В любом случае эта книга научила меня двум вещам: i) что большую часть своей жизни я думал о том, чего я не хотел, излучая отрицательную энергию (например, гнев, беспокойство, сожаление и т. п.); и 2) что на самом деле я никогда не останавливался и не составлял список того, чего же я хотел.
Так что же я хочу? Условно-досрочного освобождения из тюрьмы? А потом что – новую машину, новый дом, новую жену? Или, быть может, мне стоит забыть о частностях и стремиться прямиком к огромным деньгам, славе и власти?!
Байрон Кэти однажды сказала: «Мы делаем только три вещи: мы стоим, мы сидим и мы лежим. Когда вы будете успешными, вы все еще будете где-то сидеть. Что такое успех? Вы хотите стул за три тысячи долларов, а не за девяносто девять? Но „сидение" – это просто „сидение"».
Мне кажется, это замечательное обобщение. Как я ни пытаюсь, я не могу выдавить из себя ни грамма воодушевления по поводу всего множества вещей, которыми я мог бы себя окружить, атрибутов так называемой «успешной» жизни. А соседям я сказал бы: «Подумаешь!»
Однако все же есть что-то, что я хочу, нечто большее, нежели преходящий комфорт, который можно купить за деньги, и за неимением лучшего выражения я называю это настоящей свободой. И любопытным аспектом этой настоящей свободы является то, что если я не вижу, что она уже здесь, то я, безусловно, не свободен.
Кажется, что я в ловушке. Чем больше я ее хочу, тем дальше я нахожусь от ее осуществления. Что же происходит?
Чтобы ответить на этот вопрос, я решаю исследовать, что для меня на самом деле значат мои желания и выбор, и вот что выясняется:
i) Я не знаю, чего действительно хочу. Я думаю, что хочу то или это, но подсознательно могу желать противоположное. За все эти годы я обнаружил, что я – мастер саботажа: я саботировал практически все, о чем думал, будто хочу этого, нередко еще до того, как это получал. Это сбивает с толку и вызывает депрессию. Сколько лет психотерапии мне нужно вынести, прежде чем обнаружатся мои бессознательные желания? А что, если я никогда не узнаю, чего действительно хочу?
|
|
2) Кажется, что желаниям нет конца. Даже когда я получаю то, что хочу, со временем я к этому привыкаю и хочу большего. Любое удовлетворение, которое я получаю, – временное и обычно краткосрочное. Я остаюсь неудовлетворенным.
3) Всматриваюсь глубже. Почему я решил, что у меня вообще есть какая-то личная воля? Разве это согласно моей воле, как человека, циркулирует моя кровь или переваривается пища? Где место моей личной воли в любом из миллиардов сложных клеточных процессов, происходящих каждую секунду в моем теле? А как насчет других? Как моя воля влияет на моего соседа, не говоря уже о планете, солнце, звездах? То, что я хочу, кажется потерянным в этой тотальности. У меня даже нет выбора оставаться в данном моменте – стоит мне его заметить, как его уже нет!
4) Однако говорят, что я, как человек, обладаю свободой воли. Например, я выбираю, заниматься мне спортом во дворе или нет, есть или не есть в столовой, какие дела сделать на работе в первую очередь и т. п. А выбираю ли я? Как продемонстрировала квантовая физика, в микромире время течет назад так же легко, как и вперед; таким образом, причины могут быть результатами следствий! Возможно, более правдоподобное объяснение таково – Вселенная предстает вся сразу, а мы привносим в нее концепцию времени. Представьте себе близорукую муху, ползающую по картине, висящей в музее. Муха может видеть только крошечную часть всей картины одномоментно. Та часть, которую она уже прошла, находится в прошлом мухи, а часть, которую ей еще предстоит пройти, – в ее будущем. Позади остались некоторые приятные, красочные части картины, которые мухе понравились, и она надеется, что впереди, в будущем, таких будет больше. Но в данный момент она сидит на темной и довольно депрессивной части картины и поэтому взлетает и обнаруживает, что по мере того, как она поднимается вверх от картины, обзор расширяется. «Настоящее» все больше включает в себя то, что она считала «прошлым» и «будущим», пока наконец муха не увидит всю картину как «настоящее». В такой Вселенной ничто на самом деле не происходит; муха создает и прошлое и будущее. А также, по мере того как она ползает по поверхности картины, она создает и жизнь личного намерения, основанную на том, что ей нравится и не нравится. Если то, что появляется, согласуется с тем, что она хочет, она счастлива; если нет – страдает. А когда взлетает и смотрит на свою картину-жизнь с более высокой точки зрения, она видит свою глупость – с этой точки зрения идея личной воли не просто смехотворна, вопрос о ней даже не встает.
|
|
5) И поэтому я решаю рассмотреть этот вопрос с другой точки зрения, «вертикальной», т. е. посмотреть вовнутрь. И что же я вижу? Ничего! Ни лица, ни головы, вообще ничего. Я вижу только эту обширную пустоту, осознающую и светящуюся.
|
|
Но если здесь ничего и никого нет, кто же это, кто хочет того или этого? В качестве того, кем я себя считал, личностью с именем и формой, очевидно (так как я никого Здесь не вижу), что я – всего лишь набор мыслей, персонаж из сна. Как таковой, я не могу вознамериться и не могу делать. Предполагать обратное – лишь укреплять идею индивидуального «меня». Ясно, что выход из этих оков индивидуальности – в том, чтобы смотреть вовнутрь себя, однако это все еще не решает вопрос воли. Возможно, я что-то упускаю из виду. 6) И тогда я смотрю еще раз и на этот раз вижу не только пустое пространство, но – как я мог это упустить? – пустое пространство для всего происходящего, которое его замещает! Это замещение настолько тотально, что составляет с ним единое целое. Так что я одновременно ничто и все, которое его заполняет! То есть я – Все, Что Есть. Таким образом, все, что желается, – Моя воля, и все, что делается, делается Мною. В качестве Единственного я не имею волю, а являюсь волей. И, таким образом, я свободен от нее, ибо я свободен от того, чем пребываю. Я не нахожу никакого сопротивления, ибо нет ничего и никого за пределами того, Кто Я, и, таким образом, сопротивляться нечему. Всем, что я мог бы пожелать, я уже являюсь. Моя воля – это воля Вселенной, ибо она есть то, Что Есть Я.
7) Видя, Кто Я на самом деле, я получаю новую точку зрения на личное желание, так как осознаю, что все желания являются желанием вернуться Домой. Все, что я когда-либо хотел или мог бы хотеть, – замена тому, что я действительно хочу, – видеть Того, Кто Я на самом деле, и быть им. И каждый раз, когда желание чего-либо ослабевает, это приглашение вернуться.
8) Относительно других, если в качестве вымышленного индивида у меня нет никакой личной воли (потому что нет «меня»), тогда и ни у кого другого ее тоже нет – так что зачем обвинять других за то, что они думают, что делают, или думают, что хотят? Когда кто-то что-то хочет, это то же самое желание вернуться Домой, быть тем же Ничем и Всем, чем являюсь я. Да и нет на самом деле никаких «других».
9) И, наконец, отдавая свою ограниченную личную волю Воле Абсолюта, возникает ощущение облегчения, жизнерадостности, безопасности. Отсюда следует, что ничего не может произойти, чего нельзя было бы стерпеть. Что вообще может пойти не так?
* * *
Я нахожу удивительным, что после всех этих лет стремлений к тому или другому я имею ровно то, с чего начинал, ни больше и ни меньше. То, к чему я стремился, находится Здесь – где оно всегда было и всегда будет. Я не хочу сказать, что больше не имею желаний или не ощущаю импульса что-либо сделать, это не так. В качестве Единственного я воплощаюсь в контрастах; я осуществляюсь как тотальность этой элегантной, трагической и суматошной сложности, которую я называю Вселенной. Это Тот,
Кто Я такой, и это включает и смехотворную простоту, и невыносимую тяжесть поиска Того, Кто Я. Это моя жизненность, и с каждым узнаванием, с каждым возвращением к Тому, Кто Я на самом деле, заново обнаруживается радость. Таким образом, открываться Воле Единственного не значит подавлять личную волю, но лишь распознавать, где ее подлинное место. Как ничто, я свободен от воли. Но для того Я, которое все, вся воля – Моя воля и, тем самым, Я от нее также свободен. Только когда я привязан к убеждению, что я – отдельная личность, способная проявлять свободную волю, я сталкиваюсь с неприятностями. Появляющееся в результате этого разочарование, когда приходит понимание, оборачивается приглашением вернуться к Тому, Кто Я на самом деле в качестве ничто и всего. Как великолепно! Не могу себе представить более оригинального порядка! И все это – результат Моей воли!
Так что в конечном счете я предпочту эту тюрьму, которую я нахожу внутри Себя, а не монастырь, который там не нахожу, потому что тюрьмы, как мне видится, предоставляют больше шансов вернуться Домой. Эти «похлопывания по плечу» здесь вовсе не деликатны, но включают в себя весь спектр отрицательных эмоций, порожденных всевозможными страстями и желаниями. Тюрьмы – это фабрики страстных желаний, и я обнаруживаю все эти замечательные напоминания – эти возможности – внутри себя.
И в конце концов я выберу эту тюрьму, а не монастырь, потому что именно это я уже сделал.
...
«Эго – это движение ума к объектам восприятия в форме алчности; и движение от объектов в форме отвращения. Это движение алчности и отвращения порождает ощущение отдельного «я», и ощущение «я» в свою очередь таким образом себя укрепляет. Именно этот постоянный цикл причинности и заставляет Сознание обманным путем войти в состояние транса отождествления».
Адьяшанти
...
«Быть «я» – значит быть ищущим, своевольным делателем; а быть ищущим делателем – значит быть «я».
Рабби Рами Шапиро
...
«Как плод воображения может иметь какой-либо эффект на что-либо, что само не является плодом воображения? Таким образом, любой эффект, появившийся в результате действия воли, подчиненного концепции эго, может быть лишь таким же воображаемым».
Вэй У Вэй
...
«Все происходит в Сознании без какого-либо усилия со стороны воображаемой человеческой сущности – точно также, как зеркало отражает окружающие его предметы без какого-либо намерения. Полет птиц отражается в воде озера, но птицы не намереваются создавать отражение, и вода не намеревается отражать полет птиц».
Рамеш Балсекар
...
«Просто избегая целенаправленных намерений, человек может стать просветленным».
Шэнь-хуй (686–760 гг. н. э.)
...
«Заставишь тысячи лун сойти с ума от любви
И краснеть всю ночь,
Когда откажешься от иллюзии, от костыля
Свободы воли».
Хафиз
...
«Божья воля и моя собственная воля – одно и то же, независимо от того, замечаю я это или нет».
Байрон Кэти
...
«Тот, кто знает меру, всегда будет иметь достаточно».
Лао-цзы
...
«На языке эго «иметь» и «быть» – разные вещи, однако для Святого Духа это одно и то же. Святой Дух знает, что вы одновременно и имеете все, и всем являетесь».
«Курс чудес»
...
«Настоящая и совершенная воля – это когда полностью следуешь воле Бога и абсолютно лишен собственной воли».
Мейстер Экхарт
...
«Принимая настоящее во всей его реальности как нечто, с чем нужно иметь дело именно в том виде, в каком оно есть, человек сталкивается одновременно и со своей кармой, и с божественной волей, которая в большей степени является его собственной волей, чем та, которую он в данный момент, на поверхностном уровне, считает «своей собственной волей».
Томас Мертон
...
«Если Я – Единственное, то что может пойти не так? И в каком смысле Моя воля может не осуществиться? Если Я – Единственное и включающее в себя всех остальных существ без исключения, тогда Моя воля осуществляется. Я не могу представить, как что-то может этому препятствовать. Так что, будучи тем, Кто Я Есть Здесь, Я отдаюсь всему тому, что происходит, потому что это в своей основе и является Моей волей. Это полностью совместимо с тем, что у Дугласа есть целый репертуар всего того, что он бы хотел, чтобы случилось. Важно именно сосуществование этих двух данностей».
Дуглас Хардинг
...
«Нет ни творения, ни разрушения,
Ни судьбы, ни свободной воли,
ни пути, ни достижения;
это и есть окончательная истина».
Рамана Махарши
Протекание сквозь
Лучшая реакция на отрицательную эмоцию – это позволить ей самой себя освободить, оставаясь в недвойственном осознавании, свободным от алчности и отвращения. Если мы сможем это сделать, эмоция пройдет сквозь нас как птица, пролетающая сквозь пространство; не останется никакого следа ее полета. Эмоция возникает и затем спонтанно растворяется в пустоте.
Тензин Вангъял Ринпоче, «Тибетская йога сна и сновидений»
Я прочитал это у тибетского ламы Тензина Вангьяла Ринпоче. И сказал сам себе: «Да, конечно, я смогу это сделать». Потому что после почти целой жизни, в течение которой меня водили за нос все так называемые отрицательные эмоции, я нашел Безголовый Путь.
Действительно, у меня, плененного в огромном колесе самсары, нет выбора, однако я волен время от времени выходить из этого колеса, пусть сначала и на короткое время. (Или, проводя аналогию с христианским крестом, я переживаю свою индивидуальную жизнь в качестве горизонтального, ограниченного временем путешествия положительных и отрицательных эмоций, от которых никуда не деться, но я могу в любой момент пробудиться к вертикали, к Тому, Кто Я, пересекающему горизонталь в качестве Чистого Осознавания в союзе с Богом.)
И что это за Безголовый Путь? Просто осознавание – переживание на собственном опыте – того, что у меня нет головы и, таким образом, нет и никакого носа, за который меня можно было бы водить!
Все донельзя просто. Когда я отбрасываю свои предвзятые представления о себе и о мире и начинаю видеть, как видит маленький ребенок, мне остается увидеть лишь очевидное, лишь явную данность. Ответ на самый открытый в мире секрет находится прямо под носом, которого у меня никогда не было. И я убеждаюсь в этом, смотря вниз на эти маленькие ступни, приклеенные к чему-то, что кажется вертикальным клочком земли, ниже – на укороченные ноги, на талию, на грудь – все это вверх ногами – спускаясь еще ниже, до… чего? До этого светящегося ничто, где ранее, как я воображал, у меня находилась голова.
Разворачивая процесс в обратную сторону, я не спеша скольжу взглядом вверх, одновременно наблюдая за этим чистым осознаванием, и вижу, что это ничто до краев наполнено всем моим окружением – в моем случае моим расположенным вверх тормашками телом и землей. Скользя взглядом еще выше, я охватываю заборы, деревья, холмы и вон те горы на горизонте. Чтобы измерить величину этого моего огромного единственного глаза, я широко раскидываю руки и, смотря прямо перед собой, слегка сдвигаю их вперед так, что они едва видны. Теперь я держу это огромное пространство и все, что оно в себя вмещает. Я вижу, какой я огромный; мои руки простираются до краев мира и за его пределы. Так созерцая, я приветствую все, чем являюсь, каждое насыщенное, красочное и прочувствованное явление. И, более того, я вижу, на что я на самом деле похож (что одновременно шокирует и воодушевляет), на крест. Эти руки – не мои руки, а Его. Это тело, и каждая частица этого волшебного представления, происходящего передо мной, находится в Нем и Им и является.
Как так получилось? Что я сделал, чтобы заслужить эти благословенные дары? Я просто отошел в сторону и не мешался, раскинул руки, посмотрел, а остальное случилось само собой.
И теперь, смотря еще выше, я вижу голубое небо, проплывающее мимо одинокое облако, а на востоке – ястреба, кругами поднимающегося все выше и выше в восходящем потоке воздуха. Мысли, эмоции, все, что я вижу и слышу и чего касаюсь, – все это просто проходит сквозь меня.
Письмо сыну
Твоя сестра рассказала мне, что с тобой случилось. Я не получал от нее вестей четыре года, и вдруг, в один субботний день, она сидела в комнате для свиданий, одна, за столиком в углу, спиной к двери. Я знал, что что-то случилось, еще до того, как вошел в комнату.
А ты? Сколько лет прошло с твоего последнего посещения – десять? Тебе тогда было семнадцать, ты был старшеклассником, в футбольной куртке, на голову выше меня, и ты улыбался мне сверху вниз. Мне казалось, что я лопну от гордости за тебя. Я хотел бегать от столика к столику и говорить каждому знакомому заключенному: «Это мой сын. Вон там – мой мальчик!»
А до этого тебе было восемь лет, и я был на воле. Воспоминания разбросанные, но яркие: Лос-Анджелес, пустой участок земли рядом с домом, ты со своей бейсбольной перчаткой и я, бросающий мячи, которые ты не мог поймать. А как ты сиял, когда наконец у тебя получалось!
А еще раньше – все эти годы в Мексике, когда вы с сестрой были единственными североамериканцами на школьном дворе, но перекрикивались на испанском, будто это и был ваш родной язык. Я помню, как мы впервые отвезли вас на юг – я был в бегах – я и твоя мама в украденном доме-фургоне, через Баху к Ла-Пас, через Калифорнийский залив на пароме во время шторма, когда морской болезнью страдали все, кроме тебя и членов команды, даже наша кошка. Я ненавидел эту поездку. Я ненавидел ночлег в горном городке, который вонял свиньями, и когда я зашел проверить тебя в спальне, ты был облеплен мухами. Ты крепко спал, а мухи выползали у тебя изо рта. Господи, я подумал тогда, что ты умер. Ведь ты был младенцем!
А ты слышал историю своего рождения? Наверное, нет. Это удача, что вы с мамой выжили. В тот день я отвез ее в больницу, не подозревая ни о какой опасности. Был рутинный осмотр, ультразвук… и вдруг ее срочно повезли в операционную, оставив меня в коридоре, потрясенного и растерянного. А позже, в больничной палате – я не мог этому поверить – она призналась, что за неделю до этого, на девятом месяце, она переспала с одним моим другом и что она – ты – подцепил заразу. Я был в такой ярости, что ничего не видел перед собой; я не видел ни ее, ни тебя. Знаешь, что я сделал? Около часа я бесцельно катался на машине. А затем, оказавшись в незнакомом жилом районе, остановил машину и взял то, что в тот момент попалось мне в руки, – плитняк из чьего-то двора – и швырнул его в чье-то окно. За мной погнался какой-то человек. Ия заплатил ему тысячу долларов, чтобы он не подал на меня в суд.
Так что ты не был моим любимчиком. Это была не твоя вина, но ты этого не знал. Много лет я носил в себе это калечащее недоверие к твоей матери; я даже сомневался, мой ли ты сын. Но, возможно, дело было не в этом. Может быть, просто то неэгоистичное пространство, которое еще оставалось в моем сердце, еще до твоего рождения заняла твоя сестра.
И вот, когда тебе было восемь лет, я угодил за решетку, и твоя мама писала мне в записках, что ты был весь в меня: ходил как я, смеялся моим смехом, щурился моим прищуром. Но я вовсе не хотел, чтобы ты походил на меня; ты мне не нравился, я даже тебя ревновал. Но больше всего я надеялся, что ты будешь другим, что ты прорвешься к свободе. Год за годом, с момента твоего последнего посещения, когда я уже больше от тебя ничего не слышал, я хотел, чтобы ты был свободным.
А вместо этого я узнаю, что ты стал принимать наркотики, бросил школу, забрался к кому-то в дом, и что тебя поймали. Позже, на испытательном сроке, тебя вновь поймали и посадили в тюрьму. Ты отбывал срок в пожарной команде, тебя досрочно освободили за хорошее поведение, ты нашел квартиру и работу. Но на этом история обрывалась: я потерял тебя из виду, ничего не слышал о тебе от твоей сестры, ты куда-то пропал.
До настоящего времени. Теперь же ты повсюду. Ты часто бываешь в моей камере. Поздно ночью ты сидишь и пристально на меня смотришь или вдруг неожиданно перемещаешься, дрожью проникаешь в меня через мою кожу, чтобы чувствовать то, что чувствую я, и видеть то, что вижу я. И Здесь, как ни странно, ты меня утешаешь.
Вот что я написал однажды ночью: «Меня мучает совесть. Меня никогда не было рядом, когда ты нуждался во мне. Я был паршивым отцом».
Когда твоя сестра пришла меня навестить, она сказала мягко, но прямо: «Он умер, папа. Он умер, опухший от СПИДа, в грязной комнате в тюремном лазарете. Шанса выжить у него не было».
Она сказала, что попыталась добиться того, чтобы тебя освободили. Она все устроила: адвоката, судебное слушание, хоспис в Санта-Барбаре, который был готов тебя принять. Но судья лишь посмеялся. «Ты словил свои третий срок, – сказал он, – от двадцати пяти лет до пожизненного». Ты оказался там, где тебе было самое место.
У твоей сестры сейчас все хорошо. Раньше ты ее тоже преследовал, передвигал вещи в ее доме, открывал и закрывал двери поздно ночью. Я сказал ей, что единственный способ освободить тебя – это освободиться самой, что, конечно, было лучшим советом и мне самому. Теперь ты больше к ней не приходишь. Возможно, это потому, что ты живешь в ее сердце, как и в моем. И подумать только, когда-то я хотел винить тебя или винить себя – в любом случае это бы только тебя умалило, сделало бы тебя меньше того, кто ты в реальности.
А кто ты на самом деле? Разве тебя определяет твой последний час; разве это мерило того, кто ты есть? У тебя не было ничего, я знаю: ни денег, ни имущества, ни семьи, которая была бы рядом. Действительно, особенно нечего терять. И поэтому ты предложил свое сердце. Ты сказал сестре, что любишь ее. Ты молил ее позаботиться о вашей матери. Ты попросил ее простить отца за ту жизнь, которой он жил, но которой жить не хотел… Ты держал ее за руку и улыбался.
Теперь я знаю намного меньше. Слова сами формируются в нечто осмысленное, и чаще всего я просто удивляюсь. Жизнь продолжает течь, и я или в потоке, или стою на берегу. В этом я не сомневаюсь. Наконец-то я отослал твои фотографии. Все, кроме одной – где ты стоишь лицом к фотокамере в своей футбольной куртке, старшеклассник, такой высокий и гордый. И эта улыбка – такая кривая и знакомая, с хитринкой, как будто бы ты собирался подмигнуть! Твоя сестра сказала, что на твоем смертном одре она спросила у тебя, куда, как ты думаешь, ты попадешь после смерти, и ты ответил: «Никуда». Как ты был прав! А вот что она тебе написала на твой день рождения в прошлом месяце: «Ты сказал мне, что я гораздо красивее, чем то, что я вижу в зеркале. Тогда я не поняла, а сейчас понимаю. Было больно думать, что я больше тебя никогда не увижу. Кто бы мог подумать, что я буду видеть тебя всегда, что все, что мне нужно будет сделать, – это посмотреть Сюда? Откуда ты знал? Откуда ты знал, что попав в ад, я обрету рай? И что я найду тебя?»
И в этом, я знаю, и есть смысл твоего короткого жизненного пути: принести (пусть даже это и будет последним, что ты сделаешь в жизни) эту несравненную Любовь в это Нигде, где она сияет, где сияем мы все. Где то, чем являешься ты, и то, чем являюсь я, навеки едины.
Откуда ты знал?
Сдача «себя»
То, чему суждено произойти, произойдет. Оставьте это Высшей Силе; вы не можете ни отказываться от чего-либо, ни удерживать что-либо по своему усмотрению.
Рамана Махарши
Раньше мне часто снился сон, в котором происходило следующее: я сижу в самом конце пустого автобуса, который ведет женщина, похожая на мою жену. Автобус несется через какой-то город, так сильно раскачиваясь из стороны в сторону, что едва не задевает машины на дороге. Наконец, рядом с мостом, он едва вписывается в поворот и скользит, пока не останавливается, наполовину свесившись с обрыва, и там раскачивается, а я сижу, застывший от страха, поглядывая на дно каньона.
Или я пассажир в несущейся на огромной скорости машине, за рулем которой мой отец. Мы гоним с головокружительной скоростью по оживленной трассе. Я хочу ему сказать, чтобы он сбросил скорость, но не могу говорить. Я в ужасе и уверен, что погибну.
Или я сижу за рулем своей машины на парковке в парке Йеллоустоун, когда вдруг медведь-гризли просовывает свою огромную голову в мое боковое окно и ревет мне в лицо. Я немею от страха, и не могу сообразить, что делать, ведь это как-никак гризли, а что можно сделать с гризли? Поэтому я во весь голос кричу «Нееееет!»… и сам себя бужу! Мой сосед по камере садится на своей койке, в его затуманенных глазах видна паника. «Что „нет“?» – спрашивает он.
Не беря во внимание все то, что мог бы сказать о вышеописанном Фрейд, я рассматриваю все три сна (и другие на них похожие) как проблемы с контролированием, или, точнее, как проблемы страха потери контроля. Машины или автобусы – это мое второе «я» на трассе жизни, и пока я думаю, что это я сижу за рулем и делаю все так, как я хочу, я в безопасности. Посадите кого-нибудь другого за руль, или пусть у меня перед лицом появится неконтролируемая сила, и у меня начинаются проблемы.
К счастью, уже несколько лет у меня не было снов о несущихся машинах или нападениях медведей (хотя никогда не знаешь…), возможно, потому, что я немного отпустил поводья, и мне хочется думать, что Видение меня расслабило. Но, вероятно, я принимаю желаемое за действительное.
Мне также снились сны, противоположные этим. Например, я веду свою машину, когда вдруг я и оказываюсь этой машиной! Я не вижу позади себя своего «машинного» тела; я – просто осознавание в потоке воздуха, и на меня несется шоссе. Или я являюсь украшением капота моего автомобиля, с тем же эффектом. Или я обнаруживаю, что парю над пустыней где-то в Юте или в Аризоне. Ощущение свободы великолепно, прекраснее, чем что-либо, что я помню. Однажды я проснулся во сне – полностью, несомненно, проснулся. Я был в экстазе, и когда столкнулся со зловещими (и контролирующими ситуацию) персонажами, я прогнал их, будто они были мухами. Затем я решил полетать над городом раскинув руки и, просто вознамерившись сделать это, я поднимался все выше и выше.
У всех этих последних снов было общее: ощущение свободно парящего осознавания; чувство «я есть», однако это было «я есть», не обремененное телом. Сны продолжались, но я больше не был в них потерян. На самом деле я их намеревал.
Несомненно, всю мою жизнь у меня были проблемы с контролированием. Чувствуя, что теряю контроль, я компенсировал это тем, что контролировал все, что мог. И хотя меня привлекали те, кто имел надо мной власть, про себя я тайно негодовал и искал тех, которых мог бы подчинить своей воле. Я видел, как это происходит повсюду вокруг меня: друзья и соседи были заняты той же самой борьбой за контроль. Я считал, что это нормально, и вместе с тем страстно желал от этого освободиться. К сожалению, я полагал, что освободиться от этого – значит еще больше контролировать других, все в моем окружении. Даже мои мысли и чувства были врагами, которых я пытался держать в узде.
Но однажды, после того как ознакомился с Безголовым Путем, я остановился и спросил себя: «Действительно ли я вышел из-под контроля? Вышла ли моя жизнь из-под контроля?» И ответ, который пришел, был следующим: в качестве того, кем я себя считаю, в качестве этого «маленького я» с именем и формой – еще как! Я не более чем беспомощный пассажир, несущийся по жизни, разгневанный и в полном ужасе. То мне кажется, что мне все ясно, а через секунду я становлюсь обычной жертвой обстоятельств. Не важно, сколько раз я задаю этот вопрос, ответ всегда одинаков: как объект, как «вещь» в мире вещей, как человек, которого видят другие, у меня нет никакого контроля, независимо от того что я думаю по этому поводу и несмотря на то что часто кажется обратное.
Очевидно, что это вопрос того, кто же я есть на самом деле. У меня, как говорят, «личностный кризис», хотя «кризис» – едва ли подходящее слово, ибо это самая что ни на есть полная трансформация, огромный прыжок назад от маленького, ограниченного и объективного «я» к дедушке всех субъективных «я» – самому Богу!
Это сдача «себя». Почему «сдача»? Потому что пробуждение – это потеря чего-то. Хотя Бог, как выясняется, приколист, это сдача «себя» – истинная, или окончательная – потеря того, что изначально вовсе не существует! Ведь тот, кем я себя считаю, – всего лишь тот, кем я себя считаю, это сложная и глубоко обусловленная сеть идей, и тем не менее это всего лишь идея, плод воображения. Таким образом, истинное отдавание – не достижение чего-либо или какой-то цели. Это результат видения – Здесь нет никого, кто мог бы это сделать.
И что же я обнаруживаю в этом отдавании себя, что бы раскрывало мою истинную природу? Как в случае с отказом от чего бы то ни было, наступает ощущение отпускания, чувство облегчения, окончания борьбы. Однако это не столько отказ от позиции или убеждения, сколько отказ от путаницы. Я нахожу невозможным добровольно отказаться от этих старых обусловленных убеждений. Пытаться отказаться от «маленького я», равносильно попыткам перестать думать, это просто невозможно. Истинная сдача «себя» непрямая; это не акт личной воли, она не требует усилия, она просто происходит. В конечном счете парадоксальным образом отдавать нечего, но отдавание тем не менее происходит. Это не требует ни времени, ни усилий, но, как в случае с любым переживанием, кажется, что оно происходит за какой-то промежуток времени.