Как уже было отмечено в основе хроник Шекспира - не поэтический вымысел, а историческая правда. Правда, запечатленная в документах. И если Шекспир перекладывает эти летописи в поэтические драмы и придает им образную силу, то правда истории при этом становится лишь очевидней.
В побоищах, происходящих в шекспировских хрониках, нет ничего театрально-романтизированного. Выражаясь образно, скажем: в боях натурально скрежещет железо.
Это была эпоха, в которую многое еще зависило от физической силы и здоровья, от личного мужества человека, прямоты его натуры. Хроники - пьесы по преимуществу мужские, и населены они почти сплошь воинами, людьми решительных и мгновенных действий. Это типы во многом еще примитивные и грубые, но цельные и страстныею Отсюда их самобытная поэтичность, чуждая какой бы то ни было поэтизации, но насыщенная внутренней энергией. В хрониках выступали люди,привыкшие повелевать, давать присяги и клятвы, каждый верит в то что говорит и знает, что от одной реплики зависит многое. Так в спектакле хроник рождается речь необыкновенно энергичная, полная внутренней решимости.
Да, это цельные натуры, и цель у них одна - захватить власть.Да, это люди сильной воли, и направлена их воля лишь к тому, чтобы подавить волю других людей.
Здесь царит стремление подчинить хаос единодержавию и подтвердить свое превосходство над всеми остальными.
В начале пьесы «Ричард III» характер героя строится в форме саморазоблачения персонажа: он выходит на сцену и уведомляет всех, что он злодей и замышляет недоброе дело:
Раз не дано любовными речами
Мне занимать болтливый пышный век,
Решился стать я подлецом и проклял
Ленивые забавы мирных дней.
Я клеветой, внушением опасным
О прорицаньях пьяных и о снах
Смертельную вражду посеял в братьях -
Меж братом Кларенсом и королем [1:24].
Очень скоро, однако, Шекспир заставляет нас убедиться в том, что откровенность признаний - элемент привходящий, а не основной в построении образа. Как только действие драмы обретает свой естественный размах, становится очевидным, что Шекспир создает большое историческое повествование, хронику, и в связи с этим раскрытие характера Ричарда усложняется многосторонними связями героя с действительностью. Преступность этой личности выявляется в поступках, в отношении Ричарда к людям, в его помыслах. А если иметь в виду черты характера, то среди них мы обнаружим не только отрицательные. Это также усложняет картину.
Кроме того, в пьесе наряду с внешним драматизмом. вызванным столкновением социальных сил, есть и внутренний драматизм. Это качество присуще еще в большей степени трагедиям Шекспира, в которых характеры героев сложнее, чем характер Ричарда. Но и в исторической пьесе два плана - внешний (объективный) и внутренний (субъективный). Их взаимопроникновение образует единство действия, но они не равнозначны. «РичардIII» прежде всего эпичен.
В драме «РичардIII» сильнее, чем в других хрониках, разработан образ центрального героя. Остальные персонажи менее значительны, менее влияют на ход истории, чем РичардIII.
Впервые мы сталкиваемся с Ричардом еще в «ГенрихеVI». Королева Маргарита, жена Генриха, обращается к Ричарду со словами:
А ты не вышел ни в отца, ни в мать,
Но - безобразный, мерзостный урод -
Судьбой отмечен, чтоб тебя бежали,
Как ядовитых ящериц иль жаб [1:242].
Но Маргарита - враг, она ненеавидит весь клан Йорков и, кажется, больше всего совсем еще юного в ту пору Ричарда Глостера. Поэтому любопытно узнать, что думает о своем облике сам Ричард. И тут нас подстерегает неожиданность: в суждениях о самом себе он столь же беспощаден, как и его враги:
Меня природа лживая согнула
И обделила красотой и ростом.
Уродлив, исоверкан и до срока
Я послан в мир живой, я недоделан,-
Такой убогий и хромой, что псы,
Когда пред ними ковыляю, лают[1:23].
Таков в изображении Шекспира Ричард. Но могла ли природа быть более милосердной к внешности этого человека, если она должна была вселить в него еще более отвратительную душу? По крайней мере для зрителей шекспировского театра в этом заключалась гармония: моральное и физическое уродство должны были обязательно сочетаться, одно предполагало другое. Исчадьем ада во плоти человеческой предстает перед нами Ричард сценический. Его почти с колыбели обуяла одна страсть - жажда высшей власти. Тем не менее Глостер, будущий Ричард III, подвергается сокрушительному разоблачению: начиная со слабого протеста Анны или гневного монолога Маргариты и далее, по мере того как от Ричарда отворачиваются родные, бегут преспешники, «народ безмолвствует», не признавая его монархом, и наконец, собирается воинство Ричмонда.
В речах, полных бессильной ярости, поверженной королевы Маргариты часто встречаются метафоры и сравнения. Её проклятия, адресованные Ричарду, сопровождаются пророчествами: Ричард - это «отродье ада», «раб природы», «позор материнского чрева», «семя мерзкое отцовских чресл» - будет наказан, когда его грехи «созреют», его душу будет грызть червь совести, глаза, несущие смерть, не смогут спать, а если он заснет, то увидит «в тяжких сновиденьях Рой гнусных дьяволов» [30:46]. Маргарита предсказывает, что Ричард опасен для всех. Обращаясь к королеве Елизавете, она предостерегает её:
На паука раздувшегося сахар
Ты сыплешь, путаясь в его сетях.
О, глупая, нож точишь на себя!
Наступит день - меня умолишь ты
Проклясть с тобой кривую, злую жабу! [1:47].
Маргарита предостерегает и Бекингема, ближайшего помощника Ричарда Глостера:
О Бекингем, ты пса остерегайся;
Виляя, он кусает, и укус
Отравленных его зубов - смертелен.
Не знайся с ним, его ты берегись.
Грех, смерть и и ад отметили его,
И слуги их ему подчинены. [1:49].
В дальнейшем все пророчества Маргариты сбываются, но в данный момент её слова воспринимаются всеми как бред старой королевы, утратившей разум от горя. Образная речь Маргариты передает её ненависть и отвращение и создает у зрителя сходное отношение к Ричарду, предвещая его будущие злодейства. Характерно, что более всего проклинают Ричарда в этой драме женщины - леди Анна, королева Маргарита, королева Елизавета, герцогиня Йоркская - мать Ричарда. Проклятия трех королев насыщены риторикой [37:49].
Суждения о Ричарде, высказанные его многочисленными жертвами, резко контрастируют с его самооценками. В его монологах сравнения с историческими и мифологическими персонажами возвышают его в собственных глазах, а некоторые метафоры в его речи используются для самооправдания. Например, он вспоминает о своих заслугах перед Йоркской династией. Он был «вьючной лошадью», выпалывал в битвах врагов Эдуарда и тем обеспечил брату победу. Видя, что плоды достаются другим, он обвиняет плохое время:
... Так плох стал свет, что совы
Летают там, где места нет орлу [30:41].
Однако в речах других персонажей Ричард лишен всякого ореола героя, напротив, многочисленные прозвища и сравнения вызывают к нему отвращение: «порожденье ада», «лохмотья чести», «ядовитая жаба», «адский пес». Уродливая внешность Ричарда преувеличена в его словах в целях самооправдания, а в словах его жертв - как способ выразить сильнее свое негодование и ненависть.
К числу немногих сцен, насыщенных тропами, относится рассказ Кларенса о совем зловещем сне: Глостер столкнул его в поток, и Кларенс стал тонуть. Картина предсмертных мучений и всего увиденного настолько красочна, что тюремщик его, Брекенбери, поясняет страшный рассказ объяснением происхождения страшных сновидений:
Печаль ломает бдение и сон,
В ночь утро превращает, в полдень - ночь [30:54].
Сон оказывается пророческим - убийцы, посланные Глостером, топят Кларенса в бочке с мальвазией.
Знаменитый монолог Ричарда о совести произнесен в момент, когда Ричард охвачен смятением и ужасом от увиденного им сна, где призраки убитых им людей предсказывают ему скорую гибель. Прерывистая речь, нарушение правил грамматики и синтаксиса, обилие риторических восклицаний, ответов самому себе, психологически неожиданные для такого злодея самообвинения, картина грозящего ему суда, горечь от сознания, что он одинок, что его никто не любит, - все эти состояния героя завершаются метафорой, выражающей решимость сражаться до конца. Перед битвой Ричард объявляет солдатам:
Да не смутят пустые сны наш дух:
Ведь совесть - слово, созданное трусом,
Чтоб сильных напугать и остеречь
Кулак нам - совесть, и закон нам меч [30:160].
Буквально: «Пусть сильные руки будут нашей совестью, мечи - нашим законом». Эти образы отражают главное в его мировоззрении - убеждение, что в мире господствует сила. Это убеждение незадолго до появления хроники Шекспира звучало со сцены в прологе к драме Кристофера Марло «Мальтийский еврей», где выведен Макиавелли. Марло доказывал, что весь мир живет по законам Вараввы, то есть везде правят выгода и сила. Однако многие моменты в хронике «Ричард III» содержат художественное опровержение подобного миросозерцания. Шекспир показывает, что совесть живет в душе у всех персонажей, даже у наемных убийц, а в проклятиях тирану звучит протест.
Тема «Макбета» во многом напоминает «Ричарда III». Как там, так и здесь перед нами - обагренный кровью «узурпатор», который сначала достигает цели, но затем расплачивается за свое преступление. Как там, так и здесь трагедия завершается торжеством положительных сил, восстанавливающих в государстве нарушенную гармонию.
«Макбет» - трагедия преступления и наказания, в которой герой совершает преступления как бы вопреки своей природе. Леди Макбет выражает опасения, что ее муж не сможет совершить убийство из-за своей природной доброты. В ее речь введена одна из самых интересных метафор: «Я опасаюсь твоей природы,- размышляет леди Макбет о муже. -Она слишком полна молока человеческой доброты, чтоб поймать кратчайший путь» [14:79]. Далее она говорит о том, что честолюбию Макбета не хватает «болезни», которая должна сопутствовать честолюбивым замыслам. Отказ от человечности назван «болезнью» честолюбцев. Таким образом, Шекспир в метафорической форме раскрывает главную основу будущих внутренних мучений героя - он по природе не жесток, он жаждет добиться славы, но не хочет нечестной игры, не решается достичь цели любыми средствами.
Борьба в душе Макбета передана в сложных метафорах в его монологе в седьмой сцене первого акта, насыщенным поэтическими образами. В первых строках Макбет размышляет о последствиях преступления. Макбет признается себе, что если бы оно не влекло последствий здесь, он «перепрыгнул бы через будущую жизнь»:
Добро б удар, и делу бы конец,
И с плеч долой! Минуты бы не медлил
Когда б вся трудность заключалась в том,
Чтоб скрыть следы и чтоб достичь удачи,
Я б здесь на этой отмели времен,
Пожертвовал загробным воздаяньем [29:20].
В этой метафоре скрыта опасная мысль, что страх перед божьим судом, перед наказанием на том свете не способен удержать от преступлений [41:415].
Мысль о возмездии на земле, о неизбежном наказании возникает в образе отравленной чаши, содержимое которой правосудие подносит к губам отравителя:
Но нас возмездье ждет и на земле.
Чуть жизни ты подашь пример кровавый,
Она тебе такой же даст урок.
Ты в кубок яду льешь, а справедливость
Подносит этот яд к твоим губам [29:203].
Однако не только мысль о возмездии мешает Макбету убить Дункана, гораздо сильнее оказываются другие чувства: долг подданного, законы родства и гостеприимства, наконец, сострадание к жертве:
Я - родственник и подданный его,
И это затрудняет покушенье.
Затем он - гость. Я должен был бы дверь
В его покой стеречь от нападений,
А не подкрадываться к ней с ножом [1:203].
Макбет признает, что Дункан - добрый и мягкий правитель, любимый всеми, его убийство вызовет к нему жалость. А жалость подобна «нагому новорожденному младенцу верхом на вихре» [14:79].
И, наконец, Дункан был как правитель
Так чист и добр, что доблести его,
Как ангелы, затрубят об отмщенье
И в буре жалости родится вихрь,
И явит облако с нагим младенцем,
И, с этой вестью облетев весь мир,
Затопит морем слез его... [1:203]
Макбет завершает монолог еще одной метафорой. Ее буквальный перевод по тексту фолио: «У меня нет шпор, чтобы колоть бока моего намерения, только одно стремительно скачущее честолюбие, которое перепрыгивает через себя и падает на другого» [14:79].
В переводе Пастернака это звучит так:
... не вижу,
Чем мне разжечь себя. Как шалый конь,
Взовьется на дыбы желанье власти
И валится, споткнувшись в тот же миг [1:203].
Второй монолог Макбета служит подтверждением истинности суждения леди Макбет о «природе», которая мешает Макбету совершить преступление. Описание галлюцинации и ее причин создает представление о нервном напряжении героя, уже готового совершить убийство. Макбет размышляет о причинах видения:
Так, стало быть, ты-бред, кинжал сознанья
И воспаленным мозгом порожден?
.
Но ты маячишь снова пред глазами,
В крови, которой не было пред тем [1:207].
Ночь кажется ему пособницей убийства, природа будто мертвая, «сновиденья искушают спящих», ночью убийство потревожено волчьим воем, и, как вор, крадется Тарквиний, похожий на призрак [1:207]. Метафоры в этом монологе выражают ужас, которым охвачен Макбет за несколько минут до убийства.
Мучения совести Макбет испытывает сразу, после того, как он убил Дункана. Они проявляются в странных навязчивых видениях и метафорах: ему кажется, что слуги видели его окровавленные руки, кажется, что он слышал крик:
«Не надо больше спать! Рукой Макбета
Зарезан сон!...» [1:209].
Дальнейшее развитие этой метафоры создает контраст между страшным убийством и мирным спокойным сном:
... Невинный сон, тот сон,
Который тихо сматывает нити
С клубка забот, хоронит с миром дни,
Дает усталым труженникам отдых,
Врачующий бальзам больной души,
Сон, это чудо матери - природы,
Вкуснейшее из блюд в земном пиру [1:209].
Леди Макбет не понимает смысла этого монолога, и, когда Макбет повторяет «Макбет не будет спать!» [1:209], пытается вернуть его к действительности, советует вымазать слуг кровью, но Макбет не может заставить себя взглянуть на кровавое дело. Любая медочь кажется ему страшным знамением, стук в ворота ужасает его. О будущем говорит метафора, передающая безысходное отчаяние:
А руки, руки! Мне их вид глаза
Из впадин вырывает. Океана
Не хватит их отмыть.Скорей вода
Морских пучин от крови покраснеет [1:209].
Скорбь Макбета в момент, когда Макдуф приносит известие о том, что король убит, кажется неподдельной - настолько тяжкое потрясение испытывает убийца, признаваясь себе:
Когда б за час я умер перед тем,
Я б мог сказать, что прожил век счастливый [1:213].
Следующая метафора не сразу понятна:
... Он был красою жизни.
Ее вино все выпито. На дне
Один осадок горький [1:213].
Макбет говорит о гибели Дункана, но косвенно и о себе - и в своей жизни он уже не видит ничего, кроме осадка.
Монолог Макбета в третьем акте первой сцены выражает его страх перед Банко. Макбету Банко кажется опасным по многим причинам: он благороден, неустрашим, доблестен и мудр. Он вспоминает, что ведьмы предсказали Банко:
Первая ведьма: Ты менее Макбета, но и больше.
Вторая ведьма: Без счастья, но счастливее его.
Третья ведьма: Ты предок королей, но не король [1:195].
Макбет упоминает и о том, что Банко затмевает его:
... Мой страх пред Банко
Понятен. Банко создан вызывать
Боязнь в душе. При царственном размахе
И смелости он действует с умом,
Обдумывая до конца поступки.
Из всех людей мне страшен он один
В его присутствии мой дух мельчает,
Как Марк Антоний Цезаря робел [1:219].
Макбет говорит о своих страданиях, о грозящем ему возмездии, но он снова бросает вызов судьбе, замышляя убийство Банко и его сына.
Мучения совести у Макбета ассоциируется с образом змеи - «змея не убита, и, хотя ей вырвали жало, она подползет и укусит» [1:222]. Макбет завидует мертвому Дункану: тот покоится в мире, ему не страшны измены, домашние распри, нашествия врагов. В его речи возникает образ мучений и пыток.
Нет, лучше быть в могиле с тем, кому
Мы дали мир для нашего покоя,
Чем эти истязания души
И этих мыслей медленная пытка [1:222].
Изображение мучений Макбета соответствует античным концепциям преступления и наказания. Монтень сопоставлял два суждения: Платон утверждал, что наказание следует за преступлением, напротив Гесиод считал, что оно рождается вместе с преступлением. Рассуждения Сенеки более помогают понять природу мучений Макбета: Сенека согласен с мнением Эпикура, который был убежден, что «злые дела бичует совесть, что величайщая пытка для злодея - вечно терзающее его беспокойство, не позволяющее поверить поручителям его безопасности» [1:293].
Макбет признается, что его «душу жалят скорпионы», ему кажется, что причина этого - страх перед Банко. Он обращается к ночи с мольбой разорвать кровавою рукою великую связь» - причину его «бледного страха». [1:223] «Великая связь» - это связь одного человека с другими людьми, с обществом, с человечностью, с совестью. Макбет завершает призыв к ночи сентенцией-обобщением:
Кто начал злом, для прочности итога,
Все снова призывает зло в подмогу [1:223]
Дальнейшее поведение Макбета свидетельствует о том, что «великая связь» еще не порвана окончательно. Призрак Банко терзает его, и в его речи рождается странное обобщение:
Кровь лили встарь, когда еще закон
В защиту людям не возвысил нравов,
И после продолжали содержать
Ужасные убийства. Но бывало,
Когда у жертвы череп размозжен,
Кончался человек и все кончалось [1:227]
Накануне решающего сражения Макбет охвачен глубокой скорбью. Он говорит об осени своей жизни, которая представляется ему увядшим, засохшим желтым листом. Он лишен всего, что сопутствует старости - почета, повиновения, любви; друзья не для него, он получит лишь «проклятья, прикрытые трусливой лестью». В момент когда враги атакуют, он слышит крики и получает известие, что леди Макбет умерла. В его реакции на это известие дана метафорическая оценка собственной жтзни, выражающая полное опустошение, утрату смысла жизни:
Мы дни за днями щепчем: «Завтра, завтра»
Так тихими шагами жизнь ползет
К последней недописанной странице [1:255]
«Конец, конец, огарок догорел!» - так говорит Макбет о собственной жизни и завершает монолог обобщением:
Жизнь - только тень, она - актер на сцене.
Сыграл свой час, побегал, пошумел -
И был таков. Жизнь - сказка в пересказе
Глупца. Она полна трескучих слов
И ничего не значит [1:255].
Макбет настолько утрачивает волю к жизни, что сначала отказывается сражаться с Макдуфом, и лишь угроза, что его повезут в клетке, как тирана, как возят чудовищ на потеху толпе, вынуждает его продолжить поединок с Макдуфом.
В конце трагедии метафоры в речах Макбета воплощают темы гибели, разрушения, нравственного распада личности героя, утратившего смысл жизни.