Потери Волховского фронта за январь составили 73 тысячи бойцов и командиров, но при этом, за счет новых пополнений, количество войск и техники не уменьшилось, а по артиллерии увеличилось в полтора раза. На 1 февраля насчитывалось 25 дивизий, 9 бригад, 36 отдельных батальонов — более 233 тысяч человек, 3196 орудий и минометов, 171 танк. Военно-воздушные силы фронта имели уже 313 боевых самолетов. Армейскую авиацию полководцы при подсчетах обычно «забывают», но у тружеников тыла собственная гордость, и они докладывают, что ВВС армий получили дополнительно 188 машин.
В мемуарах советских генералов, написанных на основе сводок Совинформбюро и собственных донесений, неизменно утверждается, что бои проходили с «большими потерями для обеих сторон». Это невозможно чисто теоретически, учитывая, что «вооруженные до зубов» немцы твердо оборонялись на подготовленных позициях «в крепких оборонительных сооружениях», а наши солдаты атаковали их в чистом поле «без достаточной огневой поддержки». К примеру, бывший «гвардейский минометчик» Н.И. Исаков вспоминает: «Сколько я был в Мясном Бору — земли не видел, всюду трупы наших солдат. Убитого немца видел только раз, все ходили смотреть на него как на диковину». Да и могло ли быть иначе, если во главе армий стояли «полководцы» типа генерала Иванова, которому командующий фронтом вынужден был посылать такие вот телеграммы: «Категорически запрещаю проводить широко практикуемые вами штыковые атаки против сильно укрепленных позиций противника без предварительной огневой подготовки и серьезного обеспечения атаки минометно-артиллерийским огнем». С «обеспечением», по мнению Мерецкова, можно и в штыки.
|
|
А маршевые пополнения все шли и шли, Россия большая. Когда винтовок на всех не хватало, им выдавали палки с привязанными штыками.
Известное дело: пуля — дура, штык — молодец! Раненых в ходе боя не выносили, и первичную помощь им никто не оказывал, поскольку, вопреки всем уставам и здравому смыслу, отцы-командиры ставили санитаров и санинструкторов в стрелковую цепь наравне с рядовыми бойцами. По этой причин в первую очередь в 4-й армии быстро возник огромный некомплект младшего медперсонала. В конце концов Мерецков, рискуя вызвать недовольство Ставки, вынужден был своим приказом отстранить Иванова от должности и назначить на его место генерал-майора П.И. Ляпина. Сталин таки выразил недовольство превышением полномочий, но решение командующего фронтом утвердил.
55-я армия Ленинградского фронта шестью дивизиями (268, 43, 56, 70, 90, 125-я) при поддержке 124-й и 125-й танковых бригад и 86-го отдельного танкового батальона всю зиму вела бои наступательного характера в устье реки Тосны и в противотанковом рву, а также южнее Колпино за поселки Путролово и Ям-Ижору.
«Военный совет 55-й армии поставил перед нами задачу овладеть Красным Бором, — вспоминает полковник В.К. Зиновьев из штаба 125-й стрелковой дивизии. — Думаю, что дивизия могла бы выполнить приказ и взять Красный Бор. Противотанковый ров был уже в наших руках. А это был удобный рубеж для сосредоточения войск и наступления. Можно было ожидать, что соседние дивизии получат приказ облегчить нам выполнение задачи по захвату Красного Бора наступательными операциями, чтобы прикрыть наши фланги. Но соседние дивизии такого приказа не получили, и мы наступали с открытыми флангами.
|
|
Бросившись в атаку, наши части продвинулись вперед, но попали под перекрестный огонь противника и вынуждены были залечь на мерзлой земле, которую не выгрызешь, ни шанцевой лопаткой, ни зубами. Особенно большие потери понес 657-й стрелковый полк, которым командовал полковник Варюхин. Полк наступал в первом эшелоне и потерял столько бойцов и командиров, что стал небоеспособным. Об этом и доложил командир полка комдиву генерал-майору Фадееву Ивану Ивановичу.
— Повтори, что ты сказал! — воскликнул генерал. А я насторожился, прислушиваясь к их разговору.
— В полку осталось тринадцать активных штыков и один станковый пулемет, — говорил голос в трубке, которую генерал приблизил к моему уху.
— Не может этого быть! — воскликнул снова генерал… Весь январь и февраль сорок второго части дивизии вели бои, которые в сводках Совинформбюро назывались боями местного значения. Продвинулись мы почти до Красного Бора. Но это не только не улучшило, а даже ухудшило наше положение, потому части соседних дивизий по-прежнему оставались на месте. А полкам и батальонам нашей дивизии, выдвинувшимся вперед, пришлось теперь отражать атаки противника не только с фронта, но и с флангов, ибо мы сами, а точнее, по приказу командования армии, залезли в мешок… При этом потери в людях были большие».
Попытки взять Красный Бор предпринимались и в марте.
«Красноборская операция, — делает вывод экс-командарм генерал В.П. Свиридов, — еще раз убедила нас в том, что наступление на одном направлении ограниченными силами при бездействии остальных участков фронта дает успех только в первые дни, когда в наших руках еще сохраняется преимущество внезапности и превосходство в силах».
|
|
Стоило ли в элементарных вещах, неоспоримо доказанных еще в ходе Первой мировой, «убеждаться еще раз»? И так долго: до марта 1943 года продолжался непрерывный штурм Красного Бора! Сколько за него положено жизней — одному Богу известно. Активные действия в это же время развернули подразделения 13, 21 и 189-й стрелковых дивизий 42-й армии на подступах к опорным пунктам Верхнее Койрово, Кискино, Туйполово, Синда, Венерязи, ничего не добившись территориально, но, конечно же, «уничтожив много вражеских солдат и офицеров».
Армия генерала Клыкова в начале февраля окончательно увязла в лесах и болотах, а 59-я армия Галанина лишь в середине месяца вплотную подошла к Спасской Полисти, но взять ее так и не смогла. «Название этого селения, — пишет Мерецков, — возле которого полгода кипели ожесточенные бои, я никогда не забуду. Горловина прорыва расширилась, помнится, до 13 километров… Но на этом и закончились наши успехи по расширению прорыва. Несмотря на настойчивые атаки, войскам не удалось раздвинуть прорыв ни на метр. Иногда приходилось вести даже оборонительные бои». Все яснее становилось, что выйти к Кингисеппу и окружить всю 18-ю германскую армию не получится.
Маршал ссылается на мощь немецкой обороны и намекает на некие шесть дивизий, «переброшенные из Франции, Дании, Югославии и самой Греции», которыми пополнилась группа армий «Север». Очень даже возможно, вот только Мерецкову эти дивизии никак помешать не могли. Более того, когда стало ясно, что наступление Волховского фронта выдохлось, немцы снимали отсюда свои соединения и перебрасывали их на юг. Дело в том, что в это время критическая ситуация сложилась южнее озера Ильмень, в полосе 16-й германской армии, где войска Северо-Западного фронта под командованием генерал-лейтенанта П.А. Курочкина, окружив шесть дивизий 2-го корпуса генерала Вальтера фон Брокдорф-Аллефельдта, организовали Демянский «котел». Прибывавшие из Европы немецкие дивизии должны были закрыть образовавшуюся на стыке двух групп армий брешь. Кроме того, с целью деблокады демянской группировки 13 февраля в Ставке фюрера было принято решение о формировании в районе Старой Руссы ударной группы под командованием генерала Зейдлидц-Курцбаха. В ее состав вошли, в частности, 122-я пехотная и 18-я моторизованная дивизии, снятые с ленинградского и волховского направлений.
Из Москвы в штаб Волховского фронта шли телеграммы и звонки с требованиями активизировать наступательные действия, обвинениями в нерешительности и бездействии. Мерецков, в свою очередь, жаловался на нехватку танков, снарядов, авиации, усталость войск и низкое качество прибывающих пополнений, но в конце переговоров неизменно отвечал одно: «Будет выполнено!» Сталин оказался заложником им же созданной системы, каждый рвался первым доложить о занятии самой захудалой деревеньки, превращавшейся в сводках в мощный узел сопротивления противника, и никто не осмеливался огорчить Вождя дурными вестями.
Врожденным пороком системы оставалась, выражаясь армейским жаргоном, повсеместная залепуха снизу доверху, попросту — очковтирательство. К примеру, генерал Катышкин сообщает, что, выполняя задачу по расширению пробитой в немецкой обороне бреши, 59-я армия «очень скоро втянулась в полосу напряженных и затяжных боев». Правда, сам он при этом не присутствовал, поэтому подчеркивает, что «данные, естественно, я черпал из документов», то есть из оперативных сводок. Зачерпнем из тех документов, куда генерал не мог заглянуть. Начальник Особого отдела НКВД Волховского фронта майор госбезопасности Мельников в докладной записке на имя члена ГКО товарища Маленкова «сигнализировал» об обстановке, сложившейся в армии генерала Галанина:
«Командование 59-й армии, зная о том, что 377,372, 374 и 378-я стрелковые дивизии активных действий не ведут и фактически занимают оборону, в оперативных сводках штаба действия этих дивизий отмечаются «активным сковыванием противника» и «ведением боевой разведки». Бездеятельность этих дивизий в оперсводках также называется «отражением контратак противника», не стыдясь сообщать, что дивизии отбивают контратаку одного взвода противника. Из наиболее характерных примеров очковтирательства приводим следующие: 1269-й стрелковый полк 382-й стрелковой дивизии занимает линию фронта протяжением 18 километров, активных действий не ведет, занимает оборону. Штарм пишет, что полк активно сковывает противника. 377-я стрелковая дивизия занимает фронт протяжением 13 километров, активных действий не ведет, занимает оборону. Штарм в оперативной сводке пишет, что «377-я дивизия ведет активную боевую разведку». Фактически для ведения разведки высылаются 2–3 человека. Части 372-й стрелковой дивизии занимают фронт протяжением 4 километра, активных действий не ведут, ведут оборону. В оперсводке штарма докладывается: «части 372-й дивизии блокируют противника»…
За последнее время в частях 59-й армии со стороны отдельных военнослужащих участились случаи морально-бытового разложения. Зачастую, используя свое служебное положение, командиры склоняют женский персонал к половому разврату, здесь же, в присутствии посторонних, решают боевые задачи. Отдельные командиры и комиссары частей, увлекаясь женщинами, систематически пьянствуют. Входе боевых операций, вместо организации боем, отсиживаются в блиндажах…
Командир 1249-го стрелкового полка 377-й стрелковой дивизии майор Швагирев систематически пьянствует со своим помощником по хозчасти Савичевым. 19 февраля Швагирев, будучи в нетрезвом состоянии, площадной бранью отругал и три раза ударил по лицу политрука Носова. Швагирев в пьяном состоянии собрал весь командный состав полка, силами которого приказал взять дзот противника…
Командир 378-й стрелковой дивизии полковник Дорофеев и комиссар дивизии Корнышев систематически пьянствуют и сожительствуют с женщинами. Будучи выпивши, Дорофеев заявлял командирам: «…Здешние женщины проститутки, а вы, командиры, не теряйте этого случая…»
5 февраля во время наступления дивизии на командный пункт выехали начальник штаба и комиссар дивизии. Дорофеев же вызвал к себе в блиндаж девушку военфельдшера и пропьянствовал с ней четверо суток. Свой невыезд на командный пункт мотивировал болезнью.
Комначсостав в беседах между собой говорит: «Ну, как там наше пьяное командование, что решило?..» В момент выполнения боевой задачи частями дивизии по овладении д. Остров Дорофеев, Корнышев и начальник штаба Аксельрод на протяжении трех суток пьянствовали, не выходя из блиндажей.
Подобные факты морально-бытового разложения в частях 59-й армии не единичны. По нашей информации, командиры и комиссары частей и соединений мер к устранению подобных явлений не принимают, так как сами являются виновниками этого. О фактах морально-бытового разложения отдельных командиров и политработников частей 59-й армии неоднократно информирован Военный совет армии. Однако мер к пресечению безобразий не принял».
Конечно, такое поведение начальства деморализовало и разлагало подчиненных. Но, с другой стороны, кажется, было бы лучше, если бы эти «дорофеевы» и «швагиревы» вообще не вылазили из своих блиндажей. Потому что, когда они, опохмелившись, брались «организовывать бой», выходило еще гаже (месяц спустя полковника И.П, Дорофеева накрыло шальным снарядом, и он попал в святцы 59-й армии как командир, «не щадивший своей жизни во имя победы над врагом, за дело партии, за Родину»).
17 февраля на фронт прибыл представитель Ставки маршал Ворошилов. Он передал приказ, требовавший до начала марта любым способом выйти на железную дорогу Любань — Чудово. Затем маршал, по своему обыкновению, полез на передний край, заставляя обливаться холодным потом всех сопровождающих и оперуполномоченных. Картины ворошиловских посещений описаны во многих мемуарах и выглядели всегда одинаково: в сопровождении очередного комдива маршал добирался под огнем до позиций передового батальона, там, на виду противника, не кланяясь пулям и четко взяв под козырек, выслушивал доклад об обстановке, после чего по-отечески беседовал с солдатами и обращался с призывами. К примеру, вспоминает П.М. Кошевой, командир сражавшейся у Мясного Бора 65-й стрелковой дивизии:
«— Вот и хорошо, — сказал маршал, услышав, что свои боевые задачи дивизия выполнила успешно. — А теперь поедем в любой батальон на передний край.
Мерецков и Яковлев стали подавать мне знаки, которые могли означать только одно: ни в коем случае на передовую представителя Ставки не вози.
— Не могу, товарищ маршал. Шоссе и железная дорога пристреляны противником. Там всегда, когда появляются люди, бьет артиллерия и бывает плотный пулеметный огонь.
— Боишься? — спросил К.Е. Ворошилов. — А я считал тебя человеком неробкого десятка. Пошли, пошли.
На передний край отправились мы вдвоем. Всем остальным маршал приказал остаться на моем КП… Маршал всем интересовался и отнюдь не собирался скрываться от пуль, которые то и дело свистели рядом с нами и вспахивали снег…
Мне очень нагорело тогда от К.А. Мерецкова за длительное пребывание с К.Е. Ворошиловым на переднем крае. Сам же маршал был крайне доволен и отбыл из дивизии в отличном расположении духа». Неизвестно, что увидел «первый красный командир» из передовых траншей, может быть, Ленинград. Во всяком случае, грядущей военной катастрофы он не разглядел (хотя на Западном и Калининском фронтах безоглядные прорывы на узких участках уже привели к окружению 29-й армии генерала Швецова и 33-й армии генерала Ефремова). Так, в отличном расположении духа, и укатил в Москву.
По опыту Тихвинской операции приказом командующего фронтом были созданы временные оперативные группы. Так, соединения 2-й ударной армии, образовавшие фронт, обращенный на восток, были объединены в группу генерал-майора П.Ф. Привалова (191-я, 382-я стрелковые дивизии, 57-я стрелковая бригада). Обеспечивать левый фланг армии и перехватить железную дорогу Ленинград — Новгород должна была оперативная группа Жильцова (23, 25, 58-я стрелковые бригады). На Финев Луг наступала группа Коровникова (327, 374, 111-я стрелковые дивизии и 22-я стрелковая бригада). 4-я гвардейская дивизия и 59-я стрелковая бригада, действовавшие в направлении на Сенную Кересть, составили группу генерала А.И. Андреева.
В 59-й армии появилась оперативная группа под командованием генерал-майора П.Ф. Алферьева, на которого была возложена персональная ответственность за взятие Спасской Полисти. У этой деревни без остановки вертелась «карусель» из советских соединений, поочередно бросаемых на штурм — 327-я стрелковая дивизия, 59, 57, 22-я отдельные бригады, 111, 92, 382, 372, 374, 2-я дивизии…
«Наступление обычно велось четверо суток, — вспоминает бывший командир взвода из 382-й дивизии И.Д. Никонов. — Ночью ползали, проверяли, сколько осталось в живых. Подползешь, пошевелишь — живой или нет? Бывало, человек и не убит, а мертвый: замерз. Морозы в январе доходили до 40 градусов. В дни наступления пищи мы не получали. Когда наступление прекращалось, оставшихся отводили на исходные позиции и там кормили. Люди разводили костры и грелись, засыпали, частенько поджигая одежду и валенки. Приходилось ползти на передний край и снимать с убитых — нового взять неоткуда. Недоставало всего: продуктов, фуража, боеприпасов. Патронов выдавали по одной-две обоймы, их тоже добывали у убитых… Перед немецкими позициями все было изрыто снарядами и устлано трупами наших бойцов, раненые пытались переползти через трупы и тоже умирали или замерзали. У нас траншей и даже ячеек никаких не было. Забирались в воронки и прятались за трупы… Стали выяснять, сколько у кого бойцов. В одном полку оказалось пять, в другом шесть, в нашем — семь человек. Всего на переднем крае осталось 35 штыков. А приказ тот же — наступать! Утром снова наступали. К полудню осталось: ты да я, да мы с тобой… Трупы с переднего края никто не убирал, они так и истлели, без вести павшие…» Одни полки отправляли на переформирование, вместо них вводили в дело новые. В атаку поднимались каждый день, месяц за месяцем, но взять Спасскую Полисть так и не удалось.
Командование группы армий «Север» тоже практиковало создание боевых групп на отдельных участках. Только Мерецков занимался этим с целью хоть как-то наладить управление канувшими в «джунглях» массами войск и делегировать ответственность, а немецкие генералы — по скудости резервов. В состав импровизированных соединений с переменным составом сводились отдельные штабы, батальоны и батареи, снимаемые со спокойных участков фронта. На «штопку дыр» в обороне были брошены обозники и службы тыла, ремонтные, строительные и охранные части, выгруженные из поездов отпускники. Так, после советского прорыва у Мясного Бора на правом фланге 38-го армейского корпуса на базе 20-й мотодивизии и других частей была сформирована боевая группа Яшке. В районе Луги, подчинив все формирования командиру 285-й охранной дивизии, командование 18-й армии создало боевую группу генерала фон Поло. Прибывавшие из Франции еще в начале декабря части 225-й пехотной дивизии, так напугавшие Мерецкова, составили группу фон Бассе, занявшую рубеж Еглино — Красная Горка. (Внезапно пересаженная с почвы солнечного Виньякура в звеневшие от мороза волховские леса посреди января, в легких шинелях, неподготовленная тактически и психологически, она несла большие потери, особенно от обморожений. Один из ветеранов дивизии жаловался после войны нашему ветерану, что на обогрев ему давали всего восемь часов в сутки — два часа на позиции, час на отдых, и как мало тепла было в немецких деревянных бункерах с железной печкой. Наш, ночевавший в снегу и не всегда имевший возможность развести костер, просто не понял.) Но в целом советские успехи на Волхове расценивались германским Генштабом как тактические и не внушающие серьезных опасений. Главное — 215-я и 126-я пехотные дивизии с прибывающими к ним подкреплениями твердо удерживали фланги прорыва, не позволяя свернуть немецкую оборону по Волхову.
23 февраля в частях, батареях, эскадрильях зачитали праздничный приказ наркома обороны СССР: «…Инициатива теперь в наших руках, и потуги разболтанной ржавой машины Гитлера не могут сдержать напор Красной Армии. Недалек тот день, когда Красная Армия своим могучим ударом отбросит озверелых врагов от Ленинграда, очистит от них города и сёла Белоруссии и Украины, Литвы и Латвии^ Эстонии и Карелии, освободит советский Крым, и на всей советской земле снова будут победно реять красные знамена».
Глава 8
ЛЮБАНСКАЯ ОПЕРАЦИЯ
(февраль — июль 1942 года)
Результатом ворошиловской инспекции явилась новая директива Ставки Верховного Главнокомандования от 26 февраля. В ней уточнялись задачи 2-й ударной и 54-й армий. Обе армии теперь должны были наступать навстречу друг другу и соединиться в Любани не позднее 5 марта. С этого момента стратегическая операция по разгрому группы армий «Север» перешла в разряд самостоятельной фронтовой операции и стала именоваться Любанской. И задача теперь стояла поскромнее — окружить и уничтожить 1-й армейский корпус генерала фон Бота.
«Эта директива означала, по существу, отказ Ставки от своего первоначального замысла, — пишет генерал М.С. Хозин. — Поняв, что для его выполнения не хватает ни сил, ни средств, Ставка предложила последовательно разгромить вначале Любань — Чудовскую, а затем уже Мгинскую группировку. Будь это решение принято вначале, то есть при организации операции, возможно, и исход ее был бы другим».
Для воздушного обеспечения операции привлекались восемь авиационных полков РВГК, дальнебомбардировочной авиации и ВВС фронтов. Несколькими днями ранее Гитлер еще раз указал командующему группой армий «Север» на значение Ленинграда: «Ни метра назад! Самое важное — удержать Ленинград в кольце блокады». Было произведено перераспределение зон ответственности 18-й и 16-й армий. Генерал Линдеман принял весь фронт до озера Ильмень, сосредоточив в своих руках руководство Волховской битвой.
Генерал Мерецков, выполняя указания Ставки, требовал скорейшего выхода частей 2-й ударной на железную дорогу Москва — Ленинград. В ответ Клыков докладывал: «В воздухе все время господствует авиация противника и парализует действия войск. Дорожная сеть в плохом состоянии… Подвоз фуража, продовольствия, горючего и боеприпасов далеко не обеспечивает существующих потребностей. Для развития успешного наступления армии надо три свежие дивизии, дивизион ракетных установок, не менее двух автобатальонов, не менее трех дорожно-строительных батальонов, не менее пятнадцати бензовозов, сено, пополнить конский состав и прикрыть армию с воздуха».
Для прорыва к Любани в состав 13-го кавалерийского корпуса из 4-й армии была передана 80-я кавалерийская дивизия полковника Л.А. Сланова, а из резерва фронта — пополненная 327-я стрелковая. Этим частям было приказано «с ходу» овладеть Красной Горкой и выйти к Любани. За ними, развивая успех, в прорыв должны были войти 46-я стрелковая дивизия генерала А.К. Окулича и 22-я стрелковая бригада полковника Ф.К. Пугачева. Взятию «населенного пункта» Красная Горка, представлявшего из себя домик лесника на краю болота, препятствовала сильно укрепленная насыпь железной дороги Чудово — Вейнмарн. И до нее еще надо было дойти.
«Путь пролегал по лесам и болотам, лишенным каких бы то ни было дорог, — вспоминает П.П. Дмитриев. — Передвигались только по компасу. Впереди топографы прокладывали маршрут. Глубокий снег, под ним — незамерзающие болота. Гаубицы весом по 2400 кг тонули сразу на оба колеса. Лошади выбивались из сил. Люди — огневики и управленцы — надели лямки и совместно, с помощью подручных материалов, тащили на себе через топи орудия. Скорость продвижения определялась метрами, и все же мы старались не отставать от пехоты. На всем пути следования встречалось очень много убитых лошадей — след, оставленный кавалерийским корпусом. Картина ужасная. Весь световой день — налеты немецкой авиации. Правда, бомбы, попадая в болото, рвались на большой глубине, а прямые попадания случались редко».
Сформированный генералом Гусевым передовой отряд, состоявший из 80-й кавдивизии и 1100-го стрелкового полка с двумя ротами танков, 26 февраля прорвался за насыпь, но главным силам, попавшим под сильнейшие атаки с воздуха и понесшим большие потери в конском составе, этого сделать не удалось. На следующее утро противник закрыл брешь и восстановил прорванный участок обороны у Красной Горки. Десять суток группа Сланова сражалась в окружении, не получая боеприпасов, продовольствия, не имея связи. В ночь с 8 на 9 марта, уничтожив всю боевую технику и тяжелое вооружение, полковник с боем вывел остатки отряда (из состава 1100-го полка прорвалось 18 человек) обратно и немедленно был снят с должности за самовольный отход, «вялые и нерешительные действия». Все дальнейшие атаки в сторону Любани отбивались противником. 8 марта в журнале боевых действий 18-й армии сообщается о 1093 пленных и 1556 убитых русских под Красной Горкой. Вскоре после этого 13-й кавалерийский корпус вывели в тыл.
Столь же неудачной оказалась и Померанская операция, порученная 191-й стрелковой дивизии с целью выхода на Московскую железную дорогу в 5 км к юго-востоку от Любани. Дивизии предписывалось без артиллерии и обозов совершить скрытный марш через лесные массивы, ночной атакой захватить станцию Померанье и, организовав круговую оборону, держаться до подхода помощи. Комдив полковник А.И. Старунин пытался доказать командующему оперативной группой генералу П.Ф. Привалову невозможность проводить операцию без единого орудия, имея в ротах по 30–50 стрелков, с запасом продовольствия по 5 сухарей на бойца, боеприпасов — по 5–7 патронов на винтовку и по одному диску на автоматы и пулеметы. На Привалова эти доводы не подействовали. По свидетельству бывшего командира комендантской роты И.С. Осипова, «разговор закончил комиссар Алексеев примерно так: «Хорошо, мы пойдем, но за последствия и нашу гибель Родина спросит с вас».
В ночь на 21 февраля полкам удалось просочиться через немецкие позиции. Однако под Помераньем при выходе из леса колонна 191-й стрелковой дивизии была обнаружена авиаразведкой противника, затем подверглась внезапному артиллерийскому налету, в результате которого была разбита единственная рация и погиб единственный радист, довершили дело немецкие пулеметы. Деморализованные полки укрылись в лесу, дороги назад уже не было. «Неудачи, понесенные потери, голод и холод сильно подорвали моральный дух не только бойцов, но и командиров, — вспоминает И.С. Осипов. — Бесконечное, бесцельное блуждание по лесам окончательно измотало физические и моральные силы людей. Мы потеряли боеспособность».
После того как закончились боеприпасы и продовольствие, а связь ни с кем из своих так и не удалось установить, полковник Старунин решил свернуть «операцию» и приказал командирам полков разбить подразделения на мелкие группы и выходить из окружения. Вырваться удалось только одному полку и комендантской роте. Судьба штаба дивизии неизвестна. Новый штаб набирал новый комдив, уже знакомый нам бригадир-полковник Коркин. В феврале Волховский фронт потерял еще 53 тысячи человек убитыми и ранеными, Ленинградский — 51 тысячу, Северо-Западный в боях за Демянск и Старую Руссу — 50 тысяч. Убыль личного состава в группе армий «Север» составила 38,5 тысячи солдат и офицеров.
Таким образом, в начале марта 1942 года части 2-й ударной армии продвинулись на 75 км к западу, достигнув железнодорожной станции Рогавка, и на 40 км к северу, не дойдя 6 км до Любани. Фронт армии растянулся на 200 км. Приказ наступать все дальше и дальше, невзирая на фланги, привел к образованию Любанской «бутыли» — территории площадью в 3 тысячи квадратных километров с узкой горловиной в месте прорыва. Этот четырехкилометровый коридор от деревни Мясной Бор до деревни Кречно, который немцы все время пытались перерезать, а мы силами 52-й и 59-й армий расширить, был единственной коммуникацией, обеспечивающей снабжение наступавших частей. 1 марта противник начал переброску сил к основанию горловины прорыва. Это снова не были дивизии из Дании и «самой Греции». Фон Кюхлер снимал войска из-под Ленинграда: оставив позиции в районе Урицка, к югу от места советского прорыва сосредоточивалась 58-я пехотная дивизии генерала Фридриха Альтрихтера, на северном фланге — полицейская дивизия СС генерала Вюнненберга, снятая с пулковского направления. На состоявшемся
2 марта в Ставке Гитлера совещании фон Кюхлер доложил план уничтожения советских войск. После совещания генерал Гальдер записал в дневнике: «Решение: переход в наступление на Волхове… Фюрер требует за несколько дней до начала наступления провести авиационную подготовку (бомбардировка складов и войск в лесах бомбами сверхтяжелого калибра). Завершив прорыв на Волхове, не следует тратить силы на то, чтобы уничтожить противника. Если мы сбросим его в болота, это обречет его на смерть».
54-я армия всю зиму штурмовала Погостье. Для нового наступления прибыли новые дивизии и маршевое пополнение, создана ударная группировка из двенадцати расчетных дивизий и 200 танков. Ставка усилила армию 4-м гвардейским стрелковым корпусом, в состав которого входили 1 стрелковая дивизия, 4 стрелковые и 1 танковая бригада,
3 лыжных батальона и дивизион реактивной артиллерии. Задача оставалась прежней: наступать в общем направлении на Любань. Операция началась 28 февраля. Советские соединения, не считаясь с потерями, шаг за шагом, неимоверно медленно, но все же начали прогрызать немецкую оборону навстречу 2-й ударной армии. Сражение здесь развернулось жесточайшее. Наконец удалось взять Погостье и продвинуться на 12–15 км за линию железной дороги.
«Бои за станцию Погостье продолжались несколько месяцев, — вспоминает бывший солдат 311-й пехотной дивизии H.H. Никулин — Утром дивизии шли на штурм железнодорожной линии, сильно укрепленной немцами, и падали, сраженные пулеметными очередями. Вечером подходило пополнение. Наутро они снова шли в атаку и вновь падали, скошенные немецкими пулеметами. Так продолжалось день за днем. Сильные снегопады покрывали поле сражения. Когда весною снег стаял, обнаружились штабеля убитых. У самой земли лежали солдаты в летнем обмундировании, в гимнастерках и ботинках. На них громоздились морские пехотинцы в бушлатах и широких черных брюках — клешах. Выше — сибиряки в полушубках и валенках, шедшие в атаку в январе — феврале 1942 года. Еще выше — «политбойцы» в ватниках и тряпичных шапках, выданных в блокадном Ленинграде. На них — тела в шинелях и маскхалатах, с касками на головах и без них. Здесь смешались погибшие многих дивизий…
Много убитых я видел до этого и потом, но зрелище Погостья весной 1942 года было единственным в своем роде! Как символ жестокой борьбы возвышался над заснеженным полем моряк из морской пехоты, сраженный в момент броска гранаты. Он так и замерз в напряженной позе. Медные пуговицы на черном бушлате сверкали в лучах солнца. Был тут и пехотинец, который, уже раненным, стал перевязывать ногу и застыл, сраженный новой пулей. Бинт в его руках всю зиму трепетал на ветру… Это жуткое зрелище навсегда запечатлелось в моей памяти. В подсознании еще крепче: я приобрел неизменный, повторяющийся постоянно, сон — груда мертвых тел у железной дороги…