Мне в детстве так хотелось папирос,
Но за прилавком злая тетя Зина
Упорно говорила: «Не дорос!» –
И прочь гоняла нас из магазина.
Нам было западло поднять бычок,
А своровать – недоставало духа.
Нас выручал один фронтовичок,
Подслеповатый и тугой на ухо.
Он нам давал, бывало, не одну,
И так волшебно звякали медали,
Что нам хотелось завтра на войну,
Хоть мы в глаза войны‑то не видали.
А поиграть в нее, задрав портки,
Не позволяла школьная опека.
И мы клевали у него с руки
За гильзой гильзу горького «Казбека».
Так время шло, сжигая каждый час,
Семнадцать лет настало под гитары.
Он почему‑то помнил только нас,
Хоть мы свои носили портсигары.
Он закурить нам больше не давал
И потемну в гитарном горлохвате
Ни поперек, ни в тон не подпевал –
Сидел курил, как будто на подхвате.
Скумекать было нам не по уму,
Спросить бы раз – не надо дважды
в реку –
Чего ж так горько курится ему,
Что поделиться хочется «Казбеком»?
В руках его наколочная синь
Нас ни теперь, ни в детстве не пугала.
Нам ничего не стоило спросить.
Но он молчал. А время убегало.
И как‑то раз растяпа почтальон
Случайно синий ящик перепутал,
И все, что должен получить был он,
Попало в руки запросто кому‑то.
Потом еще кому‑то. И еще.
Казенный бланк и текст без кривотолка,
Что он не враг, что он уже прощен.
К тому печать синее, чем наколка.
Потом попало наконец к нему –
Клочком, как этикетка от товара.
Он кашлял в упоительном дыму,
Скрутив в нее табак из портсигара.
Похрустывали пальцы на руке
Вдали от нашей ветреной ватаги.
Есть прелесть, несомненно, в табаке.
Но больше, видно, все‑таки в бумаге.
1997 год
НА ШАРНИРАХ
А на шарнирах я пройду
С папиросочкой во рту,
И пусть узнает меня каждая верста.
Вспомню, как за «будь здоров»
Я за пару фраеров
Отбомбил две пятилетки, как с куста.
А нынче выпал день такой –
Я тюрьме махнул рукой,
А еще куда глаза глядят махнул.
Но глядят они туда,
Где в далекие года
Опекал я синеглазую одну.
И было, и было
Мне сладко с ней одной.
Но смыло, но смыло
Время мутною волной.
А нынче выпал день такой –
Жизнь течет опять рекой, –
Надоело мне сидеть по берегам.
Но синеглазая, как сон,
Уплыла за горизонт,
И пойди найди по водяным кругам.
Но было, но было
Мне сладко с ней одной.
Но смыло, но смыло
Время мутною волной.
Я домой вернусь к утру
И на гитаре подберу,
И под это заунывное старье
Пусть почудится рукам,
И гитаре, и колкам,
Как целую ошалевшую ее.
2004 год
НЕ ПРИЗНАЮСЬ
Не признаюсь я ни маме, ни кентам,
Что я маюсь,
Что тюрьма за мной гуляет по пятам,
Не признаюсь.
Затоскую вдруг, возьму да и напьюсь
До упаду –
Понимаю, одного сейчас боюсь –
Что я сяду.
Но если год и два опять –
Это поправимо.
Если три, четыре, пять –
Жизнь покатит мимо.
Шесть, семь, восемь, девять дать –
Будет трудно справиться.
Ну, а если два по пять –
То прощай, красавица!
Обрывал я на гитаре по струне,
Чтоб не ныла.
И шептал мне будто на ухо во сне
Голос милой:
«Не болтайся ты, как фраер, не крутись
В балагане,
А не то, гляди, покатит твоя жизнь
Кверх ногами».
2004 год
НОЖИК
А как наступит год Свиньи,
Прямо я дрожу –
То посадят, а то ли
Снова выхожу.
А в год Козла и Петуха
Если срок дадут,
Значит, точно, до звонка
Пробавляться тут.
Ах, ты ножик, ты мой ножик
Ты не знаешь одного,
Как наш путь судьба положит –
Не изменишь ничего.
В Обезьяний глупый год,
Прямо смех и грех,
Добавляют от щедрот
Срок мне за побег.
А в год, опутанный Змеей –
Хоть руби башку! –
Знаю, сяду за нее,
За зазнобушку.
Ах, ты ножик, ты мой ножик
Ты не знаешь одного –
Красивее дамских ножек
Не бывает ничего.
А в год Собаки вслед собак
Лает просто тьма.
И в другие годы так –
Что ни год – тюрьма.
Что Дракон мне, а что – Тигр,
Если, бля, не врут,
Завтра, Господи, прости,
Новый срок дадут!
2000 год
О ЖЕНСКОМ АТЛЕТИЗМЕ
Не тронь гантели, Клара,
Тебе еще рожать!
Не надо этим марам
В журналах подражать.
Ты, видимо, забыла,
Что «торс» – не значит – «бюст»,
И что избыток силы
Не есть избыток чувств.
Не надо, Клар, железа
И в три обхвата грудь –
К тебе и так не лезут,
Ты это не забудь,
Что в Древнем Риме бабы,
Хоть с гирей не дружны,
Хоть телом были слабы,
Зато в любви нужны.
А ты забыла это
И превращаешь дом
В отвалы вторчермета,
В сплошной металлолом,
Пуляешь эти ядра,
Метаешь молота –
Ах, Клара, нам не надо
Такая красота.
Соседских‑то лелеют
И холят мужики,
И все меня жалеют –
Мне это не с руки.
И сравнивают хмуро,
Чуть только подопьют,
Мою с твоей фигурой –
Того гляди, побьют!
А взять твои подруги –
Таким не крикнешь: «Цыц!»
Надень на них подпруги –
Ну, чисто – жеребцы!
Они‑то не за мужем,
Им, по всему видать,
Мужик не больно нужен –
Им с гирей благодать.
Меня же балерины,
Неровен час, прельстят –
Хожу, как на смотрины,
Один в Большой театр.
Там насмотрюсь – убиться!
А как приду домой,
Пощупаю твой бицепс –
И весь как неживой!
Ну, что ты за подруга?
Ну, что за красота?
Тебе быстрей кольчуга
Подходит, чем фата.
Чугунная булава
И прочий инструмент.
Ах, Клара, моя Клава,
Прости за комплимент.
Во сне и то нет сладу,
Кидает в дрожь и пот:
Ко мне, как к спортснаряду,
Любимая идет.
В одиннадцать подходов
Берет меня на грудь…
Не дайте стать уродом,
Спасите, кто‑нибудь!
1986 год
ПАРИКМАХЕР
Парикмахер модный очень –
С ним вся звездная Москва.
Клюв у ножниц так заточен –
Чирк! – и спрыгнет голова.
Он закрутит, он забреет,
Он закрасит завитки.
Бабы в кресле розовеют,
Голубеют мужики.
Парикмахер – он полдела,
Вслед за ним идет портной.
Он перед мужского тела
Тонко чувствует спиной.
Он пришьет к штанинам рюшки
Да и вежливо – взашей,
Ведь он – Елдашкин, он –
Вафлюшкин
(не без Зайцевых ушей).
Вслед за этой чудной парой
Выступает режиссер –
Он чувак закалки старой,
Он читал про трех сестер.
И про вешалку в театре,
И про маму‑Колыму,
Где «дон Педро» «дона Падре»
Не уступит никому.
А в конце всего такого
Голубой экран ТиВи
Вам покажет голубого
Прямо в розовой крови.
Заикаясь и робея,
Пресса вденет в эполет.
Я один не голубею.
Потому в экране нет.
1995 год
ПЕРСОНА ВНЕ ЗАКОНА
Депутатская застольная
Мне десять лет вчера чуть было не впаяли.
Но в этот раз бессилен был закон.
А ну, сисястая, станцуй нам на рояле!
А ну, губастая, подуй нам в саксофон!
И ты, пархатенький, на скрипке
постарайся –
Здесь не Америка, здесь могут
не простить –
Сыграй про Мурку нам, да чтобы в темпе
вальса,
Да со стаканом к нам не вздумай
зачастить.
Ведь я персона вне закона –
Моей стране за то большая честь.
Я как звезда без небосклона:
Закона нет. А я‑то есть.
Столица спит. А по столице мчится
Автомобиль с огромным синяком.
Я депутат. Со мной такого не случится,
Чтоб я на нем поехал прямиком.
Пускай другим сирены горлохватят,
И пусть другие прячутся ползком.
А ну, сисястая, присядь к нам на шпагате!
А ну, глазастая, моргни одним глазком!
Ведь я персона вне закона –
Моей стране за то большая честь.
Я как звезда без небосклона:
Закона нет. А я‑то есть.
Я депутатом стал за три вагона водки –
Электорат бегом бежал голосовать.
А ну, сисястая, возьми, вот, на колготки!
А ну, губастая, кончайте баловать!
И ты, менток, и эти, в штатском рожи,
Что мне в стакан подходите глядеть,
Я вас узнал! И вы танцуйте тоже,
Когда я вам с эстрады буду петь.
Ведь я персона вне закона –
Моей стране за то большая честь.
Я как звезда без небосклона:
Закона нет. А я‑то есть.
1996 год
ПЕСНЬ О ЧЕСТНОМ МЕНТЕ
От этой чудной танцовщицы,
Что стоит денег целый куш,
Мог без ума всю ночь тащиться
Видавший виды «Мулен Руж».
Видавший все на свете Брайтон,
Не шибко падкий до чудес,
Салютовал бы ей «ол‑райтом»
И многодолларовым «йес»!
Но это дело было в Сочи,
Что далеко не зарубеж,
Где в ресторане каждый хочет
К ее ногам и даже меж,
Где в кипарисовых аллеях
Макушки щупают луну,
И сатана с вечерним клеем
Наклеит чью‑нибудь жену.
И надо ж было так случиться,
Что очутилась она там
Непревзойденной танцовщицей
И в телесах не по годам.
Был стан и нрав ее раскован –
Сравнить бессилен комплимент –
Такой, что даже участковый
Зашелся страстью, хоть и мент.
Ее он в серебро и злато
Мечтал всю доверху одеть,
Но на ментовскую зарплату
Позволить мог одну лишь медь.
Он не имел для встреч квартиры
С медвежьей шкурой на стене
И ненавидел рэкетиров
За это тихо и вдвойне.
Что в этом случае, известно,
Мужчина должен предпринять.
Но он был мент, к тому же честный,
И на мундир не смел пенять.
Он рисовал в себе картины:
Что вдруг маньяк ее «пасет»,
Что вдруг пристанут к ней кретины,
А он увидит – и спасет!
А вдруг она согласна будет
Сейчас же двинуть под венец?
Она ж – кабацкая! В ОРУДе
Узнают только и – конец!
Прощай, участок и карьера,
Зарплата, пенсия и власть.
Подумать, так на какого хера
Такая свадебка сдалась.
А вдруг она на самом деле
Согласна будет – за любовь?
Ой, донесут в политотделе,
Моментом высосут всю кровь!
Там только ждут. Там только рады.
Там только ищут, кто – кого.
А ножки все‑таки что надо.
И остальное – ничего.
И в час, когда цикады пеньем
Чаруют мир, как скрипачи,
Порвался трос его терпенья,
И он настиг ее в ночи.
И он сказал: «Прошу придурком
Меня не счесть. Вот документ.
Хотите стать второю Муркой,
Ловить преступный элемент?»
Она сказала: «Ради бога,
Мой государственный амур!
Я с вас возьму не так уж много –
Со скидкой, в общем‑то, на МУР…»
И здесь, на самом интересном,
Я чуть вам, братцы, не соврал:
Ведь он был – мент. К тому же
честный.
И он ее арестовал.
1988 год