— Истинно говорите? — спросил он, сигнализируя улыбку.
— Ох, истинно, Фассин. — Валсеир не сопроводил свои слова никаким сигналом. — Позвольте мне повторить: ничто из этого не имеет отношения к любезности.
* * *
Салуус Кегар чувствовал себя несчастным. У него были свои люди в известных сферах, свои способы добывать информацию, собственные безопасные и надежные каналы осведомления, вполне независимые от прессы и официальных агентств (если у вас всего этого нет, то вы никогда не станете крупным поставщиком вооружений), он не хуже других знал, что произошло в ходе катастрофического рейда на Наскерон, и возлагать вину на него или его фирму было бы просто несправедливо.
Начать с того, что их предали, или произошла утечка разведданных или перехват связи, или же, в самом крайнем случае, их перехитрили (и кто — насельники!). И из-за этого промаха (к которому он, Салуус, безусловно, не был причастен) они попали в засаду, стали жертвой превосходящих сил. Вдруг ниоткуда взялись дюжины дотоле неслы-бля-ханных супердредноутов, тогда как силы вторжения ожидали столкнуться не более чем с горсткой (в худшем случае) дредноутов обычных, без реактивной отражающей брони, плазменных двигателей и широкополосных лазеров. Кроме того, насельники просто хорошо поработали — долгие годы (годы? да целую вечность) врали, выставляли себя безнадежными портачами, невеждами в технологиях, а на самом деле (даже если они больше ничего толком и не могли создать с нуля) все еще имели доступ к весьма серьезному оружию.
Военные — те просто обосрались. Какой бы великолепный инструмент ни смастерил умный инженер, каким бы классным ни было оружие, если пользователь его уронил, не включил или просто не знал, как им правильно пользоваться, то все труды, считай, пошли насмарку.
Они потеряли все корабли. Все до единого. И те, что участвовали в самом рейде, и те, что поддерживали их из космоса. Даже те несколько кораблей, что вообще ни в чем не участвовали (охранявшие Третью Ярость, пока работали спасательные и строительные бригады), стали объектом нападения и были уничтожены каким-то лучевым оружием, заряженным элементарными частицами, а два корабля на другой стороне луны были атакованы ракетой, способной развивать гиперскорость, и разлетелись на мелкие кусочки.
Военные, не желая признавать, что полностью провалили операцию, решили свалить вину на других. На концерн Кегара. Цитируя при этом древнее изречение: наверное, что-то не так с нашими треклятыми кораблями. Катастрофа была полнейшей, и обескураживало отсутствие точных сведений относительно того, что было не так; поэтому легче было возложить вину на инструмент, а не на исполнителя. Все корабли были переоборудованы в цехах Салууса под газовую среду, и все погибли в первом же бою, используя свои новые возможности, а потому (в соответствии с особой логикой, понятной только военным мозгам) все беды якобы коренились в процессе приспособления к газовой атмосфере.
А то, что боевой крейсер, на котором в течение всей операции размещался командный пункт, и оба тяжелых броненосца, корректировавшие огонь, были распылены на атомы с такой же легкостью, как и корабли, действовавшие в тучах планеты, хотя первые тоже могли действовать в газовой атмосфере и в это время находились в космосе, — эта мелкая подробность каким-то образом потерялась в общей катастрофе и была удобнейшим образом забыта среди всей этой истерики.
И вот теперь они потеряли Фассина и потеряли ниточку, которая могла их вывести на пресловутый список. Хуже того, возникли серьезные проблемы с разведкой — их просто облапошили. Старый насельник Валсеир, видимо, что-то подозревал, или же его предупредили. Они знали об этом по той простой причине, что информация, которую предоставил старик (едва ли не последние данные, попавшие к высшим военным чинам в Сепекте, прежде чем все пошло коту под хвост), оказалась при последующей проверке ложной. Насельника (якобы живущего в Дейлте), о котором Валсеир говорил Фассину, не оказалось в природе. А они из-за этого потеряли около семидесяти первоклассных кораблей, потеряли просто без всякого толку (этих кораблей им будет серьезно не хватать, когда вторжение запредельцев с заморышами начнется по-настоящему). К тому же они крупно поругались с насельниками, с которыми и раньше-то ссориться не рекомендовалось, не говоря уже о нынешней ситуации, когда в загашнике у них вдруг обнаружились штуки, способные поставить на колени флот Меркатории. Как утверждали военные недоумки, это был подлинный бриллиант чистейшей воды, творение гения, осколочное, многоступенчатое, разделяющееся, разрывное, регенеративного действия оружие недоумков.
На самом деле именно этот последний пункт в длинном списке катастрофических последствий (связанных с последующими действиями и сигналами насельников) стал вовсе не такой плохой новостью, как мог бы. Хоть что-то позитивное.
У Салууса шло заседание. Он ненавидел заседания. Они были необходимой частью жизни промышленника, вообще предпринимателя, владеющего любым бизнесом, но он тем не менее их ненавидел. Он здорово насобачился проводить заседания (частично в этом ему помог опыт батюшки), работая с людьми и информацией до, во время и после них, но даже когда заседания были короткими, а вопросы — важными, ему казалось, что он попусту тратит время.
Но они редко были короткими, и на них редко решались важные вопросы.
А это заседание даже не было его заседанием. Не он, как это ни странно, стоял у руля. Его пригласили. Пригласили? Его доставили сюда. Это слово лучше отражало ситуацию.
Он предпочитал селекторные или голографические заседания. Они обычно были короче (хотя и не всегда — если каждый на своем месте чувствовал себя по-настоящему комфортно, то все могло затянуться до бесконечности), и ими было легче управлять (главным образом, легче ставить точку). Но кривая распределения заседаний, похоже, была такова: те, кто находился в нижней части организационной пирамиды, проводили множество реальных заседаний, подразумевающих личное присутствие (нередко, как подозревал Салуус, лишь вследствие того, что их участникам просто было нечего делать, а потому у них возникало много свободного времени, вместе с потребностью казаться значительными). Стоявшие на средних и верхних ступенях иерархической лестницы проводили больше голографических заседаний, потому что этим сберегали время, а лица, с которыми им нужно было общаться, стояли так же высоко, так же страдали от нехватки времени и нередко находились за тридевять земель. Но вот когда (и это было немного странно) вы забирались на самый верх, количество заседаний, требовавших личного присутствия, снова начинало возрастать.
Может быть, это показывало, какую часть своих полномочий ты смог передать другим, может, это был способ навести страх на подчиненных среднего звена, может, это было связано с тем, что на таких заседаниях обсуждались крайне важные вопросы и тебе необходимо было видеть все особенности физической реакции участников (чего не обеспечивали голографические заседания, где невозможно было уловить, что кого-то бросило в пот, а у кого-то начался нервный тик), чтобы быть уверенным: ты имеешь дело с релевантной информацией.
Нет, конечно, хорошая голограмма могла показать и все это, но, с другой стороны, хорошая предтрансляционная корректирующая камера могла сгладить такие детали. Теоретически какой-либо участник селекторного заседания мог подпрыгивать, как от электрошока, пот с него мог катиться ручьями, но при наличии у него хороших корректирующих камер он мог выглядеть олицетворением невозмутимости.
Хотя кое-что, конечно, можно было сделать и на реальном заседании. На тринадцатилетие сына батюшка Салууса устроил для него неожиданную вечеринку, а впоследствии сделал не менее неожиданный подарок в виде месячного и не совсем безболезненного курса в косметической клинике, где ему подлечили зубы и расширили глаза с изменением цвета (внешность Салууса была сформирована пренатально, но что за проблема — батюшка имел полное право изменить свое прежнее решение). Но самое главное, в клинике уменьшили его нервозность, повысили способность к концентрации и дали возможность управлять потовыми железами, выбросом феромонов и гальванической реакцией кожи (последние три операции были не вполне законными, но клиника принадлежала дочерней компании концерна Кегара). Все это давало хорошую фору на заседаниях, дискуссиях и просто неформальных встречах. Да и для искусства соблазнять это было неплохим дополнением, если твои бездонные карманы и владение огромными деньгами почему-либо не возымели должного эффекта.
Сейчас шло заседание Чрезвычайного военного комитета с участием высших военных чинов, собравшихся в углубленном на два-три километра командном бункере под одним из нескольких усиленно, хоть и неявно, охраняемых особняков, разбросанных по окраинам Боркиля.
Высшие военные чины собрались, однако без иерхонта Ормиллы. Он явно стоял слишком высоко, чтобы посещать какие-то заседания, пусть и такие важные, как заседание Чрезвычайного военного комитета, даже когда судьба системы стала еще более сомнительной после катастрофического решения навалиться на Наскерон всей массой в тот самый миг, когда им показалось, что они получили в руки конец веревочки, которая приведет их к (пусть даже мифическому) насельническому списку.
И почему у него на заседаниях мысли всегда отклонялись, а если конкретнее — отклонялись по направлению (какое там — шли прямой дорогой!) к сексу?
Он поглядывал на женщин, тоже участвовавших в заседаниях, и обнаруживал, что ему трудно не представлять их голыми. Это случалось, даже когда женщины не были особо привлекательными, но неизменно — зачастую с довольно яркими подробностями, — если женщины были хоть немного хорошенькими. Наверное, думал он, это связано с тем, что он имеет возможность долго смотреть на них, пока они говорят, а может, и просто с внутренним желанием сбросить к чертям этот слабый налет цивилизации, не притворяться больше добропорядочным служащим компании и вернуться к пещерному состоянию, когда красотку брали прямо в грязи.
Первый секретарь Хьюипцлаггер произносил длинную речь. Салуус не сомневался: вид у него такой, будто он вслушивается в каждое слово первого секретаря, и его краткосрочная память не подведет, если вновь потребуется целиком сосредоточиться на происходящем, если — и когда — в поле зрения появится нечто действительно важное. Но пока, усвоив из телесного языка и общего поведения собравшихся максимум нужной ему информации, он позволил своим мыслям разбежаться.
Он скользнул взглядом по полковнику Сомджомион — единственной женщине, присутствующей на заседании. Она не была склонна к разглагольствованиям, а потому разглядеть ее подробно никак не удавалось. Не очень-то привлекательная (правда, он говорил сам себе, что теперь ценит женщин больше, чем молоденьких девочек, и видит в них больше, чем внешнюю сексуальность). Раздеть женщину в военной форме — в этой идее было что-то особенно дразнящее, но Салуус попробовал это давным-давно и даже имел видеозапись для доказательства. И тогда он стал думать о своей последней любовнице.
Салуус думал о ней прошлой ночью, этим утром, он вспоминал вечер их первой встречи, первую ночь в постели с ней. И тут же наступила сильнейшая, чуть ли не до боли эрекция. В косметической клинике Салуусу привили способность управлять и этим, но у него обычно вставало и опадало естественным образом, если только эрекция или ее отсутствие не грозили конфузом. Так или иначе, но он давно уже выяснил для себя, что, возможно, это способ рассчитаться с его дражайшим батюшкой, который навязал ему все эти улучшения-изменения, независимо от их полезности.
Он по-прежнему ненавидел заседания.
Салуус считал, что дела его по сей день шли вовсе не плохо, с учетом всех обстоятельств. Он согласился на полную экспертизу переоснащения кораблей под газовую атмосферу, проводимую в рамках общего расследования всех просчетов, но (даже несмотря на возможный ущерб и потерю времени в самый неподходящий момент) это было не так уж страшно. Ему удалось отбиться от критики, стравив между собой представителей Навархии, гвардии и Шерифской окулы, каждый из которых пытался снять с себя ответственность за проваленный рейд.
Этот принцип, «разделяй и властвуй», работал великолепно. В существующей системе его применять несложно. Да она, эта самая система, была просто создана для него. Он помнил, как спрашивал об этом своего отца во времена домашнего обучения. Зачем столько разных учреждений? Зачем Меркатории такая избыточность (он только что выучил это слово и любил везде его вставлять) военных, специальных и других служб? Стоит только посмотреть на военный флот: у гвардии — собственные корабли, у Вооруженных сил Навархии — собственные корабли, у Сил окружения — собственные корабли, у Объединенного флота — собственные корабли; а кроме них были Корпус инженеров, Пропилея, Омнократия, люстралии Цессории, Шерифство, Шерифская окула и даже Администратура. У всех были собственные гражданские корабли и даже по нескольку боевых — для эскортирования важных персон. Зачем так много? Зачем распылять силы? То же самое с безопасностью. У каждого, похоже, была своя служба безопасности. Ну разве это не разбазаривание ресурсов?
— Безусловно, — сказал тогда отец. — Но и в разбазаривании скрыты свои возможности. И потом, некоторые называют это разбазариванием, а другие — изобилием. Ты что, и в самом деле хочешь узнать всю подоплеку?
Конечно, он хотел.
— Разделяй и властвуй. Даже среди своих. Конкуренция. Опять же среди своих. И даже прежде всего среди своих. Пусть они вечно будут готовы вцепиться друг другу в глотку, пусть все время наблюдают друг за другом, пусть каждый постоянно думает, что там замыслили остальные. Пусть они соперничают за твое внимание и одобрение. Да, с одной стороны, это расточительность, но с другой — это разумно. Вот так Кульмина держит всех под сапогом, парень. Вот так они правят нами. И кажется, это работает, а? Гм?
Тогда Салуус не был в этом уверен. Такая расточительность выводила его из себя. Теперь он был старше и мудрее и понимал, что гораздо важнее, как все работает на деле, а не в теории (конечно, в представлении общества дело обстояло как раз наоборот).
Но теперь они столкнулись со смертельной и неминуемой опасностью. Правильно ли было по-прежнему поощрять разобщенность и враждебность между людьми и организациями, которым сейчас нужно собраться в кулак, если они хотят отразить нависшую над ними угрозу?
Хотя ну его в жопу. Конкуренция будет всегда. Специальным службам положено защищать территорию, сражаться с противником и побеждать. Конечно, они должны конкурировать друг с другом.
И если этот, как полагают, охрененно громадный и бесконечно могущественный флот Меркатории сейчас не на подлете к ним, разве кое-кто на Юлюбисе (и не исключено, что довольно многие) не предпочтет вообще отказаться от сопротивления запредельцам с заморышами? Разве не подумывают они о договоренности с силами вторжения вместо отпора им?
Хотя на обычных людей изливался поток пропаганды, тайные опросы и секретные отчеты полиции показывали, что многие считают, будто под запредельцами с заморышами им будет ничуть не хуже, чем под нынешними. Даже некоторые из власть имущих считали так же, особенно если им предлагали пожертвовать собственностью и богатством, а то и рисковать жизнью за дело с очень сомнительным исходом.
Если бы не приближение флота Меркатории, не исключено, что и некоторые из присутствующих за этим впечатляюще большим круглым столом в этом впечатляюще большом, прохладном, искусно освещенном зале совещаний, напоминающем зал для заседаний совета директоров, склонились бы к поискам компромисса с агрессором, чтобы не сопротивляться до последнего корабля и солдата.
По мнению Салууса, следовало исходить из того, что флот и в самом деле на подлете. Существовали и другие возможности, и он все их обдумал (и обговорил со своими советниками и экспертами), но, окончательно взвесив, должен был их отвергнуть. Существовал насельнический список или нет, все действовали так, точно он есть, и только это имеет значение. Немного похоже на деньги: все основано на убежденности, на доверии. Важно то, во что люди верят, а не реальное положение дел.
Черт с ним. Прослушав последние разведсводки и рассмотрев вопрос о его потрясающей некомпетентности, вследствие которой переоснащенные корабли оказались уязвимыми для наскеронского гипероружия, заседание наконец-то подошло к чему-то стоящему.
Назад к мрачной реальности.
— Главное, — сказал им адмирал флота Бримиэйс (этот полководец из квейапов был просто помешан на «главное» и «в конечном счете»), — в том, что насельники, судя по всему, не желают продолжения военных действий.
После первоначального яростного отпора — пленных не брали — и беспощадного преследования тех, кому удалось улизнуть, насельники внезапно вернулись к своей обычной тактике — вовсю напирали на собственную некомпетентность: мол, произошла страшная ошибка, и не могут ли они помочь в восстановлении Третьей Ярости?
— А вот хер им в жопу, — сказал генерал стражи Товин. — Если им позволить, у нас вообще не останется ни одного шанса. Нам придется противостоять не только запредельцам с заморышами, но еще и насельникам! Хер им! Ни одного шанса! Ни малейшего!
Товин был невысокий плотный человек, темный, могучий на вид. Голос его звучал грубовато, в полном соответствии с наружностью.
— Я бы сказала, что минимальный шанс все же есть, — сказала полковник Шерифства Сомджомион с неубедительной улыбкой.
— У нас есть все шансы, мадам! — прогремел адмирал Бримиэйс, шарахнув по столу своей трубчатой ручонкой. Его тело в великолепной форме со сверкающими наградами, похожее на аккуратную модель дирижабля размером с небольшого бегемота, всплыло в воздух. — Нам только пораженческих разговоров не хватало, да еще здесь!
— У нас стало на семьдесят кораблей меньше, — спокойным голосом напомнила ему полковник Шерифства.
— Но у нас осталась воля к победе, — сказал Бримиэйс. — А это важно. И у нас есть масса кораблей. И строятся новые.
Он посмотрел на Салууса, который кивнул, стараясь скрыть презрение.
— Если только они способны действовать, — пробормотал владетельный администратор Вориель.
У этого представителя Цессории, казалось, был зуб лично на Салууса — правда, тот не ведал почему.
— Ну, с этим вопросом мы уже разобрались, — быстро проговорил первый секретарь Хьюипцлаггер, скользнув взглядом по Салуусу. — Если есть проблемы со строительством кораблей, я не сомневаюсь, экспертиза их выявит. Теперь давайте сосредоточимся на том, что еще нужно сделать.
Салуусу становилось все скучнее. Ну что ж, почему не сейчас?
— Посольство, — сказал он, оглядев присутствующих. — Вот что я хотел бы предложить. Посольство к наскеронским насельникам, чтобы закрепить достигнутый мир и не допустить больше никаких «недоразумений» между нами, попытаться вовлечь их в оборону системы Юлюбиса и, если возможно, позаимствовать у них — лучше легально — некоторые из их крайне впечатляющих видов оружия, которыми они, судя по всему, владеют. Добыть само оружие или подробные сведения о нем.
— Так-так, — покачал головой Хьюипцлаггер.
— Ох-ох, я смотрю, наш друг — большой дипломат, — поделился своими наблюдениями Вориель, изобразив полуиздевку-полуулыбку.
— А для защиты посольства, вне всяких сомнений, понадобятся новые, предположительно приспособленные к газовой атмосфере корабли! — возразил Бримиэйс.
— Разве у нас уже нет посольства? — спросил Товин.
Полковник Сомджомион посмотрела на него, прищурив глаза.
Нет, заседание все же длилось не целую вечность. Наконец оно завершилось. Вечером Салуус встретился со своей новой любовницей в доме на водяном столбе на Мурле, где впервые увидел ее по-настоящему в истинном свете дня и решил, что да, она может его заинтересовать. Это произошло за завтраком в присутствии его жены (и ее новой подружки-любовницы), Фасса и близняшек Сегретт на следующий день после их похода в «Наркатерию» в Бугитауне.
* * *
Летайкрыло «Шоймерит» двигался высоко среди прозрачного газа, между двух высоких облачных слоев, направляясь в толстую, бесконечную газовую струю, словно пытался не отстать от звезд — крохотных, суровых и далеких, мелькавших время от времени сквозь желтую дымку и тонкие проворные облака янтарного цвета, постоянно бегущие впереди.
Гигантский аппарат напоминал тонкое саблевидное крыло с гондолами двигателей, расположенными волнообразно. В ширину он имел десять километров, в длину — всего тридцать метров и двадцать в высоту: эта тонкая нить вечно перемещалась, как подвижный погодный фронт, мелькающий время от времени сквозь громаду туч внизу. С аппарата свешивались насельники, сотни насельников, и к каждому, как к заправляемому в полете дирижаблю, от задней стороны крыла тянулся шланг; насельник пребывал в свободном от вихрей газовом мешке, внутри простых алмазных капсул, открытых сзади и на человеческий взгляд напоминающих две сложенные чашечками ладони.
Погруженные в длительный наркотический транс, переведенные в замедленный временной режим, отчего скорость полета казалась им в двенадцать или шестьдесят раз выше, чем была на самом деле (огромные континенты облаков пеной проносились внизу, поток звезд бешено накатывал сверху, клочковатые берега пролетали мимо, как тряпье, подхваченное ураганом), свисающие насельники наблюдали за мельтешением дней и ночей, будто глядели в огромный стробоскоп и чувствовали, как планета поворачивается под ними, словно разматывая их жизни.
Фассин Таак выбрался из ракетного клипера и, подбирая нужную скорость, осторожно подлетел вплотную к кораблю, потом очень медленно прикрепил свой газолет снизу к алмазному вместилищу с младомудрецом Зоссо внутри — худым, темным, довольно потрепанного вида насельником в возрасте около двух миллионов лет.
Фассин перешел в режим медленного времени. Крыло, тучи, звезды — все, казалось, увеличило свою скорость, помчалось, как при быстром прокручивании. Рев двигателей и вой газовых струй усилились и стали выше по тональности, превратившись в высокий, пронзительный далекий плач, а потом их стало вообще не слышно.
Насельник над ним, казалось, подергивается и подрагивает в своей маленькой перевязи; он дождался, когда Фассин синхронизируется с ним, и послал:
«Кем бы вы могли быть, персона?»
«Я — человеческое существо, сэр. Наблюдатель при наскеронском дворе, нахожусь в газолете, своего рода скафандре. Меня зовут Фассин Таак, я из клана Бантрабал».
«А меня зовут Зоссо, и я ниоткуда конкретно. Отсюда. Хороший здесь вид, правда?»
«Хороший».
«Однако, я полагаю, вы здесь не для этого».
«Вы правы. Не для этого».
«Вы хотите меня о чем-то спросить?»
«Мне сказали, что мне нужно попасть в одно место, о котором я никогда не слышал, и там я встречу насельника, который мне нужен. Мне сказали, что вы можете посодействовать».
«Конечно могу, если только захочу. То есть я хочу сказать, если еще кто-то обращает внимание на то, что говорит старая глупая вешалка для крыльев. Кто может сказать? Не уверен, что я сам, будь я молодым уракапитаном, стал бы слушать личность такую ветхую и старомодную, как я. Да я бы, наверно, сказал что-нибудь вроде: „Что, слушать этого старого болвана?..“ О, прошу прощения, молодой человек. Кажется, я отвлекся. Так куда бы вы хотели попасть?»
«В место, которое, судя по всему, иногда называют Хострум».
На следующее после сражения в шторме утро сам Друнисин в одиночестве явился в помещение, которое Фассин делил с двумя насельниками.
— Мы продержали вас достаточно долго. Вы свободны. Наследующие двадцать дней в вашем распоряжении ракетный клипер. Прощайте.
— Вот вам, пожалуйста, пример немногословного насельника, — заметил Айсул.
«Хострум? — переспросил Зоссо. — Нет, я тоже о нем никогда не слышал».
Он послал ответный сигнал, и в это время их обволокла ночь.
«Это в Аополейине или рядом, — послал Фассин. Он, видимо, обращался к старому насельнику в тот момент, когда тот ненадолго утратил способность к общению. — Что-то связанное с Аополейином».
Все это делалось по совету Валсеира. Фассину в своей базе данных нигде не удалось найти упоминания о месте под названием Аополейин. Он уже начал думать, что при сканировании памяти, которому его подвергли, прежде чем отпустить с «Изавта», повредились системы хранения информации его газолета.
«А, — послал Зоссо, — Аополейин. Да, слышал. Гм, что ж, в таком случае я бы на вашем месте поговорил с Кверсером и Джанатом. Да, именно они вам нужны, я бы сказал. Скажите им, что я вас послал. Да, и попросите, чтобы они вернули мне мой мантийный шарф. Может, что-то из этого и получится. Но никаких гарантий. Помните».
«Кверсер и Джанат. Вернуть ваш мантийный шарф».
Старый насельник, чуть дернувшись, откатился немного назад и посмотрел вниз на Фассина.
«Должен вам сообщить, что это был великолепный мантийный шарф».
Он вернулся на прежнее место и снова уставился в бесконечный поток облаков и звезд, дней и ночей.
«Он бы мне здесь пригодился. Тут ветрено».
Условия пропуска
— Куда?
— Куда вам надо?
— Хострум, неподалеку от Аополейина, — сказал Фассин.
— Мы знаем, где Хострум.
— Мы не глупые.
— Это я не глупый. А Джанат — кто его знает.
— Я, общаясь с тобой, полностью получил мой креат-минимум бестолковости.
— Прошу простить моего напарника. Мы спрашивали у вас подтверждение, потому что были потрясены вашей невыразимой непохожестью на что бы то ни было. Итак, вам нужен Хострум?
— Да, — сказал Фассин.
— И послал вас Зоссо.
— Все еще переживает из-за своего дурацкого шарфа.
— Ну, по крайней мере, это неплохой пароль.
— Хострум.
— Хострум.
— Нет проблем.
— С «как» тут нет никаких трудностей, вопрос «зачем».
— С «как» все просто.
— С «как» все просто. Проблема определенно в «зачем».
— Типа «зачем дергаться».
— Типа «зачем нам это вообще».
— Так зачем?
— Риторический вопрос.
— Это должно быть общее решение.
— Абсолютно.
— Зоссо просит.
— Да, Зоссо.
— Так мы поможем?
— Мы могли бы отдать ему его мантийный шарф.
— А был там вообще какой-то шарф?
— Настоящий шарф?
— Да.
— Ну, раз уж ты спрашиваешь.
— Какая разница.
— Вообще не об этом речь.
— Кто бы говорил.
— Зоссо. Просьба о путешествии. Этот господин человеческого рода в своем э-костюме-газолете.
— Гм-гм, — сказал Айсул.
— И его друг.
— Не забудем про его друга.
— И наставника, — заметил Айсул.
— Да, и это тоже.
— Так мы да или нет?
— Вот в чем вопрос.
— Так мы да-да или мы нет-нет?
— Да. Нет. Выбери одно из вышеназванных.
— Вполне.
— Именно.
— Не извольте торопиться, — пробормотал Айсул.
Они находились в вертобаре в Эпонии, шаровидном клейкогороде в пустыне близ Северного полярного круга, где хаотично бурлили холодные газовые массы. Предоставленный им реактивный клипер в меру сил изобразил из себя суборбитальный корабль — как пущенный по воде плоский камень, произвел серию заатмосферных прыжков, потом замедлился, начал опускаться и причалил к хрупкой облакообразной структуре огромного города, занимающего сотни кубических километров холодного застоявшегося газа всего в пятнадцати тысячах километров от Северного полюса планеты-гиганта. Они нашли Кверсера-и-Джаната в вертобаре «Жидкая бездна». Валсеир отказался, а Айсул и Фассин залезли в снаскокон, получили достаточное ускорение, после чего — не без головокружения — присоединились к двум уракапитанам в их кабинке.
Фассин никогда прежде не встречался с уракапитанами. Он слышал о них и знал, что они почти всегда находятся в экваториальной полосе, но они были неуловимы, даже застенчивы. В прошлом он много раз пытался встретиться с каким-нибудь уракапитаном, но каждый раз неизменно что-то мешало, часто — в последний момент.
Вертобар крутился как сумасшедший, дергался, петлял, вращался на крайне высоких скоростях, отчего казалось, будто город за каплевидными алмазными стенами вращается с явным намерением сбить с толку посетителей бара, смотрящих наружу. Эффект был сильным и преднамеренным. У насельников был превосходный вестибулярный аппарат, и нужно было сильно постараться, чтобы у них закружилась голова. Развлечься по-аборигенски означало покрутиться как следует, поскольку это в конечном счете вело к глубокому, головокружительному отключению от реальности окружающего мира. А если при этом принимать наркотики, то удовольствие еще усиливалось. Однако Фассину показалось, что, пока они петляли, направляясь через почти пустой вертобар к кабинке уракапитана, Айсул несколько посерел.
— Вы в порядке?
— В полном.
— Вспоминаете путешествие сквозь стену шторма на «Поафлиасе»?
— Вовсе не… Ну, немного. Гмм. Может быть.
Кверсер-и-Джанат, уракапитаны, были одним целым. Они выглядели как один большой насельник более или менее зрелого возраста, но были двумя разными личностями — по одному в каждом диске. Фассин уже слышал о насельнических истиннодвойнях, но пока ни разу не встречал. Обычно мозг у насельника размещался чуть в стороне от центрального хребта, в центральной, самой толстой части диска — обычно левого. Насельники с правосторонним мозгом составляли около пятнадцати процентов от всего населения, хотя от планеты к планете эта цифра менялась. Очень, очень редко в одном существе развивались два мозга, и тогда в результате получалось что-то вроде Кверсера-и-Джаната. Двойню прикрывали сверкающие одеяния с лоскутами — где прозрачными, где сетчатыми — на ступичных органах восприятия, а часть одежды над наружной сенсорной бахромой была тоже прозрачной, но затененной.