2-я ударная прорывалась им навстречу.
«7 июня решением ВС армии, — докладывал полковник Кресик, — 80 % личного состава было поставлено в строй, включая артиллеристов и минометчиков. Однако успеха армия не имела из-за отсутствия боеприпасов и плохо организованного взаимодействия между частями, наступавшими с востока. Кроме патронов, 45-миллиметровых снарядов и 50-миллиметровых мин ничего не было… Личный состав получал по 30–40 г сухарей в день, раненые — по 70–80 г на человека. Единственный продукт питания — конина. Однако из-за вражеской авиации нельзя было разводить костры, и конину ели в сыром виде, без соли. Истощение. Смертность в частях, особенно в госпиталях и среди гражданского населения…»
Люди пухли от голода. В пищу шли хвоя, листва, березовая кора, ольховые шишки, трава, ежи и лягушки, кожаные части амуниции: «Голод заставил — и кирзовые сапоги пошли в дело. Думал ли я когда-нибудь в свои 23 года, что доведется съесть целую лошадь со всей амуницией, уздечкой и гужами? А ведь пришлось… Жить хотелось, а жизни не было. Умереть бы надо, да смерть не шла.
Голод духовно опустошает человека, превращая его в зверя-одиночку, бездумного и злобного, готового на любое насилие. Этот процесс идет постепенно, по нарастающей, разъедая человеческое достоинство. Человек меняется и внешне: с лица исчезает улыбка — появляется тоскливая хмурь, глаза шныряют по сторонам, зубы плотно сжаты, на щеках — ямы-провалы, речь отрывистая, как у косноязычного… Голодный не вспоминает прошлого, не думает о будущем. Притупляется все: чувство долга, любовь к ближнему, к соотечественнику, законы морали: остается одно страстное желание — есть! Не желание смерти, нет, а именно жизни. Как угодно, но жить! Жить физически, потому что духовно такой человек давно уже умер… Такова власть тела над человеком, и преодолеть ее ох как трудно!».
|
|
В армии были зафиксированы случаи людоедства.
К 14 июня, отбросив 327-ю стрелковую дивизию и 23-ю бригаду, противник овладел Финевым Лугом. 19-я гвардейская (бывшая 366-я) дивизия отошла в район Глухой Керести, но оборонительный рубеж здесь заранее подготовлен не был. На участке 92-й стрелковой дивизии немцы захватили Ольховку и вышли на рубеж ручья Омутного. В течение 17–20 июня арьергардные советские части были оттеснены на рубеж реки Трубицы и ручья Барская Канавка.
Судя по воспоминаниям Мерецкова, ему снова, как и в марте, удалось пробить коридор: «Наконец немцы не выдержали. 19 июня 29-я танковая бригада прорвала немецкую оборону и вышла на соединение с войсками 2-й ударной армии. Через два дня ударом с востока и запада был пробит коридор шириною 300–400 метров вдоль железной дороги. Воспользовавшись этим коридором, на Мясной Бор из окружения вышла большая группа раненых бойцов и командиров. Затем произошло то, чего я больше всего опасался. Части 2-й ударной армии, участвовавшие в прорыве, вместо того чтобы направить свои усилия на расширение прорыва и закрепление флангов, сами потянулись вслед за ранеными. В этот критический момент командование 2-й ударной армии не приняло мер по обеспечению флангов коридора и не сумело организовать выход войск из окружения. Немцы же, быстро разобравшись в обстановке, на второй день после массированного удара своей авиации и артиллерии снова заняли оборонительные сооружения по правому берегу реки Полисть и воспрепятствовали тем самым выходу наших войск».
|
|
Странно, что ни немцы, ни сами окруженцы, якобы воспользовавшиеся коридором, этого не заметили. В радиограмме от 20 июня Власов и Зуев сообщали:
«Начальнику ГШКЛ. Начальнику штаба фронта. Копия: Коровникову и Яковлеву. Прошу понять, что части восточной группы настолько обескровлены, что трудно выделить сопровождение для танков. Оборона противника по реке Полисть не нарушена. Положение противника без изменений. Пехота 52-й и 59-й армий на реку Полисть с востока не вышла. Наши части скованы огнем противника и продвижения не имеют. Прошу указаний на атаку пехоты 52-й и 59-й армий с востока. Прорвавшиеся 11 танков не имеют снарядов». Василевский по радио предложил прислать за Военным советом армии самолет и вывезти его из окружения, но Власов от самолета отказался категорически, заявив, что его место в своих войсках.
Только 22 июня шатавшимся от голода бойцам 2-й ударной удалось прорвать немецкие позиции со своей стороны. До полудня 23 июня из окружения вышло 6018 раненых и около 1000 относительно здоровых. Первых отправили в госпиталь, из вторых сформировали сводный отряд под командованием полковника Коркина, который снова погнали в Долину смерти.
Затем немцы заблокировали прорыв. Ударом в направлении узкоколейной железной дороги они прорвали фронт и овладели Новой Керестью. Район, занимаемый советскими войсками, сократился до такого размера, что простреливался немецкой артиллерией на всю глубину. Узел связи был разбит, управление нарушено. Армия лишилась единственной площадки, где принимались доставленные самолетами продовольствие и боеприпасы.
|
|
«Июнь. Северные белые ночи, — вспоминает очевидец. — Целые сутки висели над нами немецкие самолеты, сбрасывая сверхтяжелые бомбы, поливая из пулеметов. Не смолкая, гудела орудийная канонада. Можно оглохнуть от треска ломающихся, горящих деревьев, от грома и грохота артиллерийского огня, адской чечетки пулеметных очередей, надрывного воя мин. Каждая пуля — в цель, снаряд — в цель и бомба — тоже в цель, потому что скученность войск невероятная. То уже не армия, а толпа базарная. Полная неразбериха, связь между частями потеряна, управление нарушено. Повиновения, даже уважения к командирам нет. Нет никакой информации о нашем положении, только вражеская пропаганда бесчинствовала… Ни деревень, ни дорог, одни обломки утонувших в болоте стланей и бревенок, когда-то наведенных саперами, а теперь полностью разрушенных. Люди мечутся между ними, ища подходящего убежища. Лес горит, торф дымит… везде воронки, изуродованные деревья, кучи ненужных винтовок, искореженные бочки, вагонетки и трупы, трупы повсюду. Тысячи зловонных трупов, сплошь облепленных мухами, разлагающиеся на июньском солнце… На каждой кочке, где посуше, — раненые. Крики и стоны, мольбы о помощи. Кто пить просит, кто умоляет прикончить, и никому нет до них дела. По лесу бродят равнодушные, хмурые, полубезумные люди в ватных фуфайках и наглухо завязанных ушанках (все-таки меньше лезут комары и мухи), с красными, опухшими от бессонницы глазами. Какой сон может быть в кипящем аду?..
Часов почти ни у кого нет, счет времени давно потерян. День сейчас или ночь? Какой сегодня день, какое число? Что ждет нас — плен или попытка прорыва?»
23 июня немцы вышли к речке Глушице, 24-го заняли Дровяное Поле, перерезав лежневку и узкоколейку, на которых были сосредоточены материальная часть и раненые. Дальнейшее продвижение противника приостановили группы поддержки, созданные из тыловых подразделений, занявших оборону по восточному берегу реки Кересть.
Мерецков вновь и вновь прорубал «виртуальные» коридоры: «Наступила ночь на 24 июня. В 23.30 начали движение войска 2-й ударной армии. Навстречу им вышли танки 29-й танковой бригады с десантом на броне, поддержанные артиллерией 59-й и 52-й армий… К утру вдоль узкоколейки образовался небольшой коридор и появились первые группы вышедших из окружения бойцов и командиров. Они шатались от изнеможения. Выход войск продолжался до полудня, но затем прекратился. Немцам удалось взять под контроль дорогу. К вечеру силами войск, действовавших с востока, снова был пробит коридор и расчищена дорога. По этому проходу, простреливаемому перекрестным огнем с двух сторон, в течение ночи и утра 25 июня продолжался выход бойцов и командиров 2-й ударной армии».
Сочинения командующего фронтом подкрепляет своим авторитетом представитель Ставки Василевский: «В итоге нашим войскам удалось пробить узкую брешь и спасти значительную часть 2-й ударной армии».
Изнутри кольца все выглядело иначе.
«Намеченная в ночь на 24 июня атака группы прорыва совместно с восточной группировкой успеха не имела, — докладывал офицер Генерального штаба при 2-й ударной армии майор П.Ф. Хамов. — В середине дня противник возобновил атаки на всем фронте, произведя вначале сильную артиллерийскую и авиационную подготовку, прорвал нашу оборону на реке Кересть и группами начал выдвижение по узкоколейной железной дороге (забитой эшелонами с техникой) и бревенчатой дороге (забитой автомашинами, артиллерией)».
«24 июня 1942 г. 00.45. Прохода нет, раненых эвакуировать некуда — Вас вводят в заблуждение… Прошу Вашего вмешательства», — взывала предпоследняя радиограмма Власова.
Утром 24 июня вражеские автоматчики прорвались к штабу армии, и все командование перешло на КП 57-й стрелковой бригады, затем — 46-й стрелковой дивизии.
Военный совет принял решение с наступлением темноты во что бы то ни стало разорвать кольцо и выйти из окружения.
В группу прорыва на участке 382-й и 305-й стрелковых дивизий влился и штаб армии. Руководство частями прикрытия было возложено на заместителя командующего армией генерал-майора П.Ф. Алферьева, который из беспорядочно отходивших частей 327-й, 267-й стрелковых дивизий, 23-й бригады и частично 19-й гвардейской дивизии пытался организовать оборону с запада. Имущество, техника, документы, вооружение были уничтожены. В 19.45 в штаб фронта ушла последняя радиограмма. В 23.00 части 382-й стрелковой дивизии под сильным минометным и ружейно-пулеметным огнем противника начали наступление на восток севернее узкоколейной железной дороги. В полночь начал движение штаб армии. Во главе колонны шли два взвода роты Особого отдела, вооруженные двенадцатью ручными пулеметами, и взвод сотрудников Особого отдела НКВД с автоматами. Дальше двигались: начальник Особого отдела А. Г. Шашков, Военный совет, отделы штаба армии. Замыкал шествие взвод роты Особого отдела. Ураганным огнем из всех видов оружия немцы отбили атаку. К утру 25 июня боевые порядки армии были расчлененены, управление войсками потеряно.
«С 22.06.42 г. по 25.06.42 г., — доносил капитан госбезопасности Колесников, — из 2-й УА никто не выходил».
Мерецков с Василевским по этому поводу составили сводку Генерального штаба, в которой утверждалось, что «25 июня к 3 часам 15 минутам согласованным ударом 2-й и 59-й армий оборона противника в коридоре была сломлена и с 1 часа 00 минут начался выход частей 2-й армии».
Коридор представлял собой четыре насквозь простреливавшихся километра узкой — 250–300 метров — полоски земли и болот вдоль железной дороги. Эти километры живой волной, где пешком, где ползком, под ураганным артиллерийским и минометным огнем противника преодолевали измученные, голодные, умиравшие на ходу люди, почти неспособные к сопротивлению, собиравшие все силы просто для того, чтобы сделать еще один шаг на восток. В отдельных местах немецкие пулеметы расстреливали их буквально в упор, как в тире. Речка Полисть до берегов была заполнена трупами, живые ползли по телам мертвых.
Кое-кому из бойцов и начсостава действительно удалось прорваться. На генеральской иноречи это означало, что «оборона противника сломлена». Вот как «ломала оборону» 59-я стрелковая бригада в описании бывшего командира артвзвода И. Д. Елоховского: «Отход начался 24-го в час ночи. Послышались выкрики: «Эх, погибать так погибать, ребята! Впере-о-од!!!» Толпа хлынула вдоль узкоколейки. Валька прыгал рядом со мной. Споткнулся, упал, а меня людская лавина понесла дальше… Многих смела безудержная толпа. Знаю, что речки были на пути — Глушица, Полисть. Только я воды не помню: одни скользкие человеческие тела под ногами. Я всю войну прошел, но такого побоища больше нигде не видел. И никакого свободного «коридора»: немец и тут, и там — со всех сторон. И ты бежишь, и стреляешь на ходу куда попало. Мало кто жив остался… Из 59-й бригады вышло в тот день 32 человека».
А вот «выходят» сестрички из медсанроты: «Наконец дорогу нашли. О боже, что это была за дорога! Жидкая грязь по колено, кругом разбитая узкоколейка, все усыпано мертвыми телами, автоматами, различными вещами, даже патефоны валялись в грязи. Начался выход. Повсюду падали люди, появились раненые, сначала мы пытались их нести. Потом попали в такое пекло, что трудно описать словами. Все гремело, пылало, носились трассирующие пули. Казалось, наступил конец света. Невозможно было поднять головы; ползли по шею в грязи по-пластунски, а из кустарника раздавалось хоровое монотонное: «Рус, сда-вайсь, рус, сдавайсь…» На глазах гибли те, с кем пережили весь ужас окружения. Живые ползли, каждый надеясь выжить, ведь за плечами всего 18–19 лет». Крупнейший специалист по коридорам Мерецков не преминул подчеркнуть свою заслугу: «…все, двигавшиеся в направлении узкоколейки, вышли из окружения, хотя потери от минометного и пулеметного огня в целом были большие (??)». Тонкое наблюдение: кто не умер, тот выжил.
Десятки тысяч солдат и командиров, штаб агонизирующей армии остались на клочке болот размером 2 на 2 километра у Новой Керести, подвергаясь со всех сторон уничтожающему огню противника. Здесь же уже больше месяца находились согнанные из деревень старики, женщины и дети. «От взрывов целые платформы с людьми в воздух взлетали, — вспоминает жительница деревни Финев Луг Л.Е. Борисова. — Много и жителей поубивало. Соседа всего изранило, матери его грудь оторвало. Однажды после бомбежки вижу: раненая женщина, обе руки оторваны, а ползет в бункер — там дети. Утром заглянула — и мать, и два мальчика мертвые… Мотались мы по лесу, мотались, а до Мясного Бора так и не дошли. Туманов (бывший начальник милиции из Рогавки) обходил всех и говорил, что уже не пройти: проход немцы перекрыли. Велел расходиться по домам. Вернулись мы в Финевку — ни одного целого дома, все сожжены».
В середине дня 25 июня Военный совет армии принял решение оставшиеся части разбить на небольшие группы и выходить из окружения самостоятельно. На этом организованные действия 2-й ударной армии закончились. Но ее остатки, группами и поодиночке, еще пытались пробиться к своим. С 20 по 29 июня по «мерецковским коридорам» вышло примерно 7 тысяч человек, около половины из них имели ранения, по Василевскому — «значительная часть армии», всего месяц назад насчитывавшей более 50 тысяч бойцов. На 1 июля, по данным Генштаба, из частей 2-й ударной армии выбрались, выползли из окружения 9600 человек. Вырвавшихся из Долины смерти встречали медики и интенданты, пытались лечить и кормить. Одни из-за слабости не могли есть, другие набрасывались на еду и умирали тут же. Особые отделы озаботились «усилением чекистских мероприятий» с целью выявления завербованных абвером агентов.
В Малой Вишере и в Москве напряженно ждали выхода Власова и штаба армии, но почти никому из них спастись не удалось. Через узкоколейку прорвался к Мясному Бору армейский разведчик А. Рогов. У болота Веретинский Мох партизаны Лужского отряда обнаружили начальника связи армии генерал-майора A.A. Афанасьева с четырьмя бойцами.
За командармом был послан спецотряд Косицына, который не вышел обратно. Разведывательный отдел фронта забросил в немецкий тыл восемь поисковых групп. Район гибели армии прочесывали партизаны. Ленинградский штаб партизанского движения ежедневно обменивался с ними радиограммами:
«Великая честь найти и помочь Власову. Радируйте через каждые три часа… Передаю вам приказ Ставки Верховного Командования доставить Власова, Афанасьева, Виноградова самолетом, который будет подан по вашему требованию…».
На выполнение этой задачи Сталин велел «поставить всю авиацию» Волховского фронта!
Активный поиск вел и противник. Листовки с портретом Власова, тем самым, из газеты «Правда», немцы разбрасывали над деревнями, обещая крупную награду за помощь в поимке командующего армией. Генерал Власов исчез…
28 июня, в день начала операции «Блау» — летнего наступления вермахта на южном участке Восточного фронта, — Гитлеру доложили о победном завершении Волховского сражения. В донесении сообщалось о захваченных 649 орудиях, 171 танке и 32 759 советских солдатах, взятых в плен. Среди них оказались и тысячи раненых, и 793 медработника из 831 имевшегося в наличии во главе с начсан-армом военврачом 1 ранга К. К. Боборыкиным. В плену оказались командир 327-й стрелковой дивизии генерал Антюфеев, командир 57-й стрелковой бригады майор И. Евстифеев, корреспондент газеты «Отвага» старший политрук Муса Джалиль, автор «Моабитской тетради», зачисленный в изменники Родины, а в 1956 году посмертно награжденный Звездой Героя. Геббельс объявил о победе. Щербаков 29 июня с негодованием опроверг «очередную фальшивку гитлеровских борзописцев», сообщив, что 2-я ударная армия отошла на заранее подготовленный рубеж, прорвавшиеся было на ее коммуникации части противника «большей частью уничтожены», немцы потеряли только убитыми не менее 30 тысяч человек, наши части — до 10 тысяч убитыми и около 10 тысяч пропавшими без вести. Гальдер записал в дневнике: «На фронте группы армий «Север» волховскую группировку можно рассматривать как окончательно ликвидированную». 30 июня Гитлер произвел Георга фон Кюхлера в фельдмаршалы. Три дня спустя Георг Линдеман получил звание генерал-оберста.
12 июля в деревне Туховежи Оредежского района генерал Власов сдался в плен немецкому патрулю под командой гауптмана фон Швердтнера. При командующем находилась лишь повар-инструктор военторга М.И. Воронова — очередная походно-полевая жена. На следующий день Власова допрашивали в штаб-квартире Линдемана. Германское информационное бюро передало сообщение о пленении крупного русского генерала за Волховом.
Советское руководство продолжало поиски до 17 июля.
В 20-х числах над болотами, где скрывались кучки окруженцев, немецкие самолеты начали разбрасывать листовки с фотографией плененного Власова и призывами следовать его примеру.
Еще ничего не было известно о поведении генерала в плену, еще не вышла первая подписанная им листовка, и лишь через полгода будет опубликовано знаменитое «Смоленское воззвание» Русского Комитета, призвавшего русский народ встать на борьбу против большевизма, «Сталина и его клики» вместе с «национал-социалистической Германией Адольфа Гитлера», а уже в конце июля красноармейцам на политинформациях рассказывали, что генерал Власов, получив приказ командования, ничего не предпринял для того, чтобы его выполнить, и сдался в плен вместе с армией.
3 марта 1943 года в оккупационных газетах было опубликовано знаменитое открытое письмо Власова «Почему я стал на путь борьбы с большевизмом», в котором, в частности говорилось:
«Я был назначен заместителем командующего Волховским фронтом и командующим 2-й ударной армией. Пожалуй, никогда так не сказалось пренебрежение Сталина к жизни русских людей, как на практике 2-й ударной армии. Управление этой армией было централизовано и сосредоточено в руках Главного Штаба. О ее действительном положении никто не знал и им не интересовался. Один приказ командования противоречил другому. Армия была обречена на верную гибель.
Бойцы и командир неделями получали по 100 и даже 50 граммов сухарей в день. Они опухали от голода, и многие уже не могли двигаться по болотам, куда завело армию непосредственное руководство Главного Командования. Но все продолжали самоотверженно биться.
Русские люди умирали героями. Но за что? За что они жертвовали жизнью? За что они должны были умирать?»
Пришлось дать «гнусному изменнику» достойный отпор и поглубже разобраться в проблеме. В июле 1943 года газета «За Победу!» напечатала от имени Главного политического управления: «…Гитлеровский шпион Власов завел по заданию немцев части нашей Второй Ударной армии в окружение, погубил многих советских людей», а сам перебежал к своим хозяевам-немцам». На Власова свалили сначала гибель 2-й ударной армии, а затем и провал всей стратегической операции по прорыву блокады Ленинграда. Борзописцы-агитаторы и генералы-душегубы с радостью ухватились за эту версию и творчески ее развили: Власов родился в семье кулака, окончил духовную семинарию, обманным путем пролез в партию, выслужился в генералы по заданию немецкой разведки, выдал врагу секретные планы советского командования, открыл фронт и «перебежал к хозяевам» вместе с армией, которая составила ядро власовской РОА.
Это объяснение устраивало всех: Мерецкова, Хозина, Галанина, Василевского, Ворошилова, «коркиных» и «швагиревых», а самое главное, лично товарища Сталина. Вот только на всех бойцов и командиров 2-й ударной армии первого формирования на десятилетия легло клеймо — «власовец». Миф культивировался почти полвека, до самого развала СССР, и глубоко укоренился в массовом сознании. Ветераны сражений за Мясной Бор и Спасскую Полисть стеснялись признаться, что служили, а… знаем-знаем, в той самой, «власовской армии». Советская власть и родное Политбюро совершили очередную подлость по отношению к защищавшим их гражданам, втоптав в грязь и мертвых, и оставшихся в живых, ради сохранения иллюзии собственной непогрешимости. И это предательство совершил не Власов.
В 1992 году ветеран 2-й ударной армии Г.А. Стеценко написал военкому Гатчинского района: "."разве все мы, живые и мертвые, виноваты в том, что генерал Власов сдался немцам живым? Я был там до последнего дня и знаю, что никакой армии Власов не сдавал. Как знаю и то, что никто из нас, попавших в фашистский плен, не пошел туда добровольно. И какая наша вина в том, что взяли нас на болоте, погибающими от голода и ран? Мучались и умирали в немецких лагерях за колючей проволокой не предатели — те устраивались получше. Голодные, обездоленные люди на клопиных нарах никого не предавали. На окраине Выры заросли густой травой рвы, где зарыты тысячи невинно замученных людей. Да разве только в Выре? А в Межно, Волосове, Луге? Разве правильно, что на тысячных могилах, где по несколько суток колыхалась земля (ведь бросали туда и еще живых), нет и маленьких дощечек, напоминающих о том, что жили на земле эти люди?. Когда я пишу все это, мне кажется, что я пишу с того света. Услышит ли кто-нибудь?»
Ответа бывший рядовой 22-й отдельной стрелковой бригады не дождался.
Лишь 24 января 1995 года президент России Б.М. Ельцин подписал указ, полностью реабилитировавший бывших военнопленных и репатриантов. Власть простила невиновных. Просить прощения — такой привычки у нее отродясь не водилось. Тем более что она в России всегда преемственная, когда разговор идет о достижениях, и всегда новая, снова ни за что не отвечающая, вот в чем прелесть, когда речь о подлости по отношению к своему или другим народам.
Рассмотрению итогов Любанской операции Мерецков, непосредственно ею руководивший, в своей книге уделил один абзац, ограничившись стандартным набором аргументов разбитых советских полководцев: операция «имела большое значение» (интересно, какое?), «наши войска сорвали наступление группы армий «Север» (разве она собиралась наступать?), «оттянули на себя более 15 дивизий» (имея под своим командованием 48 расчетных дивизий; как бы они пригодились под Вязьмой или Демянском) и нанесли врагу «значительные потери» (достойный итог стратегической операции).
С гораздо большим тщанием и увлечением бессменный командующий Волховским фронтом (наверно, единственный случай в сталинской кадровой политике, когда фронтом от момента создания до расформирования более двух лет командовал один и тот же человек. Но уж больно здорово насобачился воевать на болотах) занимается психоанализом личности Власова, выискивая и находя в ней врожденную патологию — «эмбрион» изменил: «Возникает вопрос: как же все-таки случилось, что Власов оказался предателем? Ответ, мне кажется, может быть дан только один. Власов был беспринципным карьеристом. Его поведение до этого вполне можно считать маскировкой, за которой скрывалось равнодушие к своей Родине. Его членство в Коммунистической партии — не более чем дорожка к высоким постам. Его действия на фронте, например в 1941 году под Киевом и Москвой, — попытка отличиться, чтобы продемонстрировать профессиональные способности и поскорее выдвинуться».
На диагноз, поставленный маршалом, стали ссылаться другие «психоаналитики», не такие маститые и рангом пониже, — генералы И.С. Катышкин, К.Ф. Калашников и прочие. Ведь все равно лучше не скажешь: Власов «демонстрировал профессиональные способности из беспринципного карьеризма». Сам Мерецков и его командармы в Любанской операции не блистали. Возникает вопрос: они не проявили профессиональных способностей из принципиальных соображений, чтоб их не сочли карьеристами? Про членство в партии можно не спрашивать — все они шагали по этой «дорожке». Всех их марксизм освободил от «химеры совести» и «так называемой морали» еще в те времена, когда Адольф Шикльгрубер гнил в окопах Западного фронта.
Майор Кузин, стремясь хоть как-то реабилитироваться в глазах Особого отдела, постарался дать на патрона самую негативную характеристику: «Власов очень самолюбив, считал, что только он способный и может работать, а остальных командиров боесоединений называл лодырями и дармоедами… Власов был очень щедрый на государственные средства для расходования на свои личные нужды и экономный на свои личные… К подчиненным Власов очень требователен, а иногда даже жесток, это создавало видимость, что он дисциплинированный, но всему этому противоречие — его поведение к начальникам, вышестоящим над ним».
По мне — это типичный портрет большинства советских генералов, номенклатурных партийных чиновников, вообще «руководителей» страны, где избирательное право наступало с шестнадцати лет, а расстрел давали с четырнадцати.
Точно такими же словами сослуживцы повествуют о Жукове, Еременко, Захарове, Гордове, Соколовском.
Как отметил писатель Николай Коняев: «Прекрасной была цель. Освободить Ленинград, спасти от голодной смерти многие сотни тысяч людей… Полководец, совершивший это в январе сорок второго, стал бы народным героем. Но в январе сорок второго этому полководцу и нужно было быть народным героем. Увы… Ни Кирилл Афанасьевич Мерецков, ни Михаил Семенович Хозин, ни сам Андрей Андреевич Власов явно не подходили на эту роль. Они не способны были возвыситься над заботами о собственной карьере, и в результате с ними случилось то, что всегда происходит с людьми, поставленными на гребне событий и не способными переломить течение».
Советские энциклопедии, искусственно разделяя наступательные и оборонительные фазы Любанской операции, называют ее «не получившей полного завершения», дескать, немцев чуть-чуть недоокружили и операцию на этом закончили. Между тем битва за Волхов имела-вполне конкретное «полное завершение»: разгром советских войск и уничтожение половины состава Волховского фронта. При этом нашим маршалам, получившим, видимо, на полях сражений пулеметно-пушечные ранения в головы, остатков ума хватило, чтобы гордиться удивительным в военном искусстве достижением: «…советские войска захватили инициативу и заставили 18-ю армию противника вести оборонительные бои»!
Для сравнения привожу анализ операции, сделанный рядовым солдатом 839-го артполка: «Почему гитлеровское командование не шло на прямое физическое уничтожение армии, а тянуло, тянуло, тянуло?
Немцы воевали умело, по-умному, используя просчеты нашего командования. А бездарность нашего высшего эшелона была очевидной: Ставка во главе со Сталиным губила, не задумываясь, собственные войска, будто они состоят не из людей, а из насекомых. «Вперед! Ни шагу назад!» А что из этого выйдет и какой ценой — неважно. Вот и получилось, что немцы истребили в новгородских лесах малыми силами войск и техники русские части, превосходящие численностью в несколько раз. «Отец всех народов» рассчитывал выиграть зимнее наступление за счет морозов и жестоко ошибся.
Но когда пришла весна, а с ней распутица, почему тогда не образумились? Вскрылись болота — ни одна машина не пройдет. Тут бы опомниться и повернуть войска назад, да где там! Снова погнали вперед, к заветной цели — на Любань!»
Даже простая пейзанка, из погреба наблюдавшая штурм родной деревни, узрела очевидное: безграмотность и недомыслие советских военачальников, гробивших своих солдат с бездушием истинных большевиков: «Много народа тогда полегло. Как, например, брали Финевку? Одна партия идет в атаку — перебьют. Других пошлют — и тех уложат. В «лоб» ничего не получалось. Взяли деревню и станцию, только когда в обход пошли — со стороны Ке-рести. Немцы, наконец, побежали…» В стратегическом плане бездарно проведенная Любанская операция, поглотившая огромные военные ресурсы, повлекла за собой и провал сталинско-жуковского плана по разгрому группы армий «Центр». Это мнение противника: «То, что немецкий фронт на Волхове привлек к себе очень значительные силы, безусловно, существенно облегчило положение ведущей тяжелые бои и неоднократно прорванной обороны немецкой центральной группировки войск. Те силы, которые советское командование ввело в использование при своем наступлении на Волхове, могли бы оказать значительное влияние на исход операции немецкой группы армий «Центр». Сталин совершил ту же ошибку, что и Гитлер, — он хотел наступать везде и поэтому не добился решающей победы нигде».
В начале июля «в вышедшей из окружения» 2-й ударной армии в составе семи дивизий, шести бригад и одного батальона числилось всего 10 898 командиров и красноармейцев. Так, от 327-й стрелковой дивизии осталось 292 человека, от 59-й отдельной стрелковой бригады — 159, 57-й бригады — 99, а 19-я гвардейская дивизия состояла из 136 бойцов. Вся 46-я стрелковая дивизия уместилась в кузове грузовика, 92-ю дивизию, потерявшую Боевое Знамя, расформировали, также как и 13-й кавалерийский корпус. В бою погибли дивизионный заместитель командующего генерал-майор П.Ф. Алферьев, комиссар Зуев (по другой версии, он застрелился), начальник штаба армии Виноградов, так и не примеривший погоны генерал-майора, командиры дивизий полковники А.Н. Попов, Ф.Е. Черный,
С.И. Буланов, А.Н. Ларичев. Не желая сдаваться в плен, покончили с собой начальник Особого отдела А. Г. Шашков, начальник политотдела И.П. Гарус, ряд других командиров и политработников. В «котле» сгинули целые части и штабы в полном составе. С момента установления полной блокады арния потеряла более 43 тысяч человек, из них 37,5 тысячи безвозвратно.
В командование 2-й ударной снова вступил столь удачно заболевший и столь же своевременно исцелившийся генерал Клыков (и прожил еще, дай бог каждому, до восьмидесяти лет).
Общие потери трех армий Волховского фронта в ходе «операции по выводу 2-й ударной армии из окружения», закончившейся 10 июля 1942 года, составили почти 95 тысяч человек — всех списали на Власова. В целом Любанская авантюра обошлась нам в 403 тысячи убитыми и ранеными. Безвозвратно — 150 тысяч человек. При этом потери 54-й и 4-й армий, все это время сражавшихся за Погостье, которое Гитлер приказал вернуть, и у Киришей, которые фюрер, полагавший, что оборона этой деревни стоит слишком много немецкой крови, предлагал эвакуировать, учтены только до апреля включительно — в соответствии с установленной «хронологией».
Глава 9