделяли едкую эротогенную слизь, а лачуга наполнялась жутким зловонием… Эти ужасные любовные свидания я был в силах вытерпеть потому, что предвкушал в свое время удовольствие от убийства этого омерзительного урода… А моя репутация идиота упрочилась настолько, что всех мер по контролю, кроме самых формальных, мне удалось избежать…
|
|
Жрец распорядился перевести меня на место сторожа в храм, где я стал свидетелем нескольких казней, видел, как заключенных с помощью печей разрывают вместе с потрохами на извивающиеся насекомообразные части, и узнал, что из этих изуродованных вопящих кусочков рождаются в печах гигантские многоножки. Пришла пора действовать… Приняв лекарство, которое дал мне доктор, я занял тело жреца, получил доступ к помещению, где хранились кодексы, и сфотографировал книги… Получив в свое распоряжение звуковую и образную дорожки машины контроля, я уже мог ее разобрать… Мне оставалось лишь перепутать порядок записей и порядок изображений, после чего этот измененный порядок взяли бы и ввели в машину… У меня были записи всех сельскохозяйственных операций — вырубки и сжигания кустарника и так далее… Я привел записи горения кустарника в соответствие с образной дорожкой этой операции и сдвинул время так, чтобы распоряжение сжигать пришло с опозданием и таким образом был потерян годовой урожай… При слабеющих от голода линиях контроля я включил в музыку контроля и записи празднеств атмосферные помехи вместе со звуковой и образной дорожками бунта…
«Отрезать словесные линии… Отрезать музыкальные линии… Сокрушить контрольные образы… Сжечь книги… Убить жрецов!.. Убить! Убить! Убить!..»
Машина с такой же безжалостностью, с какой прежде она контролировала мысли, эмоции и чувственные восприятия работников, теперь отдала приказ разобрать себя и убить жрецов… Я имел удовольствие видеть, как в поле поймали надсмотрщика, продырявили ему кишки горячими сажальными кольями и набили их кукурузой… Я расстегнул свой кинопистолет и стремительным натиском взял храм… Это оружие с помощью вибрационной съемки превращает образ в атмосферные помехи… Видите ли, жрецы действительно были всего лишь словом и образом, старым фильмом, который все крутился и крутился — с мертвыми актерами… Когда я ворвался в аппаратную и сжег кодексы, жрецы вместе с храмовой стражей взлетели на воздух в серебристом дыму… Ощущая под ногами подземные толчки, я спешно выбрался оттуда, а вокруг градом сыпались известняковые глыбы… С неба давила непомерная тяжесть, ветры земли вырывали с корнем огромные пальмы… Майянский календарь контроля затопляли приливные волны.
Глава 8
Я, Секуин
Майянское Дельце — Переключение Многоножки — Трюк с Тяжелым Металлом Я, Секуин, Усовершенствовал Эти Ремесла На Улицах Минро. Под Знаком Многоножки. Пленная Голова. Во Времени Минро. В Татуировальных Кабинках. Салонах Пересадки Плоти. Живых Восковых Фигурах Минро. Видел, Как По Слепкам Делают Вас, Куклы. Пока Вы Ждете. В Украденном Времени. В Терминалах Минро. Видел, Как Из Переломанных Позвоночников Струится Белый Клопиный Сок. В Секс-Комнатах Минро. Пока Вы Ждете. Во Времени Минро. Секс-Устройства Из Плоти. Пенис-Многоножка. Волоски Насекомых В Лилово-Серой Плоти. Людей-Скорпионов. Отрубленные Головы. В Резервуарах С Нечистотами. Пожирающие Зеленое Дерьмо. В Аквариумах Минро. Кабинках Минро. Под Знаком Многоножки. Секс-Комнаты И Плотские Фильмы Минро. Я, Секуин, Пленная Голова. Изучил Наркотики Минро. По Зенитному Брайлю. Гноят Мозг И Позвоночник. Оставляют На Медно-Латунной Улице Ослабевшее Крабовидное Тело. Я, Секуин, Пленная Голова. Пронесен Сквозь Кабинки Минро. Руками. Ногами.
Надставки. Плотских Фигур Минро. Моя Голова В Кристаллической Сфере С Тяжелой Жидкостью. Под Знакомым Символом Скорпионовой Богини. Пленница Минро. В Кабинках Времени Минро. В Татуировальных Салонах Минро. В Плотских Фигурах Минро. В Секс-Комнатах Минро. В Плотских Фильмах Минро. Пронесите Мою Пленную Голову, Ее Пленницу, По Улицам Времени Минро.
На плоской равнине, в сухом звуке крылышек насекомых, Брэдли совершил вынужденную посадку на желторотом Юнце… район разноцветных кабинок и пустырей… в пыльной витрине грыжевые бандажи и гипсовые ноги, отрубленная голова на песке, по губам и в носу ползают красные муравьи… От их словесной пыли вас облепляли раскаленные муравьи.
— Вы что, с ума сошли, разве можно разгуливать здесь в одиночку?
Проводник показал на голову:
— Часовой… Пройдешь сквозь его взгляд, и от тебя никакого проку. — Проводник рубанул ладонью по своим гениталиям. — Это гиблое место, ми-истер… Вы ven conmigo[38]…
Он шел впереди по пыльным улицам… В углах сверкали металлические экскременты… Опустилась тяжелыми глыбами тьма, накрыв городские кварталы…
— Здесь, — сказал проводник… высеченный в известняке ресторан, зеленый свет, сочившийся сквозь бутылки и баки, где совершали неторопливые круговые движения ракообразные… официант принял у них заказ, посвистывая влажным холодным дыханием дисковидного рта…
— Хорошее место… пещерные крабы… Muy bueno[39]для ебли, Джонни…
Официант принес плоский известняковый панцирь головоногих тел с крабьими клешнями…
— Кришну, — сказал проводник.
Еще живые, едва шевелившиеся в фосфоресцирующей слизи… Проводник вонзил в одного из них бамбуковый шип и обмакнул в желтый соус… Желудок, кишки и гениталии обжег сладкий металлический вкус… Брэдли с жадностью поглощал своих кришну…
Проводник поднял руку с подлокотника:
— Muy bueno, Джонни… Ты увидеть. — Официант напевал своим дисковидным ртом булькающую пещерную песню… — Vamanos[40], Джонни… Я показать тебе хорошее место… Мы курить, ебаться, спать хорошо. Иметь muy хороший, Джонни…
В гениталиях расцвело слово “гостиница”… Старый джанки взял у Брэдли деньги и отвел их в синюю комнатенку… Брэдли высунулся в квадратное отверстие в стене и увидел, что комната висит над пустотой, поддерживаемая лишь ржавыми железными опорами… Пол слегка шевелился и поскрипывал под ногами.
— Когда-нибудь эта берлога рухнуть… Последняя ебля для Джонни.
На полу лежал соломенный тюфяк и стояли медный поднос с гашишными трубками и глиняный кувшин…
— Джонни снимать рубаху, — сказал проводник, расстегивая рубаху Брэдли нежными пальчиками специалиста по карманам пьянчуг… — Джонни брюки спустить…
Он зачерпнул из кувшина зеленой фосфоресцирующей мази и натер ею тело Брэдли…
— Разотри ее… Вотри ее… Джонни — я… Я — Джонни… Он передал кувшин Брэдли…
— Теперь ты делать и говорить, как я.
— Разотри ее… Вотри ее… Акид — я… Я — Акид…
Желудок и кишки охватило долгое жжение… тела принялись кататься по тюфяку, оставляя следы плоти… фосфоресцирующий слизевидный сон…
Проснулись в затхлой меновой плоти, разбуженные старым джанки, кашляющим и харкающим на утренних ломках…
Вот таким образом старый джанковый мир, который я сотворил, и бормочет между годами, самый грустный из фильмов, голоса подморожены на стеклянном ветру, пыль на безлюдных улицах и в опустевших домах, призрачные привратники, серый осенний морозец во прахе, холодные пыльные коридоры… заявление от меня, старика… отдел наркотиков… Полковник Копченый… официанты-китайцы… Роза Пантопон… Билл Гейнс… Старый Барт… Хаузер и О’Брайен… детективно-джанковая походка… Знает ли он о своих прошлых грехах? (Харкает кровью.) «Билл, здесь сильный ветер». Старый джанки торгует рождественскими брелоками на Норт-Кларк-стрит[41], его прозвали “Жрецом”.
«Боритесь с туберкулезом, братва».
серая тень на далекой стене.
Глава 9
Изобразите Интерес
Бенуэй “расположился туристским лагерем” в Отделе здравоохранения. Он нагло ломился во все двери и конфисковывал весь джанк. Конечно, он был хорошо известен, но с помощью ловкого чередования физиономий сумел уравнять шансы и без остатка развеять в разреженном воздухе пять или шесть бюро, и холодный весенний ветер унес тонкую паутину хитросплетений под взглядом безжизненных крабьих глаз швейцара в зеленой униформе и с двусмысленным предметом в руках — смесью дубинки, метлы и унитазной щетки, — оставляющим за собой запах аммиака и плоти уборщицы. У него перед глазами всплыло на поверхность подводное животное — круглый дисковидный рот из холодного серого хряща, шершавый лиловый язык, шевелящийся в зеленой слюне: “Душедробилка”, — решил Бенуэй. вид плотоядных моллюсков. встречается на Венере. вероятно, лишена скелета. Время перевело стрелки пути, пролегающего по полю с маленькими белыми цветами, мимо разрушенной сигнальной вышки. уселся под деревом, гладко истертым теми, кто там сиживал раньше. Мы помним те дни, как длинную процессию Тайной полиции, всегда и всюду в новом обличье. В Гуаякиле сидел на речном берегу и видел, как большая ящерица пересекает илистые отмели, усеянные арбузными корками, выброшенными из плывущих мимо каноэ.
Челнок Карла медленно перевернулся в радужно-бурой лагуне, осаждаемой ядовитым скатом, пресноводной акулой, арекипой, кандиру, морским удавом, крокодилом, электрическим угрем, водяной пантерой и прочими вредными тварями, выдуманными исследователями, которые осаждают прилегающие к району бары.
— Это неприступное племя питается, знаете ли, фосфоресцирующей металлической массой, которую добывает в здешнем районе. Они сразу же превращают ее в золото и высирают самородки. Отличная работа.
Золотистые глаза печеночного больного, карты золотых приисков, золотые зубы над агуардьенте, приготовленной на примусе вместе с чаем и корицей, чтобы отбить вкус нефти, — оставляет во рту и в глотке серебристые нарывы.
— Это было в год чумы рогатого скота, когда перемерли все туристы, даже скандинавы, а нам, мальчишкам, приходилось торговать собой на улицах по сраным МР — Местным Расценкам.
— В районе нет кальция, сами понимаете. Один бедолага лишился всего скелета, и нам пришлось таскать его в брезентовой ванне. Под конец его проглотил ягуар — думаю, в основном из-за соли.
Жестяным мальчишкам приходилось торговать собой на улицах по сраным субстанциям и пластам… Знаете, что это значит?.. Доводили юношу до мертвой воды, осаждаемой согласием… Это было в год Чистых… местных расценок Программы “Пустое тело”…
— Истоки Бабуиновой Задницы… Это страна Лозы-Вешателя…
(Лоза-Вешатель захлестнула шею юноши, оплетая его черепные кости спиралями усиков, шея сломалась, он уже висит, извергая семя, а дисковидные рты, обрамленные зелеными волосками, приникают к его прямой кишке, заставляя усики с мелодичным бульканьем прорастать сквозь его тело и постепенно разжижать его кости до состояния зеленого съедобного желе.)
— Гиблое место вы описываете, ми-истер. Вам достается нечто вроде медузы.
Они живут в полупрозрачном желе и общаются вспышками света, разжижая кости всего мира и поедая желе… мальчик-кокон, гниющий на солнце… ленивые подводные глаза в отрубе над гниющей растительно-мясной спячкой… известняковая наркота из глинистого сланца и воды…
Юношу вешают свеженьким и с кровью… одной из обрядовых принадлежностей является голова скорпиона… смертельный брачный процесс в честь Совершивших Обряд Очищения… в районе нет кальция… встречается на Венере…. вероятно, лишена скелета… лучевой мох оргазма и смерти… Известняковый Бог в миле отсюда… лучше, чем кричать:
“Пустое тело!” Земля здесь бесплодная, сами понимаете, дожидаемся кого-нибудь из мест, прилегающих к району.
— В дебрях Страны Ебливых Барабанов…
(Голый новичок связан ремнями, а его спина и ягодицы прилажены к деревянному барабану. Барабанщик отстукивает оргазменный сигнал, после чего плоть Новичка загорается изнутри голубым огнем, а барабан оживает и ебет мальчишку (клубы дыма в ясном синем небе). Вновь принятый проснулся в чужой плоти и увидел все по-другому… И он шмякнулся на площади и в патио об «Напишите мне, ми-истер».)
Пуэрто-Хозелито расположен на месте слияния двух бурных бурых рек. Город построен на бескрайней илистой равнине, пересекаемой каналами со стоячей водой. Дома на сваях, соединенные лабиринтом мостиков и подвесных лесов, тянутся от илистых равнин к возвышенности, окруженной деревьями и стелющимися лианами, вся местность источает жалкий и упаднический дух полуразрушенного пограничного форта или покинутого балагана.
«Город Пуэрто-Хозелито, довольно мрачный, с точки зрения своего физического состояния, распространяет вокруг себя удушливый туман прогорклого тлеющего зла, как будто город вместе с обитателями медленно утопает в нечистотах и помоях. Я застал этих людей с головой ушедшими в самые греховные суеверия и ритуалы».
«Здесь практикуются разнообразные виды ритуальной казни. Эти подонки обладают столь сильным афродизиаком, что он приводит к смерти от общего спазма кровеносных сосудов, после которой остается лишь пустое тело, холодное и белое, как мрамор. Вещество это выделяет вид “ксиукутиль крустанус”, летучий скорпион, во время своего смертельного брачного периода, в течение которого все самцы ксиукутиля, доведенные этим веществом до исступления, погибают в попытках напасть на любое существо мужского пола, дабы заразить его своей смертоносной спермой. Во время одного из обрядов приговоренных раскрашивают под золотые, серебряные, медные и мраморные статуи, после чего прививают им сперму ксиукутиля, а их судороги по невидимым контрольным проводам преобразуются в изысканные балетные представления и застывают в садовых фонтанах и на парковых пьедесталах. И это всего лишь один из многочисленных обрядов, которые чередуются на Обрядовом Календаре, хранящемся у Совершивших Обряд Очищения и Матери-Земли.
Совершивший Обряд Очищения ежемесячно выбирает одного юношу, и того помещают в кристаллическую кабинку, отлитую по форме шейных позвонков. На стенах кабинки вырезаны клинописью сексуальные программы, а сами стены вращаются с помощью бесшумных гидравлических двигателей. По прошествии месяца юношу провозят по улице на увитой цветами платформе и торжественно вешают на известняковой площадке — считается, что вся бренность человеческого существования покидает Очистившегося, дабы умереть в юноше в момент оргазма и смерти. Перед тем как юношу повесят, он должен публично дать на это свое согласие, если же добиться его согласия не удается, он вешает Очистившегося и принимает его функции на себя. Очистившиеся официально считаются бессмертными и ежемесячно получают инъекции юношеской субстанции». (Цитируется по книге Грин-Баума 'Первый Путешественник'.)
Подвесной мотор принялся вибрировать в ржавой масляной дымке и, прихватив с собой кусок, оторванный от выдолбленного челнока Карла, затонул в радужно-бурой воде, где-то вдали — приглушенный студенистый звук подводного динамитного взрыва: «Туземцы глушат рыбу». Обезьяны-ревуны, подобные ветру в листве. Над водой вспыхнула сигнальная ракета, и Карл разглядел на дощатом настиле плоских людей, стилизованных под жестяные мишени в тире. На берегу дребезжали металлические голоса: Челнок медленно развернулся и остановился, коснувшись разрушенного причала. Прихватив свой нордический рюкзак, Карл вылез из лодки и пошел в сторону площади на возвышенности. Он почувствовал на плече прикосновение, легкое, как ветер. Человек в поношенном сером полицейском мундире и красном фланелевом нижнем белье: одна босая ступня, распухшая и фиброзная, как старая волокнистая древесина, покрывшаяся белым грибком, глаза цвета красного древа поблескивали, а их обладатель то удалялся, то приближался. Задыхаясь, он произнес слово “ контроль ” и рухнул наземь. К Карлу подполз человек в серой больничной пижаме, пригоршнями поедавший землю и оставлявший за собой зеленую слюну, и дернул его за отворот брюк. Едва передвигая хрупкие ноги и разгоняя облака костяной муки, приблизился еще один. В его глазах вспыхнула ярость, и они погасли в запахе горящего металла. Они надвигались со всех сторон, хватая Карла руками, шипя и брызжа слюной:
— Papeles!
— Documentos!
— Pasaporte!
— Что тут за шум? — Команданте в новенькой военной форме стоял на помосте, возвышавшемся над площадью. Над ним было замысловатое многоярусное сооружение из бамбука. Его рубаха была расстегнута на смуглой груди, гладкой, как старая слоновая кость. По его телу медленно полз маленький пистолет в красной кожаной кобуре, оставлявшей за собой радужную полоску слизи.
— Вы должны простить моих сотрудников, если они не вполне соответствуют вашему немецкому представлению об идеальной чистоте… отсталые… необученные… каждый живет совсем один и обрабатывает свою маленькую вирусную делянку… Им абсолютно нечего делать, а одиночество… — Он постучал себя по лбу. Лицо его растаяло и изменилось в мерцании дуговых ламп.
— Но их здесь никак не меньше тридцати, — сказал Карл.
Команданте внимательно посмотрел на него.
— Разумеется, они синхронизированы. Ни один из них не может видеть остальных, даже догадываться об их присутствии, поэтому каждый думает, что он единственный полицейский на посту. Как видите, их маршруты никогда не пересекаются, а кое-кто из них уже… А кое-кто из них уже мертв. Это создает некоторые неудобства, поскольку они не несут ответственности перед законом. Мы стараемся своевременно их хоронить, даже если у них сохраняется рефлекс протеста. К примеру, Гонсалес, Пожиратель Земли. Мы трижды его хоронили. — Команданте поднял три пальца, заросших длинными белыми усиками. — Он каждый раз проедает себе путь наружу. А теперь прошу извинить, из Столицы передают футбольные результаты. Надо изобразить интерес.
«Как сообщают, во время беспорядков на футбольном матче в Лиме погибло 318 человек… паника на стадионе… 323 погибших…»
Команданте, постаревший с далекого перекрестка времени, вполз в металлический шкафчик и, хныча от страха, захлопнул дверцу. Вылез в заплесневелом зеленом суспензории, на теле надпись: «Я — красный, ты — зеленый». Из чулана выпорхнул накачавшийся аммиаком помощник с зеленой козлиной бородкой и мраморным лицом. Серией захватов и бросков он снял с Карла одежду, Карл почувствовал, как его тело подчиняется мышечным приказам. Помощник надел на голову ведро и с визгом скрылся в далеких молотках.
Команданте растер обнаженное парализованное тело Карла желеобразным веществом. Команданте лепил женщину. Карл почувствовал, как его тело перетекает в женскую форму. Гениталии его исчезали, соски набухали, а Команданте проник внутрь, несколько раз коснувшись лица и волос… (сперма на глинобитной стене в рассветной лае собак и звуке струящейся воды…) Внизу Команданте совершал вокруг пустого тела Карла свои магические действа. Тело поднялось, демонстрируя эрекцию и мастурбируя перед Команданте. Пенисная плоть распространилась по его телу, лопаясь в оргазменных взрывах, гранитные хуи извергали под черной тучей лаву, кишащую чудовищными ракообразными. Взгляд холодных серых подводных глаз и руки коснулись тела Карла. Команданте резко перевернул его руками-присосками и приник к жопе Карла своим дисковидным ртом. Он лежал в гамаке из зеленого волоса, тело его пробивали молотки пенисной плоти. Волоски щекотали его прямую кишку, закрученные усики растений задевали центры удовольствия, тело Карла опустошалось в одном оргазме за другим, горевшие сквозь плоть зеленым светом кости плавно и без всплеска исчезли в дисковидном рту. И вот он уже дрожит, краснея в бескостных спазмах, по телу от прикосновения зеленых волосков прокатываются розовые волны.
Команданте обнажил тело Карла и провел по нему зелеными желеобразными сосками, которые вытягивали плоть вверх и внутрь себя. Гениталии Карла увядают, превращаясь в высохшее дерьмо, которое он полностью сметает маленькой метелочкой, пока не остаются белая плоть и черные блестящие лобковые волосы. Команданте раздвигает волоски и маленьким кривым ножичком делает разрез. И вот по фотографии своей невесты из Столицы он создает лицо.
— А теперь, как вы говорите, “звуковые эффекты”. — Он ставит пластинку с ее голосом. Губы Карла следуют за звуками, и в словах слышится женская суть.
— О, любовь души моей! О, утренний ветер!
— Ничего более мерзкого мне отродясь терпеть не приходилось. — Карл образовывал слова в воздухе без помощи языка, без помощи глотки. — Надеюсь, в районе есть фармацея.
Команданте взглянул на него с досадой:
— Подождите, пожалуйста, в кабинете. Он появился, на ходу надевая мундир и пристегивая “люггер“.
— Аптека? Да, по-моему… На том берегу лагуны… Я вызову проводника.
Проводник показал на севшее на мель железное судно…
— Вот фармацея, ми-истер.
Вышел китаец в выцветших войлочных тапочках…
— Моя нет. Плиходи пятниса.
Он с лязгом захлопнул железную дверь, и вывеска “Фармацея” упала с судна и погрузилась в черную тину.
Карл шел по карнавальному городу вдоль каналов, где лениво шевелились гигантские розовые саламандры и серебристые караси; грошовые аркады, татуировальные кабинки, массажные салоны, интермедии, порнофильмы, платформы на колесах, артисты, уличные торговцы — до самого неба.
Пуэрто-Хозелито расположен к стоячей воде, бездействующие нефтяные скважины и шахтные стволы, пласты брошенной техники, разграбленных судов, мусор от севших на мель операций и экспедиций, которые погибли в этом уголке мертвой земли, где нежатся в бурой воде ядовитые скаты и на хрупких негнущихся лапах движутся по илистым равнинам крабы. Поднимаясь с илистого дна, город выходит на поверхность в безмолвном храме высоких джунглей, речушки с прозрачной водой образуют глубокие трещины в желтой глине, а жизни путешественника угрожают падающие орхидеи.
В зеленой саванне стоят две громадные пенисообразные статуи: ноги и руки рудиментарные, из каменных голов медленно поднимаются пульсирующие кольца голубого дыма. Меж столбов петляет ведущая в город известняковая дорога. Посреди пустырей и развалин сооружена изгородь — ржавое железо и бетон, — испещренная химическими садами. Присущий городу запах шляпы джанки и смерти умерщвляет эти фразы, утяжеляя их словами «противно смотреть». Карл шел по тропинкам огромного города лачуг. То жару, то холод несет вниз сухой ветер с Чимборацци, грязной почтовой открытки в ярко-синем небе. Из заброшенных каменоломен и покрытых густыми зарослями отвалов выглядывают люди-крабы — нечто вроде рудиментарных глаз, увеличенные скулы, и вид у них такой, как будто они способны пускать корни и расти на всех и каждом, ворчливые наркоманы, пристрастившиеся к оргазменному наркотику, бескостные в солнечных лучах, булькающие гортанные хрящи, сердце замедленно бьется в прозрачной плоти, заживо поедаемой людьми-крабами.
Карл шел мимо пенисных столбов в город известняковых хижин. Вокруг столбов кольцом сидели, раздвинув ноги, жрецы, эрекции пульсировали в такт мерцанию их глаз. Пока он шел сквозь взгляды электрических глаз, губы его распухли, а легкие стали задевать мягкую внутреннюю сторону ребер. Он подошел и дотронулся до одного из жрецов: электрический удар отбросил его через дорогу в сточную канаву. Город окружен маисовыми полями с каменными статуями Юного Кукурузного Бога — стоячий пенис, пускающий маисовые побеги, взор, исполненный юношеской жестокости, но невинные губы слегка раскрыты, и в слезящихся глазах затаилась неизбывная нежность. Юного Кукурузного Бога открывают жрецы-омары, снимая с его тела покрывало из кукурузного шелка. К каменному пенису Маисового Бога привязана веревка из лозы. Член мальчика встает, играя всеми цветами радуги в лучах утреннего солнца, и с того места в зеркале на шкафу видна другая комната… Так вот, в город эта компания явилась, чтобы выращивать в долине кукурузу, немного поохотиться и порыбачить на реке.