Никогда раньше Андрей не сталкивался с экономикой. Теперь на каждом
шагу он упирался в какие-то неведомые статьи расходов. Ему приходилось иметь
дело с фондами на зарплату, с лимитами по труду, с нормами -- все это
наваливалось, связывало по рукам и ногам, и, не умея разобраться во всех
этих тонкостях, он был беспомощен.
Прямота, свойственная Андрею, подсказала ему самый короткий путь. Он
пришел в бухгалтерию и, разведя руками, сказал:
-- Помогите мне. Научите. Я абсолютный невежда в вашей науке, но без
нее мне не обойтись.
Главный бухгалтер, проработавший в Управлении свыше двадцати лет,
слывший человеком бессердечным, встретил его сухо и подозрительно. Два дня
он наблюдал, как Лобанов, отложив в сторону лабораторные дела, с утра
садился в бухгалтерии, постигая тайны статей расходов и ассигнований.
Ожесточенное в непрерывных боях сердце главного бухгалтера постепенно
смягчалось. Ему нравилось, что новый начальник лаборатории уважительно
называл бухгалтерию наукой и, не кичась своим ученым званием, почтительно
слушал счетовода, двадцатилетнюю Машеньку.
Но бухгалтерия не только наука, она -- искусство. И главный бухгалтер,
взяв в свои руки дальнейшее образование Лобанова, открыл перед Андреем
сущность финансовой жизни предприятия.
Он показал, как вдумчиво, по всем направлениям идет борьба за экономию
каждой копейки. Раньше Андрей считал главным занятием бухгалтеров вовремя
выдавать зарплату и бороться с растратами. На самом же деле речь шла о более
серьезных вещах -- об огромных ценностях, залежавшихся на складах
"запасливых" хозяйственников, о начатых и законсервированных стройках...
-- Финансовая политика нашего предприятия... -- любил говорить главный
бухгалтер. Больше всего Андрея изумляло, что этот пожилой человек, словно
вросший в огромный письменный стол, где в каждой мелочи сказывался годами
установленный порядок, этот человек с черными сатиновыми нарукавниками, с
каллиграфическим почерком -- словом, со всеми приметами канцеляриста, --
оказывается, превосходно знал производство. Он свободно разбирался в
особенностях каждой станции; оборудование лаборатории он знал лучше, чем
Андрей.
В шумных комнатах бухгалтерии, на столах, заваленных бумагами, где
стояли длинные ящики картотек, щелкали костяшки счетов, трещали арифмометры,
люди вели самую настоящую исследовательскую работу. Они изобретали средства,
повышающие рентабельность. По неуловимым признакам выявлялись слабые места
отдельных электростанций, и сразу же заботливая и грозная рука главного
бухгалтера останавливала, предостерегала, показывала.
И Андрей начинал понимать, что упрекать главного бухгалтера в
бесчеловечности могут лишь близорукие эгоисты, для которых интересы цеха
выше интересов государства.
После ухода Андрея главный бухгалтер задумчиво сказал:
-- В человеке важен не чин, а начин.
Таким же образом Андрей познакомился с отделами труда и зарплаты, с
плановым отделом. Таинственные кабинеты Управления, где чем-то занимались
десятки людей -- плановики, экономисты, -- оказывались такими же
необходимыми для Энергосистемы, как машинные залы и котельные, в которых
работали машинисты турбин и кочегары.
Андрей по-иному стал смотреть на мир, окружавший его. Работа
лаборатории составляла частицу работы всей системы, и все это надо было
заранее обеспечить материалами, найти средства, разумно их истратить.
В кабинете Андрея висел написанный им от руки плакатик: "Курите дома!",
под ним он прибил новый: "Техника = физика + экономика". Но физики не было.
Каждый вечер он прятал свою лиловую папку в стол, так и не успев
притронуться к ней. Жизнь воздвигала все новые препятствия между ним и
локатором. Все требовало времени. Он дрожал над ним, как скупец, и все же
ему пока не удавалось выкроить и часа в день для работы над локатором.
Единственное, в чем он не мог отказать себе, -- это в свиданиях с Ритой.
После них он чувствовал в себе неукротимое желание работать (работой он
называл локатор, все остальное было подготовкой), и это желание копилось в
нем, бесплодно перегорая. "А может, вернуться в институт, -- думал он, --
пока из-за моего упрямства меня не засосало с головой?"
Усталый, он валился на кровать, стараясь поскорее заснуть, чтобы
избавиться от своих малодушных мыслей.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Солнце забиралось в спальню с утра. Сперва оно захватывало тот край
подоконника, где стоял столетник. Потом лучи вспыхивали радугой среди
туалетных флаконов, ползли по стене, двигались к картине. В это время Виктор
вставал и шел в ванную. Следом за ним бежал Вовка. Лизе было слышно, как они
плещутся и шлепают друг друга по спине.
Затем они завтракали, позвякивая ложками. Внизу нетерпеливо сигналил
шофер. Виктор на цыпочках входил в спальню и целовал Лизу. Она слабо
улыбалась, не открывая глаз. Из детской доносился приглушенный шум -- это
Клава торопила Наденьку одеваться и уводила в детскую группу. Лиза
оставалась одна...
Солнце подступало все ближе к кровати. Косая тень изголовья тянулась
через ковер. Мысли скользили мелкие, легкие, но глубоко внутри они всякий
раз, как маятник в часах, двигали большое колесо какого-то трудного
раздумья.
Лиза ждала, когда солнечный квадрат окна вползет к ней на подушку. Она
могла лежать хоть до вечера. Никто не торопил ее, нигде ее не ждали.
После того как Андрей начал бывать у них, налаженный ход ее жизни как-
то непонятно нарушился. Временами она, словно посторонний зритель, наблюдала
за собой, за мужем, за детьми. Она не оценивала, не сравнивала, ей хотелось
представить себе, что мог увидеть в их доме Андрей.
В том мирке, который окружал ее, их семья считалась образцом счастливой
семьи. Они с Виктором привыкли взимать, как дань, с окружающих хорошую,
уважительную зависть к своему счастью. Андрей не только не отдавал этой
дани, но Лиза заметила, что с каждым его посещением в нем росла какая-то
неловкость и скука. Именно потому, что это чувство было чем-то знакомо Лизе,
она сразу обнаружила его у Андрея.
Когда и как оно выросло, откуда оно поселилось в ней? И почему никак не
изгнать его?
С беспощадной придирчивостью оглядывала она свою жизнь. Взяв за руку
смешливую девушку с челкой коротко стриженных волос, вздорную и наивную,
которую тоже звали Лизой и которая ни за что не узнала бы себя в солидной,
красиво одетой, располневшей двадцативосьмилетней женщине, она, как судья,
шла за ней через годы, всматривалась в каждый ее шаг, каждый день... Был,
был же такой, откуда все началось!
Она вышла замуж сразу после окончания института. Вовка родился в войну,
он был хилый, болезненный, и Лизе пришлось бросить учительство, чтобы
выходить ребенка.
Раньше она посмеивалась над замужними подругами, а теперь сама
почувствовала приятную власть новых обязанностей -- жены, матери, хозяйки.
Маленькая комнатка в рабочем общежитии, где они тогда жили, стала "домом",
"семейным очагом".
Виктор вышучивал серьезность, которой она окружала эти понятия.
Семья-то три человека, а хлопот -- как будто она руководит крупным
учреждением. Она не обижалась, -- он ничего не понимал, ведь их было не три
человека, а семья, действительно целый коллектив, с его будничными и
бесконечно важными делами.
Наморщив лоб, она по вечерам раскраивала свой бюджет, и Виктор,
безошибочно ворочавший многотысячными сметами у себя на работе, здесь
становился в тупик: чем отоварить карточки? Что надо купить раньше --
валенки для Вовки или кроватку? Сколько денег можно отложить, чтобы снять
дачу?
Он виновато целовал ее в глаза. Щеки у него всегда были колючие. Она
видела, как он страдает оттого, что они вынуждены экономить каждый рубль,
оттого, что живут в общежитии, и ее трогали эти тайные, милые доказательства
его любви. И было легче мыть полы, стирать и чинить свои старые платья. Ей
было приятно, когда он порывался помочь ей убрать комнату или почистить
картошку. От этого ее скучная работа приобретала особый смысл.
Лиза чувствовала себя соучастницей больших и важных дел Виктора. В
войну все жили трудно, и никто и не думал жаловаться.
Когда родилась Наденька, им совсем редко удавалось побыть наедине,
вдвоем. Виктор приходил поздно, у Лизы все время отнимали дети. Война давно
кончилась, но годы по-прежнему летели, заполненные бесконечными,
безостановочными домашними заботами, и Лизе казалось, что настоящая жизнь ее
с Виктором впереди; вот выздоровеет Наденька, вот Виктор кончит расчет
какого-то аппарата, вот они получат комнату.
Дети подрастали, Лиза подумывала о возвращении в школу. Виктор отнесся
к этому равнодушно. "Материально мы не выгадаем, -- сказал он. -- Придется
брать домработницу. А где она будет спать? У нас и так повернуться негде".
Она грустно согласилась.
Он не заметил ее грусти. У него был свой, особый мир неизвестных ей
радостей и тревог. Когда, подняв голову от чертежной доски, он смотрел на
нее, рассеянно улыбаясь, она понимала: он далеко и не слышит ее. Что же
будет, если она поступит на работу, -- они станут совсем чужими.
Как-то приехал известный французский дирижер. Лиза достала билеты в
Филармонию, предупредив Виктора, чтобы он пораньше освободился. В половине
девятого он позвонил и сказал:
-- Лизок, ты пойди с кем-нибудь, тут у нас с юга один товарищ, мне
интересно узнать, как там у них с грозозащитой.
В другой раз, -- это был день его рождения, -- она с утра прибирала,
пекла, волнуясь, как будто вечером должно было решиться что-то важное. Гости
разошлись, они остались вдвоем. Виктор посадил Лизу к себе на колени, она
перебирала его черные жесткие волосы, разглаживала морщинки на висках. Ее
тянуло рассказать ему про свои обиды -- как это он не заметил ее нового
платья, и что он больше не делится своими планами, -- но она подумала:
зачем, сейчас так хорошо, и, наверное, ей это все показалось, ведь это тот
же Виктор. Она вспомнила, как неуклюже он объяснялся ей в любви и как через
полчаса они впервые поссорились из-за того, что Виктор доказывал, что он
любит ее больше, чем она его. Она вспомнила это и притянула его к себе, --
от волос его исходил родной горьковатый запах чая.
-- Ты еще любишь меня?
Он отстранился и озабоченно посмотрел на нее.
-- Что? -- переспросил он.
Она не ответила. Сохраняя все то же озабоченно-напряженное выражение,
он осторожно снял ее с колен и, подойдя к своему столу, стал что-то быстро
рисовать.
Она видела перед собою его спину, и ей показалось, что он уходит от
нее. Все равно куда, он уходил от нее. В такую минуту он думал о другом, в
такую минуту! Она решила вернуть его, стать нужной, чтобы он не мог
обходиться без нее. Ведь у нее не было ничего другого.
Не рассуждая, инстинктивно, она поняла, что не следует требовать от
Виктора выбора: или -- или. Она действовала в обход, расчетливо пользуясь
его слабостями.
Несмотря на волевой характер, Виктор быстро сдавался перед молчаливым
укором, который она умела вкладывать в каждую мелочь. Он чувствовал себя
виноватым в том, что она обслуживает его, что она привязана к дому. Прощая и
оправдывая ее состояние, он уступал: ему казалось, что театр, кино, гости --
это капризы, которые скоро пройдут.
Уступки не успокаивали, а воодушевляли Лизу.
Виктора назначили заместителем начальника технического отдела. Она
поощряла его горделивую самоуверенность -- теперь можно немного отдохнуть, у
него достаточно опыта, способностей, ему будет легко руководить. Она решила
вернуть Виктора к себе.
Летом они отправили детей к родным, а сами поехали на Кавказ.
Исполнялась давнишняя мечта Лизы. Они путешествовали вдвоем по Военно-
Грузинской дороге.
Виноградные лозы карабкались по террасам, волоча за собою черные и
зеленые с подпалинами гроздья. Лиза и Виктор поднимались в горы навстречу
высокому яркому небу, удивительному, как все в этом краю. Они проходили
висячие мосты в прохладных сырых ущельях, разыскивали развалины старинных
замков, вспоминали Лермонтова, ели маленькие пахучие дыни и, как будто после
долгой разлуки, любовно вглядывались друг в друга.
Виктор получил отпуск на полтора месяца, но он сам хотел вернуться на
две недели раньше и окончить какое-то усовершенствование по автоматике. Он
работал над ним всю зиму.
Несколько дней они прожили в маленьком горном селении. Внизу сливались
две Арагвы -- черная и белая. Их быстрые струи, темная и светлая, долго
мчались не смешиваясь, о чем-то бурливо споря, и Лиза думала о судьбе своей
любви.
-- Представь себе, что можно было прожить жизнь и не увидеть всего
этого, -- сокрушался Виктор.
Она осторожно попробовала уговорить его остаться до конца отпуска. К ее
удивлению, он не возражал.
-- Твой синхронизатор, или как его там, -- это частность, -- говорила
она. -- Посади за него несколько инженеров, и они его закончат. Ты должен
набирать силы для дел, которые ты один можешь сделать.
Он согласился и отправился покупать сливы.
И она была счастлива!
Все шло как нельзя лучше. Административная работа пришлась Виктору по
душе. Ему нравилось управлять людьми, требовать, проталкивать, руководить;
та честолюбивая жилка, которая всегда была в его характере, теперь, когда он
вкусил власть, заставляла его прилагать все силы, чтобы стать начальником
отдела. "Если уж я выбрал административную карьеру -- говорил он, -- надо
скорее расти, чтобы не перестояться". Виктор добился своего -- он стал
начальником отдела. Его хвалили, считали способным руководителем. Его
приводили в пример на активах, отмечали в приказах по министерству. Его
статьи печатались в газетах. Он стал получать персональный оклад. Они наняли
домработницу.
Их дом начали посещать новые приятели Виктора. С наивным тщеславием
Лиза слушала, как они расхваливали организаторские таланты ее мужа. Они
раздували парус его честолюбия, а ей чудилось, что это попутный ветер ее
семейного корабля. Она искренне соглашалась с Виктором: его призвание --
административная деятельность. Инженерный опыт у него есть, знания тоже,
остальное, как он считал, зависит от искусства руководить. Туманные слухи,
что Виктор не терпит способных людей в своем отделе, окружает себя
подхалимами, свидетельствовали лишь о черной зависти обойденных.
Он сам жаловался ей на козни своих недоброжелателей, посвящая ее в
тонкости взаимоотношений с начальством, и она не чувствовала себя больше
чужой и ненужной в его мире.
Он вырывался домой, мечтая укрыться от бесконечных совещаний и
писанины. Появилось материальное благополучие, и сразу исчезли поводы для
многих мелких раздоров.
У Виктора завелось множество связей. "Мы живем в век электричества", --
шутливо объяснил он. Стоило ему позвонить, и Лиза могла без очереди достать
дефицитный габардин или фрукты. В театрах они сидели в директорской ложе.
По воскресеньям они отправлялись по комиссионным магазинам. Для Лизы
извлекали из-под прилавка недорогой хрусталь. Она была довольна не только
покупками, но и тем, что Виктор получал удовольствие, удовлетворяя ее
желания.
В день его рождения они большой компанией поехали в ресторан. Кутить
так кутить, -- подняв шипучий бокал шампанского, Виктор чокнулся с Лизой,
глядя ей в глаза, и вдруг рассмеялся:
- А я и не замечал. Оказывается, у тебя зрачки рыженькие. Она закрыла
щеки руками:
- А где у меня родинка?
Он смешно поднял черные брови, пытаясь вспомнить.
Меж столиков, под тягучую мелодию оркестра, мягко шаркали пары. Лиза
быстро захмелела и беспричинно улыбалась. Ей было хорошо, потому что на ней
красивое, модное платье и чернобурка, и потому что все это Виктору было
приятно, и все любят Виктора и ее.
-- Через три года, Виктор Григорьевич, быть тебе начальником главка, --
рассуждал подвыпивший заместитель управляющего Ивин. -- У меня глаз --
алмаз. Как люди достигают? Путем верных друзей. Они ему мостят -- он их
тащит...
Виктор отвернулся от него и задумался, положив голову на руки.
-- Мостят... тащат... -- тихо бормотал он.
Она сразу поняла, о чем он, и в тревоге взглянула на него. Он повел ее
танцевать.
-- К черту дела! -- сказал он, когда они вернулись к столу. -- Мне
хватает их на работе. Вообще, старушка, нам следует почаще выбираться на
люди. Ивин прав: работай, но помни, что ты не лошадь.
Совесть ее была спокойна. И Лиза опять была счастлива.
Под Новый год, затеяв уборку, Лиза поставила за шкаф чертежную доску с
наколотым эскизом. Прошли праздники, и только тогда она вспомнила, что
Виктор так и не спросил про эскиз. А ведь это был тот самый синхронизатор,
над которым он бился чуть ли не год. Впервые тогда что-то царапнуло ее душу.
По-видимому, счастье имеет свои законы. Оно чахнет без надежды. Лиза не
знала, о чем ей мечтать. Напрасно она называла себя неблагодарной,
беспокойное недоумение все чаще посещало ее. Она стала подмечать в себе
опасную и ненужную наблюдательность.
Ей все меньше нравился этот Долгин с его ускользающим взглядом,
льстивый Ивин и другие друзья Виктора. Среди них попадались и славные люди,
но что-то нехорошее было в их зависимости от Виктора, и сам Виктор как будто
нуждался в этой зависимости. Он, всегда такой сильный, гордый, почему-то
дорожил их обществом. Когда они уходили, он презрительно высмеивал их, сам
же с каждым днем все приближался к ним, словно в чем-то уступая. Тогда ей
казалось, что ему просто нравится, чтобы им восхищались. Постепенно она
стала понимать, что это не просто слабость.
Приезжая из Москвы, Виктор восторженно рассказывал о министерских
работниках. Как быстро там продвигаются люди! Все-таки что значит быть на
виду. И вообще, там, в министерстве, даже мыслят другими масштабами. Вопрос,
над которым они тут бились год, заместитель министра шутя решил в пять
минут. Вот такая работа может приносить истинное удовлетворение. На такой
работе он мог бы показать себя. Расстановка кадров. Общие принципиальные
проблемы развития энергетики. Встретился какой-то специальный вопрос --
пожалуйста, к услугам заместителя министра любой консультант. Никакой тебе
войны со станционниками, с монтерами. А кто, спрашивается, критикует
министерских работников? Только высшее начальство. Или вот, к примеру,
начальник главка. Имеет двух референтов. На дипломатических приемах бывает!
-- А ты знаешь, Лиза, он старше меня всего лет на шесть. Думаешь, у
него какие-нибудь исключительные способности? Ничего подобного. Я знаю людей
не менее способных, чем он. И сидят рядовыми инженерами. Случайность? Случай
идет навстречу тому, кто его ищет.
...После обеда пришла жена Ивина. Звонкий живой голосок помогал Анне
Павловне походить на подростка. Она повязывала крашеные волосы черным
большим бантом, старалась двигаться быстро и называла Лизу своей подружкой.
Чмокнув Лизу в щеку, она предупредила, что торопится в Дом моделей, и,
поминутно поглядывая на часики, просидела полтора часа.
Круг интересов Анны Павловны был чрезвычайно широк. Она ходила на
дискуссии в Союз писателей, на выставки в Союз художников и на весенние
выставки собак. Она была в курсе всех дел Энергосистемы. Она знала, где
случилась авария, с кого снимут премию, чем болен управляющий.
-- Представьте себе, Лизочка, жена главного инженера, -- разве можно в
наше время так жить, -- я звоню ей, мне надо было проверить, кого
представили к наградам, -- она не имеет понятия. Полное отсутствие всяких
общественных интересов. Так легко можно переродиться в обывательницу. На нас
лежит обязанность создавать мужьям абсолютные условия. Пусть это будет
парадокс, но наша личная жизнь -- это производственная жизнь наших мужей.
Лиза с тоской поддакивала. На прощание Анна Павловна пригласила Лизу с
мужем к себе на дачу.
-- Зимой там чудесно. Серебряный снег, такая светотень. Между прочим,
Лизочка, я слыхала, вы знакомы с новым начальником лаборатории? Возьмите его
с собою. Молодые неженатые люди всегда вносят какой-то аромат романтики.
Лиза живо вообразила резкого, неуклюжего Андрея в обществе Анны
Павловны и ее мужа, любителя поесть, выпить, организовать пульку,
представила и всю остальную публику, бывающую у Ивиных, и усмехнулась.
Виктор зло называл их "аппендиксы". Когда Лиза спрашивала: "Зачем же к ним
ходить?", Виктор пожимал плечами -- положение обязывает.
-- Нет, на Лобанова никакие чары не действуют, -- усмехнулась Лиза.
Что- то в тоне ее показалось Анне Павловне обидным. Напрасно Лиза так
уверена в своем Лобанове, вообще мужчинам не стоит верить, уверенность
делает женщину слепой. Виктор Григорьевич тоже не составляет исключения. Эта
Нина Цветкова, секретарша главного инженера, девчонка, ничего опасного в ней
нет, но, знаете, иногда все происходит неожиданно. Конечно, в семейных
отношениях сквознячок необходим. И все же следует быть начеку, чтобы вовремя
захлопнуть форточку.
Лиза ни о чем не стала расспрашивать, но после ухода Анны Павловны
задумалась. Сплетню всерьез принимать не стоило. Ни с какой Цветковой Виктор
ей не изменит. Она чувствовала это как женщина. Виктор ее по- прежнему
любит. По-прежнему?.. И вдруг с пугающей ясностью она поняла: неважно,
ухаживал он за Цветковой или нет, важно то, что, если бы ему по сугубо
деловым расчетам понадобилось, он, не задумываясь, изменил бы ей с этой
самой Цветковой. Просто в этом пока нет нужды. Для тех мелких услуг, какие
может оказать секретарша начальника, достаточно было подпустить парочку
многозначительных фраз (на это он мастер), подвезти на машине (да, да, на
машине -- что-то подобное Лиза слыхала), подарить флакон духов...
Виктор переменился, и его чувство тоже переменилось. А она? Она любила
так же, как и раньше.
Его же чувство стало расчетливо эгоистичным. Лизе припомнилось, как
встревожился Виктор, узнав о служебных неприятностях у ее брата. Он так
боялся, что это может повлиять и на его, Виктора, дальнейшее продвижение. И
если бы у брата не наладилось, Виктор мог бы озлиться на нее.
В передней раздался звонок, это почтальон принес газеты и журнал
"Электричество". Лиза отнесла журнал в кабинет Виктора. Последние номера
лежали стопкой, заклеенные в бандероли. Торопливо она порвала обертку.
Андрей -- он может прийти сегодня, завтра, -- не должен этого видеть.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Проклятая низкая притолока! Никак не привыкнуть. Который раз, выходя из
кабинета, Андрей ушибался. В "инженерной" стало приметой: если стукнулся --
значит, о чем-то задумался или что-то случилось. Так и есть. На сей раз
попало Кривицкому. На каком основании он принимает в ремонт самописцы?
- Было указание главного инженера, -- Кривицкий развел руками. -- Так
заведено испокон веков, что от сложных приборов ремонтные мастерские
отказываются.
- Так вот, с сегодняшнего дня в ремонт не брать, -- сказал Андрей,
потирая голову. -- У вас есть своя тематика, будьте добры ею заниматься.
Есть у вас самолюбие? Попробуйте дать краснодеревщику бревно тесать, куда он
вас пошлет? Вы же инженер!
Кривицкий поморщился:
-- Тут не до самолюбия. Вот главный узнает, поднимется шум. Спорить с
начальством, Андрей Николаевич, все равно что плевать против ветра.
Андрей невольно улыбнулся. И когда он научится удерживать свою дурацкую
улыбку!
- Шум начался, -- строго сказал он. -- Главный уже вызывает меня по
этому вопросу.
- Ну вот вам и трещина, а вы не верили, -- задумчиво сказала Майя после
ухода Лобанова.
Кривицкий покачал головой:
- Идет, гудет зеленый шум... Нет, Майя Константиновна, это он лишь
замахнулся, а треснет от его удара что-нибудь или нет -- посмотрим... А
вообще отважен, -- добавил он, помолчав. -- Ей-богу, отважен!
- Садитесь, -- морщась, нетерпеливо бросил главный инженер, потому что
Лобанов еще топтался на пороге кабинета. -- Вы почему не выполняете моего
приказания о ремонте приборов?
Не отвечая, Лобанов подошел, уселся в кресло, развернул папку, достал
план работы лаборатории.
- Пожалуйста, -- коротко сказал он, -- я не нашел тут пункта о ремонте.
- План -- это не догма.
- План -- приказ, -- возразил Андрей, -- тем более что он утвержден
вами.
Это походило на прямой вызов. Полчаса назад на диспетчерском совещании
директор Октябрьской станции Тарасов попросил срочно отремонтировать
самописцы, Лобанов категорически отказался принять их в ремонт: для этого
существуют мастерские. Главный инженер решил, что тут какое-то
недоразумение, а теперь выходило, что это обдуманное решение. Ему ничего не
стоило приказать Лобанову, и тот вынужден был бы повиноваться, но его
заинтересовали намерения нового начальника лаборатории.
- Вы что же, хотите поссориться с нашими производственниками? --
полюбопытствовал главный инженер.
- Нет, зачем. Просто я хочу заниматься своим делом.
Умиляясь наивности этого новичка, главный инженер растолковывал как
можно мягче ошибочность избранной Лобановым линии:
-- Основное у нас -- станции, они производят электроэнергию. Мы же с
вами существует для того, чтобы удовлетворять их нужды. Вам следует начать с
изучения запросов производства, продумать, как лучше помогать станциям. Вы
же начали с того, я слыхал, что оборудовали себе отдельный кабинет. Верно?
Андрей нащупал шишку, пока что единственную "радость" от кабинета, и
равнодушно согласился:
-- Верно.
Главный инженер укоризненно вздохнул: упрек, как видно, не достиг цели.
- Вот видите, какое неудачное начало. Вместо того чтобы наладить
качественный ремонт...
- Я хочу создавать новые приборы. Для этого мне нужна хорошая
лаборатория, в частности с кабинетом для начальника и комнатой для ведущих
инженеров, чтобы они могли сидеть и думать, не зажимая уши... -- И, не давая
прервать себя, Лобанов методично изложил свои требования. Тут было и
создание мощного экспериментального цеха с заменой ветхих станков Кузьмича,
и новые штаты, и пересмотр тематики, и ремонт помещения, и обеспечение
консультантами, и новая аппаратура.
Главный инженер сперва изумленно поднял брови, потом, когда поднимать
их выше было уже некуда, недоверчиво улыбнулся, но так как Лобанов продолжал
развивать свои фантазии, не обращая внимания на эти знаки, главный инженер
нахмурился и забарабанил пальцами по столу.
- Все? -- спросил он с видом величайшего терпения.
- Нет, это, так сказать, программа-минимум.
- Н-да... Пока что одни права и никаких обязанностей. Вы что же,
намерены только просить да просить?
Прием был не совсем дозволенный, вроде подножки. Про обязанности, какие
он брал на себя, Лобанов уже говорил. Он упомянул о локаторе, о том, что
лаборатория должна стать научным центром Энергосистемы, толкать ее вперед,
внедрять автоматизацию на станциях. Но главному инженеру важно было сейчас
добить вопрос о ремонте. Как говорится, ближняя соломка лучше дальнего
сенца.
Андрей решил не уступать. Слишком многое зависело от этой первой их
встречи. Он готовился к ней по всем правилам, ничуть не меньше, чем к
какому-нибудь исследованию.
-- Просить? Не просить я намерен, а требовать то, что положено, --
твердо сказал он.
Главный инженер, костлявый, угловатый, весь немного встрепанный, имел