СТАНИСЛАВ ДРОБЫШЕВСКИЙ
Антрополог, кандидат биологических наук
Практика показывает, что двух достаточно.
Есть пример гепардов: предполагается, что популяция гепардов прошла через «бутылочное горлышко», как это называется в генетике. То есть в какой‑то момент ледникового периода их осталось две штуки, и ничто им не помешало восстановить популяцию. Современные гепарды как будто клонированные, изменчивость очень маленькая, хотя они обитают на огромном ареале. И расчеты позволяют сделать выводы, что их оставалось если не двое, то мизерное количество.
То есть потенциально хватит двух, но на практике это будут огромные проблемы. От бесконечного скрещивания возникнет резкое сокращение генетического разнообразия. И если потом возникнут какие‑то новые тяжелые изменения, то не хватит вариабильности (изменчивости), чтобы эти проблемы преодолеть. И тогда все окончательно вымрут. Ну и это очень рискованно, конечно. Если один умрет, то всё, привет!
А потенциально достаточно и одной беременной самки.
Из‑за чего началась война в Чечне?
АЛЕКСАНДР ЧЕРКАСОВ
Глава Правозащитного центра «Мемориал»
Причины – это, с одной стороны, объективные обстоятельства, а с другой – субъективные. В качестве причин и предпосылок называют обычно самые разные вещи: жуткие угрозы из Чечни, которые надо было срочно предотвратить; жуткое количество нефти или, наоборот, необходимость прокладывать нефтепровод, по которому жуткое количество нефти из Каспия надо было качать; защита прав русскоязычного населения. И много чего другого. Но при ближайшем рассмотрении выясняется, что ни одна из них в качестве побудительного мотива не работала.
Правами русскоязычного населения озаботились, только когда вовсю ввязались в войну. Прежде об этом никто не думал. Нефти в Чечне практически нет. Она была выкачана за век эксплуатации месторождения, сейчас там добывают порядка 2 млн тонн в год, это полная ерунда. Да, в Чечне была большая нефтепереработка, мощные заводы, но от них не осталось ничего: что‑то разбомбили, а что осталось – порезали и сдали в металлолом чёрные металлурги. Трубопровод из Каспия что‑то особенно большой популярностью не пользовался. Насчёт чеченской преступности – это миф, выстроенный из нашего современного далека. Дело в том, что как раз на мафию чеченцы оказались не способны. Вернее – способны в такой же степени, как и на государственность. Чеченское, анархическое устройство общества (примерно с XVI века) не предполагало выстраивание иерархических систем.
По состоянию на 1992–1993 год Чечня во многом устраивала всех в России. Устраивала спецслужбы как некий офшор, где через Северный аэропорт можно было переправлять оружие в страны третьего мира; как офшор, где можно было нанимать боевиков для выполнения самых разных задач. Например, в Абхазии воевали российским оружием с российскими инструкторами, но отряды конфедерации народов Кавказа под командованием Шамиля Басаева.
Чечня как офшор устраивала крупные нефтяные (тогда ещё государственные) компании, потому что можно было гнать через неё нефть и врать о том, что там уплачены все налоги, и отправлять её дальше на экспорт.
Казалось бы, устраивает всех, но что случилось? А случилось у нас тогда вполне внутримосковское событие. К концу 1992 года обострилось противостояние президента Бориса Ельцина и парламента, где был Руслан Хасбулатов. При этом в ноябре 1992 года из Останкино убрали Егора Яковлева, человека, в общем, с совестью. А главным пропагандистом, так уже получилось, стал Михаил Полторанин (старый партийный кадр при Ельцине, известный своим пристрастным отношением к евреям). Но тут что делать: есть парламент, есть спикер, а он – чечен. И тут вся пропагандистская машина в рамках противостояния с Парламентом перестраивается на «ату этого чечена Хасбулатова!».
То есть, если мы вернёмся к текстам 1993 года, то окажется, что у нас там не парламент плохой, а Хасбулатов плохой и под ним 70 с чем‑то объектов в Москве контролирует чеченская мафия. Оказывается, это департамент охраны Белого дома охранял ещё около 70 объектов, но при этом к чеченам они отношения не имели. К октябрю 1993 года это усилилось до такой степени, что, если вы послушаете радиопереговоры в ночном эфире 3–4 октября, окажется, что готовящиеся к штурму милиционеры собирались брать то ли Грозный, то ли Кабул. Воевать собирались то ли с чеченами (потому что Хасбулатов), то ли с афганцами (потому что Руцкой имел несчастье побывать в плену в Афганистане, и ему это почему‑то вменялось в вину). Так или иначе, кампания была поднята. И про чеченскую мафию именно тогда разговоры и пошли. Дальше случается неожиданность: Белый дом мы немножечко взяли и немножечко сожгли 4 октября, а 12‑го – ба‑бах! – и на выборах почему‑то нет большинства. Много мест в парламенте заняли коммунисты и жириновцы. И тут у политтехнологов (которые тогда ещё так не назывались) родилась светлая идея: для того, чтобы перехватить электорат, надо перехватить лозунги оппонентов. Нужно сделать что‑то национальное и патриотическое. Например, вернуть в лоно Империи отвалившуюся провинцию. Ничто так не поднимает рейтинг.
Во второй половине декабря у нас вдруг вынимают из‑под сукна подписанный месяц назад (и под сукно положенный) план Шахрая в отношении Чечни: план переговоров на фоне силового давления, которое должно обеспечить решение проблем сепаратистского региона. Получилось так, что с переговорами было очень плохо, а с силовым давлением очень хорошо. Разного рода политтехнологи и аналитики от этого проекта были отсечены через полгода. Контролировался он силовиками (к которым тогда относились Миннац, МВД, ФСБ). Курировал этот проект отчасти Севастьянов, начальник московского управления ФСК (федеральная служба контрразведки). Но что‑то пошло не так. Даём антидудаевской оппозиции деньги, деньги они берут, а Дудаева не свергают; даём оружие – тоже Дудаев не свергается; даём оружие с экипажами – 26 ноября 1994 года происходит штурм Грозного (якобы оппозиция, а на самом деле в танках были нанятые ФСК в подмосковных частях офицеры). Гибридненько повоевали. Танки входят в Грозный. В Грозном думают: «Ого, нашёлся кто‑то, кто смог построить в колонну 40 танков и дойти до Грозного! Мать моя! Да ему власть можно даровать!», потому что в тогдашней Чечне такого человека не находилось. Но неожиданно из‑под брони полезли неместные, и всё поменялось. Их пожгли и позабирали в плен. Дальше, как всегда, лис прячут в лесу, и малую кровь можно смыть только большой кровью. К анализу ошибок и возвращению на предыдущий этап никто в течение года не обращался. Дальше – начало войны. Что забавно, война эта рейтинг не подняла. К началу 1996‑го у Ельцина он был на фоновом уровне. И выборы были выиграны отчасти, потому что именно тогда его команда говорила: «Мир!», «Мир!». Назрановские переговоры, Яндарбиев прилетает в Москву переговариваться, его забирают на спецобъекте АВС в Тёплом стане. В это время Ельцин летит в Чечню, говорит: «Все, мир наступил». Ельцин избирается во втором туре, но при этом он взял к себе в команду третьего (а третьим был тогда Лебедь), назначил его секретарём Совета безопасности. А Лебедь решил стать победителем. Своему бывшему заму по Приднестровью Тихомирову (который тогда командовал армейской группировкой в Чечне) дал карт‑бланш на победу. И в июле 1996 года война возобновилась, как только были официально оглашены результаты второго тура выборов. Надо сказать, что победа не получилась, потому что за три дня до инаугурации Ельцина чеченцы вошли в Грозный и город заняли. Не то чтобы превосходящими силами, их было около 800 человек. И никто не решался плохими новостями испортить настроение барина. Поэтому в течение трёх дней царил паралич, за это время чеченцы удивленно укрепились в городе и вышибить их было уже невозможно. После чего Лебедь, когда бои возобновились, прибыл на место, понял, что здесь ловить нечего, и заключил Хасавюртовские соглашения. То есть здесь у нас движущая сила была одна, простая: ни нефть, ни деньги, ни что‑то ещё. А власть, которая важнее нефти, денег и много чего другого.
Надо сказать, что после Хасавюрта про Чечню постарались забыть как про страшный сон. Мы не вытащили своих пленных, хотя осенью 1996 года это вполне можно было сделать. Начались захваты заложников, ситуация была швах, а про Чечню пытались забыть. И так мы подошли к 1999 году. Зимой того года в Чечне был похищен представитель МВД, через год его останки найдут в горах. И это было последней каплей. Премьер Степашин заявил, что мы будем применять силу. Завертелась военная машина. Началось, например, формирование 77‑й бригады морской пехоты в Дагестане (это не смешно, на то время морская пехота – это единственные части, которые имели хоть какую‑то горную подготовку). Пошла переброска тактических ракет на юг. И здесь, уже даже помимо чьей‑то воли, мы неудержимо шли к войне, потому что и с другой стороны машина завертелась. Почему? Переходим на ту сторону и замечаем, что в 97‑м году у нас на выборах в Чечне победил Масхадов (убедительно победил), а второе место занял Шамиль Басаев. Было там жутко нестабильно, потому что у Басаева были отряды. Не то чтобы большие, но он умел объединять под собой очень неспокойных местных товарищей. В какой‑то момент Масхадов дал ему порулить, на полгода (где‑то на рубеже 1997–1998 гг. Басаев возглавил правительство). Надо сказать, что он добился блестящих успехов: наполняемость бюджета упала в 20 раз. После чего, казалось, его карьера закончена. Уйдя, как и обещал, через полгода с этого поста, он тут же выступил на съезде конгресса народов Чечни и Дагестана, заявив о мощных целях экспансии. Началась подготовка к тому, что в итоге вылилось во вторжение в Дагестан.
Басаев, оказавшись политическим маргиналом, оказался на грани смерти не только политической, но и физической. Единственное, что избавляло его от такой перспективы, – это начало войны, которая неизбежно привела бы к сплочению всех и избавила его от гибели (по крайней мере отсрочила эту гибель). Так и получилось.
В 1999 году летом Басаев уже накапливал свои силы в Цумадинском районе в Дагестане. И то, что на рубеже июля‑августа 1999 года там бабахнуло, могло бабахнуть чуть раньше, могло чуть позже. Так или иначе, началась война, которая была объявлена контртеррористической операцией (хотя взрывов в городах ещё не было). Я не хочу сказать, что эти взрывы устроили спецслужбы, кроме «рязанских учений» роль спецслужб нигде не доказана. Но дело в другом. В том, что эта война была использована. Если вы посмотрите рейтинг Владимира Путина за август‑ноябрь 1999 года, то вы увидите, что от ничтожных, фоновых значений стал вдруг расти. Каждую неделю какое‑то брутальное заявление типа «мочить в сортире». И рейтинг хоп – 7 % вверх скакал, пока не ушёл в заоблачные высоты. Собственно, это ровно та ситуация, когда мы можем утверждать примерно следующее: мы не знаем, кто устроил всё это, но мы точно знаем, кто это использовал.
По иронии судьбы, то, что не удалось в первую войну (использовать её как электоральный инструмент), отлично удалось во вторую. Дальше война, разумеется, была никому не нужна. Например, уже перед избранием Путина президентом всячески старались заявить, что «Победа, ребята! Всё, уже победа! Там – в Комсомольском бои». Однако теракты всячески напоминали об обратном. Но они опять‑таки были использованы для ещё большего укрепления власти. Но попытки утверждать, что последующие масштабные теракты были организованы спецслужбами, они тоже, на мой взгляд, несостоятельны. Тем не менее мы видим, что здесь причиной оказывается вещь намного более привлекательная, чем нефть и чем деньги. Власть. Бесконтрольная власть, которая не останавливается перед тем, чтобы поиграть с огнем, чтобы эту власть сохранить.