Александр Васильевич Новиков
Симфонии двора (сборник)
Аннотация
В книгу вошли лучшие стихотворения Александра Новикова. Необыкновенный исполнитель собственных песен чувствует поэзию сердцем. Стихи Новикова хочется перечитывать. Его строфы невольно вспоминаются в самые волнительные, самые главные моменты жизни.
Александр Новиков является лауреатом общенациональной премии «Овация», неоднократным лауреатом премии «Шансон года», награжден высшей церковной наградой – Орденом святого благоверного князя Даниила Московского.
Александр Васильевич Новиков
Симфонии двора
СТРАНА ВСЕОБЩЕГО ВРАНЬЯ
А ЦЕРКОВКА УБОГА
А церковка убога, и потому в ней склад.
Товарищ кладовщик с хозяйским чувством
Хранит на алтаре эмаль и бустилат,
А в ризнице – фосфат и ящик с дустом.
Поглаживает счеты и косточки кладет,
Пропихивает дебет через кредит.
Архангелы трубят, и Страшный Суд грядет,
Коль ревизор по зову их приедет.
Распластаны недвижно святые на стенах,
Прошитые стальными костылями –
Товарищ кладовщик не смыслит в именах,
Поскольку не оценены рублями.
В закрещенные окна лишь сунься,
ангелок! –
Стрела твоя ему – быку иголка!
Товарищ кладовщик – ВДОАМовский
стрелок,
На то ему и дадена двустволка.
Здесь отпускает он, как грех, чего кому:
Лопаты, ведра, краски, стекловату…
Приходят на поклон сюда теперь к нему,
И крестит он десницей или матом.
Со звонниц облетели давно колокола –
За них агитплакат звонит ударный.
Товарищ кладовщик с пасхального стола
Вкушает и без звона регулярно.
Не ладановый дух пускает «Беломор».
Марию‑деву мухи обходили.
Здесь не колхозный склад – здесь Русской
Веры морг
«Товарищи» для нужд соорудили.
Ограде проржавелой по грудь чертополох.
Ветшает все (как только терпит кладка!).
Но пращуры мудры: предвидели, что Бог
Вернется, как бы ни было здесь гадко.
А нынче куполам град хлещет по щекам,
На маковках ни крестика, ни шпиля.
Покуда время здесь сидеть кладовщикам,
Нести тебе свой тяжкий крест, Россия!
Толпиться на поклон и славить подлецов,
Рожденных и взлелеянных тобою.
У высохших икон заплакано лицо.
И слух истерзан барабанным боем.
1988 год
АЙ, ПО СТЕНОЧКЕ
Ай, по стеночке по красной звезды зыркают,
бледны,
И крылами воронье сучит и пляшет.
Расстреляйте нас, подрясных, у Кремлевской,
у стены,
Да не с вашей стороны, а с нашей.
Расстреляйте, суки, в глотки жжены
Да в лады.
Расстреляйте нас, блаженных,
За предчувствие беды!
Оглашенных, обряженных и запинанных
под дых.
Я и сам такой, поди. Мне скопом – краше.
Расстреляйте нас, блаженных, не схваченных
в поводы,
Что не с вашей стороны, что не с нашей.
Смилуйтеся, суки –
Чтоб не в брюхо, а в кадык!
Расстреляйте нас за муки,
За предчувствие беды!
Ах, что же, Господи, мы всуе поминаем все
себя?
Всем воздастся нам прилюдно. Даст Бог –
с ними.
Но мы лопатками к кремлевской встанем
горько, но любя.
Расстреляйте нас – не ради, а – во имя.
Расстреляйте, суки! Да и – в пепел.
Да и – в дым.
Расстреляйте Ор, и Лепет,
И Предчувствие Беды.
1998 год
АХ, ВОЙНА
А войну войной никто не называл,
Окромя солдатиков.
А тыловой мордастый генерал
Слал все интендантиков
Документики сшивать –
Листики пролистывать.
Ах, война – родная мать –
Воровать да списывать.
Да тех солдатиков сложить
В цинк по обе стороны,
Да о потерях доложить –
Мол, не склевали вороны!
А им, солдатикам, весной
В землю так не хочется…
Ах, война – карга с косой,
Сука да наводчица.
А им в ушаночке – звезда
С лапами поблюсклыми.
Да им до Страшного Суда
Оставаться – русскими.
Что ж друг друга мы опять
Пожирали поедом?
Ах, война, ядрена мать –
Барыга с магиндовидом.
А теперь‑то им куда
С ремесла заплечного?
Чай, во лбу‑то их звезда
Не шестиконечная.
Им теперь что белена,
Что розочки с иголками…
Ах, кремлевочка‑война –
Вахтеры с треуголками.
Им теперь весным‑весна,
Как невеста в копоти,
Та, что в лодке без весла
Кружит в вечном омуте,
И швыряет в рот песок,
И стирает мелями…
Ах, война – юнца висок.
Теплый. Да простреленный.
1999 год
БОЖЬИ КОРОВКИ
Мы ходим все под Богом.
Ползком или парим.
То вдруг упремся рогом,
А то перегорим.
И боги наши ловко
Нас доят и стригут.
Мы – божии коровки,
Удобный рабский труд.
Мы божии коровки,
Мы панцирем красны,
Мы в серые коробки
Навек поселены.
И что не всех убоже,
Довольны мы, эх‑ма!
И потому мы – божьи.
И потому нас – тьма.
Жизнь соткана на пяльцах,
Воздушна и легка.
Вот мы взлетаем с пальца,
Что тычет в облака.
Умильно корчим рожи
Над млеком облаков,
Ведь мы коровки – божьи,
Мы доимся легко.
Эх, жизнь наша – рулетка!
Свое не проглядим!
Нас в небе ждет котлетка –
Вот там и поедим.
Нас в небе ждут обновки.
Вперед! Вперед! Вперед!
Мы божии коровки –
Удобный райский скот.
Объявят небо – ложью,
Иль все сгорит в огне,
На все нам – воля божья.
А бог наш – на земле.
Нам холодно, нам душно,
Мы тянемся к богам,
Покорны и послушны
Их фетровым рогам.
А боги так похожи
По платью и уму.
Вот потому мы – божьи.
И вечны потому.
1984 год
«Бывшие комсомольцы – в порядке…»
Бывшие комсомольцы – в порядке.
Бывшие коммунисты – в шоколаде.
Все так же коллективом – на блядки.
Вот только поменялись бляди.
Ай, бляди – как прежде – красавицы.
Двуствольные да двужильные.
Все так же на… бросаются.
А коммунисты – жабы плешивые.
Ах, за что я так люблю блядей –
У них‑то все по‑честному.
А у коммунистов, бля, меж грудей
Нынче распятье крестное.
Жгучие педерасты – в артистах.
Нудные графоманы – в поэтах.
Которые, бля, при коммунистах
Как мухи были в котлетах.
А нынче, глотку выдрав,
Певица России с Европою
Поет перед хором пидоров,
А коммунисты, бля, хлопают.
А бляди – как курица с яйцом –
Все так же – по баням и голые,
Ведь у коммунистов с человеческим
лицом
В банях любовь двуполая.
По щучьему повеленью:
Не будет стоять – поставят,
Скажут волшебное слово – «Ленин», –
И у коммуниста, бля, встанет.
1991–1992 годы
В ОБЕТОВАННОЙ СТРАНЕ
В обетованной стране
Встретились мы – одногодки.
Ах, не видались, поди, уже тридевять
лет!
И подливает он мне
Из принесенной мной водки.
Все у него хорошо.
Все, что искал, он нашел.
Все хорошо. Только Родины нет.
А ночь – будто омут в реке.
И стынет луна на удавке.
И говорит он в хмелю: «Я назавтра
возьму пистолет…»,
А завтра он впрямь с ним в руке,
Только на бензозаправке.
Все у него хорошо.
Все, что искал, он нашел.
Все хорошо. Только Родины нет.
И иноземка‑жена
Над переводом хохочет.
И я ей пою прямо в бюст – как
подпивший корнет.
Но вдруг исчезает она –
Ей хочется в дансинги ночью.
Все у него хорошо.
Все, что искал, он нашел.
Все хорошо. Только Родины нет.
Ударим в гитару потом.
Трясьмя затрясутся стаканы.
С блатными куплетами выйдет гремучая смесь.
И грудь осеняя крестом,
Он вдруг разрыдается спьяну,
Что все у него хорошо…
Что все, что искал, он нашел.
Что все хорошо. Только Родина –
это не здесь.
1999 год
ВОЙНУШКА
Брось пилотку, пусть проверят,
Может, запах их проймет,
Может, запаху поверят,
Что война – она не мед.
Что на посохе солдатик
С перестреленной судьбой
Награжден не к круглой дате,
А за выигранный бой.
Кто войну не тихой сапой
Прослонялся по тылам,
Знает: горький этот запах
Приживляется к телам.
Только вряд ли это здесь им
Втешешь, бледного бледней –
Победителем в собесе
Выйти во сто крат трудней.
Здесь ори, хоть заорись им –
«Нет инструкции такой,
Чтобы сразу, без комиссий,
Коль с простреленной судьбой!..»
Не привыкли здесь на веру,
Позакрылись на запор
Эти души – «бэтээры»,
Не пробойные в упор.
А в пилотке, за подкладкой
Ухмыльнулся Дух Войны.
А на посохах ребятки –
За бумажкой вдоль стены.
А бумажка – на полушку –
Не расщедрятся, не жди,
Поигравшие в войнушку
В детство впавшие вожди.
1989 год
ВСЕ ДВИЖЕМСЯ
Все движемся – устроен мир на том.
Настал черед, и я с Восточной съехал.
В дорогу песен хулиганских том
Собрал мне двор с эпиграфом:
«К успеху».
Держал меня в горсти
Всесильный Дух Дворовый.
Уехал. Двор, прости.
Нить жизни – шнур суровый.
Прописан все ж припевочкой,
Что на ветер в трубу,
Где поцелуй твой, девочка,
Еще печет губу.
Где нож – не для побоища,
Где пуля спит, не воюща,
Где старый друг живой еще
С отметиной на лбу.
Все движемся. Уже до третьей тыщи –
шаг.
За столько лет – впервые.
И как велела певчая душа,
Пою свои куплеты дворовые.
И верю, не придут
И не отнимут строчки.
И в ночь не уведут
К тюремной одиночке.
Христос и тот за заповедь
Прощать до стольких раз,
Готов и нынче залпом пить
За милосердных нас.
За то, что жили – маялись,
Кручинились и славились,
За то, чтобы покаялись,
Не завтра, а сейчас.
Все движемся. До святости икон
Дойти б умом. А не как есть –
ногами.
Чтоб бег начав со стремени верхом,
Не кончить тараканьими бегами.
Из всех на свете стрел
По мне – Амура стрелы.
Ах, как бы я хотел
Лишь ими пичкать тело.
И бунтовать, и струны рвать
За все, что в сердце грел.
И все на свете согревать
Во имя этих стрел.
И чтоб в глазах той девочки
Так и остаться неучем.
А остальное – мелочи.
Так, видно, Бог хотел.
1999 год
«Вы простите меня, Очеретин…»
Вадиму Очеретину, Члену Союза писателей СССР, в ответ на его рецензию от 04.05.84 на мои стихи, с которой и начинается мое уголовное дело № 1078
Вы простите меня, Очеретин,
Я и сам, если честно, не рад –
Не попал в довоенные дети,
Не родился полвека назад.
Не катался в вагонах по свету
Под кликушества псевдослепых,
Не выклянчивал словом монету,
Не писал прозаический жмых.
Не менял ни имен, ни фамилий –
Повсеместно свою оглашал.
Вы умней оказались – сменили.
А вот я, дуралей, оплошал.
Не послушался в детстве папашу
И не внял поученьям хлыста –
Вот и выпал на голову вашу,
Как когда‑то Родыгин с моста!
Видно, вправду есть Бахус на свете,
И слывет покровителем он –
Ай, Евгений, как точно приметил:
«Пьянке нужен лирический фон!»
Ну, а вам не завидую жутко –
Труд сизифов – писать и писать.
Про серьезное – это не шутка,
Даже если из пальца сосать.
О, Создатель! Великий Создатель,
Что ж ты псевдослепых схоронил?
Мне один псевдозрячий писатель
Так чудесно про них говорил.
Говорил, что «фольклорным фонтаном»
Окатили и дали испить –
Так с тех пор прикипел к шарлатанам,
Что доселе не в силах забыть.
И когда ему, дескать, в обузу
Созерцать на Пегасов табун,
Он свою малохольную Музу
Тащит к ним подлечить на горбу.
А меня вы простите за серость,
За убогий словарный запас,
За мою беспардонную смелость
Поучать в выражениях вас.
Я читал ваш пронзительный опус
И спешу в заключенье сказать:
Слово «шмон» –
по‑тюремному – «обыск»,
И «обыскивать» – значит «шмонать».
Впрочем, нет, не учился я впору,
Не наполнил познаньем сумы.
Вы – знаток воровского фольклора.
Я прошу: поделитесь взаймы!
Вам завидует вся альма‑матер
Наших славных уральских певцов:
Вы и критик, и врач‑психиатр,
И историк, в конце‑то концов.
Вы знаток диссиденства, искусства,
Даже сексопатолог слегка.
Выражаю вам лучшие чувства:
Жаль, что вы до сих пор не зека.
А за сим остаюсь неизменно –
«Полузековский полупиит».
Прав Есенин: мы все в мире тленны –
Как я рад, что нас это роднит.
1985 год
ГОД ЗМЕИ
Это ж надо, покромсало
Скольких враз вождей,
Всех Змея перекусала,
Кто был поважней.
Кто ловчей и мафиозней,
И т. д., т. п.,
Кто жадней и одиозней,
И главней в КП.
Год Змеи – такая штука –
Испокон веков
Жалит Мудрая Гадюка
Всяческих царьков.
Звон в ушах, как сто монисто –
Телетайп орет:
Покусал, бля, коммунистов
Аспид в этот год!
Целовались, миловались,
К счастью мир вели,
Ан, гляди, проворовались,
Лишку нагребли.
И змеюка, верно – аспид –
Ведь не ленится! –
Закусала прямо насмерть
Верных ленинцев!
1989 год
ДОСТИЖЕНИЯ
Еще не все исчерпано и выпито.
Призывы есть. Есть глашатай‑горлан.
Ещё бы чуть – и он при жизни вылит
был
В гранитно‑бронзо‑гипсовый болван.
Застыло время бюстов, околевшее.
И новому отсчет дают ростки.
Болото сохнет. Воют, воют лешие –
Чем суше, тем им муторней с тоски!
Колхоз – завоеванье несомненное.
ГУЛАГ – его родной и кровный брат.
Нет ничего на свете неразменного,
Нет никого, кто б не был виноват.
Разменян царь с детьми и окружением.
Разменяны расейския умы.
Разменян бог. Все это – «достижения» –
Какие недогадливые мы.
Ни повода врагам для упования
У стенки – кибернетика – в расход!
Генетика в петле – «завоевание».
По трупам к звездам – новый марш –
поход.
Картин и книг потрава и сожжение,
Психушек живодерский инсулин –
Все это, безусловно, «достижения».
А мы считали – комом первый блин.
Бесштанная в закорках театралия –
Спектакль между жалами штыков.
Все поданы звонки, так не пора ли нам
Очухаться от зелия хлопков?
Жизнь движется – спиралево движение,
А значит, повторится тот момент:
Призывы. Горлопаны. Достижения.
Расход. Завоевание. Размен.
Не обезглавела ты, Русь – обезголовела,
В покорности застывшая слепой.
И сила твоя, исконно воловья,
И дух, и честь, и все в тебе – толпой.
1987 год
КРАСНЫЕ И БЕЛЫЕ
Поделились и люто, и наспех,
И – в пучину без дна.
В поле поровну белых и красных,
А Россия – одна.
Шашки наголо, шпоры – с размаху,
Чья, выходит, права?
Покатилась крестами на плаху
Золоченая голова.
А с небес над простертым телом
Ангел черный на гуслях, чу:
«Не желаю быть красным,
не желаю быть белым.
Россиянином, просто, хочу».
Разлетелись улыбки в осколки
И собрались в оскал.
В поле красные, белые волки –
Злоба, боль и тоска.
Белой кости стена в эполетах.
Краснозвездая серость‑стена.
Только кровь одинаковым цветом.
Да Россия – одна.
А с небес над простертым телом
Ангел черный на гуслях, чу:
«Не желаю быть красным,
не желаю быть белым.
Россиянином, просто, хочу».
Слезы в нас раскаяния едки
И безмерна вина.
Два венца у гусарской рулетки,
А Россия – одна.
Мы носить не желаем в петлицах
Крови цвет, цвет бинта.
Огради впредь, Всевышний, делиться
На цвета, на цвета.
Нам с небес уже громогласно
Ангел мечется, голосит:
«Нет, не белый я!.. Нет,
не красный!..
Россиянин я, аз еси…»
1986 год
КРАСНЫЙ РОДЖЕР
По высокой волне галс за галсом
Только прямо, вперед без конца,
Плыл пиратский корабль с красным
парусом,
С «красным Роджером» аж в три лица.
– Где вы взяли такие‑то рожи? –
Вопрошали при встрече суда.
– А это наш, – говорят, – родный
«Роджер»,
Подплывайте скорее сюда!
И кой‑кто швартовался у борта,
Не предчувствуя близкой беды.
И на «Роджере» первая морда
Ухмылялась под шерсть бороды.
А вторая, с бородкой пожиже,
В оба глаза мигала: пора!
Мол, я сверху все донизу вижу,
Что касаемо части нутра.
Ну а третья, с бородкой невзрачной,
Подбородок на кости сложа,
Завопила: «Даешь абордачный!..» –
С вострым серпом заместо ножа.
И задравши у паруса фалды,
По берцовой зажавши в руке,
При посредстве серпа и кувалды
Разжигала страстя в моряке.
Как там было все, знать мы не можем,
Но видали и мы кой‑чаво,
Как молились на тот «красно‑рожер»
И в кровя окунали яво.
А потом предавалися танцам
С неумеренной тягой к вину.
И прозвались «Летучим Голдранцем»,
И поплыли тихонько ко дну.
Плыл пиратский корабль галс за галсом
С «красным Роджером» аж в три лица.
По высокой волне с красным парусом.
Только прямо. Вперед. Без конца.
1986 год
МЕТАЛЛИЧЕСКИЙ ДОЖДЬ
Сыплются звездочки, сыплются бантики,
Сыплются грамоты – пестрые фантики.
И повсеместно, и сплошь
Льет металлический дождь.
Копится белыми, желтыми тучами
И проливает медали по случаю
Дат, юбилеев, торжеств.
Или как дружеский жест.
Катятся премии, титулы катятся,
Лепят на грудь, на пупы и на
задницы –
Льется избыточность чувств
Прямо в прижизненный бюст.
Тень самозванца в пристяжку
с министрами
Бряцает, словно цыганка монистами,
Благоговейно дрожит:
Чем бы еще ублажить?
Двери дубовые, блеклы и малы вы –
Хочется дверь из породы сандаловой,
Где под ладошечный хлоп
Грудь подставляет холоп.
Где заправляет мадам Нумизматика
И тормошит старика‑маразматика:
Тесно уже на груди,
Надо б расширить мундир!
Трескают лацканы, рвутся нагрудники,
И надрываются копи и рудники
В бравурном кличе: «Даешь
На металлический дождь!..»
Что это? Дождь? Или давнее бедствие?
Кто, наконец, приведет в соответствие
И прекратит чехарду,
И наградит по труду?
Я в этот дождь не попал. Я под зонтиком
Криком кричал от бесстыдства экзотики.
И не медали ко мне –
Груды летели камней.
1985 год
МЫ– ПРУЖИНА ПОД МЫШЦАМИ ВЛАСТИ
Мы – пружина под мышцами власти.
Но чтоб мы не взорвались, как тол,
Наши мысли кастрирует Мастер –
Многоопытный, знающий толк.
Многократно испытанный метод,
Соль политики всех упырей:
На негнущихся – черная мета,
От свинца до ярма лагерей.
Серп сечет. Тупорылый бьет молот.
В паровозном «ура!» и «да здра…!»,
Как куранты, отлаженный Молох
Жрет и чавкает части нутра.
Вправо шаг или влево – измена!
Палец дернет курок, и – хана!
Только прямо, вперед, неизменно.
Шагом марш, дорогая страна!
Вождь твой классовый тягой воловьей
Прет нас в светлое, телом трехжил.
Это знамя не блекнет – эй, крови!
Если нет, оботрите ножи.
Весь бивак оглашен и очерчен.
Опоясан, утянут в забор.
Если ад – все отныне здесь черти.
Если рай – несчастливых за борт.
И покуда в колючей ограде
Мы – и вольные – те же зека,
Здесь кастрируют сто демократий,
Как обычно, начав с языка.
1986 год