Рисуя в подробностях эту картину, Тодд понял, что не в силах ее вынести. Поэтому он встал и отправился на кухню восстановить присутствие духа с помощью очередной порции виски. Он уже подошел ко второй стадии интоксикации – то есть, благополучно преодолев к середине дня барьер тошноты, успешно приближался к состоянию глубокого и упоительного опьянения, когда все вокруг становится нипочем. Конечно, завтра, а возможно даже послезавтра, ему придется об этом горько пожалеть – ведь он уже не настолько молод и беспечен, чтобы просто махнуть рукой на последствия подобной попойки. Но сейчас ему на них было ровным счетом наплевать, потому что больше всего на свете хотелось заглушить раздирающую его душу боль.
Открывая огромный холодильник, чтобы достать из него лед, он вдруг услышал – или ему так только показалось, – будто какая‑то женщина произнесла его имя.
Забыв про лед, он огляделся по сторонам. В кухне никого не было. Оставив дверцу холодильника открытой, Тодд вернулся к двери. В башенке также никого не было, в темной столовой вырисовывались силуэты пустого стола и стульев. Позвав Марко, Тодд направился в гостиную и нажал выключатель. Свет от пятидесятиламповой люстры разлился по пустой комнате. На полу по‑прежнему стояли коробки с его вещами, перевезенные с Бел‑Эйр, до сих пор не распакованные. Кроме них, ничего и никого в гостиной не было.
Он собрался было вернуться в кухню, почти убедив себя в том, что алкоголь сыграл с ним злую шутку, когда во второй раз услышал, как кто‑то позвал его по имени. Пикетт вновь заглянул в столовую. Уж не сходит ли он с ума?
– Марко? – крикнул он.
Казалось, прошла целая вечность, пока он дождался ответа. Где‑то вдалеке, во мраке каньона, слышалось одинокое завывание койота. Наконец дверь отворилась, и Тодд услышал знакомый голос телохранителя:
|
|
– Да, босс?
– Я слышал, будто меня кто‑то позвал.
– Из дома?
– Да. Кажется. Женский голос.
На лестнице обрисовалась фигура Марко, и тот, глядя на своего хозяина сверху вниз, участливо спросил:
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да. Мне только немного не по себе.
– Хочешь, пойду проверю все вокруг?
– Думаю, да. Даже не могу себе представить, откуда этот голос доносился. Но клянусь, я его слышал.
Марко, который выскочил из своей спальни в одних трусах, отправился наверх, чтобы одеться. Тодд же, ощущая нелепость своего положения, вновь прошел на кухню. Вряд ли в доме или его окрестностях мог появиться кто‑нибудь посторонний. Все бродяги, праздные соглядатаи и одержимые фанаты сегодня собрались у заветного павильона и теперь ожидают случая, чтобы воспользовавшись замешательством охраны, проникнуть в общество своих идолов. Никому из них даже в голову не придет бродить в темноте по каньону ради того, чтобы одним глазком взглянуть на Тодда Пикетта. Этого просто не может быть, хотя бы потому, что, слава богу, никто не знает, что он здесь… Но, что еще хуже, никому до него нет никакого дела.
Занявшись приготовлением напитка, Тодд услышал шаги Марко на лестнице, и чуть было не собрался дать ему отбой, но вовремя осекся. Что дурного в том, что одному из них найдется сегодня полезное применение? Бросив в бокал горсть ледяных кубиков, он влил туда виски. Сделал глоток. Долил бокал доверху. Еще глоток…
|
|
И вновь раздался тот же голос.
Если прежде Пикетт не мог с уверенностью сказать, слышал он его на самом деле или просто вообразил, на этот раз сомнений у него не было. Кроме него и Марко в доме определенно находился кто‑то еще, и этот «кто‑то» звал его по имени.
Звук, похоже, доносился с дальнего конца коридора. Поставив бокал на стойку, Тодд тихо вышел из кухни. Башенка по‑прежнему пустовала. На лестнице – сверху донизу – также было безлюдно.
Он устремился по короткому коридору к большому, облицованному деревянными панелями залу, который Марко окрестил «казино». Освещенный многочисленными, низко свисающими лампами, он, казалось, был изначально задуман для того, чтобы здесь могли разместиться барабан рулетки и дюжина столов для игры в покер. Скорее всего, голос доносился именно отсюда – во всяком случае, если кто‑то и скрывался в доме, то самым подходящим для этого местом было «казино». По дороге у Тодда мелькнула мысль, что без Марко обследовать комнату было несколько неосмотрительно. Но алкоголь придал ему смелости. К тому же он слышал женский голос – а уж с дамой он как‑нибудь сумеет справиться.
Дверь в «казино» оказалась распахнута. Пикетт заглянул внутрь. Шторы на окнах были раздвинуты, и сочившийся сквозь стекла мягкий лунный свет вольготно разливался по обширному пространству комнаты. Никаких признаков вторжения Тодд не обнаружил. Но инстинктивно он понимал, что доверять глазам нельзя. В зале он был не один. Он ощущал это так же явно, как покалывание в ладонях. Как ни странно, он чуял это даже кожей своего забинтованного лица, как будто та в своем новом состоянии обрела особую чувствительность.
|
|
– Кто здесь? – произнес он с меньшей твердостью в голосе, чем бы ему хотелось.
В дальнем конце комнаты мелькнула чья‑то тень. Кто‑то, всколыхнув пыль, пересек островок света.
– Кто здесь? – повторил вопрос Тодд, нащупывая рукой выключатель.
Поборов в себе искушение включить свет, он выжидал, наблюдая за происходящим. Кто бы ни скрывался в темноте, он – или она? – находился на довольно большом расстоянии от Тодда, следовательно, не мог причинить ему вреда.
– Вы не имеете права находиться здесь, – мягким тоном произнес он, – и наверняка сами это знаете.
Вновь кто‑то шевельнулся в дальнем конце зала. И опять он не смог никого рассмотреть: мрак за островком света был непроглядным.
– Может, вы все‑таки выйдете и покажетесь мне? – предложил Тодд. На этот раз последовал ответ:
– Непременно… Потерпите минуту.
– Кто вы?
– Меня зовут Катя.
– Как вы сюда попали?
– Как все. Через дверь, – ответила она так, словно вела непринужденную светскую беседу. Этот ее тон вызвал бы у Тодда немалое раздражение, если бы в голосе незнакомки не звучала некоторая мягкость.
Он жаждал поскорее увидеть свою собеседницу и в то же время понимал: чем больше он будет на нее напирать, тем больше она будет сопротивляться. Поэтому Тодд решил сделать вид, что ему это безразлично, и, небрежно прохаживаясь по безукоризненно выложенному и отполированному полу, произнес: – Должно быть, трудно было меня найти.
– Вовсе нет, – ответила дама. – Я узнала о вашем приезде от Джерри.
– Вы знакомы с Джерри?
– О да. Когда‑то еще ребенком он частенько здесь бывал. Вам с ним здорово повезло, Тодд. Он умеет хранить секреты.
– Неужели? А я всегда считал его болтуном.
– Все зависит от степени важности дела. Он никогда вам не упоминал обо мне?
– Нет.
– Вот видите. Знаете, а ведь он умирает. Полагаю, об этом он тоже никогда вам не говорил?
– Нет, не говорил.
– Тем не менее это так. У него рак. Неоперабельный.
– Кто бы мог подумать? – удивился Тодд, вспоминая не Джерри, а своего больного Демпси. – Ни разу даже словом не обмолвился.
– А зачем? Зачем ему посвящать вас в то, что никто не знает? Он вас боготворит.
То, что дама оказалась близко знакома с Джерри и даже осведомлена о его неизлечимой болезни, заинтриговало Тодда еще больше.
– Это он послал вас сюда? – осведомился он.
– Нет, глупенький, – ответила незнакомка – он вас послал сюда. А я здесь была всегда.
– Всегда? Где?
– В основном я обитаю в домике для гостей.
Катя говорила с такой уверенностью, что он ей едва не поверил. Если бы она и вправду занимала домик для гостей, Брамс должен был предупредить об этом Максин. Ведь он прекрасно знал, как важно было для Тодда соблюдать секретность. Почему же он не показал Максин все владения каньона, не говоря уже о том, что ни словом не обмолвился о других его обитателях?
Тодд одолел уже почти половину расстояния, отделявшего его от собеседницы, и мог разглядеть в темноте ее очертания. Он не обманулся в ожиданиях: дама оказалась весьма молодой особой в длинном элегантном платье серебристого цвета с расшитыми золотой ниткой волнистыми узорами. Переливаясь, ее одеяние, казалось, жило собственной жизнью.
– И долго вы уже здесь находитесь?
– Гораздо дольше, чем вы, – ответила она.
– Неужели?
– Представьте себе. Когда я познакомилась с Джерри, мне было… двадцать или двадцать пять.
Разумеется, это была полнейшая чушь. Даже не видя ее лица, Пикетт мог с уверенностью заявить, что этой особе меньше тридцати, возможно даже гораздо меньше.
– Но вы же сказали, что познакомились с ним, когда он был ребенком, – сказал Тодд, надеясь уличить ее во лжи.
– Верно.
– Значит, вы не могли его знать…
– Понимаю, это кажется неправдоподобным. Но здесь, в каньоне, все происходит не так, как в остальном мире. Скоро вы сами это поймете – если останетесь здесь. А я надеюсь, вы останетесь.
– Хотите сказать, я куплю этот дом?
– Нет, я имею в виду, что вы в нем останетесь.
– Зачем мне это делать? – удивился он.
Ненадолго воцарилось молчание, после чего незнакомка наконец вышла из тени.
– Потому что я этого хочу, – заявила она.
Это был точно выверенный ход, какой бывает только в профессиональном кино. Пауза, движение, поза.
А лицо! Казалось, оно тоже сошло с экрана, потому что было изумительным в своей красоте и совершенстве. У Кати оказались огромные светящиеся глаза цвета зелени и фиалок. Их яркость подчеркивали темные тени для век и густые ресницы. Нос и полные губы были весьма изящны, подбородок твердый, скулы высокие, можно сказать славянские. Лицо обрамляли темные прямые волосы. На женщине было множество украшений, причем весьма изысканных. К шее плотно прилегало одно ожерелье, значительно ниже, между грудей, свисало другое. В ушах сверкали золотые серьги, на запястьях поблескивали браслеты, причем по нескольку на каждой руке, и каждый был необыкновенной резной работы. Носила она их столь непринужденно, словно купалась в королевских украшениях всю свою жизнь.
– Уверен, что вы без труда могли бы найти мне замену, – сказал Тодд, – среди множества других молодых людей.
– Несомненно, могла бы, – ответила она, – но мне не нужны другие мужчины. Мне нужны вы.
Тодд был совершенно сбит с толку. Картинка никак не складывалась. С виду эта дама казалась уравновешенной и утонченной – между тем несла явную чушь. Она видела Тодда первый раз в жизни. Он не был ее выбором, а приехал в этот дом по собственному желанию, чтобы укрыться от людей. Она же пыталась ему внушить, будто он прибыл сюда по ее воле, да еще заявляет, что каким‑то образом может заставить его остаться. Нет, все это сущая чепуха.
И все же выглядела она далеко не сумасшедшей. Более того, вид у Кати был такой, словно она только что вышла из припарковавшегося у павильона лимузина и под крик оголтелых поклонников собиралась ступить на красную ковровую дорожку. Пожалуй, в этом качестве Тодд был бы не прочь ее сопровождать. Вдвоем они составили бы потрясающую пару.
– Вы не слишком подробно изучили дом, – произнесла она.
– Откуда вы знаете?
– О… у меня повсюду глаза, – отшутилась она. – В какой бы комнате вы ни находились, мне об этом сразу становится известно. Уж поверьте на слово.
– Не скажу, что мне это слишком по душе, – признался Тодд. – Терпеть не могу, когда за мной шпионят.
– Я вовсе не шпионила. – В мгновение ока приятный тон ее речи сменился на рассерженный.
– Ну, а как называется то, что вы делали?
– Я бы назвала это гостеприимством. Следить за тем, чтобы твоему гостю было уютно…
– Не понимаю.
– Ну разумеется, – она немного смягчилась, – не понимаете. Но скоро поймете. Когда у нас появится возможность провести какое‑то время вместе, вы сами поймете, что здесь происходит.
– И что же?
Дама почти отвернулась от него, как будто собралась уходить, но этого ему хотелось меньше всего.
– Думаю, лучше отложим объяснения до следующего раза, – произнесла она.
– Нет, – поспешно проговорил Тодд. Катя застыла, не оборачиваясь.
– Простите меня, – произнес он. Такие слова не часто срывались с его уст.
– Вы в самом деле раскаиваетесь? – переспросила она, по‑прежнему стоя к нему спиной. Как бы ни было это глупо, но он жаждал поймать ее взгляд, будто тот был способен заполнить пустоту в его душе.
– Прошу вас, – повторил он, – простите меня.
– Ладно, – смилостивилась Катя, одарив наконец его взглядом – Прощаю. Пока.
– Только скажите: что же я упустил? В доме…
– О, это подождет.
– Хотя бы намекните.
– Вы спускались вниз? Я имею в виду, на самый нижний, подвальный этаж.
– Нет.
– Тогда и не делайте этого. – Она наклонила голову и лукаво посмотрела на него снизу вверх. – Я отведу вас туда сама.
– Отведите сейчас, – настаивал Тодд. не желая упускать случая проверить правдивость ее заявлений.
– Нет, только не сейчас.
– Но почему же?
– Сегодня вечер «Оскара».
– Ну и что?
– А то, что вы чересчур взвинчены. Взгляните на себя. Очевидно, вы вообразили, будто сможете потопить свою боль в алкоголе. Не выйдет. Все, кто бывал в этом доме, так или иначе пытались это сделать…
– Все?
– Да, все в этом каньоне. Здесь много бывало людей, которые испытывали те же чувства, что терзают сейчас вас.
– И какие же это чувства?
– Желание получить награды за свои труды.
– О, таким актерам, как я, «Оскаров» не дают.
– Ну почему же?
– Думаю, я недостаточно хорош.
– А сами как считаете?
– Полагаю, большую часть своей жизни, – немного поразмыслив, произнес он, – я всего лишь был самим собой.
– Это поистине подвиг, – заметила Катя. – Люди думают, это просто. Но это не просто. Оставаться собой… очень трудно.
Хотя разговор их принял весьма странный оборот, в сущности, она была права. До чего же сложно играть самого себя! Стоит на секунду утратить внимание, как камере нечего снимать. В глазах появляется пустота. Тодд неоднократно замечал это как на своих ролях, так и на чужих: едва актер на несколько секунд потеряет бдительность, тотчас неумолимая камера высвечивает всю его бессодержательность.
– Уж я‑то знаю, как это больно, когда тебя не ценят, – сказала она.
– Видите ли, у меня есть кое‑что другое.
– И это другое, очевидно, деньги.
– Да. И слава.
– Но вы часто думаете, что все это чепуха. Что эти невежды из Академии отдают голоса за своих друзей. Что с них взять? Тем не менее, вас продолжают глодать сомнения. В глубине души вы хотите получить эту никчемную маленькую награду. Хотите, чтобы они признали ваш титанический труд над собой во имя того, чтобы стать образцом совершенства.
Пикетт был потрясен. Она сумела так точно воспроизвести в словах все те чувства, что неизменно захлестывали его каждый раз в дни «Оскара» – эту глупейшую смесь презрения и зависти, – словно считывала их у него из головы.
– Как вы догадались?
– Все дело в том, что я сама это пережила. С одной стороны, хочется, чтобы тебя любили. С другой – ненавидишь себя за это желание. Ведь любовь толпы ровным счетом ничего не значит, и ты сама это знаешь.
– И все равно хочешь.
– Да, все равно хочешь.
– Сущее проклятие.
– Из‑за того, что хочешь?
– Ну да. Ловко вы меня раскусили.
Быть понятым на редкость приятно. Это было не то привычное поддакивание, которым его кормили каждый день: «Хорошо, мистер Пикетт», «Как скажете, мистер Пикетт», – а загадочное проникновение в глубины его беспокойной души. Однако ее слова озадачили Тодда еще сильнее. То она говорит заведомую ложь (как она могла знать Брамса в его детские годы?), то видит Тодда насквозь.
– Если вы и вправду владелица этого дома, – спросил он, – тогда почему в нем не живете?
– С ним связано слишком много воспоминаний, – напрямик заявила она, – и хороших, и плохих. Стоит мне сюда зайти, – на ее губах заиграла едва заметная улыбка, – как он вновь наполняется призраками.
– Тогда почему бы вам отсюда не съехать?
– Из каньона Холодных Сердец? Нельзя.
– И вы не можете объяснить почему?
– Как‑нибудь в другой раз. Не хочется портить настроение, вспоминая эту историю. – Катя провела изящной рукой по лицу, и на какое‑то мгновение, пока ее черты были скрыты за пальцами, Тодд ощутил, что она отстранилась от своей красоты, как будто играть самое себя стало для нее непосильным трудом.
– Хотите меня о чем‑нибудь спросить? – осведомился он. Ее рука опустилась, и лицо вновь озарилось светом.
– А вы клянетесь, что ответите мне правду?
– Конечно.
– Поклянитесь.
– Я же сказал.
– Скажите, вам больно там, под бинтами?
– О!
– Вы обещали ответить.
– Верно, обещал. И не отрицаю. Как бы это вам объяснить? У меня там не то чтобы болит. Во всяком случае, болит не так, как раньше. А создает какое‑то неудобство. И вообще, я очень сожалею, что затеял весь этот бред. В самом деле, разве нельзя было радоваться жизни таким, каким я был?
– Этого еще никому не удавалось. Мы всегда вожделеем заполучить то, чего у нас нет. В противном случае мы не были бы людьми.
– Именно поэтому вы пришли за мной шпионить? – спросил он, полагая, что ее последние слова относятся в равной степени как к нему, так и к себе. – Ищете то, чего у вас еще не было?
– Простите. Это было очень грубо с моей стороны. Я имею в виду, следить за вами. Шпионить… Вы имеете такое же право на уединение, как и я. Хотя порой бывает трудно защитить себя. Никогда не знаешь, кто тебе друг, а кто – враг. И от этого сходишь с ума. – Ее глаза блеснули и вновь обрели игривое выражение. – И опять же, иногда безумие бывает очень кстати.
– В самом деле?
– Конечно. Случается, что это единственный способ не сойти с ума.
– Очевидно, вы это знаете по собственному опыту.
– Разумеется, я исхожу из личного опыта. Если вы разумеете то, что я сама иногда предавалась безумию.
– Не будете ли так любезны привести мне пример?
– Вряд ли вам будет приятно это услышать. Правда. То, что я проделывала в этой комнате…
– Расскажите мне.
– Даже не знаю, с чего начать.
Она обвела взглядом комнату, пытаясь найти зацепку к своим воспоминаниям. Если это был спектакль – то прекрасно разыгранный. В самом деле, с каждой минутой представление становилось все более интригующим.
– Здесь мы обычно играли в покер, – наконец произнесла она, – а иногда в рулетку.
– Мы с Марко так и подумали.
– Иногда, – при этом ее взор вновь устремился на Тодда, – в качестве приза выступала я.
– Вы?
– Да.
– Боюсь, я не понимаю.
– Все вы хорошо понимаете.
– Вы отдавались тому, кто выигрывал?
– Вот видите. Оказывается, все поняли. Это было не каждую ночь, не такая уж я развратница… – Она говорила с улыбкой, упиваясь его недоверием, и при этом медленно двигалась в его сторону, в такт своих шагов произнося слова – А только тогда, когда требовалось предаться безумию…
– И что вы им дарили? Поцелуи?
– Ха! Поцелуи! Если бы я могла довольствоваться такой малостью. Нет! Здесь, на полу, на глазах у всех проигравших я дарила победившему себя. Как последняя сучка, если мне этого хотелось.
Судя по тому, как она глядела на пол, очевидно, ей пришло на память нечто особенное. Ее тело слегка передернулось, как будто вспомнило ощущения, которые когда‑то пробудил в Кате овладевший ею мужчина.
– А если выигрывал тот, кто был вам не по душе?
– Таких мужчин не было. Здесь, в моем доме, – никогда. Они все были божественно прекрасны. Красивы все до единого. Некоторые из них были поначалу грубы. Но я обучала их ласке. – Она внимательно наблюдала за Тоддом, следя за каждым его жестом – Вам понравился мой рассказ?
Он кивнул. И хотя Пикетт не ожидал, что их разговор примет такой оборот, ее исповедь ему понравилась. Он порадовался, что на нем были свободные брюки, – в противном случае, приблизившись к нему, Катя сама убедилась бы, сколь положительное действие оказало на него ее признание.
– Позвольте мне удостовериться, что я правильно вас понял. Победитель имел вас здесь, прямо на полу?
– Ну конечно, не на голых досках. Здесь были ковры. Красивые персидские ковры. И шелковые красные подушки, которые я всегда держала в кучке вон там. Я обожала заниматься любовью среди подушек. Такое ощущение, будто находишься в чьей‑то руке, – в подтверждение своих слов она раскрыла ладонь кверху, – в руке Господа.
Приподняв кисть до уровня его глаз, она без всякого предупреждения прикоснулась к лицу Тодда. Через бинты он, конечно, не мог осязать ее пальцев, и тем не менее у него возникло иллюзорное чувство, будто из ее ладони на него излился бальзам, охладив воспаленную кожу.
– Больно?
– Нет.
– Хотите, чтобы я еще что‑нибудь вам рассказала?
– Да, пожалуйста.
– Хотите узнать, что я вытворяла…
– … На подушках? Да. Но прежде я хочу знать…
– С кем?
– Нет, не с кем. А почему.
– Почему? О боже, почему я трахалась? Потому что мне это нравилось. Это доставляло мне удовольствие.
Прильнув к Тодду, женщина продолжала поглаживать его по щеке. Он ощутил запах ее дыхания. Казалось, будто оно неким образом обогащает воздух, удостоенный возможности, хотя и невидимой глазу, входить в Катино тело и выходить обратно. Тодд позавидовал тем мужчинам, которым выпадала участь так же свободно проникать в нее. Туда и обратно, туда и обратно. Что может быть восхитительнее!
– Люблю, когда мужчина наваливается на меня сверху всем своим весом, – продолжала она, – когда пришпиливает меня к полу, как бабочку. Все раскрывается. А потом, едва он решит, что я целиком в его власти, я переворачиваюсь и оседлываю его сверху. – Катя расхохоталась. – Жаль, что нельзя увидеть выражение вашего лица.
– Это не слишком приятное зрелище… – Он запнулся, ужаснувшись внезапно осенившей его догадке.
– Мой ответ – нет.
– Ответ на что?
– На вопрос подглядывала ли я, когда вам меняли бинты. Нет, не подглядывала.
– Хорошо, – облегченно вздохнул он, искренне желая отвести разговор от больной для него темы. – Давайте вернемся к игре.
– На чем я остановилась?
– На том, что вы оседлали какого‑то жеребца.
– Лошади. Собаки. Обезьяны. Мужчинам удается неплохо их изображать. Женщинам иногда тоже.
– Стало быть, и женщины принимали участие в вашей игре?
– Только не здесь. В этих вопросах я слишком старомодна. В Румынии женщины никогда не играли в карты.
– В Румынии? Значит, вы родом из Румынии?
– Из маленькой деревушки под названием Равбак, в которой, насколько мне известно, ни одна женщина никогда не получала удовольствия от близости с мужчиной.
– Поэтому вы оттуда уехали?
– Это одна из причин. Я сбежала из дому, когда мне едва исполнилось двенадцать. В пятнадцать приехала в эту страну. Через год снялась в своей первой картине.
– Как она называлась?
– Мне не хотелось бы ворошить историю. Она в прошлом.
– Тогда расскажите до конца.
– О том, как я оседлывала мужчин? Что еще можно к этому прибавить? Это была лучшая в мире игра. Особенно для таких самовлюбленных натур, как я. Как, впрочем, и вы.
– А почему я?
– Вы обожаете выставляться перед публикой. Честно. И не отрицайте, я все равно не поверю.
Что за чертовщина! Эта женщина видит его насквозь. Он перед ней точно распростертая бабочка. Какой смысл ей возражать?
– Да, иногда я работал на публику. На приватных вечеринках.
– И имели успех?
– Это зависело от девушки.
– Полагаю, в достойном обществе вы неотразимы, – улыбнулась она.
Катя опустила руку и, продолжая рассказывать свою эротическую историю, стала прохаживаться по комнате, огибая воображаемые препятствия.
– Иногда я прогуливалась между столами полностью обнаженная. Игрокам не разрешалось смотреть на меня. Того, кто нарушал правило, я била. По‑настоящему. У меня для этого был специальный кнут. Он до сих пор у меня сохранился – мой Мучитель. Для острастки. Итак… одно из правил заключалось в том, чтобы не глядеть на приз, как бы он тебя ни искушал. – Она рассмеялась. – Надо сказать, для этого у меня имелись сотни различных уловок. Так, например, я подвешивала к клитору маленький колокольчик, который позвякивал при ходьбе. Помнится, некоторые не выдерживали и оборачивались. Им приходилось за это горько страдать.
Катя подошла к каминной полке и выудила из находившегося под ней тайника длинный кнут с серебряной ручкой. Резко взмахнула им, и тот взвыл, как зловредный комар.
– Вот это и есть мой Мучитель. Его изготовил для меня один мастер в Париже, специалист по вещам подобного рода. На рукоятке выгравировано мое имя, – она провела большим пальцем по буквам, – Катя Лупеску. Но надпись сообщает нечто большее, чем принадлежность кнута. Она говорит о том, что мой кнут должен заставлять дураков страдать. Хотя я жалею о том, что написала это здесь. Честно.
– Почему?
– Потому что человек, который наслаждается болью, далеко не дурак. Он просто следует своим инстинктам. Что же в этом глупого?
– Вы большой знаток по части наслаждений, – заметил Тодд.
Не вполне поняв, что он имеет в виду, Катя в недоумении вздернула подбородок.
– Вы много о них говорите, – пояснил он.
– Я упомянула о них только дважды, – парировала она – впрочем, в мыслях я возвращаюсь к ним несколько чаще.
– Почему?
– Не стройте из себя скромника, – с некоторой укоризной произнесла она, – не то я вас побью.
– А если мне это не понравится?
– Понравится.
– Честно говоря… – В его голос закралось волнение. Он не мог даже представить себе, чтобы ее Мучитель, как бы ловко она им ни орудовала, доставил ему какое‑то наслаждение.
– Он может быть ласковым, если я того захочу.
– Вот этот? – изумился Тодд. – Ласковым?
– Ну да. – Свободной рукой женщина провела по воздуху так, словно зачерпывала пригоршней воду. – Если мужской орган находится здесь, у меня в ладони.
Он тотчас представил жуткую по своей невероятности картину: жертва Кати, стоящая на четвереньках, с восставшей плотью, которая готова к действию и находится всецело в ее власти, – эта картина являла собой воплощение чрезвычайной уязвимости и унижения. Тодд ни за что не позволил бы женщине делать с собой что‑нибудь подобное, сколько бы она ни утверждала, что это доставит ему удовольствие.
– Вижу, мне не удалось вас убедить, – сказала она. – Хотя от меня сокрыто выражение вашего лица. Значит, придется вам принять это на веру. Стоит мне прикоснуться к мужчинам вот так, и они начинают выстреливать с прытью шестнадцатилетнего юнца. Даже сам Валентино.
– Валентино?
– Он был голубым.
– Рудольф Валентино?
– Да. А вы разве не знали?
– Нет, просто… он давно умер.
– Да, очень печально, что он ушел из жизни так рано, – заметила она.
Судя по тому, с какой легкостью она произнесла последние слова, ее ничуть не смущало то обстоятельство, что Великий Любовник почил много лет тому назад. Однако, учитывая этот факт, вся ее история превращалась в полнейшую чушь.
– Мы устроили в честь него большой обед, прямо на лужайке. Но две недели спустя он нас покинул. – Катя повернулась ж лицом к камину и убрала кнут в тайник. – Знаю, вы не верите ни слову из того, что я вам рассказала. Произведя кой‑какие вычисления, вы сочли это совершенно невозможным. – Облокотившись на каминную полку, она подперла кулаком подбородок. – И к какому же выводу вы пришли? Что я какая‑то нимфоманка, вторгшаяся на чужую территорию? Помешанная на сексуальной почве, но в общем безобидная?
– Что‑то в этом роде.
– Хмм… – Немного поразмыслив, она добавила. – Со временем вам придется существенно изменить свое мнение. Но не будем торопить события. Я так долго этого ждала.
– Этого?
– Да. Нас вдвоем.
Ее недоговоренность на мгновение озадачила Тодда, но Катя не дала ему развить свои подозрения и, стряхнув налет меланхолии, которая в последние минуты их беседы закралась в ее голос, с прежним энтузиазмом продолжила щекотливую тему:
– А вы когда‑нибудь были с мужчиной?
– О боже!
– Значит, были.
Он попался. Отрицать не имело смысла.
– Только… два раза. Или три.
– Но точно не можете вспомнить.
– Ну ладно, три.
– Вам было хорошо?
– Впредь этого никогда не повторится. Если вы к этому клоните.
– Почему вы так уверены?
– Есть вещи, в которых человек всегда уверен, – заявил он, после чего с некоторым сомнением добавил: – Или нет?
– Даже гетеросексуальные мужчины подчас представляют себя в обществе себе подобных. Разве не так?
– Ну…
– Хотя, возможно, вы исключение из этого правила. Возможно, вы тот, на которого каньон не наложил своего отпечатка. – Она вновь направилась к Тодду. – Но не будьте так самоуверенны. Из всего можно получать наслаждение. Возможно, вам следует позволить, чтобы на какое‑то время все взяла в свои руки женщина.
– Вы говорите о сексе?
– Валентино клялся, что он любит только мужчин, но когда я взяла в руки…