В архиве Толстого хранится несколько писем и открыток от солдата Иосио Сугимото. Вот одно из них:
«Граф Толстой! Я японский юноша, который желает многому научиться. Читаю Библию, стихи, романы и другие книги. Прочитал много и Ваших книг. Пожалуйста, напишите мне названия Ваших новых книг. Я буду ждать от Вас сообщения.
Давно уже я Вам не писал — у меня не было времени. Это потому, что я солдат и должен нести службу. Но я все время думал о Вас.
Граф Толстой! Я пишу по-английски очень плохо. Я знаю только японский язык. Пожалуйста, ответьте мне.
Иосио Сугимото» 109.
Подобные письма были Толстому очень приятны, и он старался ни одно из них не оставлять без ответа.
Из последних писем Толстого, в которых он более или менее полно высказал свои взгляд на Японию и ее будущность, следует упомянуть его пространный ответ Сираиси Киноскэ, писавшему о бедственном положении своего народа и жестокости правительства. Вот что сообщал Сираиси Толстому 4 февраля 1910 г. из города Корфу близ Токио:
«Что касается нашего государства — Японии, то оно спешно готовит много военных судов, стоящих сотни миллионов иен в год. Оно организовало огромную армию, несоразмерную с такими маленькими островами. Посредством налогов, прямых и косвенных, оно высасывает из народа все жизненные соки.
Я думаю, что японское правительство гораздо более жестоко, нежели русское»110.
В ответном письме, рассчитанном на опубликовапие, Толстой выразил горячее сочувствие угнетаемому японскому народу. Главной бедой Японии, по его мнению, является милитаризация страны, которая проводится против воли народа. И единственное спасение от нее — неподчинение властям и отказ от военной службы.
Японский народ, по мнению писателя, «при всем внешнем развитии "цивилизации", "прогресса", военной силы и славы находится теперь в самом печальном и опасном положении, так как именно этот внешний блеск и заимствование от развращенной Европы ее "научного" миросозерцания более всего препятствуют проявлению в японском народе того, что одно может дать ему благо» (81, 158 — 159). Это «одно» есть то же самое, что Толстой рекомендовал в те годы и Китаю, и Индии, и другим народам Востока, — возврат к национально-патриархальным устоям, отказ от участия в насилии, любовь к ближнему и нравственное самосовершенствование.
В таком же примерно духе он ответил в 1907 г. члену японского парламента, редактору газеты «Хоши симбун» Катсундо Миноура на вопрос, что он думает о Японии1И.
«В общем полагаю, — писал он, — что восточным народам, как китайцам, так и японцам, суждено оказать большое влияние на историю человечества, но только в том случае, если они пойдут своим собственным, самобытным путем, а не будут считать, как это, к сожалению, бывает теперь в особенности у японцев, извращенное состояние, в котором находятся христианские нации, идеалом, достойным подражания» (77, 89 — 90).
Этими немногими словами Толстой выразил то, что он многие годы думал о Японии. Ее будущность — не в войнах и новых захватах, а в мире и дружбе со всеми народами.
По свидетельству советских и японских исследователей, японцы впервые узнали о Толстом и его творчестве в 80-х годах прошлого века из зарубежных источников — статей Мэтью Арнольда, Томаса Стэда, Чарльза Тэрнера и других английских авторов112, а также из публиковавшихся в Англии лекций и статей революционера-эмигранта С. М. Степняка-Кравчинского. Русский публицист-народоволец был в то время в Японии широко известен по книге «Подпольная Россия», переведенной в 1884 г. и оказавшей на молодежь большое влияние113.
«Открытие» русской литературы, и в частности творчества Толстого, было связано в Японии с тем периодом в ее истории, когда страна, вставшая после революции Мэйд-зи на путь капиталистического развития, начала интенсивный культурный обмен с другими странами. В эти годы стали известны в Японии имена Пушкина, Тургенева, Толстого, Достоевского, затем Гоголя, Белинского, Лермонтова, Гончарова, Короленко, Горького, Чехова и других русских писателей.
Первым произведением русской литературы, изданным в Японии, была выпущенная в свет в 1883 г. «Капитанская дочка» Пушкина в переводе Дзискэ Такасу, одного из первых японских литераторов, изучивших русский язык. За этим последовал в 1886 г. перевод первой части «Войны и мира» Толстого, появление в 1888 г. рассказов Тургенева «Свидание» и «Три встречи», переведенных выдающимся писателем, основоположником критического реализма в японской литературе — Фтабатэем Симэем.
Следует отметить, что первые переводы русских произведений, сделанные большей частью с английских изданий, были далеки от совершенства. Помимо неизбежных художественных издержек, связанных с двойным переводом, на характере этих ранних изданий сказалась существовавшая в ту пору еще с феодальных времен своеобразная традиция перевода. Зарубежные произведения не переводились, а вольно пересказывались, порою с большими сокращениями. Переводчики, как правило, стремились не столько передать дух и художественные особенности оригинала, сколько красочно изложить фабулу произведения. В японской литературе широко процветала эта манера сокращенного вольного перевода, иной раз весьма далекого от подлинника.
Произведения Толстого и других русских писателей в своем большинстве переводились тогда именно таким образом. Однако наряду с ними в Японии появлялись и высококвалифицированные переводы, выполненные преимущественно мастерами художественного слова.
Из первых наиболее совершенных изданий Толстого в Японии следует отметить уже упоминавшуюся «Крейцерову сонату», вышедшую в Токио в 1896 г., а также «Казаки» в переводе известного писателя Таяма Катай. В них, по отзывам специалистов, сравнительно лучше сохранен толстовский образный строй, особенности его художественного мастерства. Близки к оригиналу также переводы «По-ликушки» и «Семейного счастья», выполненные крупным прозаиком Утида Роаном, «Люцерна», вышедшего под названием «Швейцария» (переводчик Мори Огай), «Детства» (переводчик Хаяси Такао), рассказа «Севастополь в декабре», изданного под названием «Первое сражение» (переводчик Кода Рохан), и рассказа «Два старика» (переводчик Согаку Сэпси). К счастью, почти все лучшие переводчики Толстого были известными литераторами, что, несомненно, содействовало успеху его произведений у японского читателя. Большая заслуга в ознакомлении японской публики с Толстым принадлежит Фтабатэю Си-мэю. За свою жизнь он перевел непосредственно с русского языка свыше тридцати произведений русской литературы, среди них — «Севастопольские рассказы» Толстого114.
В японском литературоведении существует ряд работ, в которых описывается история первых переводов Толстого. Так, первый перевод «Креицеровои сонаты» возник, как сообщает литературовед Ито Сэй, следующим образом.
Вернувшийся в 1895 г. из России Кониси Масутаро был в гостях у известного философа Иокои Сёнан, где присутствовали и родственники хозяина, братья Токутоми Иитиро (Сохо) и Кэндзиро (Роко). В это время имя Толстого уже было широко известно в Японии. Издатель Токутоми Сохо, собиравшийся ехать в Россию, в Ясную Поляну, попросил Кониси перевести «Крейцерову сонату», наделавшую тогда в Европе много шума. Для Кониси, долго прожившего в России и хорошо знавшего русский язык, чтение подлинника не представляло труда, но его литературный слог оставлял желать лучшего. И тогда издатель поручил Од-заки Коё отредактировать его перевод. Сделанный таким образом совместный перевод «Крейцеровой сонаты» и печатался в журнале «Кокумин-но томо» с августа по декабрь 1895 г.
Еще более интересна история первого перевода романа «Война и мир». До недавнего времени она не была полностью прояснена115. Было лишь известно, что книга вышла в Токио в 1886 г. под странным заглавием, занимающим длинный столбец иероглифов. В приблизительном переводе оно гласит так: «Последний прах кровавых битв в Северной Европе. Плачущие цветы и трепещущие ивы». Автор перевода скрылся под псевдонимом Хадакамуси, а предисловие подписал Таи Мори.
Что же это за странное издание и кто был первым переводчиком выдающегося русского романа?
Как установил японский литературовед М. Морикава, автор перевода принадлежал к числу первых японских студентов, изучавших русский язык в институте иностранных языков, созданном в Токио в 1876 г. Вместе с ним учились такие известные впоследствии деятели японской культуры, как писатель Фтабатэй Симэй, поэт Омуро Саганоя, первый переводчик пушкинской «Капитанской дочки» Дзискэ Такасу, литератор Мураи и др.
Токийский институт иностранных языков, в котором было английское, французское, немецкое, русское и корейское отделения, имел целью подготовить специалистов-переводчиков в военной области и в области торговли. Но многие преподаватели-иностранцы знакомили своих слушателей также и с культурой своих стран, с их историей и литературой. В частности, преподаватель русского языка Андрей Короленко, образованный человек, с широким кругозором, и сменивший его па посту преподавателя русский революционер-эмигрант Николай Глей сумели заронить в души японских слушателей интерес к России и ее культуре. Николай Глей, как вспоминал впоследствии Фтабатэй Симэй, читал на уроках стихи русских поэтов, главы из русских романов и захватывающе интересно рассказывал о своей любимой Родине. Все это оставило большой след в сердцах студентов.
Из опубликованных писателем Утида Роаном записок
Фтабатэя Симэя (его архив находится в Токио, в университете Васэда) стало известно, что Таи Мори был одним из самых талантливых студентов русского отделения. За его деликатность, бескорыстие и доброжелательство друзья прозвали его «Суи-ка» («изумрудный цветок»). Живя в большой нужде, он всегда был готов помочь товарищам. Русская литература была его увлечением, страстью.
В январе 1886 г. институт иностранных языков был правительством закрыт, а студенты переведены: одни — в университет Васэда, другие — в Коммерческое училище. Закрытие института на целых 14 лет (он был вновь открыт в 1899 г.) нанесло огромный урон делу ознакомления японцев с Россией. Из-за отсутствия квалифицированных переводчиков произведения русской литературы издавались в течение четверти века по английским переводам и были очень далеки от оригиналов.
Таи Мори был родом из провинции Окаяма, где ширившееся в то время демократическое движение было особенно сильно. Молодые интеллигенты зачитывались иностранной революционной литературой, в том числе переведенной на японский язык книгой С. М. Степняка-Кравчин-ского «Подпольная Россия» (она вышла под заглавием «Плачущий дьявол»). Молодой литератор М. Миядзаки, переведший эту книгу, был приговорен к каторжным работам. Властителями дум передовой молодежи были наряду с героями Великой французской революции русские нигилисты, главой которых почему-то считали И. С. Тургенева, а также революционеры-народовольцы.
Увлеченный изучением русской литературы, Таи Мори отказался от продолжения занятий в Коммерческом училище и целиком посвятил себя литературному труду. Первым опытом на этом поприще и был его перевод «Войны и мира».
Вышедшая в 1886 г. книга является переводом первых двадцати трех глав романа. В конце книги сообщается, что скоро выйдут в свет и другие тома, однако они света не увидели.
Тексту романа предпослано предисловие переводчика, написанное по канонам феодальной эстетики. Пышным, витиеватым языком автор вводит читателя в атмосферу европейских событий начала XIX в., говорит о Наполеоне и его войнах, о России, о Толстом. Строки, посвященные автору «Войны и мира», — одно из первых упоминаний имени Толстого в японской литературе.
Предисловие начинается с разговора о печальной участи сказочного силача У-ко. Он был столь силен, что умел сдвигать горы, и все же в конце концов был побежден. Обстоятельства оказались сильнее его физических сил. Такой же печальной, указывает автор перевода, была и судьба Наполеона. Гроза Европы, непобедимый полководец, он в конце концов был изгнан из России. Исторические обстоятельства обусловили крах его честолюбивых стремлений.
При чтении первых страниц предисловия может показаться, что автор сочувствует Наполеону, скорбит о его безрадостной судьбе. Но, вчитываясь в исторический экскурс, можно уловить, что за словами сочувствия ощущается тонкий подтекст. Автор исподволь подводит читателя к главной мысли романа: неправое, антинародное дело обречено на крах.
О Толстом говорится в предисловии, что он как русский человек имел основание ненавидеть Наполеона. Но как великий художник он сумел скрыть свои чувства за объективным изображением исторических событий. Художественное мастерство его необычайно велико, и это — правдивое, жизненное искусство. Автор не равнодушен к своим персонажам: одних он осуждает, другим сочувствует. Но он делает это не открыто, прямолинейно, а изображая течение самой жизни. В его романе живут рядом радость и горе, смех и слезы, печаль и веселье. Повествование ведется плавно, широко, многогранно — читатель не может догадаться, как будут развиваться события. Толстой ведет своих многочисленных персонажей с таким же искусством, как Наполеон — свои войска. «Толстого можно смело назвать Наполеоном мировой литературы»116.
Говоря далее в предисловии о своей работе над переводом «Войны и мира», Таи Мори рассказывает, какое огромное впечатление произвел на него этот русский роман. Он его перечитывал несколько раз и каждый раз находил места, которые потрясали его. Над судьбами главных героев он плакал, «как слабая женщина или дитя». Вначале он переводил роман только для себя одного, не думая публиковать его, но просвещенный друг, которому он прочитал свой перевод, посоветовал обязательно выпустить роман в свет, ибо он будет полезен японскому обществу (здесь Таи Мори намекает на актуальное звучание романа: судьба Наполеона постигнет и могущественных японских властителей).
Предисловие заканчивается извинением перед читателями и автором романа за слабость перевода. Но в огромном и важном деле, говорит он, дорог почин. Если до читателя дойдет хоть частица художественного мастерства Толстого, то переводчик не будет считать свой труд напрасным.
Таково вкратце предисловие. Сам перевод, по мнению японских исследователей, выполнен с любовью к Толстому, но в своеобразной, господствовавшей старинной манере, идущей от традиции феодальной литературы. Это не дословный и не адаптированный перевод, а сочетание вольного перевода с пересказом. Переводчик воспроизводит отдельные самые яркие, с его точки зрения, места и тут же досказывает другие, поясняя и комментируя их. Он стремится, чтобы у читателя осталось цельное впечатление о героях и событиях, и для этого свободно соединяет воедино разные главы, где развивается одна и та же тема. Так, двадцать три главы первого тома воссоединены им в шесть гл:ав, посвященных важнейшим фабульным линиям романа. Большое внимание уделяется пояснению русских имен, нравов, обычаев, костюмов и других деталей быта.
Этому служат и выполненные в Манере ранней японской гравюры шесть рисунков, на которых запечатлены отдельные эпизоды романа: дом Анны Павловны Шерер, князь Василий у постели умирающего графа Безухова, борьба за портфель с завещанием и др. На гравюрах заметно стремление художника отчетливо передать приметы русского быта — кафтаны, прически, кареты и др. Фамилия художника — Тёга.
Как это практиковалось в Японии в прошлом веке, главы романа снабжены переводчиком подзаголовками, передающими не только содержание, но и образный, эмоциональный эквивалент событий. Описываемые в романе люди, их отношения и чувства уподобляются явлениям природы (временам года, деревьям, цветам, бабочкам), каждое из которых имеет свой устойчивый, символический смысл. К примеру, первые главы романа имеют подзаголовки: «Ива, стряхивающая снег, — возмущение праздной жизнью Шерер», «Цветок, плачущий под дождем, — тоска Лизы о муже». Глава четвертая снабжена подзаголовком: «Обезумевшая бабочка, промокшая от холодной росы (юная Наташа Ростова. — А. Ш.), завидует любви Николая и Сони». Глава пятая — «Луна и цветок спорят о чудесах. Ликующая радость встречи Ростовых» и т. п.
Странное, с нашей точки зрения, название, данное переводчиком всему роману, тоже не случайно. Так принято было тогда в Японии. Название художественного произведения должно было сочетать намек на его содержание и эмоциональное уподобление или моральную сентенцию. Так, упомянутый первый японский перевод «Капитанской дочки» был озаглавлен: «Сердце цветка и думы бабочки. Удивительные вести из России». Подобно этому в названии перевода «Войны и мира» фигурируют «плачущие цветы» и «трепещущие ивы», которые в Японии имеют символический смысл. За каждым из этих образов — свое, сложное, но всем знакомое понятие. Кстати, рядом с иероглифами нового названия на обложке перевода романа Толстого воспроизведено и его русское заглавие: «Война и мир».
Текст первой части романа занимает в переводе 174 страницы. Кроме предисловия и оглавления в книге имеется небольшое послесловие, где кратко рассказывается о событиях, которые развернулся в последующих томах. Автор перевода говорит о них интригующе, чтобы возможно сильнее возбудить у читателя интерес к ним. Однако, как уже сказано, издание продолжения не имело. По предположению одних исследователей, издательство «Тюай», выпустившее книгу в свет, потерпело убыток, другие считают, что сам переводчик, убедившись в непосильности взятого труда, отказался от него.
О дальнейшей судьбе Таи Мори известно лишь, что он впоследствии издал собственную повесть «Нодзи но мура-самэ» («Дождик на полевой тропинке»), в которой были затронуты острые политические проблемы Японии. Уцелел ли он после этого или его постигла участь его друзей, товарищей, заточенных в тюрьму, неизвестно. Неизвестны также дата и место его смерти.
Такова история первого японского перевода «Войны и мира»117.
Творческая история первого перевода «Анны Карениной» рассказана выше. Существует и рассказ о первом японском издании романа «Воскресение».
Если, утверждает японский исследователь, другие произведения Толстого, в частности его романы «Война и мир» и «Анна Каренина», были в Японии ранее других замечены писателями, которые и являлись инициаторами их перевода, то инициатива перевода «Воскресения» принадлежала передовым общественным деятелям Японии. Одним из них был известный моряк — командор Хироси. Служа в конце 90-х годов в Петербурге морским атташе при японском посольстве, он из номера в номер следил за печатавшимся в журнале «Нива» романом Толстого. Вернувшись в Японию, он стал активно добиваться, чтобы роман был скорее переведен на японский язык118.
Вторым из японских читателей «Воскресения» профессор Кимура Ки называет премьера Ито Хиробуми, известного в конце прошлого века деятеля в правительстве Мэйд-зи, впоследствии якобы пытавшегося предотвратить русско-японскую войну. Японский премьер купил «Воскресение» в Лондоне, так как во время пребывания в Петербурге, куда он до этого приезжал для ведения переговоров, он слышал восторженные отзывы о нем. По возвращении в Японию он также стал хлопотать о переводе романа.
Одним из первых читателей и горячих поклонников романа был и знаменитый театральный деятель Симамура Хогэцу, который, тоже находясь в Лондоне, прочел его. Ему принадлежит первая восторженная статья о «Воскресении».
Роман «Воскресение» действительно быстро дошел до японских читателей и завоевал их сердца. Уже в 1901 г. в газете «Нихон симбун» появились отдельные отрывки из него, а в 1908 г. вышла в свет полностью первая часть романа в переводе выдающегося писателя, критика и публициста Утида Роана (перевод всего романа был завершен им в 1910 г.). Утида Роан не знал русского языка — он переводил с английского издания. Но он пользовался помощью и советами Фтабатэя Симэя.
Из других ранних изданий Толстого в Японии следует отметить его статьи и трактаты на общественно-политические и моральные темы. Напомним, что именно эти свои произведения Толстой в первую очередь рекомендовал своим друзьям — Кониси, Сэнума и Токутоми для перевода на японский язык. Выполняя волю писателя, Токутоми Сохо еще в 1897 г. опубликовал в своем журнале «Коку-мин-но томо» антивоенную статью Толстого «Приближение конца» в переводе Кониси. Через несколько лет на японский язык были переведены также «Исповедь», «В чем моя вера» и другие сочинения Толстого. Вместе с ними были изданы и первые книги о Толстом: сборник «Пророки XIX века — Карлейль, Рёскин, Толстой», книга Като Наоси «Мировоззрение Толстого», биографический труд Уэда Синитиро «Граф Толстой и его семья» и др. Все эти книги Сэнума прислал в 1903 г. биографу Толстого — П. А. Сергеенко119, который показал их писателю. Они доставили Толстому большую радость.
Выше мы упомянули, что сочинениям Толстого в Японии повезло — их первыми переводчиками были крупные японские писатели Фтабатэй Симэй, Одзаки Коё, Утида Роан, Таяма Катай и др. Среди других переводчиков Толстого на одно из первых мест должен быть поставлен выдающийся литературовед и историк, литературы Нобори Сёму (1878-1958).
Как это показал академик Н. И. Конрад в исследовании, посвященном японскому литературоведу120, Нобори Сёму был одним из первых, кто правильно оценил значение русской литературы для японской и кто заложил основы подлинно художественного, верного оригиналу перевода. Большой знаток русского языка и литературы, он посвятил им множество статей и книг, а также познакомил японскую публику с рядом произведений крупнейших русских писателей.
К ранним работам Нобори Сёму принадлежат переводы сборника рассказов русских писателей («Белые ночи»,
1908), второго сборника, в который вошли шесть русских авторов (1910), «На дне» Горького (1910), «Поединок» Куприна (1912), а также книга о Гоголе (1904) и сборник статей о русской литературе (1907). Позднее он перевел романы Достоевского «Униженные и оскорбленные» (1914) и «Братья Карамазовы» (1916), рассказ Короленко «В дурном обществе» (1914), «Бывшие люди» Горького (1916), «Дни нашей жизни» Л. Андреева (1916) и др. Одновременно он переводил и Толстого.
Особенность работы Нобори Сёму состояла в том, что он основательно знал не только переводимые произведения, но и все творчество любимых им русских писателей, верно представлял себе их место в отечественной и мировой литературе. Особенно это заметно на переводах сочинений Толстого. Им предшествовала у Нобори Сёму целая серия работ о русском писателе, в частности ряд превосходных статей в журнале «Васэда бунгаку» (1908), обширный очерк «Великий Толстой» (1911) и «Двенадцать лекций о Толстом», изданные в 1917 г.
К числу лучших переводов Толстого, выполненных Нобори Сёму, относятся избранные дневники писателя (1918), рассказ «Чем люди живы» (1921), пьесы «Власть тьмы» (1927), «Живой труп» (1927) и, главное, перевод романа «Воскресение» (1927), сделанный непосредственно с русского языка. Перу талантливого литературоведа принадлежит и перевод известной книги Д. Мережковского «Толстой и Достоевский».
В 1928 г. Нобори Сёму участвовал в Москве в юбилейных торжествах, посвященных столетию со дня рождения Л. Н. Толстого. На юбилейном заседании он выступил с докладом о влиянии наследия Толстого на японскую литературу — тему, которую он до этого и позднее много раз развивал в своих литературоведческих и критических трудах.
По возвращении на родину Нобори Сёму задумал грандиозный план — издать в Японии такое же 90-томное собрание сочинений Толстого, какое в то время начинало выходить в СССР, т. е. переводить и выпускать в Японии тома этого уникального издания параллельно с теми, которые подготавливались и выходили в Москве.
О своем замысле он 1 декабря 1928 г. написал А. В. Луначарскому121, которому этот проект весьма понравился. В ответ на письмо Нобори Сёму он писал ему 11 января 1929 г.:
«Ваше решение об издании как художественных сочинений Толстого, так и полного собрания его сочинений меня обрадовало. Я думаю, что это будет большой дар японскому народу.
Как бы ни относиться ко всему миру толстовских образов и идей, где можно далеко не со всем согласиться, надо все-таки подчеркнуть, что нельзя быть образованным человеком, не имея точного представления об этом идейном и художественном мире и не установить своей позиции по отношению к нему. Тысячелетняя культура японского народа и огромное богатство в развитии этой культуры за последнее время, притом также и в интернациональной плоскости, заставляют меня думать, что наличие полного собрания Льва Толстого в вашей переводной литературе является сейчас совершенно естественным и необходимым».
Замысел этот усилиями Нобори Сёму и привлеченных им писателей и переводчиков начал было в Японии осуществляться. Новые переводы произведений Толстого стали уточняться по уникальному советскому изданию, круг произведений, включаемых в собрания сочинений, значительно расширился, улучшился научный аппарат отдельных томов. Однако из-за неорганизованности и хаотичности частного издательского рынка дело это не было доведено до конца.
В последующие годы, занимаясь изучением и переводом многих других русских писателей, особенно Достоевского, Горького122 и Чехова, посвящая им ценные труды, Нобори Сёму не забывал и Толстого. В 1931 г. он выпустил содержательную книгу «О Толстом», которую затем обогатил новыми очерками (1948). Раздумья переводчика над творчеством русского писателя запечатлены также в его фундаментальном труде «История русской и советской литературы», который вышел в Японии в день его семидесятисемилетия, в 1955 г. В ней он снова с большой силой подчеркнул значение творчества Льва Толстого для пропаганды идей гуманизма и торжества реалистического метода в японской литературе.
Огромный вклад в дело пропаганды наследия Толстого в Японии вложили и соратники Нобори Сёму — переводчики Ёнэкава Macao, Xapa Хисаитиро и Накамура Хакуё. После ранних, порою несовершенных переводов, выполненных в начале века с английского языка, их переводы доныне считаются в Японии лучшими.
Говоря о заслугах этих переводчиков, следует прежде всего отметить широчайший, почти всеохватывающий диапазон их деятельности. К настоящему времени не осталось ни одного сочинения Толстого — будь то художественное или публицистическое, — которое не переведено ими на японский язык. При этом каждый из мастеров неоднократно совершенствовал свои переводы, оттачивая их язык и художественное звучание. В разных сочетаниях их переводы выходили и доныне выходят в Японии как отдельными изданиями, так и многотомными собраниями сочинений.
Старейшим из этой славной плеяды переводчиков, к которым следует также причислить и профессора университета Васэда в Токио, литературоведа Курода Тацуо, был недавно скончавшийся профессор Ёнэкава Macao. Еще в юности, изучив язык, он принялся за переводы русской литературы, а затем посвятил этому всю свою жизнь. В частности, вместе с Нобори Сёму и под его руководством он осуществил в 1916 г. первый полный перевод «Войны и мира».
Впоследствии работы Ёнэкава заняли в японской «тол-стовиане» одно из первых мест. Перу Ёнэкава принадлежат переводы всех романов Толстого, его ранней трилогии, кавказских и севастопольских рассказов, повестей «Семейное счастье», «Казаки», «Утро помещика», «Крейцерова соната», «Хаджи Мурат», а также множества статей и трактатов. Переводы Ёнэкава многократно составляли основу выходивших в Японии собраний сочинений писателя.
Большой популярностью пользуются в Японии и переводы, выполненные литературоведом Накамура Хакуё. По мнению специалистов, они, как и работы Нобори Сёму, отличаются тонким знанием языка, яркой образностью и большой верностью оригиналам.
Накамура Хакуё — ученик и друг недавно скончавшегося, широко известного в Японии профессора Ясуги Садатоси, бывшего воспитанника Петербургского университета, автора первого японо-русского словаря123. Под руководством маститого ученого молодой переводчик и начал свою литературную деятельность. К настоящему времени перу Накамура принадлежат оригинальные переводы почти всех художественных и публицистических произведений Толстого, а также ряда книг о великом писателе.
Как и Нобори Сёму, Накамура Хакуё не только переводчик, но и исследователь русской литературы, ее страстный пропагандист в Японии. Вот что он рассказал о себе и об отношении японских читателей к Толстому на вечере, посвященном пятидесятилетию со дня смерти писателя, в Москве, 15 ноября 1960 г.:
«Пятьдесят лет назад, когда умер Лев Толстой, я, двадцатилетний юноша, был студентом Токийского института иностранных языков. С тех пор вся моя жизнь была посвящена служению Толстому. Это служение скрасило все мое существование, и для меня большая честь, что я смог сейчас приехать на юбилей Толстого в Москву.
...Впервые о Толстом в Японии узнали давно, семьдесят лет назад, когда был переведен на японский язык, еще далеко не совершенно, отрывок из "Войны и мира". Но в то время в Японии еще не существовала литература в нынешнем понимании этого слова, и поэтому опубликованный небольшой отрывок из "Войны и мира" прошел почти незамеченым.
По-настоящему, основательно творчество Толстого стало достоянием японских читателей приблизительно пятьдесят лет назад, когда я был студентом, но, к сожалению, это было уже тогда, когда Толстой умер, умер глубоким стариком, каким являюсь сейчас я.
У многих японцев в сознании запечатлелся облик Толстого с седой бородой, как будто он уже сразу появился таким на свет; они мыслили себе Толстого как личность, стоящую где-то высоко, неизмеримо более высоко, чем простые люди. Людям представлялось раньше, что у Толстого не было ни детства, ни юности, что он всегда был старым и мудрым.