— Вот это… и это… и это…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
На следующее утро, в восемь часов, Никки сидела за столиком у окна в закусочной «И-Джей», дула на большую чашку кофе и ждала, когда Лорен Пэрри возьмет трубку. Вместо обычного в крупных компаниях джаза или «Хитов легкой музыки восьмидесятых и девяностых» после звонка в офис судмедэкспертизы она вынуждена была слушать информацию о предложениях и услугах нью-йоркского муниципалитета. В других местах играли «Kiss from a Rose» Сила[62]или «Man! I Feel Like a Woman!» Шанайи Твейн,[63]а здесь мэр предлагал вам набрать «3–1–1» для получения любой необходимой информации, а какой-то администратор с монотонным голосом из Министерства транспорта восхвалял преимущества системы парковки по разным сторонам улиц в определенные дни. Где же «Sweet Dreams» Энни Леннокс[64]— именно когда ты хочешь ее услышать, ее нет!
— У меня к тебе один вопрос, — начала Хит, когда Лорен наконец взяла трубку. До Никки донеслось щелканье надеваемых резиновых перчаток и стук металлической крышки контейнера, ударившейся о стену. — Насчет того синяка на пояснице отца Графа. Помнишь его?
— Конечно. А что?
Эта мысль возникла у нее на рассвете, когда она лежала в постели с Руком — весьма подходящее время и место. Хит не могла заснуть до утра, размышляя о предстоящем разговоре с капитаном. Рук, лежавший рядом, перевернулся на бок; Никки тоже повернулась, смотрела ему в спину и кончиками пальцев поглаживала его волнистые волосы. Ей показалось, что за последний месяц он похудел. Мышцы на плечах выступали более рельефно, и даже в тусклом свете зимнего утра она могла пересчитать его ребра. Она оглядела его позвоночник и на пояснице заметила пожелтевший синяк. Когда они вытирались после душа, она спросила Рука, откуда эта отметина.
Рук рассказал ей, что две недели назад он приплыл на грузовом корабле из Риеки, порта на Адриатическом море, в Монровию, на Западноафриканском побережье, и наблюдал за наглой отгрузкой незаконно купленного оружия прямо средь бела дня. Продавец стоял на пристани и присматривал за переносом на берег тридцати тонн патронов для «АК-47» и ящиков с гранатометами; время от времени он переводил взгляд со своего «рейндж ровера» на рулевую рубку корабля, где скрывался Рук. После того как разгрузка закончилась, Рук спустился вниз, в свою каюту, где его схватили три бандита, работавших на торговца оружием. Они надели ему на голову мешок и больше часа везли на какую-то плантацию, расположенную в горах. Там с него мешок сняли, но оставили наручники и заперли в стойле пустой конюшни.
После заката его отвели на широкий двор перед желтым особняком плантатора. Торговец оружием, бывший сотрудник секретной разведки, по имени Гордон Маккиннон — по крайней мере, так он себя называл, — сидел за складным столиком под гирляндой фонариков в виде красных перцев чили и одну за другой пил «Кайпириньи».[65]Рук решил не показывать, что он немало знал о Маккинноне из своих источников… Бывший агент британской разведки скопил целое состояние, торгуя оружием на черном рынке с африканскими странами, на которые было наложено эмбарго… В Анголе, Руанде, Конго и Судане текли реки крови, и этот подвыпивший загорелый человек с рыжими волосами, сидевший перед Руком, был фактически убийцей тысяч людей.
— Садитесь пожалуйста, Джеймсон Рук, — произнес он и указал на деревянный табурет, стоявший у стола напротив него. — О, давай не будем прикидываться. Я знал, кто ты такой, еще когда ты забрался на мой корабль в Хорватии. — Рук сел, но не произнес ни слова. — Называй меня Горди. — Затем он расхохотался и добавил: — Но, думаю, тебе хорошо известно, кто я, правда? Я прав, а? — Он толкнул по грубой столешнице высокий стакан. — Выпей, это лучшая чертова «Кайпиринья» на всем этом чертовом континенте. Мой бармен и кашаса прибыли прямиком из Бразилии.
Возможно, он был слишком пьян и не заметил того, что руки гостя скованы наручниками за спиной.
— Я читал все твои статейки. Неплохо. Боно и Мик. Билл Клинтон. Хорошо написано. Но Тони Блэр — какого черта? И Аслан Масхадов? У меня дела идут покруче, чем у этого идиота-чеченца, будь уверен. Аслан Масхадов, ха-ха! Жалею только, что не я продал ту гранату, которая его прикончила. — Он наклонил бокал слишком сильно, и коктейль потек по подбородку, запачкав рубашку от «Эда Харди».[66]Бармен поставил на стол новый бокал. Маккиннон продолжил: — Ну, давай, пей до дна. Это твой последний стакан.
А потом он поднялся и направил на журналиста самый большой пистолет из всех, когда-либо виденных Руком, — израильский «дезет-игл». Неожиданно англичанин кинулся в сторону и пальнул куда-то в темноту. Вслед за выстрелом раздалось шипение, возникла ослепительная белая вспышка, подобная молнии. Рук обернулся. В безжалостном свете он смог различить цепочку магниевых сигнальных ракет, установленных на столбах ограды по другую сторону огромной лужайки. Маккиннон выстрелил снова. Пуля попала в очередную ракету, та ожила, с шипением и жужжанием рассыпая вокруг себя дождь искр, слетела с забора и угодила прямо на пастбище, осветив стадо бегущих лошадей и пару самолетов «Гольфстрим IV», застывших в отдалении.
Торговец оружием поднял кулаки в воздух и издал боевой клич, обращаясь к либерийскому небу. Затем допил свой коктейль и хрипло произнес:
— Знаешь, что я больше всего обожаю? Играть с собственной жизнью. Ты не знал, что у меня достаточно наличных, чтобы купить мою страну? — Он расхохотался. — Нет, погоди, я уже ее купил! Ты только подумай, Рук, мне предоставили — держись, чтобы не упасть, — дипломатическую неприкосновенность! Сделали министром какого-то дерьма. Это чистая правда. Я могу делать все, что захочу, и никто меня даже пальцем не тронет.
Он поднял свой гигантский пистолет и шагнул к Руку, снова целясь в него.
— Вот что происходит, когда суешь нос туда, куда не следует.
Рук уставился в черное дуло и произнес:
— В чем меня сюда привезли, в «рейндж ровере», кажется? Прикажи своему лакею завести мотор. Думаю, нам пора прощаться. — Маккиннон сделал угрожающий жест. — Убери эту чертову штуку, ты же не собираешься в меня стрелять.
— Не собираюсь? С чего ты так решил?
— Потому что если бы ты хотел убить меня, то сделал бы это еще в порту и отправил мой труп плыть по волнам на Канарские острова. Все это шоу ради меня. Кто же напишет про тебя статью, если не я, Гордон? Ты ведь хочешь этого, правда? Конечно. Ты дал мне несколько броских цитат. «Играть с собственной жизнью»? «Министр какого-то дерьма»? Блестяще. Обидно быть крутым парнем и не иметь фан-клуба, да? Ты привез меня сюда не затем, чтобы убить, а для того, чтобы я прославил тебя.
Маккиннон бросился на Рука, сдавил ему горло.
— Тебе что, жизнь надоела, думаешь, можешь просто так дразнить меня? А? А?
Он прижал дуло пистолета к виску журналиста, глядя на Рука дикими обезумевшими глазами, в которых плясали отсветы магниевых вспышек.
Рук вздохнул и сказал:
— Я жду «рейндж ровер».
Маккиннон положил пистолет на стол и толкнул Рука; тот упал вместе с табуретом на вымощенный камнями двор, наручники больно впились ему в спину.
Пока детектив Хит шла по Амстердам-авеню в полицейский участок, ей позвонила Лорен Пэрри.
— Сейчас посмотрела на снимок того синяка. Определенно, это может быть следом от наручников. Еще раз проверю, но наручники на шарнире вполне могли оставить синяк в виде лесенки у него на пояснице. — Затем она спросила: — Что, по-твоему, это могло бы значить?
Хит ответила:
— Это значит, у нас появилась надежда на то, что это что-нибудь да значит.
Когда она постучала по дверному косяку и сказала, что ей нужно поговорить, капитан Монтроз ответил, что занят. Но Хит все равно вошла и повернула дверную ручку; щелкнул замок. Капитан поднял глаза от каких-то бумаг:
— Я же сказал, что занят.
— А мне нужно поговорить.
Монтроз пристально посмотрел на нее из-под сердито нахмуренных бровей:
— Вот во что превратилась моя жизнь! Сначала они критикуют мои показатели, приказывают их поднять, отрабатывать свое жалованье. Теперь присылают вот это. — Он взял со стола толстую пачку распечатанных таблиц и с неприкрытым презрением швырнул их обратно. — Планирование. Контролируют каждый шаг. Говорят, сколько мелких правонарушений нужно зарегистрировать на этой неделе: разбрасывание мусора, неправильная парковка. И сколько более серьезных. Посмотрим… — Он провел пальцем по строчке. — Им надо восемь штрафов за непристегнутый ремень и шесть — за разговор по телефону за рулем. Не пять, не семь. Шесть.
Получается, не я создаю статистику, а они навязывают ее мне. И что остается, подделывать документы? Приказать дежурным не принимать заявления о кражах и нападениях, чтобы снизить число преступлений? Если что-то не зарегистрировано, его словно и не происходило. Представляете, резкое падение уровня преступности в Двадцатом участке! — Он надел на маркер колпачок и швырнул его на бумаги. Маркер покатился и упал на пол, но капитан не обратил на это внимания. — Если вы твердо намерены меня отвлекать, то садитесь. — Когда Хит уселась в кресло для посетителей, он спросил: — Итак, чем вы собрались поднять мне настроение в этот безоблачно прекрасный день?
Никки твердо знала, с чего начать: с цели, сформулированной четко и ясно, чтобы до него дошло сразу. И она сказала:
— Я хочу расширить рамки расследования дела Графа.
— Вы уже проверили людей, имеющих отношение к БДСМ-клубу, как я вам приказал?
— Пока нет, но…
— Тогда разговор окончен, — оборвал он ее.
— Капитан, при всем моем уважении к вам, я должна сказать, что мы идем по ложному следу. Появляются новые многообещающие ниточки, и я чувствую себя связанной по рукам и ногам, не имея возможности ими заняться.
— Например?
— Например, — повторила она, — деньги, спрятанные в коробках из-под печенья. Почему вы запретили мне сразу же связаться с архиепископом?
— Потому что эти деньги не имеют отношения к убийству.
Никки поразил его уверенный тон.
— Откуда вы можете это знать?
— Вы сомневаетесь в суждениях начальника?
— Это вполне обоснованный вопрос, сэр. — Она постаралась произнести слово «сэр» уважительным тоном. Никки хотела только, чтобы ей позволили заниматься своим делом. Ей совсем не нужно было, чтобы Монтроз начал сейчас доказывать собственное главенство.
— Жертва была убита в секс-клубе — вот и разрабатывайте эту версию.
— Вы как будто хотите мне помешать.
— Я сказал: занимайтесь секс-клубом.
Но она решила не сдаваться и попытаться найти слабое место в его броне.
— У меня также есть раненый, как-то связанный со священником.
— Это последствия вашей небрежности: вы не сообщили о слежке.
Разговор напомнил Никки ее занятия по джиу-джитсу с Доном: каждый раз, когда она упоминала какой-то факт, капитан делал отвлекающий маневр. Но Хит не клюнула на удочку.
— Это мы можем обсудить позднее, давайте не отклоняться от темы. У отца Графа был записан телефон стриптиз-клуба; бумажка с номером спрятана в спальне. Свидетели видели, как он ссорился со стриптизером. Я хочу им заняться, но вы мне запрещаете.
— Из вас получится отличный лейтенант, далеко пойдете в нашем Департаменте, — сказал Монтроз. — Уже научились перекладывать ответственность на других.
— Прошу прощения, но я делаю прямо противоположное. Я хочу, чтобы вы позволили мне самостоятельно вести это дело. — Ночью Никки приняла твердое решение вернуться на прежний путь — трудиться во имя справедливости. Она не отставала, приготовилась к самому неприятному… И задала вертевшийся долгое время на языке вопрос: — Что с вами происходит, капитан?
Он ткнул пальцем в лежавшую на столе распечатку с такой силой, что на ней остался след от ногтя.
— Вам всем хорошо известно.
— Хотела бы я это знать. Понимаю, что на вас давят, — ответила она. — Но есть много других вещей, которых я не в силах понять. Вещей, которые я замечаю в последнее время. Я кое-что узнала. И, откровенно говоря, это вызывает у меня тревогу.
Настроение Монтроза явно изменилось: гнев и раздражение уступили место непреклонной решимости. Он взглянул на нее так пристально, что Никки стало не по себе. Лоб его покрылся испариной, и Хит заметила, что даже оконное стекло у него за спиной запотело, — словно позади капитана стоял его собственный призрак.
— Узнали? Что именно? — спросил он.
Ей с трудом удалось пошевелить языком.
— То, что вы проводили обыск в доме Графа в вечер убийства.
— Вы уже об этом спрашивали, и я ответил, — процедил он ледяным тоном; на лице его застыло безразличие. — Если у вас есть что-то еще, выкладывайте. Что дальше?
— Капитан, давайте сейчас не будем заводить этот разговор.
— Какой разговор? Вы подозреваете, что я имею отношение к смерти священника? — За ровным тоном начальника Никки угадывала нарастающий гнев. — Это вы имеете в виду?
Она молчала — и в нем проснулся следователь. Никки всегда поражало то, как ее наставник умел подавлять подозреваемых, загнанных в угол. Теперь она испытала это на себе.
— Вы по колено в дерьме, детектив, так что лучше отправляйтесь-ка работать — если, конечно, не хотите, чтобы я доложил куда следует о неподчинении приказу.
Хит перебрала немногочисленные факты. Взглянула на свежий пластырь на пальце капитана, вспомнила кровь на воротничке священника. Затем подумала о следах электрических ожогов на теле Графа, о таких же следах, найденных на жертве убийства, которое расследовал Монтроз в 2004 году. И теперь эта последняя новость — о том, что синяки на спине священника оставлены наручниками… Да, все это вызывало множество вопросов, и Никки не нравилось то, в какую сторону склонялась чаша весов, когда она взвешивала факты. И тем не менее ее находки ничего не доказывали. И она никак не могла о них упоминать, иначе отношения с капитаном, и без того напряженные, будут испорчены окончательно. Поэтому она ответила только:
— Ничего существенного.
Он хлопнул ладонью по столу так, что Никки даже подскочила на месте.
— Ложь!
Краем глаза Хит заметила, что люди, сидевшие в соседнем помещении, начали оборачиваться в их сторону.
— Ну, ваш ход, давайте, детектив, карты на стол. Или вы приберегаете свои соображения для новых друзей с Полис-плаза?
— Капитан… нет, я… — Она смолкла. Теперь настала ее очередь защищаться.
— О, наверное, вы придерживаете разоблачения для очередной статьи. — Заметив ее недоумение, он продолжал: — Вы ее еще не видели? — Он вытащил из кейса утреннее издание «The Ledger». — Раздел городских новостей, третья страница. — Монтроз швырнул газету на стол. Небольшая заметка была обведена маркером: «Волнения в полицейском участке Верхнего Вест-Сайда». Автор — Там Швайда. — И дальше будете утверждать, что не говорили с этой журналисткой?
— Не говорила.
— Но кто-то же говорил. — И Монтроз пересказал ей все в подробностях, включая скандальный уход Галлахера. — Интересно, кто бы это мог быть, а?
Никки вспомнила телефонный разговор Рука с чешкой, любящей преувеличения, но тут же отбросила эту мысль. Он на такое неспособен.
— Понятия не имею.
— Снова ложь.
— Капитан, что бы здесь ни происходило, я надеюсь, что вы знаете…
Но он прервал ее, подняв руку.
— Разговор окончен, — сказал он.
Эти слова упали, словно свинцовые, в них было что-то окончательное и бесповоротное. Монтроз поднялся. Она осталась сидеть, глядя на него снизу вверх. Как получилось, что она потеряла ведущую роль в разговоре? Входя в этот кабинет, Никки твердо знала, чего хочет, а теперь ее цель растворилась в ядовитом тумане.
— И вот еще что: если вам нужно обсудить с кем-то это дело, поговорите со мной, а не с репортерами, и уж тем более не с акулами из штаб-квартиры. Понимаю, что шеврон блестит слишком заманчиво, но запомните: вы работаете на меня.
— Не нужно напоминать мне о том, на кого я работаю. — Хит поднялась, чтобы взглянуть Монтрозу прямо в глаза; ей показалось, что она возвращает своему старому девизу его утраченный смысл. — Где-то в городе прячется убийца, и я хочу схватить его — ради жертвы.
— Черт побери, Хит, вы ведете себя так, словно каждый убитый в этом городе — ваша мать.
Как будто старый друг дал ей пощечину. Он знал ее слабое место, и это укололо Хит еще больнее. Но она не отступила. Никки выслушала эти слова и продолжила говорить о том, что было смыслом ее жизни:
— Нет, но каждая жертва — мать какого-то другого человека. Или отец, или дочь. Сын, жена.
— Я повторяю: на этот раз умерьте свой пыл.
Она ответила:
— Вы меня плохо знаете, если думаете, что я отступлюсь.
— Я могу вас уволить.
— Тогда вам только это и остается. — И затем из обвиняемой она превратилась в обвинителя: — И как вы объясните это своему начальству? Вы ведь должны понимать, что не только я буду задавать подобные вопросы.
Он стиснул зубы. Наклонил к ней голову, обдумывая ее угрозу.
— Хотите сказать, что мне не под силу помешать вам?
— Именно так. — Хит выдержала его взгляд не моргая. — Что вы на это скажете, капитан?
Монтроз несколько секунд размышлял. Затем сдался:
— Тогда вперед. — Когда она повернулась, чтобы уйти, он ее окликнул: — Детектив Хит, будьте осторожны. Вы влезли в очень опасное дело и скоро можете об этом пожалеть.
Когда Никки шла по проходу между столами, Гинсбург остановила ее:
— Детектив Хит, минутки не найдется?
— На самом деле, Шерон, сейчас не самое подходящее время.
— Мне кажется, тебе нужно взглянуть на это немедленно.
В голосе Гинсбург звучали какие-то новые нотки: обычные самодовольные интонации исчезли, казалось, она была чем-то взволнована.
— Ну хорошо. Что там у тебя?
Вместо ответа детектив Гинсбург протянула Никки список номеров, на которые звонили с телефона отца Графа. Священник мало разговаривал по телефону, поэтому Хит быстро перелистала страницы. Однако, добравшись до листа с информацией о последней неделе перед его гибелью, она замерла. С телефона священника было сделано множество звонков на два номера, а также отмечены входящие с них. Хит сама часто набирала их. Это были рабочий и мобильный номера капитана Монтроза.
Никки подняла голову и взглянула в сторону кабинета начальника. Он стоял за стеклянной перегородкой и смотрел на нее. Когда их взгляды встретились, Монтроз резким движением опустил жалюзи.
Не прошло и пяти минут, как Никки собрала свою группу у Доски Убийств. Детектив решила действовать быстро, опасаясь, как бы капитан не передумал и снова не ограничил ее расследование жесткими рамками. Ей также хотелось воодушевить своих людей и показать, что в деле перевернута новая страница.
Открытие относительно телефонных разговоров убитого с Монтрозом ошеломило Хит, однако она решила пока не выносить его на обсуждение. Она забрала распечатки у Гинсбург и сказала, что дальше займется этим сама. Это предвещало очередной напряженный разговор, но капитан уже выключил свет в кабинете и ушел, так что беседу пришлось отложить до его возвращения. Утренний разговор с начальником, переживавшим тяжелые времена, был достаточно болезненным, однако Хит поняла, что по сравнению со следующей встречей это будет казаться светским чаепитием.
Детективы записывали; Хит сообщила, что синяк на пояснице отца Графа, скорее всего, является отпечатком наручников.
— А разве это не согласуется с версией об играх в пытки? — поинтересовался Раймер.
— Возможно, — отозвалась Хит. — Но это также может свидетельствовать о том, что его приволокли в клуб насильно. — Каньеро поднял указательный палец, и она взглянула на него: — У тебя вопрос, Мигель?
— Священник сильно пил. Утром в день исчезновения он был в стельку пьян, если верить тем колумбийским активистам. Может, просмотреть списки задержанных за нарушение общественного порядка за последние несколько дней, вдруг там на него надевали наручники?
— Хорошая мысль, — одобрила Никки. — Шерон, когда из Центральной базы данных получишь информацию о татуировке со змеей, отправь запрос относительно задержанных в нетрезвом виде, вдруг всплывет имя Графа.
Она дала Каньеро задание расспросить доктора Колабро о загадочном рецепте.
— Вы с Тэрри еще раз посетите штаб «Justicia a Guarda». Слышала, что они связаны с вооруженными повстанцами. Выясните, кто у них там главный, и пригласите на беседу. Только отведите в комнату ожидания, а не в помещение для допросов. Не хочу, чтобы они чувствовали себя подозреваемыми, но все-таки мне нужно поговорить с ними на нашей территории, так сказать, в формальной обстановке.
Детективу Гинсбург она поручила заняться деньгами, найденными на чердаке священника.
— Свяжись с отделом криминалистической экспертизы, пусть побыстрее заканчивают с банкнотами, проверят все, что только можно. И вот еще что, Шерон. Не затягивай с этим.
Гинсбург приподняла бровь, явно восприняв услышанное как упрек, — а это и было упреком. Но Никки ее обиды были абсолютно безразличны. Она продолжила:
— Сегодня я собираюсь нанести визит архиепископу, чтобы узнать, не подозревал ли он священника церкви Невинно Убиенных Младенцев в мошенничестве. Постарайся раздобыть мне хоть какую-нибудь информацию, прежде чем я уйду.
Раймер, бросай проституток. Займись как следует Хорстом Мюллером. Сегодня он уже в состоянии говорить, поэтому сейчас я съезжу в больницу. А пока узнай все, что сможешь. Во-первых, естественно, что было между ним и Графом, потом о его прошлом, сколько он зарабатывал, какое имел отношение к «Опасным связям»… Пробей его через Интерпол и полицию Гамбурга.
Раймер нацарапал в своем блокноте несколько слов и заметил:
— Приятно узнать, что мы покидаем конские широты.[67]
— Мне тоже, — сказала она. — Передай своему приятелю Галлахеру — если он надумает вернуться, я не буду вспоминать старое.
Стоя у окна на десятом этаже здания нью-йоркской центральной больницы, Никки Хит могла разглядеть то место на противоположной стороне Ист-Ривер, где вчера произошла перестрелка. Линия невысоких зданий, тянувшаяся к югу от Бруклинского моста, загораживала саму Генри-стрит, но Никки различила вдалеке многоэтажный дом, рядом с которым все и случилось. Рваные сизые облака, обрушивавшие на город потоки дождя со снегом, у нее на глазах заволокли верхние этажи дома, улица потемнела и скрылась в сером тумане.
— Прошу прощения? — раздалось у нее за спиной. Никки ослепительно улыбался медбрат с мальчишеским лицом и кудрями, как у главного героя фильма «Серфер».[68]— Вы ждете доктора Армани?
— Да, я детектив Хит.
Он шагнул к ней — улыбка стала еще шире. Никки пришло в голову, что таких сверкающих белых зубов она не видела еще ни у кого, кроме Джастина Бибера.
— Меня зовут Крейг. — Он окинул ее быстрым оценивающим взглядом; взгляд был одобрительным, однако почему-то не покоробил Хит. Она решила, что у медбрата Крейга нет проблем с девушками. — Доктор Армани задержалась на обходе. Вы, наверное, знаете, что у нас учебная больница, а она… ну, она никогда не торопится, если объясняет что-то студентам. — Крейг произнес это интимным тоном пациента, влюбленного в доктора.
— Скоро она закончит?
— Если бы мне давали пять центов всякий раз, когда она затягивает обход… Но есть хорошая новость: она велела мне лично проводить вас в палату мистера Мюллера. — Он снова сверкнул зубами. — Сегодня мне везет.
Увидев Хит, полицейский, сидевший на складном стуле у дверей палаты, поднялся. Она жестом велела ему садиться, и он повиновался. Обернувшись к своему провожатому, детектив сказала:
— Спасибо, дальше я сама.
— Крейг, — подсказал он.
Никки ответила:
— Ага, я запомнила.
Услышав это, он чуть не запрыгал от радости и побежал по своим делам, но, прежде чем завернуть за угол, обернулся и помахал ей рукой.
Как только Хит вошла в палату, стриптизер уставился на нее. Из-за ранения он не мог повернуть голову, поэтому Никки остановилась в ногах кровати, чтобы он смотрел ей в лицо.
— Как вы себя чувствуете?
Мюллер прокаркал что-то неразборчивое: либо это было сказано по-немецки, либо плотная повязка под челюстью мешала ему говорить.
— Вам повезло, Хорст. Если бы пуля угодила на несколько сантиметров ниже, сейчас вы лежали бы на столе для вскрытий.
Хит уже поговорила по телефону с хирургом, оперировавшим раненого. Пуля разорвала трапециевидную мышцу, но не попала в сонную артерию. Если бы выстрел был произведен сверху, например с крыши дома или с балкона, а не из окна машины, немец наверняка бы погиб.
— Повезло? — повторил он. — Вы сломали мне ключицу, а теперь еще и это. — Мюллер замолчал и нажал на кнопку; в капельницу поступил морфий. — Танцевать я больше никогда не смогу. Что мне теперь делать?
— Все рассказать, — ответила она. — Почему вы бежали от нас?
— А кто сказал, что я бежал?
— Хорст, вы спрыгнули с лесов, с высоты третьего этажа, чтобы не встречаться с полицией. Почему? — Отвернуться он не мог, оставалось только глядеть в потолок. — Есть мысли насчет того, кто мог стрелять в вас? — Он по-прежнему продолжал смотреть вверх. — Расскажите об отце Графе.
— О ком?
— Вот об этом человеке. — Она показала ему фотографию. — Это отец Джеральд Граф. — Хорст поджал губы и едва заметно покачал головой; это явно причинило ему боль. — Свидетель утверждает, что вы ссорились и даже дрались со священником в клубе «Горячий шест». Когда вы попытались задушить противника, вмешался вышибала. Вы также угрожали его убить.
— Я такого не помню. — Из-за немецкого акцента эта фраза напомнила Никки изречение сержанта Шульца из «Героев Хогана»:[69]«Нишево не зналь». Это звучало еще менее правдоподобно.
— Я спрашиваю потому, что он убит. Задушен. — Она не стала сообщать подробностей, чтобы потом, в случае, если Мюллер заговорит, сравнить их с его рассказом. — Вы сбежали потому, что вы убили его? — Он еще несколько раз нажал на кнопку подачи морфия и снова уставился в потолок. — Давайте начнем сначала. Что связывало вас с отцом Графом?
На этот раз немец закрыл глаза. И больше не открывал; края век подрагивали — с такой силой он зажмурился, чтобы не видеть ее.
— Отдыхайте пока, мистер Мюллер, набирайтесь сил. Они вам понадобятся. Я еще вернусь, и мы поговорим.
Медбрат Крейг в коридоре возился с лекарствами, разложенными на тележке, притворяясь, что не ждет Никки.
— Надеюсь, мы с вами еще увидимся, — сказал он.
— Никогда не знаешь, что будет дальше, Крейг, больница тесна.
Он удивленно оглядел просторный коридор — тест на чувство юмора был провален. Затем сделал жест в сторону лифта и пошел с ней.
— Иногда я думаю, что мне стоит профессионально заняться танцами.
Никки покосилась на него; несмотря на мешковатую медицинскую одежду, она поняла, что это вполне реально.
— Слышала, что танцорам в одежде санитаров неплохо платят на девичниках, — сказала она и нажала кнопку в надежде на то, что лифт скоро приедет.
— Может быть. Но мне бы не хотелось выступать в клубах. Увидев того парня, я сразу понял, что работа у шеста — настоящая каторга.
— Почему это?
— Сегодня утром мне пришлось обтирать Мюллера губкой. Не поверите — у него столько шрамов! Похоже на какие-то ожоги, а ноги словно натерты веревками.
Двери лифта открылись, но Хит осталась стоять в коридоре.
— Я хочу на это посмотреть.
Детектив Хит не стала ждать возвращения в Двадцатый, чтобы сообщить о своем открытии — электрических ожогах на теле стриптизера. Она съехала с ФДР-драйв на 61-ю и по 1-й авеню направилась на северо-восток. Остановившись на первом светофоре, Никки позвонила в кабинет капитана Монтроза. В ответ раздалось только четыре длинных гудка; она представила себе одинокий огонек, мигающий в темном кабинете. И действительно, включилась голосовая почта. Стараясь говорить спокойным тоном, Никки назвала свое имя и время звонка. Она знала, что придется расспросить капитана о телефонных разговорах со священником, но сделать это собиралась после окончания рабочего дня, когда в участке никого уже не будет. Однако обнаружение электрических ожогов на теле Мюллера придало ей сил. Настало время поговорить с капитаном об убийстве Хаддлстона. Хит пока не знала, какое это имеет отношение к ее делу, но опыт подсказывал, что совпадений не бывает.
Погруженная в свои мысли, она свернула налево, на 79-ю, и едва успела проскочить на желтый. Никки тут же заметила в зеркале заднего вида патрульную машину. На долю секунды сердце у нее екнуло — даже копы нервничают, когда штраф неизбежен, — но это оказался Цербер. Включив мигалку, он проехал на красный вслед за ней. На следующем светофоре он затормозил рядом, и Хит опустила стекло. На рукав ей полетела смесь дождя и снега.
— За меня не волнуйтесь, — сказал он. — У меня жизнь застрахована.
— Это чтобы вы не расслаблялись, Харви, — рассмеялась она и тронулась.
Никки попробовала дозвониться Монтрозу на сотовый. Никаких долгих гудков — сразу включилась голосовая почта. Хит оставила очередное короткое сообщение и швырнула мобильный на пассажирское сиденье. Она решила перезвонить через пять минут, когда окажется в участке.
Она миновала 5-ю авеню и въехала в Центральный парк по Трансверс-роуд, собираясь пересечь его. Как всегда, Никки невольно взглянула направо, на одно из своих самых любимых зданий в Нью-Йорке — Метрополитен-музей. В сырой и ветреный зимний день здание, застывшее среди голых деревьев, напомнило ей заблудившийся в северном море корабль: трюмы были полны воды, корпус скован льдом. Рев автомобильного сигнала вернул ее к действительности; она увидела в зеркале белый хлебный фургон, исписанный граффити. Машина вильнула, перегородила дорогу позади Хит и остановилась. Снова раздался автомобильный сигнал. Затем Никки услышала рев включившейся сирены и жесткий голос Цербера, говорившего в мегафон: