– Нет! – жестко отозвалась юная княгиня. – Ты – князь! Ты должен быть сейчас среди людей. Обязан!
Рад пожал плечами – обязан, так обязан – женушке лучше знать, она ведь из этой эпохи, а он… он, уже и не поймешь, из какой, и там и сям – приблуда.
Помахав на прощанье супруге, князь, обходя тут и там занимавшихся любовью молодых людей, направился на опушку… тоже уже занятую. Да где хоть от стонов сладострастных спастись-то?
Усмехнувшись, князь спокойно перешагнул сплетенных парня и девушку. Самозабвенно занятые своим делом, те не обратили на идущего никакого внимания, а вот сам Радомир все же узнал в парне того самого болотника с локонами – Борича. Все правильно – сплочать надо народ, вот и позвали людей с острова. Тем более, эпидемиологическая обстановка там оказалась в полнейшей норме – Рад никогда не забывал ее мониторить через близнецов. Что ж, пусть молодежь радуется, пусть любит, тем более – дело-то важное: плодородия землицы-матери ради, ради жизни всей. Интересно, много ль с болота пришло? И как бы их невзначай расспросить насчет гуннов? Снова близнецов подключить… а они не здесь, случаем? Не должны бы – рано. Хотя – почему же рано? По здешним понятиям – в самый раз.
Нет, если уж кого и подключать – так лучше девушек, зря князь об этом не подумал раньше, из женщин-то самые лучшие агенты и получаются, если шпионским романам верить. Мата Хари и прочие. Впрочем, Мата Хари, кажется, кончила плохо – расстреляли.
– Господине… – Из-за кустов вышло юное создание, абсолютно нагое, с упругой грудью, золотистыми, рассыпающимися по сахарно-белым плечам, локонами и большими чудно-зелеными глазищами. – Сегодня праздник, господине… И я – на радость богам…
|
|
Обняв князя за плечи, прелестная нагая нимфа принялась крепко целовать его в губы, а потом, чуть прикрыв глаза, прошептала:
– Возьми меня, возьми…
В вопросах морали Радомир был стойкий оловянный солдатик… но все же, недостаточно стойким, чтобы отказать этому колдовскому созданию, русалке, зеленоглазой навии. Не следовало отказывать, тем более сейчас, при всем честном народе, не только нимфу обидишь – богов, а боги мстительны и обиды прощать не склонны.
Ах, какие у нее были руки… какие нежные… как они щекотали кожу… конечно, не так, как руки Хильды, но…но… но…
Не в силах более сдерживаться, молодой человек подхватил прелестницу на руки и, положив на траву, повалился сверху, не чувствуя уже ни стыда, ни запоздалого раскаяния. Да и чего было стыдиться-то? Этих зовущих розовых губ, открывающих ровные жемчужно-белые зубки? Стройных и крепких бедер? Солнечно-золотого водопада волос? Мягкого животика с темною ямочкою пупка?
Как и все здесь, князь просто отдался внезапно вспыхнувшей страсти, отдался истово и беззаветно, совершенно ни о чем уже не думая и ни о чем не тревожась. Только эти глаза – сияющие изумруды, это дыхание, эта светлая кожа… волосы… Ах!
– Тебе понравилось, милый?
А вот этого Радомир, честно говоря, не ожидал!
Обернулся, все еще сжимая в объятиях прелестницу:
– Хильда? Ты же…
– Есть важные новости, – как ни в чем не бывало, юная княгиня присела рядом на траву и, хлопнув прелестницу ладонью по бедру, бросила: – Гостослава, оставь нас.
Девушка, похоже, ничуточки не удивилась. Покорно поднялась, улыбнулась князю. Потом перевела взгляд на Хильду, вовсе не выглядевшую разъяренной от ревности женщиной:
|
|
– Так я пойду, госпожа?
– Иди, иди, Гостослава. Еще увидимся.
Девчонка ушла, растаяла за малиновыми кустами, за красно-желтыми кленами… словно неуловимая лесная нимфа.
Радомир растерянно моргнул:
– Ты что же, ее знаешь?
– Конечно, знаю, милый, – обняв князя, супруга поцеловала его в губы. – Конечно. Я ее для тебя и выбрала, подослала.
– Ты?!
– Конечно. Гостослава – славная и красивая девушка, а ты – князь, конунг. А у всякого достойного и славного конунга должно быть много жен, так уж заведено исстари.
Молодой человек отпрянул – слишком уж все это было как-то странно:
– Но я люблю только тебя!
– Я это знаю, милый. Но ты князь!
– Я христианин. И ты, между прочим – тоже.
– Да, так, – Хильда вдруг нахмурилась. – Мы сейчас не о том говорим, о, муж мой. Есть вещи куда важнее – за тем я сейчас и пришла, извини, ежели помешала.
– Что? – одеваясь, воскликнул князь. – Что же такое случилось?
Юная княгиня тотчас же приложила палец к губам:
– Не кричи, тс-с… Корона исчезла!
– Что?!
– Венец бургундов кто-то похитил, унес.
Глава 5
Осень 454 г. Южная лесостепь
Девы
Девчонка попалась приятная, миленькая – с теплой упругой грудью, трепетным плоским животиком и дивными бедрами, каких Боричу вообще никогда не приходилось раньше видеть. Да он и вообще, в силу возраста, мало имел дело с женщинами. И раньше-то мало, а уж теперь, когда от старого Келагастова рода остались, наверное, два человека – Борич да Гостой-братец. Остальные, кто к болотным прибился, в большинстве из Луговых Кулишей были, из Ардагастова рода, тянули слова, как вожак их, рыжебородый Гоеслав, сын Любожада. А кто не тянул – те вообще приблуды, непонятно, какого роду-племени, много, много таких бродяг развелось в последнее время – черная смерть никого не щадила. Вот и Борич с Гостоем – тоже бродяги, чего уж тут говорить. Странно все… Ведь еще всего-то одно лето назад род Келагаста считался одним из самых могучих, и земли их были – по всей округе, везде! За год все изменилось, кто-то – скорее всего, соседушки Доброгастовы – наслали из зависти черную смерть. Келагастовы люди стали болеть и вымерли быстро, один за другим, почти никого к весне не осталось. Борич с младшим братцем Гостоем всю зиму на дальней заимке провели – охотились, выживали, ждали себе на смену других молодых парней. Да так и не дождались зимой-то, а уж по весне и вовсе развезло все пути-дорожки, так, что и не пройти, пришлось снова ждать – покуда подсохнет. Вот тогда только – по первой зеленой траве – и двинули к своим, пришли… Лучше б не приходили! Хорошо, Ждамор, волхв, их на околице встретил, завернул – не ходили б вы, парни, в селище – мор там. Да и ко мне не подходите близко, не надо. Чуял, чуял старый жрец свою смертушку и на помощь богов уже не надеялся. Чернобог, Чернобог лютый – кто ж еще всех забрал-то? В наказание – слишком уж хорошо Келагастовы жили, а требы приносили жиденькие. Когда в последний раз Чернобога ублажили? Давно, давно, еще по осени, сбросили с обрыва на камни грязного мальчишку-раба. Ну, разве это дело? Вот бы – красавицу Айшу, Келагастову правнучку. Все равно ведь она Чернобогу досталась и шестнадцатую весну не встретила, умерла, как и все, от лютой смертии.
|
|
Ушел тогда старый волхв, а потом почти сразу и умер. Ну, об этом братья не знали – подались в леса, жить, как и жили. На старые места хотели вернуться, так там уже Доброгастовы – Радомира-князька люди. Наложили лапу, вражины, мх-х!!! Отомстить бы… Впрочем, отомстил уже.
– Что с тобой, вьюнош? – девчонка с тревогой взглянула на юного своего любовника.
Как и все, они улеглись прямо на поле, на соломе, свято чтя обычаи – ублажить Мокошь-мать, дать земле плодородную силу. Как и все… Вокруг слышались стоны, бегали, шутливо друг за дружкой гоняясь, нагие парни и девушки – благо день выдался солнечный, теплый, словно бы летом повеяло. Видать, подгадали боги.
– А? – Борич дернулся, отвлекся от своих мыслей, погладил девчонку по голове, поцеловал.
Миленькая попалась девчоночка, да красивенькая даже и в чем-то – забавная. Улыбалась смешно, и глаза у нее были разные: левый – синий, с густым зеленоватым отливом, правый же – темно-карий.
– Славная ты, – погладив девчонке грудь, искренне прошептал юноша.
Та вздохнула, потянулась сладостно:
– И ты – тоже славный. И праздник наш – да?
– Да.
– Знаешь, а я тебя поначалу не видела, хотя высматривала… ну кого-нибудь такого, с кем… с кем хорошо, – неожиданно призналась девушка. – Ты ведь уже потом пришел, после того, как князь с княгинею… да?
– Нет. Я там… давно за кустами стоял. Все не решался.
– А-а-а…
– Ну, что, пойдем, что ли, к столам? Давно уже есть охота.
– Изголодались вы на болоте, как я посмотрю.
Здесь же, недалеко, на опушке, были сколочены да накрыты столы. Свежий, караваями, хлебушек, просяная каша, мед, орехи, грибы, ягоды – без счета, а еще и дичь: жареные на углях куропатки, жаворонки, какие-то пичуги мелкие, но вкусные, утки, ягодами, чтоб тиной не пахли, сдобренные, ну и, конечно, – кабан. Окороки, грудина – все то, что от ночной требы осталось. Да и только что сваренное пиво – как же без него-то?
Славный будет пир. И людям хорошо, и богам приятно.
Борич так и сел на поваленное возле стола бревно – вместе с разноглазой девчонкою, звали ее, кстати, Очена. И все сели. По кружке пива во славу богов выпили, покушали, что послали боги, да песни запели. Хорошие песни, протяжные:
Ай, во поле росла березонька, одна-одинешенька,
А рядом – клен.
Песню эту Борич и раньше слыхал – в Келагастовом роде девки ее часто пели. А теперь вот эти, Радомира-князька, людишки – поют. Вот тати – песню, и ту украли, мало им земель!
Юноша поморщился – осознавать такое было неприятно.
– Что не так? – тут же шепнула на ухо Очена. – Пиво кислое? Или уточка жестковата.
– Славно все, отстань.
Ишь ты, как смотрит разноцветными своими глазищами. Следит, что ли? А что, если и вправду – следит?
Борич аж похолодел, но тут же с собою справился – не может такого быть, чтоб следила. Он ведь сам к ней подошел – первый.
А что, если все же… Нет, не должна. Не надо волноваться, трепетать – хорошо все сладится, что задумал, по добру. Сладилось уже… почти. За малым дело осталось. И тогда… И тогда Гостой-братец выживет, спасется от злой лихоманки, от которой пока что еще никто не уходил. А Гостой – уйдет. Так сказал дева. Можно ли ей верить? На этот счет у Борича даже и тени сомнения не возникало. Может, потому что дева так выглядела – такая не соврет, незачем, а может, знала она какой-то приворот, такой, что все ей верили безоглядно. Вот, как Борич. Да и как не поверить, коли Гостой-братец в стороже целую ночь в огнеманке трясся? А потом, когда подъехала дева, когда попросила… а юноша согласился… она ведь братишке снадобье какое-то дала, горькое, на плесень похожее. Борич тоже пробовал – дева сказал: и ты выпей. Выпил, едва не подавился – уж больно противно. Напоил бессильно лежавшего братца. Тот утром и ожил, заулыбался, а, когда сменщики с болота пришли, совсем здоровым выглядел. Борич в тот же день в дальнюю сторожу попросился – и был отпущен, еще бы, Луговые Кулиши всегда к Келагастовым с подозрением относились, видеть едва могли. Вот Гоемысл-вожак и обрадовался, услал с глаз подальше. Однако на праздник к Радомировым-Доброгастовым взял, а как не взять, когда Борич – лучший охотник и воин? Не возьми – что другие, даже сородичи-соплеменники, скажут? Вожаку без справедливости никак нельзя. Про то дело с побегом ведь так и не узнал никто. Спасибо братцу. Вот и взял Гоемысл Борича на праздник, не мог не взять. А уж тут…
Юноша улыбнулся, подвинув к себе плетеный жбан с пивом… и резко обернулся на шум. Подъехали, спешились, местный князек Радомир и с ним женка его, готка. Эх, могли ведь в болотине сгинуть! Вот и отомстилось бы за все… Хотя и так уже… почти. Осталось лишь поскорее отсюда выбраться. Нет, скоро нельзя – подозрительно.
Интересно, знают уже они или нет? Судя по озабоченному виду – знают. Озабоченный – он у князька Радомира вид, а у женки его – самый, что ни на есть, обычный. Готки, они коварные, умеют свои мысли скрывать.
Ну, знают. И что? Всех обыскивать будут? И пусть!
Борич неожиданно развеселился – пожалуйста, обыскивайте, что с него взять-то? Туника рваненькая да порты… из подола готки лыковой дратвой сшитые. Хорошо – иголка нашлась.
Нет, не стали обыскивать. Во главе стола уселись, князек здравицу произнес. Все разом выпили, загалдели. Потом кулачные бои устроили – один на один, стенка на стенку, Борич тоже участвовал, хоть и не был настроен, а куда денешься, когда вожак Гоемысл сам с бревна первым поднялся да махнул «болотным» рукой – пошли. В другое время Борич с удовольствием бы на кулачках помахался, а вот только ныне не об этом душа болела. Даже вот с девкой этой, Оченой. Не об удовольствии думал, не об угождении богам – о деле, ради которого сюда и явился. Не корысти личной ради – братца молодшенького от злой смерти спасти. Ведь обещала дева. А он, Борич, верил. Да и как не поверишь, коли на глазах все – брат-то оправился почти. Главное было дело, чтоб соглядатаи, парни одинаковые, близнята, Радомиром-князьком присланные, не учуяли, не увидали, что Гостой-братец – больной. А они именно-то и вынюхивали, Борич уж давно понял, как только первый раз явились близнята. Везде носы свои совали, один все возле Луговых Кулишей терся, другой – с другими. Выспрашивали, выглядывали… да так пристально… Гостой один раз кашлянул – так на него и вызверились! Словно волки на добычу. Слава богам, обошлось тогда. Сейчас бы еще обошлось. Борич так загадал – ежели обойдется, принести Сварожичам достойную жертву. Именно Сварожичам – Келагастовы испокон веков Сварога больше всего почитали, хотя и других уважали. А вот Доброгастовы больше верили Семарглу – или они просто Сварога так называли? А еще – Перуна-громовержца чтили, а Луговые Кулиши – бога-змея Велеса. Жертву… Вот, хотя б эту разноглазую девку. Очену.
– Очена-краса, а давай с тобой встречаться. Ты как?
Девчонка зарделась:
– Я бы с удовольствием. Вот только разрешит ли князюшко – он ведь в нашем роду старший. Батюшка-то мой да матушка в лихоманке сгорели, сгинули.
– Ну вот, – улыбнулся Борич. – Раз батюшки и матушки нет – так некого и спрашивать.
– Ага… А князь? Он же старший. К нему – и сватов.
Парень скривился: сватов! Ишь ты! А не рановато ли?
– Мы ж с тобой просто встретимся, посидим, поболтаем. А сватов – уж на следующую осень, лады?
– Лады… – Очена растянула пухлые губы – очень уж ей Борич нравился. Да и замуж выходить пора уже было, деток рожать – пятнадцатая весна, не шутка. Девки в те времена обычно годом, двумя ранее семью заводили. По родительскому веленью – а как же!
– У березы старой встретимся, – поглядывая на князя, продолжал нашептывать Борич. – Поутру, за поскотиной, знаешь то место?
– Ведаю. Только – не далече ли?
– От меня-то куда как дале. Ну, сговорились? – Борич приобнял девчонку, поцеловал в ушко.
Та и сомлела – много ли дурехе надо?
– Сговорились, согласна.
Сказала, а сама глазищами разноцветными – зырк. Видят ли подруженьки, с каким парнем она сейчас сидит? С кем на поле была, за кого замуж выйдет… ой, вот оно, счастье-то девичье! И славно как – сама. Сама себе жениха выбрала! Так редко бывало, почти что и никогда, обычно родители, родичи старшие молодых сговаривали, а тут… Так уж вышло, потому что время такое – злое. Вымерли почти все!
А подруженьки-то песню пели, глазами не пилькали:
Ой, соловей мой, соловей, соловушка,
Уж ты пой мне песню ласковую,
Песню ласковую да протяжнуюу-у-у!
Песня славная была, Очена ее тоже очень любила – подтянула заголосила:
– Соловей, соловушка-а-а-а!
А сама на подруг смотрела внимательно. Ага – вот Зветозара-Заринка взглядом стрельнула… а вот – Гостослава зеленоглазая повернула голову. А за ней и пухленькая Малгона – туда же. Всем интересно, однако ж, виду никто не показывает, мало ли, мол, с кем там эта Оченка шляется? Не шибко-то и охота знать.
Так вот себя девчонки держали, однако думали совершенно иначе. Очена это прекрасно знала – сама такою была. Смотрят, смотрят. Оценивают, кто-то даже завидует. А пусть!
Борич тоже, не будь дурен, заметил пущенные поющими девчонками взгляды. Заметил и встревожился – вот уж излишнее внимание нынче ему ни к чему было. Отсел торопливо… а потом и вовсе поднялся, шепнул Очене:
– Увидимся…
И ушел в ближний шалаш, что для гостей болотных тут же, на опушке, устроен был. Там и уснул.
Поутру только и проснулся, когда Гоемысл рыжебородый людей своих в обратный путь собирал. Не одни гости ушли – с близнятами, Радомир-князь их послал – так, сторожи проверить. Якобы! Борич-то хорошо знал, зачем эти парни посланы! И шел себе спокойненько, шагал, прядями золотыми на ветках любуясь. О брате думал – не обманула бы дева, вылечила.
А на следующий день, с дальней сторожи, пустился в обратный путь. Шел ходко, иногда и бежал даже, усталости не чувствуя. Ради брата все. Одни они от всего Келагастова рода остались. Одни… И ближе брата никого у Борича больше не было. Никого.
Пришел тайной тропою – здесь ведь его рода земли были, Келагастовы. Борич тут все стежки-дорожки знал, чужакам неведомые, – невдалеке от той самой опушки, от поля озимого, осмотрелся, нырнул в овражек, там, в кусточках мешочек припрятанный взял. Тяжелый. Не удержался, шагов на сто отойдя, зыркнул взглядом по сторонам, развязал котомку… На золоте, жемчуге, на драгоценных камнях солнце блеснуло. Засверкало эмалями разноцветными – небесно-голубой, густо-синей, красной… Борич невольно залюбовался, даже глаза прищурил от сияния нестерпимого. Так вот он какой, венец Аттилы-князя! Хорош.
Корона бургундов!
Венец горел, сиял тысячью осколками солнца, мириадами колдовских звезд бил по глазам, так, что сидевшая верхом на белом коне дева прищурила и без того узкие степные глаза. Улыбнулась устало, снова повторила приглушенным шепотом:
– Корона бургундов! Повелителя Аттилы венец. Что ж, воин, ты выполнил свое обещание. Не сомневайся, выполню и я свое.
Степная воительница в латах из бычьей кожи, в пурпурном римском плаще, с мечом на усыпанной жемчугом перевязи, она сейчас мысленно любовалась собой, гордая, как триста спартанцев разом. Стройная, смуглая, с длинными иссиня-черными волосами, связанными на макушке в пучок, дева нравилась многим. И была она из славного рода чистых гуннов, тех, кто следом за своим повелителем явились из дальних степей. Явились, чтоб заставить содрогнуться весь мир! И заставили. Мир содрогнулся, застыл в немом ужасе под копытами гуннских коней. И если б не черная смерть, если б не колдовство, если б не гнусная бургундка… Венец! Вот он, здесь, наконец-то в ее руках!
Как говорил херцог… м-м-м… Воительница наморщила лоб, пытаясь вспомнить латинскую поговорку, которыми так любил щеголять ее старый знакомый, некий Варимберт-херцог, да так и не вспомнила, рассмеялась, махнула рукой:
– Ты достоин награды, ант. Твой брат будет жить… Может быть, если будет на то воля богов или демонов.
Вторую часть фразы воительница произнесла по-гуннски, наверное, надеясь, что Борич ее не поймет. Он и не понял, однако насторожился, увидев, как скривили губы столпившиеся вокруг девы раскосые всадники. Сколько их было? Десяток, два… Или больше? Там, за порогами, тоже ржали кони. Значит – больше.
– Повелительница, – подъехав ближе, почтительно осведомился седоусый воин с изборожденным шрамами лицом. – Ты, в самом деле, собираешься отпустить этих парней живыми?
Дева чуть усмехнулась:
– Сначала не хотела, мой верный Хасдай… Но теперь – решила иначе.
– Позволь спросить – почему?
– Ты не помнишь? Я обещала!
– Но это – чужаки. Им можно обещать все… но ничего не делать. В том нет греха.
– Я знаю, верный Хасдай, – воительница погладила лошадь по гриве. – Только мне вот подумалось вдруг… Если тот парень, младший, излечится, то… Зачем мне терять свою славу?
– А ты собираешься вернуться в эти места?
– О-о-о! Увы, у нас не хватит сил на Константинополь! – весело расхохоталась дева. – И, кто знает, может быть, придется поселиться здесь. Варимберт-херцог как-то говорил… какой-то ромейской пословицей, я ее сейчас не вспомню, но смысл такой – зачем зря выбрасывать то, что, может быть, еще пригодится?
Хасдай покусал ус:
– Он не излечится, ты же знаешь!
– А вдруг? Моя бабушка ведь была колдуньей, известной по всей степи. А снадобье это – ее. Что морщишься?
– Больно уж оно мерзкое, даже на вид, – честно признался воин. – А пробовать я его ни за какие блага не стал бы. Моча демонов!
– Не моча, а плесень! – рассмеявшись, дева вновь посмотрела на стоявшего перед ней юношу с волосами светлыми, словно осенняя степь. – Эй, как там тебя… Борич. Ты выполнил все. Теперь приведи брата.
– Он здесь недалеко, госпожа, – юноша поклонился. – Ждет. Если хочешь, я его кликну.
Воительница махнула рукой:
– Давай, давай, кричи. Дам ему снадобье.
– Да, госпожа.
Борич повернулся и свистнул протяжно и громко, так, как немногие умеют свистеть. В ответ раздался такой же свист, и вот уже, выбравшись из кустов, предстал перед воительницей русоволосый мальчишка. Гостой…
– Ну, вот он, – воительница повернулась к старому воину. – Жив, здоров и весел. Как себя чувствуешь, парень? Вижу, ты твердо стоишь на ногах.
– Видать, помогло твое снадобье, госпожа, – с радостной улыбкой поклонился отрок.
– Ну, так бери еще… Слуги, дайте ему баклагу. Эта – последняя. Пей каждый день и помни мою доброту.
– Век буду помнить. Как и брат мой.
– Ну, все. Теперь я вас не задерживаю.
– Да возблагодарят тебя боги, славная госпожа!
Подростки упали на колени и, поцеловав землю возле копыт белого коня, поднялись и медленно пошли прочь, словно все еще не верили своему счастью.
Хасдой проводил их взглядом и недовольно потеребил левый ус:
– И все-таки их было бы куда лучше убить.
– Вспомни ромейскую поговорку! – поворачивая коня, громко рассмеялась дева.
– Ты ее и сама-то не помнишь, – следуя за ней, буркнул про себя старый воин. И тут же, что-то вспомнив, подогнал коня:
– Вчера тебя опять спрашивал жрец Влекумер, госпожа. Ну, тот, про кого я тебе говорил, наш старый соглядатай и друг. И друг друида Фримаска. Того, что был в Паннонии до последних дней повелителя.
Воительница с усмешкой обернулась:
– Влекумер? Ну, друиду-то он, может, и друг, а вот мне – сомневаюсь. Чего он вообще хочет?
– Поговорить с тобой, госпожа.
– Хм… – воительница задумалась, черные, как жженый уголь, глаза ее на миг посветлели. – Что ж – поговорить можно. Только недолго, у нас еще очень много дел.
Хасдой спрятал в усах торжествующую ухмылку – ну, вот, устроил-таки встречу, не зря Влекумер-волхв отсыпал ему вчера десяток серебряных римских монет – денариев.
– Волхв смиренно ждет тебя у старого дуба. Здесь рядом, я покажу путь.
Тонкие – боевыми настороженными луками – брови воительницы гневно полезли на лоб:
– Ах, мне еще к нему и ехать?! Что, сам-то жрец никак не мог прийти?
– Он хочет говорить с тобой тайно, моя госпожа, – поспешно пояснил старый воин. – По очень важному делу.
– По какому еще делу, не было у меня с ним никаких дел!
– Он сказал, дело связано с венцом повелителя, госпожа.
– С венцом?! – воительница от удивления взвила коня на дыбы. – Что ж ты раньше-то не сказал?! Едем! Немедленно едем.
Меж поросли юных дубков, окружавших старого патриарха, на поваленном бурей стволе сидел Влекумер-навий, счастливо избегнувший смерти от нетерпеливой стрелы княжича Истра, спрятавшийся, укрывшийся в непроходимым чащобах, в урочищах и продолжавший творить свои злые дела. Впрочем, жрец вовсе не считал их злыми. Просто всяк выживает, как может, тем более – сейчас.
Прищурившись, волхв посмотрел на солнышко, поморщился, пригладив растрепанную бородку, почесал большой крючковатый нос. Пора бы, пора бы уже и явиться этой надменной гордячке, степной девке, без которой в задуманном навием деле – никак. Пора, пора… неужели Хасдой-гунн – из тех, кто когда-то приезжал с Варимбертом и потом с Фримаском-жрецом – зря взял монеты? Хорошие ромейские монеты из чистого серебра. Неужели – зря? Денег, честно говоря, жрецу было жалко, но еще более он жалел сейчас о том, что не сможет использовать так вовремя подвернувшийся шанс – степную деву Саргану! Вдовицу-воительницу, степную красу, к которой некогда подумывал засылать сватов и сам сын повелителя Аттилы – Эллак!
Саргана… Противная, своенравная девка! В жертву Чернобогу бы ее принести – самое милое дело. Хотя нет, Чернобог таким подарком подавится, обидится еще старый, станет вредить.
Чу! Жрец встрепенулся, прислушался, приложив руку к уху. За деревьями явственно послышался стук копыт. А вот уже к дубу подъехала дева на белом коне… Саргана. Не слезая с седла, глянула на жреца:
– Ты, что ли, Влекумер-навий?
– Я, госпожа моя, – довольно улыбнулся волхв. – Садись вот, рядком, да поговорим ладком о делах наших… О венце, тобою добытом.
Спрыгнув наземь, Саргана сверкнула очами:
– Откуда ты знаешь, что венец у меня?
Волхв поспешно спрятал улыбку – вот и призналась! Вот и хорошо, вот и славненько. Подняв голову, отозвался уклончиво – слухами, мол, вся земля полнится.
Однако со степной воительницей такой разговор не прошел!
Ах, как она дернула губой, с каким презрением глянула на жреца – словно ушатом ледяной воды окатила. Надменно выпрямившись, бросила:
– Либо мы с тобой говорим, либо – нет. Я спросила – ты отвечаешь, а не как заяц в лесу, шмыгаешь.
– Хорошо, хорошо, – Влекумер согласно замахал руками. – В поселке Радомира-князя нынче большой раздрай, беспокойство… проведал я через своих верных людей – венец, недавно похищенный, ищут.
Саргана все так же надменно скривила губы:
– И что с того, что ищут? Причем здесь я?
– А кроме тебя, милая моя госпожа, никому он в этих лесах и не нужен! – Жрец поднялся на ноги и уже сказал строго: – Ладно, что нам с тобой в прятки играть, ходить вокруг да около? Так скажу – зря ты венец взяла, ничего у тебя с ним не выйдет.
– Но-но! Язык-то попридержи, пророк. Почему это не выйдет?
– А потому, милая, что, кто этот венец забрал – тому и возвращать, – веско промолвил навий. – А чтобы силу тебе взять и власть, для того кое-что сделать надо. Коли хочешь – скажу.
– Тебе-то какая радость мне добро делать?
– А я не только тебе – и себе делаю, – почесал бороду Влекумер. – Так уж велели боги, что дела у нас с тобой теперь – общие. Что тебе добро, то и мне. Потому можешь мне верить.
– Вот еще!
– А для того пойдем, поволхвуем, совета у богов спросим. И у моих… и у твоих. Что стоишь, красавица? – подойдя к дубу, насмешливо обернулся жрец. – Боишься?
– Я?!
Братья спустились по круче вниз и, пробежав под обрывом, остановились перевести дух. Младший, Гостой, осторожно выглянул из-за кустов:
– Никого, брате, не видно.
Борич покровительственно улыбнулся:
– Кого это ты там высматриваешь?
– Как кого? Гуннов. Вдруг они захотят нас убить? Я же знаю, ведь и ты за меня… венец…
– Тс-с! – старший брат испуганно оглянулся, тряхнул локонами. – Тише ты, глупень! Иной раз и у кустов уши есть.
– Но гунны…
– А гуннов мы, я думаю, не дождемся. Зачем их предводительнице нас убивать? Вот, если бы ты не выздоровел, валялся бы в лихоманке… тогда бы точно убили. Что смотришь? Не понимаешь, про что говорю?
Гостой похлопал ресницами:
– Нет.
– Ох, ты ж, горе мое, горюшко, – покачав головой, Борич взъерошил братишке волосы. – Думаешь, снадобье, плесень ту, что я тебя потчевал, воительница гуннская от сердца своего отрывала? Да нет же, не так.
– А как?
– Просто. Взяла да проверила – поможет тебе снадобье или нет. Помогло. Про то многие узнают, не сейчас, так чуть позже. Слухи пойдут… О том, что властительница гуннская с самой черной смертью воевать может! Чуешь, какая слава?
Младшой обрадованно закивал:
– Вот теперь понял.
– Ну, слава те, Сварог со Сварожичи. Дошло наконец. Так что не будут гунны нас убивать, сиди себе в стороже спокойно, братец.
– Сиди? – Гостой снова моргнул. – А ты что же?
– А у меня дело еще одно есть – с девой одной встречаюсь, – смущенно пояснил Борич. – Ну, помнишь, рассказывал про праздник.
– Да ты что-то мало рассказывал! – захохотал парнишка. – Какая она, та дева?
– Красивая, – юноша улыбнулся, совсем по-девичьи накрутив на палец кончик волос, – славная, глаза такие… разные.
– Разные?
– Ну да, один глаз – синий, с зеленью, а другой – темный, как болотная вода.
– Бывает же!
– Бывает, – Борич неожиданно вздохнул, горестно и тяжко и, немного помолчав, добавил: – На край света бы за такой пошел – очень уж она мне по нраву пришлась.
Гостой хлопнул в ладоши, подпрыгнул:
– Так и женись! Кто мешает?
– Слово я Сварожичам дал, – чуть слышно промолвил юноша. – Оно и мешает. Не моя теперь эта дева – их. И слово то сдержать надобно. За тем и иду… – Борич пригладил волосы и, мягко улыбнувшись брату, попросил: – Вот что, Гостоюшко, ты мне кинжалец свой дай…
Нехорошо было в княжьем шатре, нервно. Сам Радомир-князь мерил шагами брошенную под ноги кошму, рядом суетливо дергал руками Истр, что-то хотел сказать, да вот все никак не мог собраться с мыслями.
– Да хватит уже взад-вперед по шатру шляться! – не выдержав, прикрикнула на мужа Хильда.
Не только потому крикнула, что и в самом деле, надоело ей уже это брожение, нет – тут другая причина имелась. Юная княгиня чувствовала себя виноватой за то, что произошло на праздничном поле. За ту девчонку, зеленоглазую Гостославу, что подсунула мужу. Хотела как лучше, а получилось… Вроде бы все правильно делала – у славного конунга должно быть много жен, язычник он или христианин. Так повелось исстари… правда, отец Ингравд, священник из родного селения Хильды, вряд ли бы согласился с этим. Но то священник, а то – традиция, идущая с самой глубокой древности. Такая, как носить обереги – туники по подолу, вороту, запястьям затейливыми узорами вышивать. Не простые те узоры – священные, у каждого народа-племени разные. У готов – одни, у словен-антов – другие, в каждом роду-племени – свои. А у христиан, как отец Ингравд утверждал неустанно, один оберег – крест животворный святой! Один. И ничего другого быть не должно бы… а вот, было. Это в Риме, Александрии, Константинополе – больших христианнейших городах – традиции отмирали, а чуть подальше отъедешь – не надо и много – и пожалуйста, вот оно вам – у тех, кто гордо христианами себя именует, самое дикое язычество пышным цветом цветет: амулеты, знахари-колдуны, зодиаки поганые. И вот многоженство – тоже. Ну, как же древние традиции не соблюсти? Так и люди уважать не будут.