Осмотр тел был слишком быстрым и поверхностным, чтобы она смогла обнаружить ядовитые иглы из трубки убийцы.
— Убей! — шепнула Ченая Рейку. Сокол взмыл вверх с ее руки, а сама она в тот же миг отпрянула в сторону — игла просвистела мимо ее уха. Рейк сделал три взмаха крыльями, и его когти нашли укрытые темным капюшоном глаза. Из глотки несчастного вырвался душераздирающий крик, оборванный клинком его же товарища. А Рейк уже вернулся на руку хозяйки.
— Вверх! — приказала она. — Эти мои!
Тихо рассмеявшись, она обнажила меч. На арене она не раз сражалась с четверыми противниками одновременно. Сейчас их было пятеро. Результат будет тем же, но игра, возможно, более интересной.
— Попробуйте оказать достойное сопротивление, — подзадорила она нападавших.
Ближайший к ней сделал выпад, направленный в живот.
Ченая отступила в сторону, ударив его ногой в пах, а ее меч взлетел вверх, отражая удар второго воина, нацеленный в голову.
Отбив его, меч глубоко вонзился нападавшему между ребер. Поймав воина до того, как он успел упасть, Ченая толкнула его на третьего противника.
В мгновение ока девушка отскочила в сторону, уклоняясь от меча, просвистевшего у ее головы. Этого она ударила ногой. Четверо мужчин профессионально сомкнулись вокруг нее, не говоря ни слова. Единственными звуками в ночи были звон стали и хрип тяжелого ритмичного дыхания.
Ченая вся отдалась схватке. Ее рука дрожала от силы наносимых и отражаемых ударов. Второй рукой девушка сжимала кинжал, им она и пронзила грудь одного из противников, когда он неосторожно приблизился слишком близко. С хлюпающим звуком кинжал вышел из тела, и девушка ногой свалила противника на землю.
По ее лицу струился пот; правая перчатка промокла от крови.
Ченая закружилась между тремя оставшимися, полоснув одного мечом по лицу и вонзив лезвие кинжала ему в горло.
Смерть обрушилась на нее двумя сверкающими арками. Схватив меч обеими руками, Ченая приняла удары, развернула мечи мощным круговым движением и отбросила их. Один воин не удержал‑таки меч, и, когда нагнулся за ним, колено девушки ударило его в лицо.
Последний обнаружил, что остался один, заколебался и, повернувшись, бросился к калитке и спасительным улицам за ней.
Грубо выругавшись, Ченая вытащила из ножен на бедре второй кинжал и метнула его. Трус вскинул руки, его меч звякнул о камни дорожки, и он упал. Одна нога его беспомощно дернулась, затем все стихло.
Раненый медленно, превозмогая боль, поднялся на ноги; из его перебитого носа хлестала кровь. Глаза были затуманены, а подобранный меч ходил ходуном в ослабевшей руке. Шатаясь, он Двинулся на Ченаю.
— Ты по крайней мере не трус, — похвалила она его. Лезвие ее меча стремительно нарисовало у него под подбородком алую черту, и воин упал навзничь.
Ченая глубоко вздохнула и свистом позвала Рейка. Девушка и сокол оглядели шесть трупов. На них не было мундиров Третьего отряда, с разочарованием отметила Ченая. Имея такое доказательство, можно было бы перевешать их всех или хотя бы выгнать из города — Хорошая работа, женщина из Рэнке.
Тотчас узнав голос, Ченая стремительно обернулась. Шупансея собственной персоной и двадцать воинов‑бейсибцев преграждали дорогу ко дворцу. Очевидно, они вышли на улицу в разгар схватки. Вспыхнул факел, за ним еще один.
— Не удивляйся, — сказала бейса. Она указала на труп человека в плаще. — Он вошел во дворец сегодня утром вместе со слугами, но не ушел с ними, а спрятался в конюшне. Мои люди выследили его, но решили подождать и выяснить его замысел.
Ченая ничего не ответила и, сжимая меч, попыталась понять, несут ли слова бейсы опасность.
— Молин объяснил нам, чего ты хочешь, — продолжала Шупансея. — Тебе нечего опасаться.
Ченая усмехнулась:
— Мой дядя делает слишком смелые предположения.
Бейса пожала плечами.
— Похоже, грубость у тебя в крови, — вздохнула она. — А может, когда мы ближе узнаем друг друга, ты изменишь свое отношение. Кадакитис сказал, что обещал устроить прием в честь твоего приезда. Через неделю я сама устрою его, чтобы отметить прибытие твое и Лована Вигельса в Санктуарий.
Ченая выдавила улыбку, затем, опустившись на колено, вытерла меч о ближайший труп и спрятала в ножны.
— Мы с отцом, конечно же, примем приглашение принца, — она погладила перья Рейка. — Я люблю приемы.
Две женщины впились друг в друга взглядами, и глаза их выражали взаимную ненависть и недоверие. Однако эта ночь осталась за Ченаей. Пусть Шупансея узнала об опасности, которая угрожала принцу; но это она, ранканка, помешала ей осуществиться. Рыбоглазые воины за спиной бейсы были только зрителями и восхищались ее доблестью.
— Примите благодарность мою и вашего кузена за предпринятые ради него усилия, — натянуто произнесла Шупансея. Она махнула рукой, и половина ее телохранителей принялась убирать тела. — Сейчас, по‑моему, несколько поздновато принимать гостей. Уверена, ты найдешь дорогу к выходу.
Повернувшись, бейса удалилась во дворец.
— Оставьте кошки себе, — небрежно кивнула стражникам Ченая, направляясь к калитке. — Они мне больше не понадобятся.
Диана Л. ПАКСТОН
ДУНОВЕНИЕ СИЛЫ
— Красную, папа, теперь я хочу красную муху!
Оглядев своего маленького сына, Лало вздохнул и выбрал из кучи алый грифель. Его рука умело забегала по бумаге, набрасывая голову, грудь, согнутые ноги и контуры прозрачных крыльев.
Заменив красный грифель на золотой, он сделал цвета переливающимися, а в это время Альфи, взобравшись на скамейку рядом с отцом, с сосредоточенной настойчивостью трехлетнего ребенка следил за каждым его движением.
— Готово, папа?
Ребенок потянулся к столу, чтобы посмотреть на рисунок, но Лало отодвинул лист бумаги, гадая, когда же вернется Джилла и заберет ребенка. И вообще, где она? В груди тревожно щемило сердце. В эти дни противостояние бейсибских захватчиков и различных местных формирований делало опасным даже простой выход за покупками; их старший сын Ведемир, свободный сегодня от работы у караванщика, вызвался проводить мать на базар.
Медовый месяц бейсибцев и жителей Санктуария окончился, каждый день приносил новые слухи о растущем сопротивлении аборигенов и кровавом ответе пришельцев. Джилла и Ведемир должны бы уже вернуться домой…
Альфи дернул Лало за руку, привлекая к себе внимание. Глядя на темноволосую головку мальчика, отец подумал, как странно похожими оказались его первенец и младшенький — оба смуглые, упрямые… На мгновение показалось, что прошедших лет не было — Лало вновь превратился в молодого отца, а рядом с ним примостился Ведемир, упрашивающий его нарисовать еще что‑нибудь.
Правда, сейчас рисунки Лало были другими.
— Папа, а эта муха будет видеть? — указал Альфи на нарисованную головку.
— Да, да, головастик, подожди минутку.
Взяв нож, Лало принялся очинять черный грифель. Малыш заерзал на стуле, рука дернулась, и нож порезал большой палец.
Лало выронил нож, сверкнул глазами на сына и поднес палец ко рту, чтобы остановить кровь.
— Папа, ну сделай это — сделай фокус и заставь их улететь! — упрямо просил Альфи.
Подавив желание отшлепать ребенка, Лало набросал усики и веселые глазки. Альфи не виноват. Не надо было начинать эту игру.
Состроив рожу, он взял бумагу и на какое‑то время закрыл глаза, фокусируя энергию, потом открыл и нежно подул на яркие крылышки…
Альфи замер с открытым ртом, когда яркая точка зашевелилась, расправила переливающиеся крылья и зажужжала прочь, присоединившись к «россыпи алмазов» — другим мухам, кружащимся над мусорным ведром у двери.
Один благословенный миг ребенок сидел спокойно, а Лало, посмотрев на нарисованных им насекомых, внезапно поежился.
Он вспомнил: красный сиккинтайр, проплывающий над головами пирующих богов, несравненное великолепие Ильса, изящество разливающей вино Эши.., добродушие Тилли.., или это была Тиба.., о боги, неужели он уже начал забывать?
— Папа, а теперь сделай мне пурпурно‑зеленую с… — маленькая ручка дернула его за рукав.
— Нет! — Лало вскочил, с грохотом отодвигая стол. Цветные грифели рассыпались по полу.
— Но, папа…
— Я сказал — нет! — закричал Лало и тут же возненавидел себя, когда Альфи, судорожно сглотнув, затих.
Выбравшись из‑за стола, художник бросился было к двери, но остановился на полпути. Он не может — он обещал Джилле — не может оставить ребенка одного дома! К черту Джиллу! Лало закрыл руками глаза, пытаясь прогнать гнездившуюся за ними боль.
Сзади послышалось слабое всхлипывание. А потом слабый шорох — это Альфи очень осторожно начал складывать грифели назад в коробку.
— Прости, головастик… — извинился Лало. — Ты ни в чем не виноват. Я люблю тебя — просто папа очень устал.
Нет, Альфи не виноват… Лало поплелся к окну и, раскрыв старые ставни, глянул на разбросанные в беспорядке крыши домов. Можно было бы подумать, что человек, побывавший на пиру богов, станет другим, возможно, даже приобретет некое видимое обычным глазом сияние — особенно человек, способный не только рисовать чужие души, но и вдыхать жизнь в свои творения. Но нет, ничего не изменилось. Абсолютно.
Он посмотрел на свои ладони, широкие, с толстыми пальцами, с краской, въевшейся в поры и под ногти. На короткий миг они были руками бога — но вот он снова здесь, в Санктуарии. Город рушится в бездну ада с большей, чем обычно, скоростью, а он ничем не может помочь ему.
Лало вздрогнул, услышав, как что‑то прожужжало возле уха, и увидел, как одна из сотворенных им пестрых мух кругами полетела через окно вниз, к богатой кормом куче отбросов в конце тупика. На секунду художник задумался: смогут ли мухи размножаться и обратит ли кто‑нибудь в Санктуарии внимание на крылатые бриллианты, кружащие над мусором.
Порыв воздуха принес вонь.
Задохнувшись, Лало поспешно захлопнул ставни, прислонился к ним и закрыл лицо руками. В стране богов любое дуновение ветерка приносило иные запахи. Одеяния небожителей были украшены жидкими драгоценностями и сияли лучистым светом.
Он Лало‑живописец, пировал там, и его кисть дала жизнь тысяче неземных фантазий.
Он стоял, потрясенный страстной жаждой увидеть вновь эти бархатные лужайки и аквамариновое небо. Из‑под опущенных век покатились слезы, и уши, зачарованные воспоминанием о птицах, чье пение превосходило все земные мелодии, не смогли уловить наступившую тишину, сдавленный торжествующий смешок сына и тяжелую поступь шагов на лестнице.
— Альфи! Сейчас же слезь оттуда!
Мечты рухнули, и Лало поспешно повернулся к двери лицом, мигая и пытаясь отделить неясное видение рассерженной богини от тучной фигуры, взиравшей на него с порога. Когда зрение вернулось в норму, Лало увидел, что Джилла спешит через комнату к ребенку, забравшемуся на полку над печкой.
Ведемир, чья темноволосая голова едва виднелась из‑за тугих пакетов и набитых фруктами корзин, ввалился в комнату вслед за матерью, ища, куда бы положить поклажу.
— Хочу сделать ее красивой! — донесся голос Альфи, приглушенный пышной грудью Джиллы. Выпрямившись в ее объятиях, он указал:
— Видишь?
Три пары глаз проследили за пальцем по направлению к полке над плитой, где сажа теперь перемежалась с голубыми и зелеными мазками.
— Да, дорогой, — спокойно ответила Джилла, — но там темно, и краски трудно будет разглядеть. К тому же тебе ведь известно, что нельзя трогать папины вещи, — и, конечно же, тебе известно, что нельзя залезать на печь! Ну? — она повысила голос. — Отвечай!
Чумазое личико повернулось к ней, нижняя губа задрожала, темные глазки опустились под сузившимися глазами матери.
— Да, мама…
— Что ж, тогда, возможно, это поможет тебе запомнить!
Опустив ребенка на пол, Джилла с силой шлепнула его по попке. Всхлипнув раз, Альфи тут же смолк и молча, с глазами, полными слез, принялся потирать наказанный зад.
— А теперь ложись в кроватку и оставайся там до тех пор, пока Ванда не привезет домой твою сестру Латиллу.
Схватив ребенка за плечо, мать затащила его в детскую и захлопнула за ним дверь так сильно, что содрогнулся весь дом.
Ведемир медленно поставил на кухонный стол последнюю корзину и почтительно, что никак не вязалось с его широкими плечами и крепкими мускулистыми руками, посмотрел на мать.
Взгляд Лало обратился к жене, и у него заныло под ложечкой, когда он увидел перед собой Сабеллию‑Острую‑на‑Язык во всей своей красе.
— Возможно, в следующий раз это удержит его поближе к земле, — заявила Джилла, упирая кулаки в широкие бедра и впиваясь взглядом в мужа. — Как бы мне хотелось надрать задницу и тебе! О чем ты только думаешь? — она начала заводиться и повысила голос. — Когда ты сказал, что присмотришь за ребенком, я думала, что могу доверить его тебе! Ты же знаешь, какие они любопытные в таком возрасте! В печи остались непогасшие угли — ты даже не услышал бы, закричи он! Лало‑живописец, тебя следовало бы прозвать Лало‑недоумок! Ха!
Ведемир молча попятился к стулу в углу, и Лало не смог вернуть сыну сочувственную улыбку. Его стиснутые губы изгибались от слов, которые двадцать семь лет жизни с этой женщиной приучили не произносить вслух. И правда.., живое воображение нарисовало ему картину извивающегося в огне сына. Но ведь он всего лишь миг глядел в окно! Через секунду он обернулся бы и стащил ребенка вниз!
— Видят боги, я терпелива, — бушевала Джилла. — Отказывая себе во всем, я билась, чтобы содержать семью, пока ранканцы, или бейсибцы, или черт знает кто еще наводняли город. А ты только и мог…
— Во имя Ильса, женщина, угомонись! — в конце концов обрел голос Лало. — У нас есть крыша над головой, и чьи заработки…
— И это дает тебе право снова спалить все дотла? — оборвала его супруга. — Не говоря уже о том, что, если мы не заплатим налоги, крыша недолго останется у нас над головой. Одному Шальпе известно, кому мы будем платить их в этом году. Что ты нарисовал за последнее время, живописец?
— Во имя богов! — Лало бессильно сжал пальцы. — Я нарисовал…
Багровый сиккинтайр проплыл по лазурному небу — зверь с огненными глазами и хрустальными крыльями — у Лало сдавило горло, не давая словам вырваться наружу. Он никогда ничего не рассказывал ей, но сегодня покажет мух всех цветов радуги, которых нарисовал для Альфи, и тогда она поймет, что Лало обладает силой богов. Какое она имеет право так говорить с ним? Лало удивленно огляделся вокруг и вспомнил, что открывал ставни, выпуская насекомых на улицу.
— Я спасла тебе жизнь, и это вся твоя благодарность? — вскричала Джилла. — Ты чуть не сжег последнего ребенка, которого мне суждено было родить!
— Спасла мне жизнь?
Внезапно у него в памяти вновь прокрутился конец видения — он рисовал богиню, спустившую его на землю с небес, богиню, имевшую лицо Джиллы!
— Так это ты вернула меня в эту помойку и хочешь, чтобы я благодарил тебя? — теперь он вопил так же пронзительно, как и жена. — Несчастная женщина, знаешь ли ты, что ты сделала?
Взгляни на себя — ты похожа на бочонок жира! Как я мог желать вернуться, когда сама Эши избрала меня?
Какое‑то мгновение потерявшая от изумления дар речи Джилла молча пялилась на мужа. А потом швырнула в него деревянным половником, что лежал на плите.
— Нет, не благодари меня, ибо теперь я сожалею о том, что сделала это!
За половником последовал дуршлаг. Когда Джилла схватила медный котелок, Лало пригнулся, а Ведемир вскочил на ноги.
— Ты хотел переспать с богиней? Червяк! Так отправляйся к ней — мы здесь прекрасно обойдемся и без тебя! — кричала она.
Медный котелок, подобно солнечному диску, метнулся к Лало и, ударив его, стукнулся об пол. Художник выпрямился, баюкая ушибленную руку.
— Я уйду… — усилием воли он заставил свой голос звучать спокойно. — Мне следовало давно сделать это. Я мог бы стать величайшим художником Империи, если бы не связался с тобой, — я еще могу стать им — клянусь тысячью глаз Ильса, ты не знаешь, на что я способен! — говорил он. Джилла судорожно хватала воздух, сжимая и разжимая огрубевшие от работы пальцы и ища, чем бы еще запустить в мужа. — Когда ты снова услышишь обо мне, ты поймешь, кто я такой, и пожалеешь о том, что сказала сегодня!
Лало умолк. Джилла глядела на него с каменным лицом, и в ее глазах было что‑то, чего он не удосужился постичь. Память шепнула ему, что если сейчас он даст выход своему гневу, то увидит правду о своей жене, как это уже бывало прежде. Но Лало прогнал эту мысль. Ярость кипела в его груди, превратившейся в могучее горнило. Художник не чувствовал себя так с тех пор, как перехитрил убийцу Зандерея.
Он молча направился к двери, на ходу застегивая пояс, в котором хранил заначку, по пути снял с вешалки и бросил себе на плечо короткий плащ с капюшоном.
— Папа, ты не ведаешь, что творишь, — наконец обрел дар речи Ведемир. — Солнце уже почти село. Скоро начнется комендантский час. Ты не можешь вот так просто уйти!
— Не могу? Вы увидите, что я могу! — открыл дверь Лало.
— Говно, маляр, трус! — кричала вслед ему Джилла. — Если ты сейчас уйдешь, не думай, что тебя радушно примут обратно!
Лало ничего не ответил, и последнее, что он услышал, поспешно спускаясь по скрипящей лестнице, был сотрясающий стены грохот чугунного котла, ударившего в закрывшуюся дверь.
***
Топот ног за спиной заставил страх пронестись по всем нервным окончаниям, столкнувшись с тупой яростью, что питала быстрый шаг Лало. «Дурень! — загудел в голове опыт всей его жизни. — Твоя спина выдает тебя! Держи ее прямо! Настороженный — значит живой!
Всем было известно, что грабить Лало не имело смысла, но в нынешней непонятной ситуации торопливые шаги могли означать кого угодно. Лало отчаянно попытался вспомнить, кому принадлежал этот квартал: НФОС или отрядам смерти нисибиси, возвратившимся пасынкам, или Третьему отряду коммандос, а может, вновь собравшимся людям Джабала, или еще кому‑то, о ком он еще даже не слышал.
В его руке блеснул небольшой кинжал — малая надежда против человека опытного, но, возможно, достаточная, чтобы остановить человека, ищущего легкой поживы до заката.
— Папа — это я!
Тень за спиной Лало остановилась на безопасном расстоянии.
Лало часто заморгал и узнал Ведемира. Он разрумянился от бега, но дышал довольно ровно.
Парень в отличной форме, со скрытой гордостью подумал Лало, расслабив напряженные мышцы и отправив» кинжал обратно в ножны.
— Если тебя послала мать, лучше возвращайся домой.
Ведемир покачал головой:
— Не могу. Она прокляла и меня тоже, когда я сказал, что пойду за тобой. Кстати, куда ты направляешься?
Лало уставился на сына, поражаясь его беспечности. Неужели парень не понимает? Они с Джиллой наконец поссорились, и теперь его будущее маячит впереди подобно милой грозовой туче.
— Возвращайся домой, Ведемир, — повторил Лало. — Я иду в «Распутный Единорог».
Ведемир рассмеялся, сверкнув белыми зубами на бронзовом лице.
— Папа, ты забыл, я провел два года, сопровождая караваны?
Неужели ты думаешь, что я никогда прежде не бывал в кабаках?
— Не в таких, как «Единорог»… — мрачно заметил Лало.
— Тогда тебе надо завершить мое образование… — весело произнес парень. — Если ты крепче меня, попробуй свали меня с ног. К тому же вдвоем нам будет безопаснее в этой части города!
Новая волна ярости захлестнула Лало, когда он взглянул на сына, отметив его уверенную стойку, оценивающий взгляд. Он вырос, горько подумал Лало, вспоминая, когда задавал ему трепку в последний раз, — кажется, это было так недавно! Ведемир — мужчина. О боги! Неужели и у меня когда‑то были такие невинные глаза? Мужчина, и сильный… Даже в молодости Лало никогда не был драчуном, и теперь сознание того, что сын сможет его сейчас поколотить, было горьким.
— Отлично, — наконец произнес Лало, — но не вини меня, если трактир не оправдает твоих надежд, — он повернулся, собираясь идти, затем снова остановился. — И, во имя Шальпы, перед тем как зайдешь внутрь, сотри с лица эту ухмылку.
***
Лало запрокинул кружку, влив в горло остатки кислого вина, и стукнул ею по столу, требуя новой порции. Давненько он не был здесь, в «Распутном Единороге» — да он вообще давно нигде не был, дошло вдруг до него. Может, вино покажется вкуснее, если выпить еще?
Подняв на мгновение бровь, Ведемир сделал небольшой глоток пива и поставил кружку на стол.
— Знаешь, я пока не вижу здесь ничего особенного…
Лало сглотнул обиду. Наверное, он презирает меня… Старший сын, Ведемир должен был помнить, что происходило в те дни, когда Лало пытался утопить в вине все свои беды, а Джилла стирала чужое белье, чтобы прокормить семью. А в последние благополучные годы мальчишка странствовал вместе с караванами.
Неудивительно, что он считает своего отца горьким пьяницей!
Он не понимает. Лало протянул свою кружку смуглой служанке. Он не знает, что я пережил…
Художник дал прохладному терпкому напитку растопить комок в горле и со вздохом откинулся назад. Так или иначе, в отношении «Единорога» Ведемир прав. На памяти Лало в таверне никогда не было такого спокойного вечера. Отполированные временем деревянные панели заскрипели под его весом, когда он расслабленно прислонился к ним, оглядывая просторный зал и пытаясь понять перемены.
Знакомый запах пота и прокисшего вина навевал воспоминания; масляные светильники заставляли плясать тени на покрытых сажей балках над головой и массивных столах, почти не занятых сейчас, после наступления темноты, когда заведение должно было быть набито посетителями так же густо, как базарный пес блохами. Лишь несколько человек лениво потягивали пиво. Лало узнал бледного, покрытого шрамами юношу, прозванного Зипом.
Тот сидел за столиком вместе с тремя парнями помоложе.
Он увидел, как Зип, громыхнув кулаком по столу, начал что‑то чертить в пролитом пиве. Художник сфокусировал взгляд и увидел под масками плоти смесь фанатизма и страха, заставившую его вздрогнуть. Нет, подумал он, наверное, здесь лучше не пользоваться определенными своими способностями. Правду о некоторых душах ему знать не хотелось.
Лало заставил себя, продолжить осмотр помещения. В одном углу пили мужчина и женщина; шрамы былых схваток покрывали их лица, старые страсти застилали глаза. Они походили на людей Джабала, и Лало задумался, служат ли они прежнему хозяину. Невдалеке сидели еще трое, чьи лохмотья не могли скрыть остатков военной выправки — дезертиры с северной войны или наемники, слишком беспутные даже для Третьего отряда коммандос. Лало не хотел этого знать.
Глубоко вздохнув, он конвульсивно закашлялся. Вот оно: его новые чувства работали помимо воли, ноздри уловили запах смерти и зловоние колдовства. Лало припомнил слухи о том, что хозяин таверны. Беспалый, якшается с ведьмой‑нисибиси Роксаной. Может, схватить Ведемира и скорее бежать отсюда…
Но когда он решил подняться, голова у него закружилась, и Лало понял, что не в состоянии сейчас вынести улиц Санктуария.
Ведемир посмеется над ним, к тому же ему больше некуда идти!
Плюхнувшись на стул, художник вздохнул и попросил еще вина.
Двумя, может быть, тремя кружками позже затуманенный взгляд Лало остановился на знакомом смуглом лице и остроконечном футляре инструмента, болтавшегося на ярком плаще, в который был одет его обладатель. Проморгавшись, Лало сконцентрировался и приветливо улыбнулся.
— Каппен Варра! — он сделал широкий жест, указывая на скамью напротив. — А я думал, ты уехал из города!
— Так оно и было… — хитро ответил менестрель. — Погода для путешествий по морю была не слишком подходящей, и я прибился к каравану, направлявшемуся в Рэнке. Я надеялся там найти кого‑нибудь, кто отвез бы меня в Каронну.
Сняв с плеча футляр и аккуратно положив его на скамью, Варра втиснулся рядом с Ведемиром.
— В Рэнке! — воскликнул мальчишка. — Вам повезло, что вы остались живы!
— Мой сын Ведемир, — указал Лало. — Он работал с Реном Аллейном.
Каппен с уважением глянул на Ведемира и продолжил:
— Мне повезло — я прибыл в Рэнке сразу после того, как прикончили прежнего императора. Теперь там всем заправляет новый человек — Терон, так его зовут, — и говорят, жизнь не стоит и обещания проститутки, если ты имел отношение к императорской семье. И я подумал: «А ведь в Санктуарии дела идут совсем неплохо!»
Лало было рассмеялся, но поперхнулся вином, закашлялся, и Ведемир постучал его по спине, чтобы отец смог вздохнуть.
— Не говорите ничего, — печально произнес Каппен Варра. — Но, может, что‑нибудь можно извлечь и из этой ситуации. Эти женщины.., бейсибки.., как ты думаешь, я смогу как‑то…
— Даже не думай об этом, Каппен, — покачал головой Лало. — Твой номер не пройдет. Возможно, им понравится твоя музыка, но тебе будет стоить жизни, сделай ты только вид, что предлагаешь что‑то еще!
Бард задумчиво посмотрел на него.
— Я слышал об этом, но неужели…
— Да, — серьезно ответил Ведемир. — Моя сестра работает у одной дамы из императорской свиты и утверждает, что все это правда.
— Ну и ладно! — приветственно поднял кружку Каппен. — Оставим золото его хозяевам! — выпив, он с улыбкой взглянул на Лало. — Когда я уезжал, ты пользовался успехом при дворе. Я не ожидал увидеть тебя здесь…
Лало состроил рожу, гадая, действительно ли зрение покидает его или же просто светильники догорают.
— Теперь это двор бейсы, и при нем для меня нет работы, — увидев, как губы Каппена сложились в вежливую сочувствующую улыбку, он покачал головой. — Но это неважно — теперь я могу делать иные вещи.., такие, о которых не прочь бы узнать даже Инас Йорл.
Он потянулся за своей кружкой.
Каппен Варра взглянул на Ведемира:
— О чем он говорит?
Юноша покачал головой:
— Не знаю. Мать говорила, чтобы он перестал пить, а потом они поссорились, он понес какую‑то ерунду и сбежал из дома.
Я решил, что мне лучше пойти за ним и проследить…
Парень смущенно пожал плечами.
Оторвав взгляд от кружащегося гипнотизирующего отражения в кружке, Лало с горечью пристально посмотрел на сына.
— И проследить, чтобы старик не утопился? Так я и подумал.
Но вы не правы оба, если считаете, что это пьяное бахвальство.
Даже твоя мать не знает…
Лало умолк. Он пришел сюда, полный решимости доказать свое могущество, но вино оглушило его волю. Какое это имеет значение? Да и вообще, имеет ли хоть что‑нибудь теперь значение?
Его блуждающий взор остановился на фигуре, сгустившейся, казалось, из тени у двери, — худой, с черными бровями, в черном плаще, скрывающем другую одежду. Узнав лицо, которое он видел у Шальпы за столом богов, Лало подумал: «Это Ганс, еще один из тех, с кем поиграли боги. Посмотрите только на его кислую мину. Ну что хорошего сделали для нас боги? К черту их всех!»
— Слушай, папа, — сказал Ведемир, — я начинаю уставать от всех этих намеков и отговорок. Или объясни, о чем речь, или заткнись.
Уязвленный, Лало выпрямился и постарался сфокусировать зрение, чтобы посмотреть сыну в глаза.
— Тогда я был болен… — он попытался остановиться, но слова хлынули неудержимым потоком, словно вода через размытую плотину. — Я был за столом вместе с богами. И теперь могу вдыхать жизнь в нарисованное мною.
Ведемир изумленно уставился на него, а Каппен Варра лишь покачал головой.
— Вино, — сказал он. — Определенно, вино. На этот раз слишком…
Лало вернул им их взгляды:
— Вы не верите мне. А как тебе понравится, Каппен Варра, если я сотворю сиккинтайра или тролля, такого, с какими воюют на севере?
Он помотал головой, стараясь избавиться от давящей на глаза боли.
Это нечестно — он не должен чувствовать себя так плохо. Он ожидал, что алкоголь убьет боль, и хотя его обычное зрение затуманилось, правду, скрытую завесой человеческих лиц, он видел отчетливо как никогда. Этот парень в дальнем конце зала — он убил своих людей и снова поступит так же… Вздрогнув, Лало отвернулся.
— Папа, черт возьми, прекрати! — сердито произнес Ведемир. — Ты говоришь, как безумный, — что я должен чувствовать, как ты думаешь?
— Какое мне до этого дело? — пробормотал Лало. — Если бы не вы все, я уже давно был бы волен покинуть этот убогий городишко. Я говорю правду, и мне насрать, верите вы мне или нет.
— Тогда докажи! — поднял голос Ведемир, и на какой‑то миг соседи‑пьяницы обернулись на них. Каппен Варра почувствовал себя неловко, но юноша схватил его за руку. — Нет, не уходите!
Вы один из его давних друзей. Помогите мне доказать ему, что он несет вздор, пока папа еще сохранил последние остатки разума!
— Ну, ладно, — медленно произнес менестрель. — Ладно, у тебя есть чем рисовать?
Художник посмотрел на него и прочел в лице музыканта слабость и экстравагантную браваду, продажность и упрямую прямоту, которую не смог уничтожить даже Санктуарий, циничное признание женской чувственности и преданность идеалу красоты, который Каппен никак не мог найти. Как и Лало, Варра был творцом, жаждавшим баллад и песен, что будут веками жить в сердцах людских. Что он подумает об этом? Желание поразить своего старого друга и заставить щенка‑сына подавиться своими словами было невыносимо. Сунув руку в кармашек на поясе, Лало выудил в нем среди нескольких монет кусок угля и исписанный свинцовый карандаш.