Не, не широко, не быстро, во-он еще где факелы маячили – почти у самого островка. А крики?! Так это те орали – Борич и прочие бедолаги.
Радомир усмехнулся: все ж ладно, что не убил их, чего на себя лишний грех брать? И так перемрут от чумы скоро.
Почувствовав под ногами твердую почву, беглец оглянулся и, довольно хмыкнув, углубился в лес. Ну, вот теперь ловите!
Глава 4
Лето 454 г. Южная лесостепь
Свои
Свернув с тропы, князь углубился в чащу и перешел на шаг, ибо бежать здесь – неминуемо поломать ноги. Сучки, коряги, овраги, поваленные бурей деревья – сейчас, в непроглядной лесной тьме, все это стало смертельно опасным… Впрочем, не только для беглеца, но и для погони тоже. Да Рад никуда и не торопился – куда ночью спешить? Укрыться где-нибудь да дождаться утра – вот сейчас единственный выход, и никакого другого просто не существует. А утром… утром – вторая серия погони. Как там в старинной песне поется: «Погоня, погоня, колышется чад…» Вот где-то так.
А пока хорошо бы отдохнуть, набраться сил для утренней пробежки. Во сколько здесь светлеет – часов в шесть, семь? А сейчас, наверное, полночь или где-то рядом. Выспаться бы не помешало, отдохнуть, а заодно – и сбить с толку погоню. Идущий по ночному лесу человек ой как далеко слышен! И сам шумит – на сучки, коряжины наступает, и зверье да птицы ночные нервничают, чужака чуя, орут, друг друга предупреждают, свистят-верещат:
– Тир-ли-тир-ли, тир-ли тир-ли – чу-жой и-дет, чу-жой и-дет!
Хороший здоровый сон еще и тем хорош, что о голоде на время позабыть можно.
Решив никуда больше не идти – все равно в темноте толком не сориентируешься, молодой человек на ощупь приискал местечко там же, где и остановился. Опустился на колени, пощупал вокруг. Жестковато, правда – повсюду старая, прошлогодняя еще, хвоя. Сосняк. Или – ельник. Нет, ельник – во-он верхушки какие разлапистые. Оно и к лучшему – у елок нижние ветви пушистые, низкие – под ними и утром, и днем схорониться можно. Забравшись под первую попавшуюся ель – тут уж не до выбора, Радомир устроился поудобнее, насколько это вообще было возможно. Ну, как получилось, как вышло. Конечно, хорошо было бы наломать лапника да подстелить – однако лишний шум-треск сейчас и вовсе ни к чему. Так что уж – как придется.
|
|
Подложив под голову руку, беглец наконец примостился, прислушался – где-то недалеко кричали-галдели птицы. Сойки, что ли? А черт их знает… какая разница! Главное – спугнул их кто-то. Погоня! Вот она, здесь уже, совсем-совсем рядышком. И что? А ничего. В ночном лесу без собак даже и под собственным носом ничего не сыщешь! Утра надо ждать, рассвета, вот уж тогда погоняемся, посмотрим, кто кого.
Погладив по древку положенную рядом рогатину, князь хищно ухмыльнулся и закрыл глаза. Честно говоря, он зря хорохорился. Если б в чистом поле все было, еще лучше – в бою, в схватке многолюдной, он бы этих подростков-недопесков сделал одной левой, и не заметил бы. Однако здесь, в чаще – совсем другое дело. Парни-то – охотники, а потому лес для них – дом родной: все видят, все слышат, все знают. В отличие от Родиона. Так что осторожней надо – возьмут на стрелу запросто, будь хоть какой сильный да смелый-удалый.
Рад и не заметил, как заснул – и спал крепко, но чутко, просыпаясь от малейшего шороха и тут же снова засыпая. Окончательно открыл глаза, когда начинало светать. Белесое – над черными елями – небо постепенно синело, наливалось на востоке пожаром, а вот и верхушки деревьев вспыхнули расплавленным золотом.
|
|
Осторожно усевшись, беглец прислонился спиной к стволу, примостив на коленях копье, и стал ждать, хорошо понимая, что затаившаяся до времени погоня делает сейчас то же самое, ожидая – а не хрустнет ли где-то сучок? Не вспорхнет ли, не забьет ли крылами птица? Не помчится ли по кустам испуганный кем-то заяц? И уж тогда…
Князь знал, что они знают. И они знали, что он знает. И все сидели тихо, таились. Тут уж – кто кого переждет.
Рад даже не помочился – до поры до времени сдерживался, да и не очень-то и хотелось – вся влага из организма со вчерашним потом вышла.
Чу! Вот закуковала кукушка, почти совсем рядом, в сторону восходящего солнышка. Болотные парни там схоронились? Не похоже. Ежели бы птица опасность почувствовала, так не куковала бы, а наоборот – улетела. А так – сидит. Значит, нет в той стороне никого. Или – таятся?
Терпи, княже, терпи. Родион неожиданно для себя улыбнулся, вспомнив военную службу, которую проходил за Полярным кругом, под Мурманском. Служил, конечно, водителем – и на «Урале», и – надо когда – на ГТСке, однако и в караул ходить приходилось. Карабин на плечо – и марш-марш вперед, рабочий народ! Это такая строевая песня в их взводе была – старшина Дормидонт Кондратьевич присоветовал, сказал, дескать, а кто сейчас в армии-то российской служит? Правильно – одни рабочие да крестьяне, кому сыночков своих ненаглядных откупить нечем. Как в восемнадцатом году – настоящая рабоче-крестьянская армия! Случись что – куда штыки повернет? А не против народа – точно. Мир хижинам – война дворцам. А где у нас дворцы? А на Рублевке. Вот туда-то и ударить, мозолистой рукой сжимая цевье! – это вот так опять же старшина выражался, когда в каптерке иногда чего-нибудь этакого дерябнет. А так – ни-ни – сама строгость и прямое олицетворение уставов и наставлений. Так вот, в карауле-то, на посту, на вышке, ветрами суровыми продуваемой, Родион терпению и научился. Что там еще делать-то? Ждать, пока смена придет, никаких нарушителей в границах охраняемой территории никто отродясь не видел. Да и что им там делать-то? Как тот же Дормидонт Кондратьевич однажды выразился, «все уже украдено до нас». Потенциальным нарушителям, увы, ничего и не осталось. Вот и часовой – ходит-ходит, бедолага, на вышке – два шага туда, два – сюда. Ветер тоскливо воет, гонит по небу серые облака-тучи – скучно – аж жуть! В Заполярье летом солнце, с ума сошедшее, не садится, по кругу ходит, в глаза бьет, или дождик на неделю затянет; про зиму уж и говорить нечего – тьма да снег, да фонари лупоглазые по периметру, и под каждым надпись – «Стой!». Это, верно, чтоб часовому зря глотку не драть. Очень многие Радиковы сослуживцы караула пуще ада боялись, и вовсе не потому, что там так уж сурово да сложно или дедовщина какая-нибудь жуткая. Нет, ничего подобного. Командир (а пуще того – старшина) под корень всю дедовщину искоренил – у них уж не забалуешь, поди, попробуй, рискни здоровьем – так опустят, потом век не отмоешься. Не этого в карауле боялись – скуки! Торчишь на посту два часа, незнамо что охраняешь – заняться нечем, и какие только мысли в голову стриженную не поскребутся. Даже самые причудливые! Когда светло, Радик на вышку с собой книжку брал, ту, что в части неведомо как завалялась, – «Типы социального действия» Макса Вебера. Поначалу книжка та скучной казалась… однако все ж не скучней окружающей унылой действительности. А через пару смен Рад и вообще – вчитался. Так вот и пришла мысль на факультет социальных наук – заочником – податься, что потом и сделал. Родители юноши умерли еще в детстве, воспитывала его тетка, особой любви к племяннику не питавшая. Так что все в этой жизни – сам, сам. Ну, не без добрых людей, конечно, не без их наставлений. Вот, тот же старшина Дормидонт Кондратьевич… Из староверов был старшина-то, потому и имя такое, но, вообще-то, мужик основательный. Книжку отобрал – «нечего на посту читать!», а мечту об учебе одобрил – «не всю же жизнь баранку крутить, Радя!».
|
|
Так вот, без книжки-то умной, что еще на посту делать, как от скуки спастись? А думать, рассуждать – все равно о чем – лишь бы не уснуть, лишь бы каждое шевеление на периметре для себя отметить – вдруг да отец-командир решил посты проверить? Бывало, частенько такое случалось и тогда уж разгильдяям никакого спуску не было. Как говорил незабвенный старшина: «Тут вам армия или перловку жрать?!»
А вот сейчас армейские уроки-то пригодились, хоть Рад уже и не был тем птенцом желторотым – младшим сержантиком, подросточком сопленосым, что обычно из себя бывалых солдат корчат – перед «молодыми», естественно. Перед старшиной-то поди-ка, покорчи… ха!
Родион знал – нужно о чем-то думать и – при этом – все кругом слышать, все видеть, все чувствовать – опыт был. Вот и думал сейчас, прислушиваясь ко всему, что в лесу творится.
Армию вот вспоминал – что еще вспомнить молодому, недавно отслужившему парню? Вождя Аттилу, если только, да еще Варимберта-херцога, да… жену-супружницу – Хильду. Как там она? Добралась ли хоть куда-нибудь? Нашла ли своих?
Так! Вот об этом сейчас как раз думать не надобно – волнительно слишком. И сердце сильнее забьется и дыхание громче станет, да и мускулы напрягутся – рука невзначай шевельнется да заденет ветку. Тут и птица, рядом сидящая, вспорхнет, заголосит, заругается:
– За-чем спуг-нул? За-чем спуг-нул?
Вот вражины-то и догадаются, враз нагрянут.
Об армии, об армии надобно думать… или вот, о туризме, о приятелях-сверстниках. Хотя… вернувшись после службы, молодой человек вдруг ощутил, что с ровесниками-то ему еще даже скучнее, чем лютой зимой на посту. И дело вовсе не в том, что те в массе своей слабо себе представляли, кто такой Макс Вебер и какие бывают типы социальных действий, нет. Многие как раз в этом смысле людьми были подкованными, умными, еще бы: почти все – студенты. И вместе с тем – дети голимые. Двадцать лет, а до сих пор грязные носочки-трусишки из общаги мамкам возили – стирать. Чтоб еду себе приготовить – об этом вообще речи не шло, упаси, Господи! А неразумные мамаши этой всей безответственной детскости потакали: ах, ах, мальчик учится, некогда ему бытовыми проблемами заниматься… потом и до другого доходило – ах, ах, мальчик женится. Вот именно – не мужчина, мальчик. Амбициозный, но ни за что не привыкший отвечать, мальчик лет двадцати пяти. Вечный подросток. А если еще и жена такая же попадется – вообще хана! На родительской шее – всю жизнь. Родители в институт «устроили», от армии «спасли», потом – через знакомых – в «хорошую фирму» (или – в свою) на необременительно денежную должность, каким-нибудь «стратегическим менеджером» с хорошим окладом. Все хорошо, все прекрасно, только вот родители-то не вечны, а сам так и не научился ни за что отвечать, хотя уже и дети собственные в колясках пищат. Случись что – такой вот дурачина даже таксовать не пойдет, потому что лень, да и не приучен, привык, что все с неба валится. Много, много таких, куда больше, чем нужно бы… да и нужны ли такие? Вряд ли.
Чу!!!
Рад осторожно повернул голову – показалось, будто почти совсем рядом, в полусотне шагов, как-то по-другому защебетали птицы. Что там такое-то? Кусты… смородина? Нет, малинник. Малиновка, значит. Или – иволга, пеночка тоже может быть. Жаворонок – жаворонок обычно в высокой траве гнезда вьет, из нее, из травы, вверх и взмывает.
Малиновка, иволга – не важно, сейчас куда важнее другое. Ну, явно не так заверещали! Не беззаботно, как вот только что, а тревожно, словно бы предупреждая:
– Чу-жой и-дет, чу-жой и-дет!
А им уже рядом откликались, советовали:
– Ле-ти-те, ле-ти-те!
Беглец насторожился. Ага! Вот послышался чей-то голос… приглушенный, будто кто-то кому-то что-то сказал-приказал. Преследователи не выдержали первыми! Да где им, подросткам, терпения набраться – хоть и охотники, а возраст-то юный все равно свое берет. Да и гормоны играют.
Ну-у-у… вот уже шаги-то совсем рядом. Да вот же она – тропа, не далеко от нее и ушел в темноте-то. А на тропе – трое! Нет, четверо. Идут один за другим, словно индейцы – след в след ступают. Трое с луками, один – впереди – с рогатиной. Ага, вот первый остановился – повернулся, шепнул что-то. Остальные дружно кивнули… разошлись. Двое влево свернули, а двое – вправо. Как раз туда, где затаился Рад. Все правильно – по секторам лес разбили, сейчас каждый свой сектор прочешет. Молодцы, сообразили – умные. Только все равно – дурни. Такому опытному рубаке, как князь Радомир, открутить головенки этим подросткам – дело настолько плевое, что и говорить нечего. Вот, как поближе подойдут, так и пырнуть рогатиной одного да сразу тут же – второго. В сердце попасть – не проблема, не вскрикнут, на помощь не успеют позвать. Вот только бы спроворить все гладко, чтоб почти сразу – обоих. Второй-то ведь может и успеть сигнал криком подать.
Ну, подаст? И что с того? Они ведь и так примерно знают, где беглец прячется. Даже не беглец – беглецы, про Хильду тоже забывать не надо. Хильда…
К реке надо выходить – там тропы, дороги, там, если что, и своих встретить можно. Даже если к болоту пойдут, все равно, у реки, у излучины. Сторожей выставят – больно уж удобное место. Значит – к реке… Во-он туда, против солнышка. Преследователи – те, двое – как раз к речке и выйдут.
Пропустить, а потом двинуть за ними? Ага… заметят! Охотники же, к лесу, к чащобе привычные. А Рад, сколько в этой эпохе не жил, а все ж по лесу, как индеец, бесшумно ходить так и не научился. Это уж, верно, врожденное, так вот ходить, чтоб ни одна веточка, ни один листик, ни один сучок… Тогда – валить их! И – без всякой жалости, главное – тихо. Расправиться – и к реке.
Поудобней перехватив рогатину, князь сменил позу и приготовился к рывку – парни уже приближались к его убежищу. Еще десяток шагов и… Выскочить – ударить одного тупым концом копья в челюсть, второго – сразу в грудь, в сердце, затем – туда же – и упавшего первого. Если в челюсть – не закричит, не сумеет, застонет только – да кто его стон услышит? Остальные-то далековато уже.
Ага… ну, давайте, давайте… Пять шагов осталось. Три… Два…
Радомир не успел выпрыгнуть – парни вдруг настороженно замерли, словно бы почуяв опасность. Неужели – заметили?
Да нет…
– Слыхал? – преследователи переглянулись – щуплые, и двадцати лет нет – подростки в рубищах, с луками. У одного за поясом – нож с костяной рукояткой.
Нож-то пригодился бы…
– Будто бы лошадь ржала! Во, слышишь – снова. Там, у реки… где могила Урмака!
– Да, там. Наши слыхали ли?
– Должны… Надо проверить! Бежим!
– Осторожней только, Лютоня.
Парни, закинув за спины луки, побежали по звериной тропе, тут же скрывшись из виду.
Чуть выждав, беглец бросился следом, справедливо полагая, что в данный конкретный момент ребятишки сии будут заняты вовсе не тем, что делается позади. К речке бегут, к могиле. Рад хорошо помнил то место. Еще бы! Главное, и книжку где-то там потерял – «Чума». Может ведь и пригодиться книжечка. Если жива еще, если в костер не кинул никто.
Ударили по лицу ветки, Радомир тряхнул головой, пробежал еще пару десятков шагов да замедлил шаг, осмотрелся. Чаща закончилась, впереди, на лесной опушке, зеленели кусты – малинник, бузина, дрок, за которым покачивались пурпурные цветки иван-чая. Вот именно, что покачивались – а ветра-то, между прочим, не было!
Значит, там те двое и скрылись вот только что. Не нарваться бы на остальных, а с этими справиться можно. Впрочем, и с остальными – не шибко-то хлопотно. Ой, ой – расхорохорился-то! Рад даже посмеялся сам над собой на бегу. Этих болотных мальчиков не стоит недооценивать, чай не маменькины сынки-студентики, а люди, ко всему привычные и жизнью изрядно побитые. Охотники! Добытчики! Стрелки, без всякого сомнения, меткие – таким что лося завалить, что Радомира-князя. Ну и что с того, что князь силен да во владенье оружием ловок. Лось тоже силен. От стрелы-то не убережет никакая сила… разве что Божия.
Господи, помоги!
Перепрыгнув случившуюся на пути ямину, беглец осторожно, ползком, поднялся на кручу и замер – впереди, прямо перед самым носом, блеснула река.
– А вот и еще один, – буднично, как бы между прочим, произнесли сзади.
Поймали! Поймали! Перехитрили все-таки, сволочи юные.
– Рогатину-то брось, паря. И поднимись.
Исполнив требуемое – а куда тут денешься? – молодой человек медленно повернул голову, увидев позади себя двух воинов в панцирях из бычьей кожи и в кованых шлемах. Один из воинов целился в беглеца из лука, второй сжимал в руке копье. Метательное копье – короткий готский дротик – фрамею.
Однако парни выглядели серьезно, куда серьезнее, нежели те, болотные. Вообще – кто бы это мог быть?
– Ну, иди, чего встал-то?
Князь пожал плечами и сделал шаг… внизу у реки показались всадники – трое… четверо… целый отряд. От конного не убежишь, разве что – по лесу. Так там другие враги. Или они заодно? Да нет, не заодно – внизу Рад увидел понуро стоявших оборванцев, тех самых парней, преследователей, только уже обезоруженных и связанных. Ну, слава богу, хоть так. Только… может быть – из огня да в полымя?
А ведь и от этих можно уйти! Рвануть, прыгнуть в реку, нырнуть – пока спохватятся – уже и за излучиной, а там – на тот берег. Да, может выйти. Только не тянуть – вот, прямо сейчас уже и…
Один из всадников спешился – красивый юноша в длинном красном плаще, заколотом золотой фибулой. Спешился, посмотрел на Рада, снял шлем… Белым золотом рассыпались волосы по плечам…
– Хильда!
– А я книжицу-то твою нашла, милый.
Схватив жену в объятья, Радомир крепко поцеловал ее в губы и, кивнув на воинов, тихо спросил:
– Кто это?
– Те, за кем и посылал.
– Неужели…
– Голову-то повороти, любый.
Не выпуская из рук супруги, князь обернулся… и вздрогнул. Рядом с ним, широко улыбаясь, стоял Истр, побратим и давний надежный друг. Родич! Темно-русые волосы, карие, с лукавым прищуром, глаза. Такой же худой, как и был. Нет, вроде как, жилистей стал, мускулистее… и вытянулся. Плащ на нем красивый, ромейский. Да и туника богатая… и меч… Сколько же ему лет сейчас? Год прошел. Семнадцать? Или чуть больше…
– Дай же и мне обнять тебя, брате!
Ближе к вечеру сородичи уже сидели в разбитом на поляне шатре – трофейной палатке римского центуриона, попавшей сюда вместе с гуннами, готами… или словенами – и те, и другие ходили в походы с войском Аттилы, сталкивались, бивали ромеев. Впрочем, и не только их.
Красиво сидели родичи. В центре на белой кошме, напротив входа – сам Радомир-князь, светловолосый (вымыл в реке голову да и сам вымылся), ясноглазый, в чистой – братовой – тунике, правда, тесноватой, подпоясан наборным поясом. Жалко меча нет… потерял меч-то… подарил вместе с бежевой «Победой» алчным болотным духам. Да ведь не зря подарил, выходит. Все живы здоровы, веселы… Впрочем, не все. Да, сидит по левую руку жена-красавица Хильда, по правую – побратим-княжич Истр, сын старого Доброгаста, давно умершего… убитого. И вон, видно – рады, что позвали в шатер – близнецы Линь с Горшенею. Челядины бывшие, а ныне – вои. Все потому что многих воинов нет уже, да и не только воинов.
– Плохи наши дела, брате, – хлебнув из серебряного походного кубка бражицы, покачал головой Истр. – На тебя да на Хильду-красу вся надежа. Мор! Черное поветрие на наши земли пришло. Многие умерли страшной смертию… Страшной смертию, черной – заживо люди гниют, набухают, кровью исходят. В селение по весне ранней гунны заехали… может, они и мор с собой привезли, а может – наслали боги, как Влекумер-навий сказал.
Рад вскинул глаза:
– Навий? Он сказал, что вы его за мною послали.
– Посылали, – юноша угрюмо кивнул. – Да ведь явился-то он без тебя! Хотели его меж соснами растянуть, но убег, гад – хитрый!
– Ожерелье свое растерял… – Рад покачал головой. – Ну, Горшеню с Линем я вижу, а где другие? Ирман, Муму, прочие?
– Мор все, – посмурнел лицом Истр. – Умерли лютой смертию. Не они одни, и старосты все – Витенег, Межамир, Сдислав… и Творимир-слуга, и многие вои, а уж всякой челяди – бессчетно. Из пастухов так один Хвалунко остался – остальные все сгнили. Страх, страх над всей нашей землею! И не только над нашей – и у готов, у гуннов – так же. Смерть идет страшная, лютая… Мы уж и в жертву Мокоши и Сварогу красивейших дев принесли – не помогает, тогда Влекумера-навья в лесу словили, хотели к богам послать, просить помощи – так он на вас сослался. Мол, поверье давнее есть – Радомир-князь и жена только и могут всех от смерти спасти – корону краденую вернуть последнему владельцу, вождю Аттиле. В ней все дело, в короне.
Услыхав такие речи, Хильда гневно сверкнула очами:
– Что значит краденую? Это моя корона, бургундская! Аттила ее сам украл… украли по его приказу.
– Все равно, – упрямо склонил голову Истр. – Ее вернуть бы надо. В могилу гуннского властелина умершего закопать. Пусть там и будет! И черная смерть – тоже там. Мы венец-то сей из селения прихватили, когда ушли.
– Ушли? – встрепенулся князь. – Это вы правильно сделали, догадались. Раз уж туда смерть пришла.
– Так все делать стали – и словене, и готы. Волхвы-колдуны присоветовали. Где в селении мор – немедля уйти. Вот и мы так сделали, с тех пор – с весны – и скитаемся. В северные леса подались, новое селение выстроили, поля раскорчевали-выжгли, распахали… все ведь припасы с собой увезли, семена и прочее.
– Молодцы, молодцы, – задумчиво покивал Радомир. – Правильно все сделали.
Гордый похвалой, побратим расправил поникшие было плечи.
Князь повернулся к супруге:
– А ты-то как всех нашла, милая?
– Мы у селения сторожу выставили – вот, с Горшенею Линя, – с хохотом отозвался за Хильду Истр. – Мало ли, думаем, не обманул Влекумер-навий, позвал? И куда вы тогда пойдете? Конечно, в селение? А селения-то нет – одно пепелище!
– Ну да – я к селению и пришла.
– Вы его сожгли, что ли? Совсем хорошо!
– Так советовали волхвы, а они ведь к богам ближе.
Хильда поправила волосы:
– Я ведь близнецов-то тех одинаковых помню. Наши ребята, челядины.
– Теперь – вои, – с некоторой суровостью прищурил глаза побратим. – Каждый человек на счету – так что были слуги, а стали воины. Нынче много разного народа по земле нашей шляется – и гунны, и готы, и наши – разоренные, смертию черной с родных мест согнанные.
– Кстати о воинах, – Радомир почесал бородку. – С теми, болотными, что будем делать?
– К себе возьмем, – не задумываясь, отозвался Истр. – Говорю же, каждый человек – ценность. Их старшой уже под нашу руку просился. А на новом-то месте амбары строить надобно, избы, частокол городить – нужны, нужны люди. Хотя… – парнишка склонил голову набок. – Скажешь – казнить их, казним. Обойдемся.
Князь задумался, опустил опустевший кубок. Все ж не давал ему покоя тот, возможно инфицированный, паренек с финкой.
– Нет, казнить не надобно. Но и в селение новое звать рано. Вот что, пущай они пока на своем болоте сидят, дань небольшую платят – медом там, рухлядью мягкой, дичиной – чего в лесу запромыслят. А заодно – и сторожу на реке держат – мало ли, кто чужой забредет? Здесь же ведь все кругом – нашего рода земли!
– А ты, брате – князь истинный! – искренне восхитился Истр. – Трибун, как ромеи говорят. Цезарь! Я б до такого не додумался… И в самом деле – старые-то наши земли тоже оборонять треба.
– А на новые-то никто не зарился? – тут же уточнила вовсе не упускавшая нить беседы Хильда. – Там-то допрежь чьи земли были?
Княжич почесал голову:
– Частью – наши, угодья охотничьи, а часть – Келагастова рода. Ну да род тот весь сгинул, в лихоманке сгорел.
– А если не весь?
– На то частокол и строим.
На следующее утро Радомир-князь велел выстроить на излучине пленников – всех болотных парней во главе с рыжебородым вожаком, звали его Гоеславом. Чуть больше дюжины человек – четырнадцать, все юнцы, все в рубищах. Рад знал уже, откуда они взялись – просто сбились в кучу охотники да пастухи с дальних селений. Сбились, после того, как их сородичей мор сразил – чем больше народу, тем легче в лесу выжить, двое-трое разве что землянку на зиму выроют, а уж нормальное-то жилище не построят никак. Те, кто слова тянул, из рода Луговых Кулишей были, остальные – кто Ардагастовы, как покойный Урмак Шишкарь, а кто и от гуннов, из рабства бежал да вот, прибился. Стояли теперь, опустив головы, кусали губы, понимали – чужой князь им не простит обиды.
Радомир улыбнулся:
– Слыхал я – под мою руку проситесь?
Вот, сказал – «под мою руку»! Тоже еще, король выискался, император! У Гоеслава рыжебородого четырнадцать человек было, а у Рада – чуть побольше сотни. Не шибко-то и густо для рода-племени. Но тут ведь главное – как себя повести? Четырнадцать человек на дороге-то не валяются. Пусть и отроки – зато охотники-рыболовы умелые, дань платить будут, опять же – сторожу у реки выставят, все ж своих не посылать. С другой стороны – и карантин. Пущай себе на острове своем сидят, оно и лучше. Мало ли, от того, инфицированного, что с финкой, зараза пойдет? Первичное заражение бубонной чумой в первой фазе не слишком-то и заметно. Ну, познобит немного да отпустит – а болезнь-то, между тем, внутри зреет.
А может, и минует их – кто знает? Но так вот, в отдалении – оно понадежнее.
– Ты – князь, возьмешь – пойдем, – кивнув, гулко промолвил рыжебородый. – Силу твою и ловкость мы ведаем, и ты зла на нас не держи. Кто ж знал?
– Согласен, – князь пригладил волосы, искоса посмотрев на стоявших в конце шеренги двоих – наверняка инфицированного мальчишку Гостоя (так его все называли) да с локонами длинными красавчика Борича. Ишь, стоят, опустив очи долу. Впрочем, а чего на них обижаться? Действовали правильно, чужакам не поверили…
– Так тому и быть, будете отныне при нас, потом клятву на мече принесете.
Болотные парни резко подняли головы и переглянулись, пока еще без особенной радости, но уже – с надеждой. Враз пробуравили князя глазами – а чтой-то еще скажет?
– Жить будете здесь же – у себя, на острове, где и жили.
О! Вот тут уже и радость проклюнулась – все ж не в слуги-рабы их чужаки брали!
– Дань вам положу справедливую, – продолжал Рад. – С десятка белки-куницы – по две, с оленя-косули-кабана, буде запромыслите – окорок, ну и рыбы – корзину в седмицу. Остальное – поглядим. А всеми нашими силами подсобим к зиме ближе жилище справное выстроить.
Болотники явно повеселели, хотя дань была не очень-то и малая, да зато наметились определенные перспективы к выживанию. Одно дело летом – по лесам да болотам шастать, и совсем иное – зимой.
– Еще и сторожу будете править, здесь, на излучине, выставите людей, чтоб сидели в кустах да посматривали – кто вдоль реки едет или, может, в челне плывет? Если что – гонца шлите.
Один из парней сверкнул глазами:
– А куда слать-то, князь?
– Куда скажем. Своих людишек иногда пришлем – примете с честию.
Вообще-то Рад и сам еще не знал – куда, разве что мысленно, по карте, представлял – от старого селения километров на пятьдесят – семьдесят к северо-западу. Там полесистее, гуннов нет – меньше заразы. Однако и в тех местах землица не пустовала – Келагастов род ею владел, покуда почти весь от мора не вымер. Что ж… значит, небезопасно и там. Может, еще дальше к северу уходить надо? Но уж до зимы не успеть, тут ничего не поделать. На том месте, что выбрали, и устраиваться надо.
Пока сбирали шатры, пока к отъезду готовились, Радомир Истра в сторонку отвел, поинтересовался насчет кого-нибудь сообразительного да верного.
– Желательно – парочку. Чтоб ушами не вялили, да можно было б доверять.
Княжич почесал голову:
– А-а-а… а вон, близнят возьми, Линя с Горшенею! Верные – верней не бывает.
– Это я и сам ведаю, – задумчиво протянул князь. – Однако ж, не молоды ли?
– А у нас, брате, старых-то нет – перемерли! – невесело пояснил Истр. – Хорошо мы на выселках, на охоте, были – вся молодежь, до сева хотели, до пахоты… А как вернулись – все на смертном одре. Да ты не думай, братец, у близнят ума на трех бородатых мужиков хватит! Ушлые.
– Такие и нужны. А ну, зови их сюда. Да… – князь резко обернулся. – Там, за кустами, могила недавняя. Всем скажи, чтоб подальше держались.
Отдав побратиму приказ, отошел к лошадям, близнецов дожидаясь. Те явиться не замедлили, поклонились радостно – старого своего хозяина еще не забыли:
– Здрав будь, княже и господин наш.
Стояли, поедали взглядом – обоим лет по пятнадцати, оба темненькие, светлоглазые, щуплые. Как таким пионерам серьезное дело доверить? С другой стороны, пятнадцать лет в эту эпоху – возраст не мальчика, но мужа. Оба – и Линь, и Горшеня – молодые, привыкшие к крови, воины, а уж никак не недоросли-подростки. Так же и те, болотные. Запросто бы Рада с Хильдой меж корнями сосны раздавили. Себя потешили бы, и чужаки – с глаз долой. Нет человека, нет и проблемы.
– Линь который?
– Я, господин, – тот, что слева, сделал шаг вперед и еще раз почтительно поклонился.
– Понял…
Вообще-то, Раду было все равно, кто из близнецов Линь, кто Горшеня – какая разница? Лишь бы вот сейчас их не перепутать, каждому свое задание дать, да потом и стребовать.
– Ты, Линь, чуешь, как часть чужаков слова тянет?
Юноша с готовностью кивнул:
– То Луговых Кулишей люди, они завсегда тянули.
– Вот за ними и будешь присматривать. Знакомство сведи, следи… в общем – приглядывай. А ты, Горшеня – за всеми другими. Видишь того, с волосами, как у супруги моей?
– Угу.
– За ним особо следи и за тем, что рядом с ним, маленький. Мало ли, заболеет вдруг?
– Так ты, господине, думаешь…
– Я ничего не думаю. Просто, как вас к ним пошлю, понаблюдайте.
Дав указание близнецам, князь подошел к Хильде, обнял за плечи, поцеловал:
– Ну, что, в путь, милая? Домой!
– В путь. Где он, этот дом, только?
Радомир рассмеялся:
– Да где бы ни был, нам там только до поздней осени быть. И много чего до этого времени следует сделать! Ой, много!