А намедни приехал ко мне своячок –
Деревенский, простой, от сохи мужичок.
Прикупить, пригубить, приобуться –
одеться,
Да на баб на живых, городских
наглядеться.
Я в делах позарез, по кадык был,
И от дел своих сбежать не мог никак.
Он в затылке почесал: мол, куды мне?
Я по горлу постучал: мол, в кабак.
И пошел он. Душою и помыслом чист.
Улыбнулся ему на всю сдачу таксист.
За пятерку вошел, за червонец разделся,
А за два фиолетовых так разговелся!
Что оркестр взыграл за десятку
Рок‑н‑ролл с переходом на гопак.
И ударил Василий вприсядку –
Он был пьяный немножко дурак.
Загудело в нутре у него. От и до.
И почуял Василий в себе Бельмондо.
Замахнул и пошел, как в селе
на смотрины,
Ухватить, чтоб была, эх, не хуже Сабрины!
Но сказали экзотические телки:
– «Катерину», дядя Вася, приготовь.
(Что таить: на селе секс‑потемки,
Засвети – просветим за любовь!)
Уронил потолок штукатурку в фонтан.
Заорали ему: «Ты вприсядку – вон там!»
Зазывали его две грудасто‑плечистых.
«Рус, давай!», – ободрял пьяный хор
интуристов.
Две девчоночки сквозь фирменные
шмутки
Засветили ему прелести в дыму,
И спросил он их: «Вы, правда,
проститутки?»
И тогда они ответили ему:…!
…………………………………………..
А когда всю посуду собрали в мешок,
Сквозанул из Василия нервный смешок.
Выводили его как угонщика судна.
И вздохнула одна: «Деревенскому
трудно…»
И помчал автоспецмед по столице,
Где маникюром не скальпированный чуть,
Он спросил еще: «Дадите похмелиться?»
И заплакал в протокол: «Домой хочу‑у‑у…».
Вот вам песня о профессии древней
И о сращивании города с деревнй.
1988 год
ПОЙМАЛИ ВОРА!
Права консьержка. Дробью из бердани
Меня бы гнать задолго до того,
Как я пришел на ваше на свиданье
И долго бил влюбленного его.
Твой кавалер с того балдел –
На фартук новый твой глядел.
А я – с груди и ножек.
Твой кавалер тебе носил
Конфеты или апельсин.
А я – табак и ножик.
Права соседка. Дворник полоротый –
Во всем злодей не меньше моего –
Не углядел, как я через ворота
Взашей погнал влюбленного его.
Твой кавалер пропеть был рад
Тебе в ночи сто серенад –
На скрипке – шит не лыком.
А я восьмеркой на семи –
Враг школы, дома и семьи –
А‑ля гоп‑стоп со смыком.
Прав дворник был. К шпане и хулиганам
Имеет страсть пай‑девочек душа.
И хоть я рос смышленым мальчуганом,
Я в тех делах не смыслил ни шиша.
Твой кавалер из темноты
Кидал в окно твое цветы.
И точно – докидался!
И как‑то раз, когда темно,
Я сам себя швырнул в окно
И как‑то там остался.
Ах, этой женской логики причуды –
От них одни волненья и беда.
Она меня спросила: «Ты откуда?»,
Хотя спросить бы надо: «Ты куда?»
А кавалер твой выл: «Люблю‑ю…»,
Он обещал залезть в петлю –
Так грустно ему было.
А я в ответ ему на вой
Швырнул веревки бельевой.
А ты швырнула мыло.
И света нет. И дворник пьян.
И я, безгрешен, окаян,
Влетел в окно, как ворон.
Судьба играет в поддавки,
И нежных, нежных две руки
Поймали вора!
1989 год
ПОТЕРПЕВШАЯ
Гулял я ночами по Выборгу
И ножичком лихо играл,
И грабил не всех, а по выбору,
И даже не все забирал.
В слезливой балтийской туманности
Я плавал как рыба в воде.
Я был сердобольный до странности.
И это учли на суде.
Сидел я на лавке занозной
И годы считал наперед,
А злой прокуроришка слезно
Просил: меня – только в расход.
Кричал, мне эпитеты вешая,
За все несусветно кляня,
И только одна потерпевшая
Глядела с тоской на меня.
Я вспомнил ее и очкарика,
Который годился в отцы.
Я встретил их возле фонарика
И сразу же взял под уздцы.
Она улыбнулась загадочно,
А этот давай голосить,
И я ей сказал, что припадочным
Нельзя дорогое носить.
Без крови, без травм и без выстрела
Оставил он лишнее мне,
Его пожилого, но быстрого
Я слышал вдали в тишине.
Она ж, удивленная фортелем,
Смутившись в какой‑то момент,
Сказала: «Вы все мне испортили.
Хороший сорвался клиент!..»
Курила, от холода охая,
Шубейки крыла запахнув,
Красивая и одинокая –
Такую как бросишь одну?
А дома малец и не топлено,
И угол дрянного дрянней,
И все, что по жизни накоплено,
Одето сегодня на ней.
Платок весь слезами просолится,
Окурок умрет на ветру.
И стало мне горько и совестно,
Как будто чужое беру.
Как будто совсем не кричали здесь,
И я, на другое клоня,
Сказал: «Вы напрасно печалитесь –
Считайте клиентом меня».
Порушил мне воспоминания
В тот миг горлохват – прокурор,
И я пред высоким собранием
Вставаньем почтил приговор.
В браслетах, но носа не вешая,
Стоял – я сидеть не спешу.
Сидела одна потерпевшая,
Шептала: «Я вам напишу…»
1995 год
ПРИСКАЗКА
В темных переулках, где
рассказывали сказки,
И в них очень верила
окрестная шпана,
Жизнь моя помчалася,
как с горочки салазки –
Вовремя не спрыгнул –
и случилась мне хана.
И приснилось мне в дыму
тюремного кошмара,
Будто я вернулся в эту
молодость мою.
А еще приснилась мне
моя гитара,
И с ней, по старой памяти,
я присказку пою.
«А как на улице одной
Жил да был один блатной:
Срок мотать и все – мотать –
Ах, век свободы не видать!
А как на улице одной
Жил да был один блатной.
Он – в тюрьму, и все –
в тюрьму,
А кто блатнее не пойму».
Зря тогда красавица
состроила мне глазки –
Я им не поверил,
как не должен верить вор.
И она осталась навсегда
в далекой сказке,
Там, куда не пустит
заколюченый забор.
Там, где тополя
весной роняют перья,
Где я за ней бегом,
на вдохе их ловлю…
А потом проснусь и
кованою дверью
Наотмашь захлопну
эту молодость мою.
«А как на улице одной
Жил да был один блатной –
Воровал – не воровал,
А потихоньку блатовал.
А как по улице одной
Шел за девушкой блатной,
Он – за ней, и я – за ней, –
А в этом деле я блатней».
А может так случится,
что и эту дверь откроют
И выведут в рубахе
цвета белого белей.
И опять по памяти
прогонят перед строем
Ряженых в парадное
белых тополей.
А дни замрут на стенах,
перечеркнуты крестами,
А в конце – квадратик из
непрожитого дня.
Значит со свободой
поменялись мы местами,
Значит эта присказка будет
про меня.
2004 год
РОЖИ
Я работал музыкантом
В самом шумном кабаке.
И какой‑то фраер с бантом,
С толстой денежкой в руке,
Нам сказал, что мы не гожи,
Не оркестр мы, а сброд.
Я ему ударил в рожу,
И мне дали сроку год.
Я сидел, как демон в клетке,
Молодой и полный сил.
И дни, как капли из пипетки,
Я давил, давил, давил.
И мечтал, когда опять я
Заявлюсь к себе в кабак
В виде крестного распятья.
Только вышло все не так.
Все же лагерь, он есть – лагерь.
Объяснять мне не с руки,
Что не все в нем – бедолаги,
Что не все в нем – мужики.
Активисты есть в нем тоже.
И был один такой сексот.
Я ему ударил в рожу,
И мне еще впаяли год.
Был еще менток‑начальник –
Нет ни слуха, ни ума.
Он сказал: «Что год не чалить?
Год – курорт, а не тюрьма!»
Он сказал, что чем‑то схожий
Я для общества с прыщом.
А я ему ударил в рожу,
И мне добавили еще.
И вот сижу, как демон в клетке,
Табаком себя травлю,
И дни, как капли из пипетки,
Все давлю, давлю, давлю…
И мечтаю, что я в раже
В кабаке глотну фужер.
Ну, когда, когда, когда же
Рожи кончатся уже?
2002 год
РОЗА
Он Розочке пальтишко подавал,
Мотивчик негритянский напевал.
И Роза, гордость нашего квартала,
Ему, кажися, тоже подпевала.
А мы ее спросили: «Ты куда же?»
Она на нас не оглянулась даже.
А этот нас улыбкой ослепил:
Мол, дескать, эту Розу я купил!
Кого купил ты, сука?! Ты знаешь ли о том,
Что бляди – это тоже часть народа?
Ты плавай там, где сухо, крути быстрей
винтом,
Пока тебя не сделали уродом!
Он кое‑что кумекал в матерках.
Он Розочке подал не тот рукав.
А Розочка с него за сто зеленых
Не отводила глазонек влюбленных.
А мы ему сказали: «Эта леди
С тобой за сто зеленых не поедет.
За сто зеленых – это просто смех!»
А он сказал: «Я покупаю всех!»
Кого купил ты, сука?! Ты знаешь ли о том –
Жиганская душа не продается!
Нам если надо будет, мы все и так возьмем –
У нас экспроприацией зовется!
Он нервно так резиночку жевал,
Кошмарно это все переживал,
Но стрелочка на часиках вертелась,
И очень‑очень Розочку хотелось.
И дрожь его на этом прошибала.
А тут еще вмешался вышибала.
Он слово ему на ухо сказал
И Розе ниже пупа показал:
Кого купил ты, сука?! Ты знаешь ли о том –
У нас и так в стране проблема СПИДа!
А‑ну, давай отсюда! А‑ну, крути винтом!
А ну‑ка, делай быстро ноги, пидор!
1989 год
С КРАСАВИЦЕЙ В ОБНИМКУ
Одевался модно, броско,
Когда был я молодой.
Я носил штаны в полоску,
А полоски были вдоль.
И когда я очень просто
Угодил на долгий срок,
Дали мне штаны в полоску,
А полоска поперек.
Ах, спасибо фотоснимку –
Я на нем во всей красе.
Я с красавицей в обнимку
На песчаной полосе.
Не вернуть – разбейся в доску –
Это время хоть на час,
Где мне светлая полоска
Выпадала через раз.
Где мне белые ботинки
После черненьких штиблет?
Где брюнетки? Где блондинки?
Через раз их больше нет.
Ах, спасибо фотоснимку –
Я на нем во всей красе.
Я с красавицей в обнимку
На песчаной полосе.
1995 год
СВАТОВСТВО ЖИГАНА
Благороднейший папаша,
А я вот что вам скажу:
Нет, я не порчу дочку вашу,
Я просто близко с ней дружу.
И напрасно черной сажей
Вы рисуете беду –
Пускай она сама мне скажет:
«Вам уходить». И я уйду.
Три дня в неделю я хочу, не реже,
Встречаться с ней и щупать ваш уют.
Пока я с ней, вас не зарежут,
Не рэкетируют!
Зря кричите вы, мадамы,
Не гофрируйте лицо –
Я к вам хожу не за приданым,
А чтоб примерить ей кольцо.
Зря сучите вы ногами,
Я здесь не для куражу.
Я к вам хожу не за долгами,
А за взаимностью хожу.
А ваш прием меня безбожно ранит,
Здесь про меня вам на ухо поют.
Но я уйду – и вас ограбят,
И всех снасилуют!
Зря вы прячете за шторой
Ваше милое дитя –
Я не хочу в окно к ней – вором,
Хоть это делаю шутя.
Ну, ответь же, моя прелесть,
Что шептала мне в усы –
А то они здесь мелют ересь
И не туда суют носы.
А ваш прием меня безбожно ранит,
Здесь про меня вам на ухо поют.
Но я уйду – и вас ограбят.
И в подоле вам принесут.
1991 год
СИНИЕ ГЛАЗА
Вы мне повстречались знойным летом,
Задержались миг и – с глаз долой.
Двинул в челюсть мне Амур кастетом
И пырнул под сердце мне стрелой.
Голова висит в стакане,
Не видать вокруг ни зги.
И душа – как на аркане –
Нарезает к вам круги.
Синие глаза, волосы соломой,
Я вам расскажу радостную весть:
Я купил цветы, я стою у дома
И надеюсь, вас я повстречаю здесь.
Лето отгремело жаркой битвой,
Осень зашептала в камыше.
Полоснул Амур по сердцу бритвой
И зажег пожары на душе.
Голова с потухшим взглядом,
В мыслях звон и свистопляс.
Неужели снова сяду,
Так и не увидев вас?
2005 год
СКАЗКА О КОЗЛИКЕ
Жил у бабушки козлик неброский,
Был облезлый, хромал и болел.
Не взгляни на него Кашпировский –
Безусловно, давно б околел.
Но взглянул на него он из теле –
Лишь глаза к переносице свел,
Как почувствовал жжение в теле
И подернулся шерстью козел.
Поглядел дядя Толя суровей,
Меж зрачками сверкнула дуга,
И сейчас же с приливом здоровья
Укрепились козлячьи рога.
Затвердели козлячьи копыта,
Залоснились от жира бока,
И проблеял козлище сердито:
«А подать мне сюда Чумака!»
И сейчас же, как будто с привязи
Посрывались, не чуя удил,
Полетели флюиды на мази,
И поток их козла зарядил.
И без крика, скандала и шума
Улыбнулся светло козелок,
И сказал: «Не мешало бы Джуну.
Собирает пускай узелок».
Эх, чего же тогда не взбесил их
Беспардонный козлиный нахрап?
Залечили его с полной силой
Безо всяких примочек и трав.
И расставшись с телесною мукой
С их гуманной и легкой руки,
Прогнусавил он следом: «А ну‑ка,
Подавай человечьи мозги!»
Святый долг – Гиппократова клятва.
По святой простоте, не со зла,
Под мозги человечьи ребята
Зарядили мякину козла.
И запрыгал козел, заторчался,
Поумневший, проблеял: «Ура!»,
Снес ворота и в люди умчался
Навсегда из родного двора.
С той поры он живет – то, что надо!
Мир почуяв мозгой наконец,
Он теперь человечее стадо
Заряжает мозгами овец.
Обучает их разным коленцам
При посредстве заряженных слов.
Обращаюсь ко всем экстрасенсам:
«Никогда не врачуйте козлов!»
1989 год
СЛАВА БОГУ, ЗА ЗАБОРОМ
Слава Богу, за забором
Был не долго я –
Шесть годков промчалось скоро,
Вслед не охая.
Я иду, дымлю сигарой
И плюю в дорогу.
Я откинулся не старый.
Слава богу!
Письма в руки мне носили
Кумы‑клоуны.
В них листки в дожди косые
Разлинованы.
Перемараны цензурой –
Зря клялась девчонка та.
В них любовь цензурой‑дурой
Перечеркнута.
Лучший лагерный художник
В краски броские
Рисовал портреты‑рожи
Все ментовские.
Если б карточка была,
Я б портрет изладил
Той, которая ждала,
В Север глядя.
Ты мне, дядя‑вертухай –
Грива сивая –
На прощанье помахай
Справкой‑ксивою.
Я пойду, тряхну гитарой –
Баб на свете много.
Я откинулся не старый.
Слава богу!
1997 год
ТАНЦУЙТЕ, ДЕВОЧКИ
А ну‑ка, девочки – на то вы и кордебалет –
Станцуйте нам местами выпуклыми хором.
Танцуйте, девочки. Я не был здесь так много
лет –
Ушел на миг всего, а возвратился так нескоро.
Под ваши каблучки и под вагонный перестук
Летела жизнь и набирала обороты.
Танцуйте, девочки. В любой из вас я вижу ту,
Что без моих цветов в чужих цветах искала
что‑то.
Не мешайте.
Я хочу запастись наперед.
Не лишайте.
Жизнь и так у нас их отберет.
А ну‑ка, девочки – на то вы и кордебалет –
Станцуйте так, чтоб на свече металось
пламя!
Танцуйте, девочки. Пусть вечер будет как
куплет –
Сегодня мы споем, а завтра – то же, но не
с нами.
Как на душе сверчки, скребут смычки мотив
простой.
И я пою. И как хочу, и как умею.
Танцуйте, девочки. Но пусть останется у той
Гитара пыльная с печальным бантиком
на шее.
Не мешайте.
Я хочу запастись наперед.
Не лишайте.
Жизнь и так у нас их отберет.
1994 год
ТРАКТАТ О ДУРАКАХ
Ручку мну до боли в кулаках,
Хочется писать о дураках.
Жил, водился, изводился как
Чистый и непуганый дурак.
Разнесчастна дуракова жизнь –
Умных опиши, хоть запишись.
Дураков – ни‑ни! – попробуй тронь,
Дураки, они имеют бронь.
Помню, встарь схлестнутся дураки
И с трибуны чешут языки.
Шпарят без запиночки с листка –
Любо посмотреть на дурака.
А потом ударятся в хлопки –
Очень уважали дураки,–
Бьют в ладоши аж до синяка –
Во мозоль была у дурака!
А захочет кто не по листку –
Главному доложат Дураку.
– Выяснить немедля, кто таков! –
И напустят полудураков.
Подцепить, да чтоб не слез с крючка,
Малого запустят дурачка –
Эти были малые ловки, –
Даром, что считались – дураки.
Выяснили: этот самый фрукт
В стильный наряжается сюртук,
Без «текстильшвейторга»‑ярлыка,
Чем, конечно, ранит дурака.
И тотчас большой дурацкий хор:
– «Негодяю мы дадим отпор!
Запретить заморские портки,
Раз не носят это дураки!»
И собранье, выкатив глаза,
Все – стоймя, двумя руками – за!
– Да, пора посбить им каблуки,
Всех – в ремки, и – марш на Соловки!
Да в дорогу надавать пинков –
Дольше будут помнить дураков –
И держать до самого звонка,
Чтобы стал похож на дурака!
В общем, стали численно крепки
И зажили крепко дураки.
Стали даже каждый стар и млад
На свой лад вносить научный вклад.
И пошли несметные труды
О целебных свойствах лебеды,
И корову дергать за соски
Втрое чаще стали дураки.
Но в три раза больше молока
Не текло на душу дурака.
И запил тогда в большой тоске
Алкоголь дурак на дураке.
И пошла их жизнь хромым‑хрома,
И пришло к ним горе от ума,
И ученый ихний умный весь
Кликнул: «Братцы, это же болезнь!
Вроде СПИДа или трипака –
Коллективный вирус дурака!
А коли так, дела наши плохи,
Разбегайтесь, братцы‑дураки!»
И пошел меж ними сброд и смут,
Притащили дурни свой талмуд,
И искали, где же та строка,
Выяснить, как лечат дурака?
Но в талмудном ихнем том труде
Про «лечить» не сказано нигде.
В нем про «Счастье на вовек веков
Для счастливых равных дураков».
А в конце приписка от руки:
«Надо верить. Если дураки».
1985 год
ЦВЕТОЧКИ
Она цветочки продавала –
Простые радости земли.
А жизнь моя была – букет из серых
дней.
Тянуло, как из поддувала
Меня на подвиги мои,
И повстречались как‑то раз глазами
с ней.
В душе шипели будто кобры
Денечки прежние мои,
Я покупал ее цветы и говорил,
Что я в душе разбойник добрый
И что течет в моей крови
Огонь красивей тех цветов, что
подарил.
Ах, эта жизнь – как книга с полки,
В которой вырваны всегда
Страницы глупостей больших и темных
дел.
Их не выводят, как наколки
И не теряют, как года,
И как по‑новой не пиши – слова не те.
Я говорил ей это с чувством,
Хоть по долгам не заплатил,
Что жизнь выходит напрямки, и –
хорошо.
И только дождь урчал о грустном,
Когда в него я уходил.
А утром лязгнули замки, и срок пошел.
Я ваше одиночество
Попробую убить,
Мне с вами вечер хочется побыть.
Я отступать бессилен,
Пойдемте обнявшись –
Букета нет красивее, чем жизнь.
2004 год
ЧАСЫС РУСАЛКОЙ
Шалманом подгребли. Шалманом навалились.
И выволокли так, как волокут в расход.
И часики мои в тот миг остановились.
И время для меня остановило ход.
Постойте, дайте, дайте попрощаться,
Я на свободе не был и трех дней,
Пока колесики на часиках пылятся,
Позвольте с ней,
Позвольте с ней,
Позвольте мне, я попрощаюсь
с ней.
Чтоб злое время не тащилось катафалком,
Гоню быстрей – но стрелочкам видней.
И только хитро ухмыляется русалка,
Когда на ней,
Когда на ней,
Когда все стрелки сходятся на ней.
Ах, часики‑котлы –
С русалкой циферблат, –
Им срока моего не изменить.
Две стрелочки‑стрелы
Кружатся наугад
И места не найдут, когда звонить.
Русалка та не ведьма и не дура –
Тюремный гений чистой красоты, –
В ее глазах горят огнем понты Амура –
Судьбы моей,
Судьбы моей,
Судьбы моей корявые понты.
2004 год
ЧУЛОЧЕК
Вышел я из метро и пошел
по центральной дороге,
И случайно в толпе уронил
свой большой кошелек.
А как поднял глаза, увидал
эти самые ноги
И я понял, что нету на свете
красивее ног.
Чулочек расписной –
Такой не спрясть ни в жисть,
А я насквозь блатной,
Вчера откинувшись.
Я сказал ей слова, и она
улыбнулась мне мило,
Как должна улыбаться однажды
злодейка‑судьба.
И внутри у меня что‑то больно
и сладко заныло,
И в мозгах приключилась какая‑то,
прямо, стрельба.
Чулочек был на ней –
Глаз прямо не отвесть,
А я блатных блатней,
На пантомимах весь.
И пошел я за ней и глядел, и глядел
ей тайком в полу,
И она повела меня так, как
проводят слепых.
И когда чем‑то твердым в парадном
мне дали по кумполу,
Эти милые ножки изящно мне
пнули под дых.
Чулочек был цветной
И фраеров – лишка,
А я, насквозь блатной,
Взял их на перышко.
И сирены вокруг, и огни замигали,
как в цирке.
А потом, как обычно, что даже
рассказывать лень.
Но когда я шагал коридором
знакомой Бутырки,
Вспоминал почему‑то лишь этот
сиреневый день.
Чулочек тот смешной,
Что по ноге – плющом.
И я такой блатной –
На 10 лет еще.
2003 год
ШПЛИНТ
Мусолил старую гармошку
Сосед по дому дядя Шплинт,
Щипал на картах понемножку
И на раздачах делал финт.
Сидел, как водится, конечно,
За убеждения, как встарь.
А первый друг его сердечный
Был циклопический кнопарь.
И говорил нам дядя строго:
«Краснеть не хочешь – не виляй.
Не можешь резать – нож
не трогай,
Сидеть не хочешь – не стреляй!»
Но это было б все – цветочки,
Когда бы не дал бог ему
Обворожительнейшей дочки,
И от другого, по всему.
И как‑то раз, когда за полночь,
Он нас застукал втихаря,
Зажег огонь, сказал: «Бог
в помощь…», –
И начал резать все подряд.
И говорил нам дядя строго:
«Краснеть не хочешь – не виляй.
Не можешь резать – нож
не трогай,
Сидеть не хочешь – не стреляй!»
И с той поры своим кинжалом
Грозил до Страшного Суда.
Она из дома убежала
И не вернулась никогда.
А дядя сел. И в старой хромке,
Бог весть запроданной кому,
Пылились клавишей обломки
И так скучали по нему.
1995 год
Я НЕ БЫВАЛ В МОНАКО
Я не бывал в Монако –
Хоть было на уме,
И черту на рогах
Я б тоже был не мил.
Зато я был, однако,
На речке‑Колыме
И прямо в сапогах
По золоту ходил.
Я не бывал в Монако,
И, может, до седин
Рулетки ни одной
Мне в нем не закружить.
Зато я был, однако,
За медный грош судим,
И послан был страной
У золота пожить.
Я не бывал в Монако,
Лихой забавы для,
Не брал нахрапом кон
И не влезал в долги.
Зато я был, однако,
В краю, где без рубля
По золоту легко
Топочут сапоги.
Я не бывал в Монако
В горячке золотой,
И в самый злой мороз
По нем не горевал.
Зато я был, однако,
Единственным у той,
Чье золото волос
В ладонях согревал.
А золото, а золото на родине
Особой желтизны –
Украдено, и добыто, и пропито,
И вроде как – не из казны.
А золото, а золото на родине –
Осенняя листва.
И матерные, матерные –
золото‑слова.
2007 год