Город был буквально завален трупами, в основном «не безусловно нужных» граждан. «Если в декабре еще значительную часть умерших транспортировало на кладбище население, то в январе это резко сократилось, — сообщал начальник Управления предприятий коммунального обслуживания исполкома Ленсовета А. Карпушенко. — Приняло большие размеры такое явление, когда покойников стали в массовом порядке подбрасывать к больницам, поликлиникам, выбрасывать на лестницы, во дворы и даже на улицах города. Организации и предприятия вывозили из города трупы умерших людей и, боясь, что администрация кладбищ от них не примет, за отсутствием документов, сваливали трупы незаметно для сторожей на кладбищах или улицах вблизи них. На Кременчугской улице у наружных дверей покойницкой больницы им. Боткина ежедневно беспорядочно в куче лежали подброшенные покойники. Кроме того, их можно было часто по утрам видеть выброшенными к воротам домов, на лестницах». Аппарат Управления треста «Похоронное Дело», несмотря на дополнительную прогрессивную выдачу работникам хлеба и водки, оказался к таким масштабам не готов.
«За непринятие мер к заготовке нужного количества запасных траншей и упорядочению работы кладбищ» перед Новым годом был арестован и осужден к восьми годам руководитель треста Кошман. Но это было лишь начало: «Последние дни января и февраль месяц были периодом, когда количество захоронений достигло наивысшей точки. В больницах, госпиталях, на эвакопунктах и в районных моргах скопилось большое количество трупов… В течение значительного количества дней февраля месяца только на Пискаревское кладбище привозили для захоронения 6–7 тысяч трупов в сутки… 3 февраля 1942 года Исполком Ленгорсовета принял решение об использовании под братскую могилу имевшегося на Богословском кладбище песчаного карьера, который был заполнен в течение 5–6 дней 60 тысячами трупов людей. Под захоронение были использованы и бомбовые воронки на Богословском кладбище, в которые захоронено около 1000 трупов. Позже было решено использовать под захоронение часть противотанкового рва, расположенного рядом с карьером с северной стороны, где было тоже захоронено больше 10 тысяч покойников. На северной окраине Серафимовского кладбища имевшиеся 18 волчьих ям, подготовленных как противотанковые препятствия, были использованы под захоронения, и в них было похоронено около 15 000 трупов. Но темпы поступления на кладбища трупов значительно обгоняли быстро нарастающие темпы заготовки траншей, а поэтому и проведение мероприятий по использованию под захоронение карьера и волчьих ям не устраняли диспропорцию между наличием готовых траншей и завозом на кладбище трупов. На Пискаревском кладбище количество незахороненных трупов, сложенных в штабеля длиною до 180–200 метров и высотою до 2 метров, за отсутствием траншей, в отдельные дни февраля достигало 20–25 тысяч; на Серафимовском кладбище трупами были забиты морг, церковь, и часть их лежала просто на кладбище. Штабель трупов около 5 тысяч лежал и на Болыпеохтинском кладбище, там же полностью был заложен трупами морг. На кладбище Жертв 9-го Января в сенном сарае лежало около 3 тысяч незахороненных трупов. Такое положение на кладбищах длилось до конца февраля месяца 1942 года…»
Безусловно ненужными власти оказались всякие филологи, историки, искусствоведы и прочие интеллигенты-гуманитарии, их не эвакуировали и не кормили (подкармливали лишь академиков и членов-корреспондентов). В Ленинградском университете от голода и болезней погибло свыше 100 профессоров и доцентов. Политехнический институт потерял 46 докторов и кандидатов наук, Строительный институт — 38. Когда в апреле, наконец, вывезли Эрмитаж, служащие МПВО обнаружили в подвалах здания 109 трупов.
В марте в городе умерло еще 81,5 тысячи человек, в апреле — около 75 тысяч. Это данные из ежемесячных спецсообщений УНКВД, но они далеко не полны. Десятки тысяч ленинградцев погибли в ходе эвакуации или вскоре после нее. Тысячи трупов, в укрытиях, траншеях, под снегом, были обнаружены во время генеральной чистки города с целью предотвращения эпидемий, начавшихся с приходом весны.
Сколько жителей умерло от голода, достоверно никто не знает, но сегодня все сходятся на том, что не менее одного миллиона человек. Тот же А. Карпушенко, подводя итоги своего секретного доклада, признал: «К сожалению, в городе нет организации, которая могла бы назвать точную цифру умерших в городе Ленинграде людей… Никто к таким размерам смертности и молниеносности ее роста не только не был подготовлен, но никто и никогда не мог мыслить о чем-либо подобном… По данным кладбищ города, далеко не точным, возможно, завышенным, ими за период с 1/У11-1941 года по 1/УН-1942 года захоронено 1.093.695 покойников».
Большая часть этих жертв приходится на первую блокадную зиму.
Обстановка в Ленинграде сказывалась на боеспособности войск фронта. За восемь месяцев, начиная с ноября 1941 года, только в госпитали фронтового и армейского районов поступило более 62 тысяч военнослужащих с диагнозом «алиментарная дистрофия», из них 12 416 человек скончались.
Однако город выстоял, опрокинув все расчеты германского генералитета.
Постепенно, с невероятными трудностями, налаживалась работа Военно-автомобильной дороги. Перенос базы снабжения из Тихвина в Во й бокал о и Жихарево намного сократил маршрут движения автомашин. 18 января впервые был выполнен план доставки грузов в Ленинград. Во второй половине января в связи с наладившимся подвозом произошло заметное увеличение продовольственных запасов. С 24 января ленинградцы стали получать 400 граммов хлеба на рабочую карточку, 300 граммов — для служащих и 250 граммов — по детской и иждивенческой карточкам. 11 февраля хлебная норма выросла еще на 100 граммов. Были увеличены нормы снабжения и другими продуктами питания. По карточкам стали выдавать мясо, сливочное масло, клюкву, сухой лук.
В середине февраля по решению ГКО была построена железнодорожная ветка Войбокало — Кобона, подводившая поезда вплотную к Ладоге. По ледовой дороге для Ленинграда доставлялось все больше грузов: в январе было перевезено около 53 тысяч тонн, в феврале — более 86 тысяч, а в марте — более 118 тысяч тонн. Это позволило сосредоточить в городе двухмесячные неприкосновенные запасы продовольствия и переходящие запасы на 6–8 дней.
Одновременно вывозилось нетрудоспособное население, раненые, заводское оборудование, культурные ценности. В период с 22 января по 15 апреля из Ленинграда было эвакуировано 554 тысячи человек, в том числе только во второй половине марта — 48 тысяч финнов, немцев и социально-опасного элемента, заботливо «обеспеченных спецконвоем НКВД» и деньгами на питание. За Ладогой голод для них заканчивался, но вследствие необратимых изменений ленинградцы умирали тысячами на всем пути следования.
Численность населения упала до 1,1 миллиона человек.
Улучшились условия жизни. В значительной степени были восстановлены канализационная сеть и водопровод, открылись школы, возобновил работу ряд кинотеатров города. 15 апреля вновь пришли в движение трамваи. Городские партийные бонзы, убедившись, что город устоял, взбодрились и приступили к закручиванию гаек. Так, секретарь горкома Я.Ф. Капустин объявил, что «…получение ленинградцами среднемесячной зарплаты в условиях, когда абсолютное большинство предприятий бездействовало, развратило определенную часть людей, народ перестал уважать дисциплину». Ну ни в чем нельзя на неблагодарный народ положиться, развращался он в блокаде, пока «Капустины» и «Попковы», глаз не смыкая, о его счастье заботились.
В самый тяжелый для Ленинграда период решающую роль в снабжении города и эвакуации населения сыграла Дорога жизни. Только благодаря ей Ленинград сумел выстоять.
Дорогу обслуживали 17 281 военнослужащий, 3624 автомашины, 147 тракторов, 960 лошадей. Всем этим хозяйством руководил капитан 2 ранга М.А. Нефедов. Наземную охрану трассы осуществлял отдельный стрелковый полк, основные силы которого были сосредоточены на льду Ладожского озера в 8—12 км от берега, занятого противником. Полк создал две оборонительные полосы, на которых были построены доты, укрытия из ледяных глыб, установлены пулеметные точки. Противовоздушную оборону коммуникации обеспечивали расположенные в шахматном порядке на всем ее протяжении батареи 21-го зенитно-артиллерийского дивизиона, имевшие на вооружении четырнадцать 37-мм автоматов и до 40 пулеметных установок, а также пять полков истребительной авиации. С укреплением льда на озере удалось установить даже 85-мм орудия. Кроме того, были созданы кочующие группы из орудий малого калибра и зенитных пулеметов, смонтированных на специальных салазках. Железнодорожные станции и базы на берегу Ладоги прикрывались специальными отдельными зенитными частями и бронепоездами ПВО. Небо охраняли пять полков ВВС фронта, два полка КБФ и авиация ПВО. Контроль за ледовым режимом, эксплуатацией трассы был возложен на гидрографическую службу Балтийского флота.
За весь период существования Дороги жизни по ней было перевезено более 360 тысяч тонн грузов, в том числе 262 тысячи тонн продовольствия и 32 тысячи тонн боеприпасов.
В середине апреля толщина льда на Ладожском озере стала быстро уменьшаться, на его поверхности появилась вода, особую опасность представляли скрытые под ней трещины. С 16 по 21 апреля автомашины двигались по сплошной воде. Одними из последних через Ладогу на восточный берег переправились 11 тысяч бойцов пополнения для 54-й армии. В 16 часов 24 апреля дорога была закрыта. Полным ходом шла подготовка к летней навигации.
В апреле начался ледоход на Неве. Он отрезал гарнизон «пятачка» — 330-й стрелковый полк 86-й дивизии под командованием майора С.А. Блохина — от левого берега. Германское командование решило этим обстоятельством воспользоваться и ликвидировать Невский плацдарм. 24 апреля после сильной бомбежки и артиллерийской подготовки началась атака шести батальонов 1-й дивизии. Несмотря на отчаянное сопротивление защитников, получивших в подкрепление две роты 284-го полка, немцам удалось прорваться к Неве и изолировать гарнизон. Последнее, что видели с правого берега, это кусок маскхалата, на котором крупными буквами было написано: «Помогите».
Унтер-офицер В. Буфф из 227-й пехотной дивизии, корректировавший в те дни артиллерийский огонь, записал в дневнике: «Когда плацдарм был уже в наших руках, русские сделали безнадежную попытку переправиться через Неву на лодках, чтобы перейти в контратаку. То, что не было уничтожено при переправе, было завершено при высадке. Не знаешь, чему больше удивляться: безумству тех, кто отдал приказ на эту безнадежную операцию, или мужеству смертников, выполнявших его». 29 апреля Невский «пятачок» пал. Он обошелся Ленинградскому фронту в 140 тысяч погибших — все зря.
Несмотря на то что ни одна из операций зимней кампании не достигла поставленных решительных целей, Сталин и его полководцы по-прежнему думали, что Красная Армия достаточно сильна, чтобы могучими ударами разгромить вермахт, который отчего-то считали уже не способным к серьезному сопротивлению. В этом убеждали и значительный рост военного производства, и фантастические цифры немецких потерь, предоставляемые Разведывательным управлением Генштаба, черпавшим информацию из победных реляций Совинформбюро. Поэтому советская Ставка приняла решение продолжать всеобщее стратегическое наступление на всех направлениях, планировались наступательные операции под Ленинградом, в районе Демянска, на Смоленском, Курском направлениях, в Карелии и на южном крыле советско-германского фронта с тем, чтобы в итоге выйти на линию государственной границы СССР. Карельский фронт, в частности, разрабатывал наступательную операцию по прорыву обороны финнов на медвежьегорском направлении с выходом по северному берегу Ладожского озера в тыл войскам противника на Карельском перешейке. Гитлер свои планы на лето изложил в директиве № 41 от 5 апреля 1942 года: все силы бросить на юг, захватить индустриальный Донбасс, пшеничные поля Кубани, нефтеносные районы Кавказа и лишить Советский Союз жизненно необходимых для ведения войны экономических центров. На севере следовало взять Ленинград, чтобы установить, наконец, связь с финнами. Но сначала две группы армий должны были путем глубоких обходов уничтожить главные силы Красной Армии в районе Сталинграда и перейти Кавказский хребет: «Окончательное окружение Ленинграда и захват Ингерманландии откладываются до тех пор, пока изменение обстановки в районе окружения или высвобождение других достаточных для этого сил не создадут соответствующих возможностей». До наступления этого благоприятного момента в качестве программы-минимум намечались мероприятия по ликвидации Ораниенбаумского плацдарма.
1 мая 1942 года советский Верховный Главнокомандующий обратился к Вооруженным силам с приказом № 130, в котором говорилось: «…всей Красной Армии добиться того, чтобы 1942 год стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев». Начало разгрому должны были положить Харьковская наступательная операция и уничтожение войск Манштейна в Крыму.
Военный совет Ленинградского фронта 2 мая доложил Ставке план действий на предстоящий месяц, в котором отмечалось, что «основная задача войск фронта — освобождение Ленинграда от блокады — будет выполняться путем проведения ряда последовательных фронтовых операций». Планом предусматривалось, что 2-я ударная армия временно переходит к обороне на занимаемом фронте. Из ее состава выделяются 191-я и 259-я стрелковые дивизии и передаются в подчинение 59-й армии для создания ударной группировки на период проведения операции по ликвидации противника в районе Трегубово — Спасская Полисть. Одновременно 2-я ударная ведет подготовку к продолжению Любанской операции, для чего в ее состав включается 6-й гвардейский корпус в составе 4-й и 24-й гвардейских, 165-й стрелковой дивизий, 24-й и 58-й стрелковых бригад, которые должны быть восстановлены к середине мая. Ориентировочно 2-я ударная армия по готовности 6-го гвардейского корпуса должна была перейти в наступление в последней декаде мая, одновременно с 54-й армией. Направление главного удара 2-й ударной намечалось из района Кривино, Ручьи на станцию Бабино, с тем чтобы во взаимодействии с 59-й армией отрезать и ликвидировать чудовскую группировку противника. Для развития успеха намечалось использовать пополненный 13-й кавалерийский корпус, 372-ю и 378-ю стрелковые дивизии. Ставка предложения фронта утвердила.
Таким образом, ни о каком выводе 2-й ударной армии из мешка, в то время когда ее положение уже стало критическим, речи не велось, хотя армия оставалась ударной только по названию. Она даже обороняться могла с трудом. Фактически в окружении вместе с вошедшими в прорыв частями 52-й и 59-й армий находилось более 62 тысяч человек без продовольствия и 600 орудий без снарядов. Снабжения практически не было, иногда «кукурузники», несшие большие потери от немецких истребителей, сбрасывали бумажные мешки с сухарями, из которых большая часть разбивалась или пропадала в болотах, и патриотические листовки: «Трусов — пристреливать, храбрых — славить! Крушите немецко-фашистских захватчиков… Держитесь! Помощь к вам придет!» Немцы вели свою пропаганду: развешивали на деревьях буханки хлеба и уговаривали сдаваться в плен: «Из ада в рай — одна дорога, к нам перебегай!», но перебежчиков было мало (по данным политотдела, на сторону врага в апреле ушли 47 человек, в мае — 17, дезертировали — 84).
Законченная узкоколейка действовала недолго. Немцы вскоре разбомбили паровозы-«кукушки», и санитары вручную толкали вагонетки с ранеными, подкладывая трупы вместо вывороченных шпал.
Тут только и выяснилось, что «армия не может продолжать дальнейшее наступление на Любань».
Хозин, вникнув в обстановку, вынужден был отказаться от наступления и принимать меры к отводу войск. «Дальнейшее ведение операций 2-й ударной армией, — доносил он Верховному, — является мероприятием крайне рискованным и по своей необеспеченности стыка — весьма опасным». Необходимо либо пополнить фронт резервами и, для начала, разгромить противника в районе Спасской Полисти, либо трубить отход и спасать войска. Сам Хозин склонялся к первому варианту и просил Москву «в срочном порядке дать» фронту не менее 100 танков и пяти авиационных полков. 13 мая член Военного совета 2-й ударной армии И.В. Зуев вылетел в Малую Вишеру, доложил о безвыходном положении армии и вернулся с директивой командования Ленинградского фронта № 00120 начать подготовку последовательного вывода соединений на заранее подготовленный рубеж. Отход начать по сигналу «Вперед».
В нашей военной истории датой окончания Любанской наступательной операции считается 30 апреля, а начало операции по выводу 2-й ударной армии из окружения относится к 13 мая. Соответственно с этим «летоисчислением» ведется и подсчет потерь. Можно подумать, две недели, отделяющие две даты, солдаты Волховского фронта на курорте отдыхали или, договорившись с немцами о перемирии, злостно саботировали исполнение приказа № 130. Ан нет, именно в этот период, по воспоминаниям рядового И.И. Беликова, уложили вновь прибывшую, заново сформированную, 2-ю стрелковую дивизию 59-й армии, которой поставили задачу без артиллерии, штыковой атакой, прорвать оборону противника у Спасской Полисти:
«Ранним утром 1 мая наш полк начал наступление. «Катюша» дала залп термитными снарядами, и одна из немецких огневых точек заглохла. Мы пошли в атаку. В первые же минуты боя были убиты комбат, начальник штаба батальона и мой командир взвода младший лейтенант Мирошников. Но все же наш полк углубился на 2 км в тыл фашистов. При этом мы захватили продовольственный склад. Он-то и оказался ловушкой — местом гибели моих однополчан. Когда мы голодные, как волки, набросились на еду, начались бомбежка и артобстрел. От нашего взвода из 25 человек в живых осталось пятеро…
Когда стемнело, мы отползли на кладбище солдат нашего полка. Комиссар полка — в новой шинели, с тремя полевыми шпалами в петлицах — сидел под сосной. Сосну вывернуло взрывом, и голова комиссара лежала по одну сторону дерева, а туловище — по другую. Повсюду земля была перемешана с кровью. Живые, с оторванными руками и ногами, просят: «Браток, пристрели…»
На всем прорыве немецкой обороны — 500 м по фронту — был завал трупов и раненых. По утрам, когда не было бомбардировки, мы занимали оборону на переднем крае. Ночью стаскивали трупы и делали из них настил, чтобы не лежать в болотной воде. Так прошло 10 суток. О нас вроде забыли: не доставляли ни еду, ни боеприпасы. На десятый день встал я рано и пошел поглядеть: не остался ли кто из наших в живых? Меня заметили немцы и орут: «Иван, иди кашу кушать!» А стрелять не стреляли — совсем нас не боялись.
… Я спросил младшего лейтенанта, сколько осталось в нашем полку живых и кто теперь командир полка. Кукуев — грязный, голодный — отвечал, что у нас осталось всего 58 человек и он за командира. У нас не было ни снарядов, ни патронов, ни продовольствия, но покинуть передний край мы не могли. За нами, у шоссе Москва — Ленинград, стоял заградотряд. Уход с передовой карался расстрелом. Оставалось два пути: смерть или плен. Никто из наших бойцов не сдался…
Младший лейтенант Кукуев разрешил мне сходить в штаб дивизии и доложить командованию о нашем положении. Я добрался до штаба, разыскал начальника связи дивизии майора Малофеева и рассказал об обстановке. А он спрашивает: «Имущество связи сохранили?» В то время за потерю имущества полагался расстрел: катушка кабеля ценилась дороже человеческой жизни…
Нашу дивизию пополнили, а фактически сформировали заново, и снова направили на прорыв». Другие соединения вели ожесточенные и безуспешные бои за овладение Трегубово и Приютино. Только 13 мая 59-я армия получила приказ «прекратить активные действия и перейти к обороне».
Наконец, 14 мая Ставка дала директиву об отводе войск 2-й ударной армии «из занимаемого ею района». Речь шла не о выходе из окружения, а об организованном отступлении на выгодный для обороны рубеж Ольховка — озеро Тигода, перегруппировке и нанесении сильного удара с запада силами двух дивизий и четырех стрелковых бригад навстречу 59-й армии с целью ликвидации противника в выступе Приютино — Спасская Полисть. Генерал Коровин для реализации этой задачи должен был использовать шесть дивизий, две стрелковые и две танковые бригады. На подготовку и осуществление операции отводилось 7—10 дней. Москва чем-либо помочь волховчанам не могла. Месяц май ознаменовался серией поражений Красной Армии на всех фронтах: в Крыму войска Манштейна разгромили три советские армии и захватили Керчь, под Харьковом танки Клейста завершали окружение двадцати семи дивизий Юго-Западного фронта, неудачей и огромными потерями закончились Ржевско-Вяземская (777 тысяч убитыми и ранеными) и Демянская (246 тысяч) операции. В ходе последней — как контраст с судьбой 2-й ударной армии — фон Зейдлиц 24 апреля успешно деблокировал окруженную группировку Брокдорфа, причем немцы не стали выходить из «котла», а отбив все советские атаки, прочно обосновались в 40-километровом (!), при ширине 6–8 км, Рамушевском коридоре и удерживали Демянск до февраля 1943 года.
Одновременно по инициативе Жданова Военный совет Ленинградского фронта принял решение об эвакуации вместе с отходящей армией и местного населения. В Смольном смутно представляли, как выглядит коридор на Большую землю, по которому предстояло выбираться тысячам стариков, женщин и детей. Из бодрых докладов военных можно было предположить, что от Мясного Бора поезда ходили чуть ли не по расписанию. Жители деревень, не желая эвакуироваться, прятались по лесам и огородам. Оперуполномоченные их отлавливали, сжигали еше уцелевшие после боев и авианалетов дома, дабы не достались врагу.
Сигнал «Вперед» прозвучал только 22 мая. Части 2-й ударной армии последовательно снимались со своих позиций и двигались к Новой Керести, далее к деревне Кречно и Мясному Бору. Начальник тыла армии докладывал: «Личный состав был измотан, выталкивая на себе материальную часть из болот к узкоколейке и лежневой дороге. До этого в продолжение полутора месяцев армия находилась на голодном пайке. Никаких запасов боеприпасов и продовольствия в армии не имелось, так как подвоза не было из-за отсутствия горючего… На 30 мая на территории, занимаемой армией, находилось в платформах и в вагонах 1500 раненых, а 4500 человек гражданского населения в лесу в ожидании эвакуации». По уверениям Хозина, «отвод 2-й ударной армии протекает планомерно, все раненые вывезены, имущество эвакуировано в тыл».
И этот запоздалый «маневр» войскам Волховского фронта не удался. Противник, четко отследив советские приготовления, немедленно развернул активные боевые действия по всему периметру.
«Хозин медлил с выполнением приказа Ставки, — сигнализировал помощник начальника управления Особого отдела старший майор госбезопасности Москаленко, — ссылаясь на невозможность выводить технику по бездорожью и необходимость строить дороги, к началу июня с. г. части не начали отводить, однако в Генеральный штаб Красной Армии за подписью ХОЗИНА и нач. штафронта СТЕЛЬМАХ прислано донесение о начале отвода частей армии. Как позже установлено, ХОЗИН и СТЕЛЬМАХ обманули Генеральный штаб, к этому времени 2-я ударная армия начинала только оттягивать тылы своих соединений. 59-я армия действовала очень нерешительно, предпринимала несколько безуспешных атак и задачи, поставленные Ставкой, не выполнила».
Тем не менее к середине месяца успели вывести 13-й кавалерийский (конники, доев своих скакунов, выходили с седлами на плечах), 6-й гвардейский корпуса, остатки 378-й стрелковой дивизии, танковые бригады, реактивные минометы, частично тяжелую артиллерию — они начали движение первыми в соответствии с планом продолжения Любанской операции.
31 мая 20-я мотодивизия с севера и 58-я пехотная дивизия с юга вновь перекрыли выход к Мясному Бору, «завязав» в мешке 9 дивизий и 6 бригад с тремя полками РГК 2-й ударной, 52-й и 59-й армий — около 50 тысяч человек. Из «котла» успели выскочить 191-я и 382-я стрелковые дивизии.
Энергичных мер по восстановлению коммуникации окруженной группировки со стороны советского командования своевременно предпринято не было (если не считать хозинской телеграммы Власову «организованно и решительно» нанести удар с запада на восток), что дало противнику возможность организовать насыщенную огневыми точками оборону глубиной в полтора километра по восточному берегу реки Полисть.
Выдвинутые 30–31 мая к реке 22-я и 57-я стрелковые бригады и 191-я дивизия преодолеть этот рубеж не смогли. 2-я ударная армия продолжала вести бой в полном окружении. Для обороны на севере и западе были оставлены наиболее боеспособные соединения — 267, 92, 327, 19-я гвардейская стрелковые дивизии, 23-я бригада — обеспечивавшие действия группы прорыва в составе 46-й и 382-й дивизий, 22, 25, 53 и 57-й стрелковых бригад. По северозападному берегу Замошского болота до Горенки занимала оборону 305-я стрелковая дивизия, своим левым флангом наступавшая совместно с группой прорыва. Действия советских частей парализовали немецкие пикировщики, безнаказанно висевшие в воздухе от рассвета до наступления темноты. Световой день составлял почти 20 часов. Потери были огромные.
Наши авиаторы смогли выделить для прикрытия войск 10 истребителей.
Таким образом, действия группы прорыва вначале самостоятельно, а затем с частями 52-й и 59-й армий успеха не имели, хотя коридор немцы удерживали силами одного полка. Артиллерия окруженной группировки, насчитывавшая 874 ствола, бездействовала ввиду отсутствия боеприпасов.
В начале июня на участках обороны армии начались ожесточенные бои. Противник сжимал кольцо, нанося удары в направлениях Финев Луг и из района Пятилипы. 2-я ударная армия, предпринимала отчаянные попытки вырваться из мешка. Не стояла без дела и 4-я армия (44, 288, 310-я стрелковые дивизии), в которой вновь сменился командующий. Под водительством генерал-майора М.И. Гусева весь июнь и первую декаду июля армия, усиленная 185-й и 195-й танковыми бригадами, по 50 танков и каждой, и артиллерией, пыталась ликвидировать Волховский плацдарм противника у Киришей шириной в пять и глубиной два километра. Задача выполнена не была, хотя только с 4 по 15 июня по киришскому пятачку выпустили более 40 тысяч снарядов и мин и сильнейшие удары наносила наша авиация. По этой причине операция вычеркнута из советской истории, потери неизвестны. А что нам известно о боях 54-й армии в «погостьевском мешке»? Мы совсем забыли и о заново созданной 8-й армии (128, 265, 286-я стрелковые дивизии, 1-я стрелковая бригада, 107-й танковый батальон), неужели она с января ничего не делала? Быть такого не может, хотя в описаниях зимней кампании она практически нигде не упоминается, будто и нет ее вообще. Наличествует лишь одна фраза в энциклопедии: «Вела боевые действия на мгинском направлении». Вела, значит. Понятно, что безрезультатные.
После майских поражений Красной Армии товарищ Сталин сильно разочаровался во многих своих полководцах: Тимошенко, Кулике, Козлове, Левченко, Мехлисе; затосковал, что нет у него «гинденбургов». Всего месяц понадобилось, чтобы уяснить, что генерал Хозин тоже не Гинденбург. Командующий объединенным Ленинградским фронтом оказался не способен прорвать блокаду Ленинграда, не сумел справиться с руководством сразу девятью армиями, тремя отдельными корпусами и двумя группами войск, к тому же разделенными занятой противником территорией. В принципе при существовавшем в Красной Армии уровне управления это для любого генерала было запредельной задачей. Так ведь и не для того Хозин объединение затевал.
Командующий своих привычек не менял, по-прежнему выпивал две-три рюмки водки перед обедом и перед ужином, по вечерам у себя на квартире смотрел кинофильмы в компании молоденьких телеграфисток (в доносах члена Военного совета армейского комиссара А. И. Запорожца это классифицировалось как «бытовое разложение», в оправдательных письмах Хозина — как человеческое отношение «к маленьким работникам»), увлеченно интриговал против Запорожца и начальника Особого отдела Мельникова. И даже попытался игнорировать Смольный, напрямую из Малой Вишеры общаясь с Москвой и самостоятельно принимая принципиальные решения, в том числе по вопросам руководства Ленинградом и распределения городских ресурсов. Это оказалось последней каплей. Опытный партаппаратчик Жданов быстро и жестко пресек «грубейшую политическую ошибку», разъяснив Хозину, что он снова «не дотопал до существа».
Директивой от 3 июня командующим Ленинградским фронтом был назначен генерал Л.А. Говоров — уникальный по тем временам случай: выпускник петербургского Константиновского училища, бывший колчаковский офицер, окончивший две академии и сам возглавлявший Военно-артиллерийскую академию имени Дзержинского, по недоразумению не расстрелянный в предвоенные годы, к тому же беспартийный (это, конечно, непорядок, уже через три недели командующего приняли в полноценные большевики без кандидатского стажа).
Затем Ставка признала ошибочным решение о ликвидации Волховского фронта. Хозин был освобожден от занимаемой должности «за невыполнение приказа Ставки, отрыв от войск, бумажно-бюрократические методы управления…», а также в связи с серьезным конфликтом с членами Военного совета и вскоре отправился принимать 33-ю армию Западного фронта; юмор Верховного — армией командовал Мерецков.
8 июня Ставка восстановила Волховский фронт и генерала Мерецкова в должности командующего. Вместе с ним в Малую Вишеру прибыл заместитель начальника Генерального штаба генерал А.М. Василевский. Перед двумя генералами была поставлена задача «вызволить 2-ю ударную армию из окружения, хотя бы даже без тяжелого оружия и техники».
Начиная с 10 июня крупные силы 59-й и 52-й армий, при поддержке 250 орудий и минометов, 60 танков, трех дивизионов реактивной артиллерии непрерывно атаковали вражеское кольцо извне. В непрекращающееся ни на минуту сражение были брошены 58-я и 24-я стрелковые, 7-я гвардейская и 29-я танковые бригады, 2, 374, 165-я стрелковые, 25-я и 87-я кавалерийские дивизии, отдельные батальоны других частей, курсы лейтенантов и резерв политработников управления фронта.