Он вспомнил рассказы Тайнс Йарабокин о правилах ближнего боя. Главный ее совет состоял вот в чем: если насельник пытается причинить тебе вред, а ты, будучи человеком, находишься, например, в обычном скафандре, то лучше всего воспользоваться крупнокалиберным оружием. Для невооруженного человека нет известных способов победить молодого, сильного насельника. Если не имеешь крупнокалиберного оружия, то беги прочь сломя голову — лучший тебе совет. Из всех видов, населяющих Меркаторию, только воэны могли справиться с насельниками в рукопашной схватке, но даже и для воэна исход поединка отнюдь не был предрешен.
Фассин подумал, что мог бы просто протаранить Кверсера-и-Джаната. Если направить на них газолет носом вперед, можно их вырубить или покалечить, но он не был уверен, что в этом пространстве сумеет набрать достаточно высокую скорость. Пришлось бы стартовать за несколько отсеков, а потом стремительно влететь на мостик, надеясь на удачный удар, а то ведь они могут услышать его приближение и вразвалить в сторону, и он тогда глупо врежется в пульт. Он спрашивал себя, что бы сделала Хазеренс. Допустили бы ее сюда вообще? Если да, то наверняка без всякого оружия. Правда, с другой стороны, нельзя было забывать и о традиционной насельнической небрежности в таких делах. С третьей стороны, на этом корабле ничто не говорило о небрежности.
Даже если удастся устранить Кверсера-и-Джаната, то как насчет Айсула? Фассин сомневался, чтобы последний вступил с ним в сговор или даже стал ему помогать. Айсул не упускал случая заявить, что он абсолютно лояльный насельник, который просто хорошо исполняет обязанности проводника и наставника, а не какой-нибудь предатель, страстный поклонник гуманоидов, поступивший в услужение Меркатории или питающий симпатии к этой тиранической структуре — цивилизации, которую Айсул, по его же признанию, не понимал и не желал знать.
Но даже если бы Фассину и удалось как-то завладеть кораблем, перехитрив обоих насельников (или всех трех — это как посмотреть), то что тогда? Он так и не нашел на корабле никаких следов скрытой навигационной матрицы. Куда направить корабль? Как он найдет портал, через который они прилетели? А если найдет, то как попадет туда — может, этот портал охраняется. Порталы Меркатории, например, охранялись и наблюдались, как ни один другой объект в галактике. Даже если насельники славились халатностью и безразличием в таких вопросах, нельзя же рассчитывать, что он пролетит через их портал, словно через простой кусок пространства.
Он попытался выяснить у Кверсера-и-Джаната еще что-нибудь о процессе нахождения червоточины (адьютажа) и пролета по ней, но они удивили даже его, наговорив с три короба о своей врожденной способности к этому, и намутили столько, что по неясности их ответы значительно превзошли даже предыдущие, и без того намеренно туманные.
Фассину позволили выйти наружу — он свободно двигался рядом с кораблем, который неторопливо рассекал призрачное, по плотности близкое к вакууму тело облачника Хострума. Он хотел убедиться, что все это не инсценировка.
Как ему наверняка узнать, действительно ли он находится в том месте, о котором ему говорили Кверсер-и-Джанат? Ну да, они ему сказали. Он видел информацию, выведенную на некоторые экраны и голографические дисплеи. Это могло быть шуткой или попыткой запудрить ему мозги с той или иной целью. Надо было проверить.
Снаружи от «Велпина», двигаясь параллельно кораблю, который скользил сквозь предположительно разумное межзвездное облако, Фассин с помощью приборов своего маленького газолета проверял, не находится ли он в какой-нибудь искусственно созданной среде.
Насколько он мог судить, среда эта не была искусственной. Он и в самом деле находился в химическом/пылевом облаке, на краю планетарной системы, в четверти пути между концами галактики от своего дома и в половине этого пути — от галактического центра. Звезды здесь были совсем другими. Фассин узнавал только отдаленные галактики. Если это и не была окраина глубокого космоса, то по крайней мере ее блестящая имитация. Он использовал частичку своей реактивной массы (в основном воды), чтобы отлететь на несколько километров от «Велпина», но не встретил ни стены, ни гигантского экрана. Либо он и в самом деле находился в громадном виртуальном пространстве, либо воздействие шло прямо на его мозг, а может, через воротник газолета, каким-то образом настроенный на стопроцентное погружение в иллюзию, что не поддавалось проверке.
Он вспомнил слова, сказанные когда-то Валсеиром: любую теорию, которая использует солипсизм как вероятное объяснение фактов, описываемых данной теорией, следует признать в высшей степени подозрительной.
Валсеир говорил тогда о Правде и других религиях, но Фассин чувствовал, что сейчас столкнулся с чем-то подобным. Выбор был один: действовать так, словно все, что он видит вокруг, — истинная реальность. Но тем не менее он на всякий случай постоянно напоминал себе, что все это может оказаться иллюзией, существующей лишь в его голове. Ведь если все по-настоящему, то он, может быть, находится на пороге самого удивительного открытия во всей истории человечества, проникновения в тайну, которая способна принести неисчислимые страдания или дать огромные преимущества кому угодно — Меркатории, ее противникам, любому другому виду космопроходцев внутри галактики. Он вспомнил, как препирался (кажется, целую вечность назад!) с проекцией в Осеннем доме. Что ему делать: признать видимое за реальность или же за обман, надувательство, колоссальную и непостижимую шутку? Думай.
Находясь вне «Велпина», он провел все доступные ему тесты. Он в космосе. Все проверено. Или же симуляция настолько полная, что не стыдно и обмануться. Что возвращало его к Правде. Хазеренс оценила бы дилемму.
Он мог, если бы по-настоящему захотел, попытаться убежать. В газолете можно было находиться бесконечно — тот был способен входить в атмосферу планет, а если использовать всю его реактивную массу, за несколько лет Фассин может оказаться во внутренней системе звезды Аополейин. Можно даже спать в течение всего этого времени и практически не заметить путешествия. Но что потом? Он никогда прежде не слышал об этом месте. Судя по элементарному звездному атласу газолета, оно находилось где-то в Верхах Хредейля (что бы это ни значило), но не указывалось среди обитаемых систем человечества или Меркатории; не говорилось о том, есть ли здесь обитатели. Это не означало, что здесь никого нет (любое место может стать средой обитания для того, кто называет его домом), это означало всего лишь, что он не продвинется ни на шаг, пытаясь вернуться домой.
Фассин вернулся на корабль, когда Кверсер-и-Джанат принялись возбужденно сигналить, сообщая о находке. Нет, это был не корабль Лейсикрофа, а всего лишь хрупкий шар из газа и химикатов — кружевное сплетение холодных нитей, открытых для вакуума и удерживаемых минимумом гравитации. Мозг облачника.
…Кого ищете?..
«Насельника. Насельника с газового гиганта, его зовут Лейсикроф».
…Картинка…
«Картинка?»
…Сказано ждать картинку… особую картинку…
«Ах да. У меня есть одна картинка. Но как?.. Где, то есть что я должен делать, чтобы вы ее увидели?»
…Нет… опишите…
«Хорошо. Белые облака на голубом небе».
…Совпадает…
«Так вы мне скажете? Где Лейсикроф?»
…Ушел…
«Когда он ушел?»
…Как вы измеряете время?..
«Стандартной системой?»
…Знаю… существо Лейсикроф ушло 7,35 х 108 секунд назад.
Фассин произвел расчет — около двадцати лет назад.
Он находился во внешних областях мозга облачника: маленький газолет разместился между двумя широкими полосами газа, температура которых была чуть выше, чем холод глубокого космоса. Фактически это была очередная экспедиция — Фассин остановился, чтобы поговорить с существом, рядом с которым неторопливый, погруженный в медленный режим насельник мог показаться спятившим гонщиком. Облачники думали невыносимо медленно.
Сигнал снаружи, с «Велпина». А Фассин послал сигнал облачнику:
«Куда ушел Лейсикроф?»
И переключился на нормальную скорость.
— Долго вы там еще? — раздражительно просигналил Айсул. — У меня с этим билатеральным мономаньяком кончается терпение. Уже десять дней прошло, Фассин. Что случилось? Вы уснули?
— Да я лечу тут сломя голову. У меня прошли какие-то доли секунды.
— Вы можете оставаться и думать на нормальной скорости. Мы здесь сами можем перерабатывать то, что изрекает этот газовый мозг. Зачем эта исследовательская показуха?
— Так разговора не получится. Сейчас я выказываю ему уважение. Если хочешь побольше узнать от кого-то, нужно…
— Да, да, да. Хорошо, продолжайте. Я постараюсь найти какие-нибудь новые игрушки, чтобы занять этого кретина с расщепленным сознанием. Кувыркайтесь там с этим космическим овощем, беседуйте. А по-настоящему трудной работой займусь я. Напрасно я сюда поперся. Если окажется, что в мое отсутствие были неплохие сражения… — Голос его замолк вдали.
Фассин снова погрузился в крайне медленный режим. Облачник все еще не ответил.
На этот раз хотя бы не было безумных спиралей. Тот же самый мутный экран отвлекал их внимание, пока они отчаливали от облачника и направлялись к тайному устью хода, а двери пассажирского отсека были, как и прежде, задраены, но бешеного вращения не ощущалось. Фассин позволил Кверсеру-и-Джанату дистанционно отключить системы газолета. На этот раз он не стал частично смывать противоударный гель или очищать забрало, а предпочел обычный транс. Это было нетрудно и напоминало погружение в медленное время. И это означало, что он не будет видеть и слышать Айсула, который жаловался: мол, какой позор — терять сознание только из-за космического путешествия.
Они направлялись в место под названием Мавируэло, о котором Фассин тоже никогда прежде не слышал. Именно туда, по словам Хострума, двинулся Лейсикроф. Облачник не знал, что это такое — система, планета или другой облачник. Кверсер-и-Джанат, услышав это имя, на некоторое время смолкли, и Фассин почувствовал, что они сверяются с примитивным галактическим атласом корабля. Потом они заявили, что знают это место. Планета в системе Ашум. (Фассину или по меньшей мере памяти газолета такое место было знакомо. Оно даже было соединено с остальным миром ходом, подконтрольным Меркатории, хотя Фассин подозревал, что та им не пользуется.) Ожидаемое время перелета составляло в сумме «несколько дней».
Погружаясь в бессознательное состояние, Фассин думал о том, как прекрасен был облачник. Это огромное существо напоминало миллион широчайших, длиннейших, прозрачных лент света, шепот вещества и гравитации на грани существования; оно превышало по массе несколько солнечных систем, плыло по течению, но имело цель — древнее решение наделило его волей двигаться курсом, проложенным на миллионы лет; оно перемещалось, плыло в результате сокращений холодной плазмы, под воздействием почти нулевых магнитных полей, благодаря еле заметному всасыванию и выбросу межзвездного вещества. Холодное, мертвое на взгляд, это существо жило и мыслило. И было прекрасным — если правильно его видеть. Когда его омывали волны нужной длины, в нем было бесконечное, совершенное величие…
* * *
Салуус стоял на балконе из льда и металла, глядя на открывающийся вид. Дыхание клубилось перед ним морозными парами.
Это убежище Шерифства было вмонтировано в замерзший водопад и частично высечено в нем. Водопад назывался Хойсеннир — ледяной утес высотой четыреста метров и шириной около километра; в этом месте река Доарои начинала свое долгое падение с высокого полуарктического плато, устремляясь к тундре и долинам за ней. Низкое зимнее солнце великолепно освещало сепектеанские облака, подернутые инеем пурпурно-красного заката, — при температуре, даже отдаленно не предполагавшей таяния льда.
Ось Сепекте смещалась медленно и очень незначительно. Арктический и антарктический пояса, где чередовались два времени года — летом солнце никогда не заходило, а зимой никогда не всходило, — имели в диаметре менее тысячи километров. На Сепекте, официально причисленной к теплым планетам (по человеческим меркам), зимы были долгие, но не такие суровые, как на Земле, и свирепствовали на менее обширной территории. Но водопад Хойсеннир был далеко на севере и высоко в горах арктического щита, а потому Доарои иногда не вскрывалась несколько лет подряд.
Это место называлось убежищем, потому что владело им Шерифство, но для Салууса это был обычный отель и конференц-центр. Зрелище тем не менее открывалось впечатляющее, особенно при свете дня, когда все можно было хорошо разглядеть. Салуус готов был согласиться с тем, что в пейзаже была своя суровая привлекательность.
Салуусу здесь не нравилось. Его не прельщали места, выбраться откуда было нелегко — предпочтительно, если дела обернутся совсем уж плохо, на своих двоих. Чтобы выбраться отсюда, требовалось воспользоваться воздухолетом или лифтом внутри замерзшего водопада: вы оказывались либо наверху, на льду затвердевшей реки, либо внизу, на вакурельсовой станции, у подножия утеса, нависавшего над замерзшим озером. Когда Салуус узнал, где состоится конференция насчет отправки посольства к насельникам (известили его по соображениям безопасности чуть ли не накануне), он велел уложить в свой багаж ветрошют, чтобы в случае чего у него был запасной вариант отхода.
Он знал, что почти наверняка никаких чрезвычайных обстоятельств не возникнет (а если и возникнут, то настолько масштабные или скоротечные, что спастись будет невозможно), но чувствовал себя лучше, в большей безопасности, когда ветрошют лежал у балконного окна его спальни. Большинство других важных участников занимали номера в глубине водопада, подальше от всего, что может явиться извне, но Салуус вытребовал себе номер с наружным выходом — есть и роскошный вид, и возможность отступления. Он не ветрошютировал уже несколько десятков лет, но готов был скорее рискнуть своей шеей, чем трусливо прятаться во внутренних номерах и хныкать в ожидании смерти.
Иногда он спрашивал себя, почему одержим этой идеей — всегда иметь возможность отхода. Эта одержимость ведь не врожденная, не результат травматического опыта в детстве — она поселялась в его душе постепенно, в течение всей его взрослой жизни. Что-то в таком роде, полагал он. Он не тратил времени на то, чтобы задуматься над этим по-настоящему.
По мнению Салууса, имело значение только то, что убежище/отель сегодня было таким же безопасным местом, как любое другое. Атаки на систему Юлюбиса продолжались; с одной стороны, они не прерывались надолго, а с другой — никогда не достигали предела. Не раз поражались чисто военные объекты — при помощи бомб, ракет или оружия более-менее ближнего радиуса действия. Обычно ответственность возлагалась на запредельцев. Другие объекты имели культурную или духовную ценность, а то и просто крупные размеры. Эти цели поражались из глубокого космоса каменными глыбами, разогнанными до высоких, иногда субсветовых скоростей. Частота этих бомбардировок росла, тогда как интенсивность атак лучевым оружием и ракетами с беспилотных кораблей уменьшилась.
Часть стратегов считали, что эти события отражают неспособность противника предпринять крупномасштабное вторжение в назначенное время, хотя Салуусу представлялось, что их выводы слишком уж явно исходят из домыслов и общепринятых допущений.
Все это продолжалось уже довольно долго. Люди пережили разные состояния — потрясение, неверие, игнорирование, солидарность, мрачную решимость и бог знает что еще; теперь они устали от всего этого. Они хотели, чтобы это поскорее закончилось. Они страшились того, чем это может закончиться, но беспорядочные бомбардировки и вечная неопределенность наполовину сломили их.
Хуже того (хуже в некотором роде, поскольку просочились сведения о дате вторжения сторонников культа Заморыша, пока не состоявшегося): люди начинали верить, что никакого вторжения не будет. Сторонники теории заговора считали, что все это изначально было огромным военно-промышленным надувательством, параноидально-убийственной фантазией, никакой реальной угрозы на самом деле не существовало, а большинство атак осуществлялись самими силами безопасности — как эпизоды конфликта между службами или как тщательно спланированная серия цинично-самоубийственных шагов с целью повысить популярность армии, даже если при этом масса народа и потеряла бы немногие еще сохранившиеся гражданские свободы. Мол, все это на самом деле только повод, чтобы установить в системе Юлюбиса полуфашистское общество и закрепить власть в руках немногочисленной верхушки.
Даже приверженцы умеренных взглядов начинали ворчать, теряя свободы и сталкиваясь с новыми ограничениями. Они стали спрашивать: а что это за кошмарные угрозы, к отражению которых мы готовимся большую часть года? Не пора ли уже в небесах появиться туче вражеских кораблей? Люди начинали сомневаться в самой необходимости всех этих жертв и тягот, начинали спрашивать, не слишком ли много делается для отражения угрозы, пока что неявной, и не слишком ли мало для того, чтобы разобраться с чередой изматывающих, маломасштабных, но довольно-таки разрушительных атак.
Стратеги задавались также вопросом: а существуют ли вообще силы Отъединения Э-5? Ломались копья по поводу лучшей тактики: выйти ли навстречу наступающему флоту — или флотам, — в надежде заполучить хоть небольшое преимущество за счет неожиданности (и вывести боевые действия, хотя бы частично, за пределы населенных областей системы), или сидеть в обороне и ждать, накопив максимум сил там, где они затем больше всего понадобятся? Беспилотные разведчики уже были направлены в ту сторону, откуда ожидалось вторжение, но пока ни один ничего не обнаружил. Вот уж в буквальном смысле далекие планы.
На орбите вокруг Джири (газового гиганта поменьше Наскерона и сразу за ним) сооружалась громадная магнитно-рельсовая пушка, предназначенная для засорения мусором пространства перед наступающим флотом, — этакая огромная аркебуза, которая должна выстрелить целым градом наблюдательных аппаратов и тучей крохотных управляемых взрывпакетов или же просто выбросить кинетические мины на пути захватчиков. Но программа эта только теперь набирала обороты — с опозданием на несколько месяцев, с превышением бюджета и с тысячей проблем. Но по крайней мере этот провал нельзя было списать на «Кегар». Фирма Салууса к этому контракту не имела никакого отношения. Лучше их эту работу никто бы не сделал, но ее поручили консорциуму других компаний — отчасти для того, чтобы продемонстрировать отсутствие у «Кегара» монополии и дать другим подкормиться на крупном проекте.
Предварительный отчет о наскеронской катастрофе снял с его концерна многие обвинения: не обнаружилось ничего, кроме некоторых бухгалтерских ошибок — вполне естественных при спешке и аврале, чего и следовало ожидать в условиях чрезвычайного положения вроде нынешнего. Иными словами, весь этот фарс со сражением на регате был домашней заготовкой военных недоумков, как с самого начала и говорил Салуус. Частично вследствие этого Салууса ввели в командно-планирующую структуру Юлюбисской Меркаторианской администрации и даже довольно регулярно приглашали на заседания Чрезвычайного военного кабинета.
Это было разумно и, помимо всего прочего, щекотало его самолюбие, а он был достаточно высокого мнения о себе, чтобы понять и принять справедливость такого решения. И конечно, это еще прочнее привязало его к иерархической системе, еще больше сблизило с правящими структурами и лицами, усиливая его стремление сражаться за сохранение власти Меркатории. Если плохие ребята все же вторгнутся и захватят власть, то Салуусу будет труднее развести руками и заявить, что он всего лишь скромный кораблестроитель, который теперь имеет честь предложить свои услуги новым хозяевам.
И тем не менее близость к верховной власти, доступ к ней и — в известной мере — возможность манипулировать ею грели Салуусу душу. А если бы все же случилось худшее, то он ведь не символизировал старый режим, как другие члены военного кабинета, а контроль над «Кегаром» делал его ценным союзником для любого, кто возглавляет систему. Ну что ж, он будет действовать по обстоятельствам. И потом, у него уже намечен маршрут бегства. Чем дольше откладывается вторжение Отъединения Э-5, тем ближе контрудар Меркатории, а тогда ему лучше всего исчезнуть на то время, пока плохие ребята будут укрепляться и налаживать свою оборону. (Теоретически считалось, что они не знают о приближении флота Меркатории, но слухи об этом тоже успели просочиться, а потом, их союзники запредельцы наверняка что-нибудь им да шепнули.)
Если спрятаться проще, то Салуус спрячется. Он попытается поучаствовать в партизанской деятельности с как можно более безопасного расстояния, и когда Меркатория снова возьмет власть в системе в свои руки, он сможет выставить себя героем, а не трусом, которого волнует только собственное благополучие. Однако наилучшая стратегия иногда состоит в том, чтобы держаться подальше от места событий, если последние приобретают опасный оборот. В одном из его секретных цехов строился очень быстроходный корабль, и Салуус был исполнен решимости ни в коем случае не допустить этот образец до действительной службы или даже до военных испытаний. Если понадобится, он унесет ноги на этом корабле.
И, как это ни удивительно, огромную помощь оказывала ему женщина, представленная ему под именем Ко, когда она была с Фассином Тааком (теперь она пользовалась своим настоящим именем — Лисс Алентиор). Он, наверное, влюбился в нее. На самом же деле он влюбился в нее настолько сильно, что его жена — невзирая на ее собственные многочисленные связи на стороне — в первый и единственный раз проявила некоторые признаки ревности. (Лисс сама предложила выход из создавшегося положения, хотя эта идея пришла в голову и ему, по крайней мере в виде фантазии. А потому теперь у них была довольно милая и возбуждающая семья на троих.)
А если конкретнее, то Лисс оказалась неболтливой наперсницей и надежным советчиком. За последние месяцы, сумасшедшие, а нередко отчаянные, когда Салуус не знал, как реагировать на те или иные события, он несколько раз советовался с ней — иногда в полуофициальной обстановке своего кабинета, в самолете или в корабле, а иногда в постели, и она знала, что нужно делать, если не сразу же, то спустя ночь-другую, по размышлении. Она была осторожна на боязливый кошачий манер; она знала, как устроены люди, в какую сторону прыгнут — подчас это было почти телепатией.
Салуус изобрел должность для Лисс, сделав ее своим личным частным секретарем. Его секретари по связям с общественностью и бизнесу чувствовали себя уязвленными, но были достаточно умны и приняли новую сотрудницу с напускным благодушием и соблюдением внешних приличий, никоим образом не пытаясь подорвать ее статуса. У Салууса было ощущение, что они, каждый в отдельности, точно оценили положение Лисс и поняли, что любой выпад против нее обернется против них самих.
Поначалу его собственная служба безопасности относилась к Лисс с подозрением, обнаруживая в ее прошлом следы всевозможных неприятных событий, а потом — подозрительную неопределенность. Но в конечном счете ничего достойного осуждения и явно ничего хуже того, что творил Салуус в ее возрасте. Она тогда была молода, обуреваема страстями, якшалась со всякими сомнительными типами. Он тоже. Ну и что? Он осторожно расспрашивал ее о прошлом и вынес впечатление, что там были боль, драмы и неприятные воспоминания. Он не хотел причинять ей еще больше боли избытком любопытства. Это позволило ему исполниться чувством, будто он ее спас почти невыносимо галантным способом.
Раньше она была неплохим журналистом в одном техническом журнале, а перед этим — балериной, актрисой, держала гостиницу и занималась массажем. Салуус оторвал ее от всего этого. Она выглядела гораздо моложе своих лет тем вечером, когда Фассин познакомил их (Салуус решил, что будет страстным поклонником этой мудрой головы на молодых плечах), но теперь она выглядела еще лучше, приняв его предложение пройти лечебный курс, который не могла себе позволить до их встречи. Лисс была ему благодарна, хотя ни разу не сказала этого напрямик (это нарушило бы те отношения, что установились между ними), но иногда он читал это в ее глазах.
Он тоже был ей благодарен. Она возродила его личную жизнь и стала важным приобретением для жизни общественной.
И потом, было еще легчайшее сознание того, что он отбил ее у Фассина — довольно приятное ощущение само по себе. Салуус никогда по-настоящему не завидовал Фассину (вообще никому не завидовал, да и с какой стати — и чему?), но в жизни его прежнего приятеля была легкость, которой ему, Салуусу, не хватало, и это задевало за живое. Быть частью большой семьи вроде Фассиновой, находиться среди людей, которые неторопливо делают то же, что и ты, уважаемых за свою работу, людей, которым не приходится доказывать собственную состоятельность при помощи тонких процедур, бухгалтерских отчетов, встреч с акционерами и совещаний с персоналом… наверное, в этом была своя притягательность, своего рода академическая безопасность, чувство собственной необходимости. А потом Фассин исчез и стал кем-то вроде героя, проведя пять лет, как огурец в рассоле, в противоударном геле внутри миниатюрного газолета (построенного даже не в цехах «Кегара»), потратив время на общение с дебильными насельниками.
Что потянуло Лисс к Фассину — его слава? Может быть, она променяла Фассина, променяла на Салууса, когда подвернулась такая возможность? Может быть. Его это не волновало. Отношения — такой же рынок, и Сал это знал. Иначе думают только дети и романтические идиоты. Ты оценивал собственную привлекательность по физическим и психологическим параметрам, а также с учетом своего статуса, после чего знал свой уровень и, сообразуясь с ним, мог повысить или понизить свои перспективы, рискуя быть отвергнутым, но имея шанс продвинуться либо достичь стабильности в жизни. Правда, заранее ты никогда ничего не знал.
Салуус набрал в грудь побольше холодного воздуха.
Солнце исчезло, Юлюбис скрылся за лесистыми горами далеко на юго-западе. На лиловом небе из темноты стали появляться звезды. На юго-востоке показалась горсть брошенной сверкающей пыли — широкое скопление орбиталищ и орбитальных фабрик, которые растягивались по небу вслед за отступающим закатом, светясь очищенным блеклым светом. Салуус спрашивал себя — сколько из этих крохотных искорок принадлежат ему. Гораздо меньше, чем год назад. Некоторые были сняты, перемещены со старых орбит, где они легко могли стать мишенью. Два больших корабля-дока, в которых тогда строились суда для Навархии, были уничтожены. Обломки одного упали на Фессли, убив десятки тысяч человек — гораздо больше, чем при первой атаке. Против «Кегара» было возбуждено судебное дело за небрежность — за то, что корабли-доки вовремя не были сняты с этой орбиты. Шла война, и все контролировалось военными, но вот же находилось время и для всякого такого дерьма. Он нажал на соответствующие рычаги, и дело закрыли по закону об амнистии в связи с военным положением.
Салуус сквозь пар своего дыхания попытался разглядеть Наскерон, но тот был далеко за горизонтом и, возможно, все равно невидим за щитом орбитальных аппаратов, даже если бы и находился высоко на небе.
Фассин. Невзирая на всю эту подготовку к войне и вторжению, нужно было постоянно выкраивать время, гадая, чего он, возможно, успел добиться. Может, он погиб во время сражения в шторме. С Наскерона поступали неопределенные сообщения. Правда, с Наскерона всегда поступали неопределенные сообщения. Точно было известно, что Фассин исчез и, возможно, все еще находится на Наскероне, хотя между уничтожением спутниковой системы наблюдения вокруг планеты во время сражения и установкой новой системы после учреждения насельнического посольства был промежуток, в течение которого большой корабль мог незаметно покинуть атмосферу Наскерона. Но кто мог знать? А если Таак все еще где-то на газовом гиганте, то чем занимается?
Если он все еще был жив, то Салуус больше не завидовал ему. Когда сам смысл твоего существования, не говоря уже обо всей семье, теряется вот так… может, Фассин покончил с собой. Ему наверняка сообщили о том, что произошло, до этого жуткого кошмара во время гонок. Фассин знал, что они мертвы. Если он не погиб сам, то стал одинок, как никогда прежде, и возвращаться ему было некуда. Салуус ему сочувствовал.
Когда эти известия дошли до него, он прежде всего подумал: раз Фассин низведен до такого положения, то, если он и объявится, Лисс вряд ли захочет вернуться к нему. Но потом ему пришло в голову, что люди иногда обманывают твои ожидания, а женщины в особенности могли проявлять этакое теоретически похвальное, но до боли самоотверженное и неуместное благородство при виде поверженного. К счастью, Джааль Тондерон осталась жива. Сал с женой пригласили ее пожить у них некоторое время. Ему нужно было, чтобы Джааль не забывала Фассина: вдруг тот вернется, а они все еще будут здесь.
Посольство к насельникам добилось немалых успехов. Насельники, казалось, были готовы списать все на недоразумение из-за плохой видимости в шторме, а меркаторийской администрации Юлюбиса не хватало только войны на два фронта, безнадежной на обоих. Под совместный комплекс наблюдателей была выделена другая луна — Юркле (там сейчас полным ходом велись работы), и насельники не возражали против присутствия на орбите гиганта небольшого меркаторийского флота. Смотрители снова стали снаряжать прямые экспедиции (оборудование для дистанционных еще не завезли), и насельники либо не замечали, либо не хотели знать, что многие из новых так называемых наблюдателей на самом деле — разведчики Навархии, Цессории, Шерифства; шпионы, если уж называть вещи своими именами. И все они отправлены на поиски Фассина Таака, который ищет насельника по имени Валсеир, тоже исчезнувшего, отправлены на поиски малейших следов того оружия, что использовалось против сил Меркатории, а также на поиски любых сведений о насельническом списке и всего, хотя бы отдаленно связанного с ним. Но пока ни одна из этих задач не была выполнена ни на йоту. Пришлось согласиться на то, что даже аппараты разведчиков будут буксироваться, отслеживаться и эскортироваться проводниками из насельников, но лиха беда начало.