— Леди! К сожалению, я вынужден постоянно напоминать вам, как ничтожны ваши обязанности! Но вы с завидным упорством по пустякам испытываете мое терпение, хотя в вашей власти избежать этого!
Ей вдруг показалось, что пальцы Уорика нежно зарываются в ее мокрые волосы, гладят затылок, ласкают шею. Ондайн не любила просить прощения даже тогда, когда этого требовало чувство долга, а у Уорика — тем более. Но почему‑то сейчас ей очень этого захотелось.
Еле живая от страха и возбуждения — это последнее она проклинала больше всего, — Ондайн как будто превратилась в расплавленное серебро.
— Прошу простить меня, — жалобно простонала она, но прощение запоздало.
Уорик склонил голову и губами запечатал ей рот. Ондайн замерла от неожиданного прикосновения, но ответила на поцелуй. Он был ласкающим и одновременно требовательным, похожим на сладкое вино, которое вливалось в нее горячей струей, ослабляя и лишая сил для сопротивления. Ее обжигали прикосновения блуждающего языка. Каждое его движение наносило сокрушительный удар ее воле. Но вдруг все происходящее показалось ей нелепым. Ондайн отвернулась, резко дернув головой и пожертвовав прядью волос, а затем отнюдь не в лестных выражениях описала поведение графа.
Уорик засмеялся, опустил ее на пол и, обнимая еще крепче, проговорил:
— Моя дорогая, я только напомнил вам, что хочу очень немногого: внимания к моим словам, хотя вообще‑то у мужа есть и другие права на жену.
В его сладком голосе слышались нотки предупреждения. Насмешливо улыбаясь, он игриво провел пальцами по ее позвоночнику и пошлепал по ягодицам.
— Будь проклят, грубый мужлан, мошенник, мерзавец… — начала Ондайн.
— В своем перечислении вы пропускаете «муж» и «милорд», — напомнил он, проводя костяшками пальцев по ее бедрам и талии и ласково накрывая ладонью грудь. По ее телу с новой силой пробежал огонь. Она не отрывала от него глаз и наконец выкрикнула:
— Тиран, варвар, негодяй… чудовище!
— Разумеется! И сердце у вас бьется, как у зайчика, на которого чудовище охотится, леди! Вот и хорошо. Хорошо, что вы научились хотя бы немного уважать хозяина этой игры.
Он резко отстранился, пересек комнату, взял полотенце и бросил ей. Ондайн схватила спасительную ткань и торопливо закуталась, ожидая привычной ироничной усмешки. Но ее не последовало; напротив, глаза его смотрели очень напряженно, а за бесстрастным выражением лица явно скрывалось живое чувство.
— Мадам! — сказал он хрипло. — Обещаю более вас не беспокоить.
Затем граф галантно поклонился, махнув перед собой шляпой, и чуть ли не бегом покинул комнату.
Ондайн смотрела ему вслед, содрогаясь то ли от ярости, то ли… от странного испепеляющего жара. Наконец она пришла в себя и вернулась в спальню. Прикрыв дверь, Ондайн стала торопливо одеваться, думая о муже и обещая когда‑нибудь отплатить ему сполна.
Спустя некоторое время она поймала себя на том, что пристально рассматривает свою комнату. Или комнату Женевьевы? Конечно, это так.
Бедная Женевьева! Ондайн хотелось побольше узнать о ней. И по возможности не позволить «привидениям» покойной графини вмешиваться в свою собственную жизнь.
Неожиданно она ощутила присутствие нежной, мягкой натуры Женевьевы в неброских голубых и белых тонах драпировок, постельного белья… и даже кувшина для воды.
Преодолевая страх, Ондайн вошла в комнату Уорика. Его там не было. Не было его и в музыкальной комнате, как называла ее Лотти. За завтраком, сервированным в зале, Ондайн решила, что проведет день, осматривая свои новые владения. Она поела в одиночестве и позвала Матильду. Когда экономка показалась на пороге, Ондайн встретила ее очаровательной улыбкой.
— С утра мне хотелось бы осмотреть поместье, а вы, я уверена, знаете здесь все, как никто другой. — Желая навсегда покончить с утренним недоразумением, Ондайн вышла из‑за стола и подошла к экономке, стоявшей у двери. — Матильда, я убеждена, что Лотти невиновна и не стоило ее наказывать за глупое происшествие.
В глазах женщины появилось страдание; она принялась заламывать руки, едва удерживаясь от слез.
— Миледи! Прошу прошения! Я не хотела вас расстраивать, видеть вас постоянно испуганной!
— Я не верю в привидения, — спокойно сказала Ондайн и мягко добавила: — Хотя мне и очень жаль леди Женевьеву.
Наверное, Матильда обожала покойную графиню, место которой, по крайней мере официально, теперь было занято. Женщина горестно покачала головой, но вдруг лицо ее озарилось.
— Хотите увидеть нашу прежнюю хозяйку?
У Ондайн екнуло сердце: неужели и Матильда слегка тронулась от горя?
— Ее портрет в галерее, моя госпожа.
— Конечно, — выдохнула Ондайн с облегчением. — Посмотрю с удовольствием.
Матильда плавно пошла вперед, направляясь к галерее. Женщины миновали длинный ряд старинных портретов бесчисленных Четхэмов. В конце галереи, у западного крыла, Матильда остановилась перед портретом, написанным совсем недавно.
Ондайн как завороженная смотрела на изображение, не в силах отвести глаз. В пурпурном кресле сидела женщина со спаниелем на коленях. Художник передал больше чем красоту золотоволосой и голубоглазой блондинки. Он схватил ее сущность: слабость, неземное выражение глаз, нежность рта, печаль и изумление, сквозившие в улыбке… и очарование. Она напоминала неброский луч света, хрупкий и пронзительный, сразу проникавший в самые глубины сердца.
— Она… прелестна… восхитительна… — прошептала Ондайн.
— Да! Граф обожал ее! Никогда раньше я не видела, чтобы мужчина так глубоко скорбел, как он, когда она… покинула нас.
— Представляю.
— И ведь она носила под сердцем его ребенка! — добавила Матильда печально.
Ондайн задумалась. Возможно, поведение Уорика объяснялось тем, что он, до беспамятства любивший жену, был убит ее смертью и потерей наследника… и, принужденный снова жениться, взял невесту с виселицы, чтобы, с одной стороны, оставаться свободным и разгуливать где хочется, а с другой — обезопасить себя от брачных уз и больше не вверять никому своего сердца?
— Она прелестна, — повторила Ондайн. — А теперь я бы хотела осмотреть поместье во всех мельчайших подробностях.
— Да‑да, миледи, разумеется!
Маленькая винтовая лестница вывела их из галереи на верхний этаж в помещение для слуг. Матильда доложила, где кто спит, несколько удивленная, что новой хозяйке интересны такие сведения.
Осмотрев помещение для слуг, Ондайн поняла, что дом не П‑образный, а квадратной формы. Комнаты верхнего этажа образовывали замкнутое пространство в отличие от нижних этажей.
— Сюда можно попасть из комнат Юстина, но не из хозяйских, — объяснила Матильда. — Видите ли, раньше здесь было множество потайных ходов, скрытых лестниц и комнат. Но когда люди Кромвеля ворвались в замок и обнаружили их, то, конечно, разрушили. Но несмотря на то что старый лорд был роялистом, поместье, по счастью, сохранилось. Кромвель опасался неминуемого кровавого восстания на севере в случае убийства Четхэмов. Даже шотландцы, с которыми Четхэмы всегда враждовали, наверняка подняли бы великую смуту. Слуги Кромвеля просто завалили потайные проходы.
Старый граф любил это крыло, потому что ценил уединение. И кажется, лорд Четхэм тоже его предпочитает.
— А вы давно служите у Четхэмов? — спросила Ондайн.
— Да. Я родилась здесь, — ответила Матильда.
Она повела девушку обратно в галерею и оттуда через комнату Юстина в дальнее северное крыло, на второй этаж, где располагались комнаты для гостей. Первый этаж этого крыла занимала оружейная, как и галерея, хранившая семейную историю. Мечи и копья, золотая и серебряная утварь и старинные доспехи, носившие отпечаток своего времени, занимали обширное пространство.
За прачечной и кухней в восточном крыле находился невероятных размеров зал. Когда‑то давно, как поведала Матильда, здесь были лишь грязный пол да голые каменные стены. Теперь же все сияло чистотой: побеленный, с изысканной отделкой потолок, шпалеры на стенах, ковры с богатой вышивкой на до блеска начищенном полу. Матильда вздохнула и улыбнулась, вспоминая торжественные балы и веселые маскарады, которые устраивались в этом зале.
Рядом находился кабинет Уорика с библиотекой. Ряды книжных полок шли вдоль стен снизу доверху. Интерес хозяина распространялся на многие отрасли человеческих знаний: тома Шекспира, французских и итальянских поэтов, заметки Пеписа, Христофора Рена, Томаса Мора, книги по строительству, сельскому хозяйству, животноводству и коневодству, военному делу — чего здесь только не было!
Солнечный свет падал на дубовый стол. Недалеко от него в углу комнаты стояла уютная маленькая софа. Ондайн тут же представила семейную идиллию: Уорик работает за столом. На софе свернулась калачиком хрупкая и нежная блондинка с книжкой в руках. На ее губах — блуждающая улыбка. Уорик время от времени с лукавой усмешкой поглядывает на нее, и его глаза с золотыми блестками излучают нежность.
— Не возражаете, если мы пойдем дальше? — спросила она Матильду.
Они прошли через просторный холл и двойные двери.
— Это домашняя церковь, — сказала Матильда.
Ондайн ожидала увидеть небольшое помещение, но ее взору открылся огромный зал с норманнскими арками. С потолка свешивался прекрасный золотой крест. Длинная красная ковровая дорожка вела в главный алтарь. По сторонам виднелись боковые алтари, каждый — с чудесными скульптурами.
— Это… грандиозно, — выдохнула Ондайн.
— Усыпальница, — пояснила Матильда и указала на ближайший алтарь, где ангел с позолоченными крыльями держал меч, направленный прямо в сердце смотрящему. Скульптура производила потрясающее впечатление.
— Здесь отец графа.
— Он лежит в алтаре?
— Нет, внизу, в склепе.
Матильда пошла вперед и, замедлив шаг перед главным алтарем, перекрестилась и преклонила колени. Ондайн последовала ее примеру. Затем женщины оказались в небольшой комнате, одна дверь которой выходила во двор, а другая — прямо на дорогу, ведущую из замка. К одной из стен прилегала длинная деревянная лестница, верхнюю площадку которой украшали глухие арочные панели — нигде не было видно ни входа на второй этаж, ни какого‑нибудь прохода, только узкая маленькая площадка.
— А вот отсюда пошли наши привидения, — сказала Матильда, указывая на лестницу и заметно нервничая. — Дедушка графа погиб на поле брани, совсем недалеко отсюда. Услышав про несчастье, госпожа, стоявшая в это время на верхней площадке, упала и в тот же день последовала за своим господином.
— Так, значит, лестница никуда не ведет?
— Граф давно замышляет ее разрушить. Когда‑то наверху были жилые комнаты для опальных Четхэмов и беглых священников. Когда наш король Карл был в изгнании, католики поддерживали его, и он учил своих подданных их любить.
Матильде, по всей видимости, не терпелось выбраться отсюда, и женщины вскоре вышли во двор. Ондайн увидела арку, откуда прошлой ночью выехал Уорик.
— Ну вот и все, моя госпожа. Может быть, вы хотите осмотреть склеп?
— Нет, пожалуй, — сказала Ондайн.
— Могу я еще быть вам полезной?
— Нет. Не сейчас. Спасибо, Матильда. Но завтра я бы хотела кое‑что изменить в обстановке у себя в комнате.
— Изменить? — Матильда казалась удивленной и несколько озабоченной. — Неужели вы хотите убрать кровать Женевьевы?
— Матильда, Женевьева умерла, и воскресить ее я не в состоянии.
Матильда кивнула.
— Разрешите мне вернуться к моим обязанностям, графиня…
— Конечно, Матильда! Еще раз спасибо! Вы очень мне помогли.
Матильда поклонилась и заторопилась к восточной арке, ведущей на кухню. Уходя, она что‑то пробормотала. Ондайн показалась, что она правильно расслышала слова экономки:
— Изменить! Ну уж нет! Думаю, лорд Четхэм откажет, когда услышит об этих сумасбродных планах!
«Ах, Матильда! — подумала Ондайн. — Лорд Четхэм, конечно, может считать себя хозяином этой игры, но игроков теперь двое. И настала моя очередь делать ход».
Ондайн обошла двор. Вдруг она почувствовала на себе чей‑то пристальный взгляд. Девушка оглянулась, подняла глаза и увидела, как в одном из окон второго этажа быстро упала драпировка.
Затихшие чувства всколыхнулись в ней с новой силой, когда она вычислила хозяина комнаты. Это была комната Уорика, и это он смотрел на нее.
Глава 7
Обед проходил в приятной обстановке, но не благодаря усилиям Уорика, а потому что Юстин, как обычно, пребывал в прекрасном настроении. Он рассказывал Ондайн истории о первом норманнском лорде, предъявившем права на землю Четхэмов. Норманн убил лорда‑саксонца и впоследствии женился на его дочери — мудрый политический маневр, которым несколько веков спустя воспользовался Генрих VII, женившись на Елизавете Йоркской, чтобы положить решительный конец войне Белой и Алой розы.
— Говорили, что наш предок Четхэм отличался диким нравом, — рассказывал Юстин, щедро намазывая икру на кусок хлеба. — Темпераментный, рыжеволосый, он никогда не расставался со своим тридцатифунтовым боевым топором, который, несомненно, достался ему от его предков викингов. Он готов был дать отпор любому. Вполне естественно, имея такого предка, обрасти легендами о чудовищах.
Ондайн отпила глоток вина, наслаждаясь беседой с деверем и не обращая внимания на гробовое молчание мужа.
— Какая интересная история!
От вина, чуть более крепкого, чем обычно, она чувствовала легкое головокружение. Легкомысленно забыв о готовом вспыхнуть в любую минуту гневе Уорика, Ондайн решила повыспрашивать Юстина.
— Но больше всего меня завораживает легенда о вашей бабушке. Я слышала, бедная леди рассталась с жизнью, упав с лестницы… и, как говорят слуги, потом появилось привидение, которое по сей день рыщет по поместью.
Уорик прошептал то ли молитву, то ли проклятие, и Ондайн почувствовала на себе его задумчивый взгляд и нарастающее раздражение.
Юстин, кажется, ничего не замечал.
— Ах… это трагическая и совсем свеженькая история! — Его глаза замерцали, когда он придвинулся к Ондайн. — Я никогда не знал дедушку и бабушку — все произошло до моего появления на свет, а Уорик только родился. Отец был уже в летах и, само собой разумеется, женат, поскольку мой брат — законный ребенок! Бабушка до преклонного возраста славилась редкостной красотой — это видно на портрете в галерее!
Все случилось незадолго до казни старого короля. Война, похоже, подходила к концу. Бои между «круглоголовыми» и «кавалерами» приблизились почти к нашему порогу! Как гласит предание, дед с отцом остановили наступающего противника, сражаясь за землю на границе наших владений! Увы, дедушка пал в бою. Новость тут же прилетела домой. Бабушка хотела побежать к нему, не веря, что он убит. Лестница неожиданно обрушилась. Но болтают…
— Юстин! — нетерпеливо прервал Уорик. — А теперь давай поболтаем наедине!
Юстин невинно посмотрел на брата:
— Уорик, я рассказываю семейные байки близкому человеку! Графиня должна услышать от нас историю нашего логова! Это лучше, чем ее будут кормить небылицами где‑нибудь на стороне!
Граф не стал спорить, но поджал губы, поднялся с кресла и отошел к камину, как будто не хотел слушать рассказ о семейном прошлом.
— Говорят, — тихо сказал Юстин Ондайн, — что бабушку убила любовница лорда. Она сбросила ее с лестницы!
— Любовница?! А что же она делала в доме?
— Жила, конечно. Она была экономкой. Ондайн вскрикнула. Юстин усмехнулся:
— Но видите ли, любовница тоже поплатилась. Она вскоре споткнулась на лестнице, упала, сломала шею и умерла.
Уорик тяжко вздохнул у камина:
— Благодаря какому‑то трухлявому дереву мы теперь обеспечены двумя стонущими привидениями! — Он вернулся к столу и твердо поставил бокал. — Ондайн…
— Мой брат совершенно прав, — поспешно перебил его Юстин, опасаясь, что он по‑настоящему расстроил девушку. — Не обращайте внимания на всякие кухонные истории. Знаете ли, наши родители прожили счастливую и долгую жизнь; они умерли всего несколько лет назад, страдая от сенной лихорадки больше, чем от каких‑либо семейных проклятий или духов.
— А я и не обращаю. Мне просто любопытно. И вы, Юстин, правы: лучше такие истории узнавать от мужа… или моего дорогого деверя, чем от слуг!
Юстин выглядел удивленным то ли едва заметной враждебностью в ее голосе, то ли молчанием Уорика, который ничего не рассказал ей ни о поместье, ни о семье.
Граф положил руки на спинку стула жены и резко его отодвинул.
— Миледи, на сегодня с вас достаточно историй. Пожелайте Юстину спокойной ночи, моя любовь, и мы пойдем отдыхать.
— Отдыхать? Но ведь еще так рано!
— Мы идем отдыхать, — повторил Уорий угрожающим голосом. Юстин понимающе улыбнулся:
— Ох уж эти новобрачные! Что я могу добавить? Эта семья, дорогая Ондайн, изобилует голодными чудовищами!
Ондайн вспыхнула. Юстин поднялся, отвесил ей и Уорику глубокий поклон и ободряюще улыбнулся:
— И если характер моего брата покажется вам невыносимым, вспомните, что в семьях младшие сыновья, как правило, гораздо любезнее и ласковее старших!
Конечно, он всего лишь галантно подшучивал, но Ондайн почувствовала, как Уорик позади нее напрягся. Вообще‑то он казался не столько сердитым, сколько задумчивым, и, обняв ее, притянул к себе и со вздохом бросил Юстину:
— Как жаль, что тебя пока нельзя отправить ко двору! Юстин рассмеялся:
— Увы, это правда. И я, несчастный зритель любовных страстей, принужден умирать здесь от скуки. Спокойной ночи! Оставьте меня, я утоплю свой рассудок в вине!
— Топи, только не слишком глубоко, братец! Я бы хотел встретиться с тобой у себя в комнате через… ну, скажем, через час. Мне нужно обсудить кое‑какие планы строительства.
Юстин снова опустился в кресло и в знак прощания поднял бокал за здоровье брата.
— Тогда через час!
В галерее, едва скрывшись из глаз Юстина, Ондайн поджала губы, стряхнула с плеча руку Уорика и зашагала впереди него по‑мужски решительно. Она хранила молчание, пока он не захлопнул дверь музыкальной комнаты, и только после этого сердито обратилась к нему:
— Почему же, лорд Четхэм, вы упорно не хотите говорить мне самое главное? А когда это вынуждены за вас делать другие, ворчите, как зверь, и подливаете масло в огонь своими дурацкими домыслами! Почему вы опекаете меня в мелочах и относитесь ко мне как к своей собственности: запираете на ночь, словно какую‑нибудь лошадь или собаку…
Он слушал молча. Затем снял жилет, бросил его на скамейку рядом с клавикордами и раздраженно заметил:
— Мадам, а вы и есть собственность, купленная на виселице и к тому же, могу добавить, содержащаяся в идеальных условиях.
Разгоряченная вином и негодующая, Ондайн уперла руки в бока и вовсе позабыла об осторожности.
— Мой лорд, насколько помнится, вы пообещали мне никогда больше не вспоминать про виселицу.
Он обошел стол, сел в кресло, сжал пальцами виски и устало проговорил:
— Моя дорогая, я бы с большой охотой вернул вас на виселицу, поскольку, как лошади и собаки, вы кусаете кормящую руку.
— Это невозможно, мой лорд. Вы уже сделали выбор, женившись на мне. Я более не преступница.
Уорик поморщился от невыносимой головной боли. Его мысли скакали между этой мегерой и братом. Он пытался побороть гнев и чувство, что его загнали в тупик. Черт бы ее побрал! Неужели она не даст ему жить спокойно? Он вспоминал, как за столом она улыбалась, смеялась — нет, о проклятие! — флиртовала с его братом. Она вела себя с изяществом и грациозностью гранд‑дамы, еще более неотразимая и женственная в элегантном платье, с вьющимися шелковистыми волосами цвета каштана. Вокруг нее как будто разливался свет, а глубокие голубые глаза завораживали своим загадочным взглядом…
— Действительно, я не в силах вернуть вас на виселицу, — ответил Уорик с досадой, но, поборов это чувство, спокойно продолжал: — Зато я могу напомнить вам ваше прошлое и вернуть вас к человеку, с которым вы боролись во сне!
— Что?! — невольно вырвалось у Ондайн.
Уорик нахмурился. На самом деле он не имел в виду ничего определенного. Но почему‑то, услышав его слова, девушка сильно побледнела. Ее глаза сделались похожими на омут цвета индиго. Тонкие пальцы, поднесенные к губам, дрожали.
Она была прекрасной и гордой, но в то же время очень уязвимой. Ему захотелось подойти, дотронуться до нее, обнять со всей нежностью, на которую он был способен, чтобы успокоить ее, убедить, что он не причинит ей зла и защитит от демонов, которых она так боялась. Но разве не он привел эту девушку, чтобы с ее помощью вывести на чистую воду своих собственных врагов?
Уорик припомнил то утро, когда видел ее тонкое и удивительно гибкое тело, ощущал в руке тяжесть полных молодых грудей, касался изогнутой линии бедер, наслаждался сладостью губ. Страстное, безудержное желание пронзило его. Он повернулся к Ондайн спиной, стиснул зубы и сжал пальцы с такой силой, что хрустнули суставы. Нет! Он не должен о ней мечтать; он презирает эту неблагодарную конокрадку за лживость и вероломство.
Постепенно он пришел в себя, успокоился и решил, что действует как прирожденный тиран. Девушка обладала множеством необходимых ему талантов; она была смела и способна справиться с ролью в его спектакле даже лучше, чем он представлял. В конце концов он хотел дать ей свободу, ради которой и спас ей жизнь.
Но Уорика раздражала неожиданно возникшая в нем ревность к брату, хотя он всегда помнил, что должен быть осторожен и подозрителен к Юстину, как ни к кому другому: ведь именно его брат останется в выигрыше, если Уорик не даст Четхэмам наследника.
Уорик обернулся к притихшей красавице.
— Моя госпожа, примите мои искренние извинения, — сказал он примирительно. — Я не хотел задеть вас и постараюсь, чтобы вы ни в чем не чувствовали себя ущемленной, будь то хлеб насущный или человеческое обращение. Действительно, моя бабушка умерла, упав с лестницы, и вы — моя вторая жена. Я умолчал об этом только потому, что не выношу разговоров о привидениях.
Ондайн склонила голову; ее щеки порозовели. Шурша шелком и распространяя вокруг запах цветов, она подошла к нему, порывисто опустилась на колени и неуверенно положила тонкие пальцы на его колено, ее глаза переполняло глубокое сочувствие.
— Мой господин, представляю, как сильно вы ее любили и как сильно болит ваше сердце. Но, милорд, если Женевьева была… сумасшедшей, то…
— Сумасшедшей! — выкрикнул Уорик, трепеща от ярости. — Никогда! Скорее, гонимой каким‑то злым роком!
Он ударил рукой по столу, сметая на пол листы бумаги, перья и чернильницу, и неожиданно вскочил на ноги, так что Ондайн откинулась, назад. Четхэм смотрел на нее невидящим взглядом.
— Женевьева не была сумасшедшей! — отрезал он.
Ондайн поднялась с неспешным достоинством и посмотрела на графа с такой холодностью, что тот тут же пожалел о неумной вспышке. Он приблизился и хотел коснуться ее, но девушка отпрянула, как будто увидела дракона или волка. Шепча неистовые проклятия, Уорик большими шагами пересек комнату и прильнул к темному окну.
— Ондайн, — проговорил он наконец. Затем еще раз удивленно повторил ее имя: — Ондайн… Иди спать. — И добавил тихо: — Прости меня.
Ондайн выдержала паузу. Послышался шорох юбок, и Уорик, обернувшись в последний момент, поймал взглядом гордый профиль с высоко поднятым подбородком, величественную осанку. Она как будто действительно была рождена титулованной дамой, а не стала ею по прихоти судьбы, спасаясь от смерти.
Дверь затворилась. Вспышка вожделения снова полоснула его, как лезвием. Проклиная все на свете, Уорик подошел к низкому шкафчику, рывком открыл дверцу и пошарил внутри, нащупывая бутылку. Затем он отхлебнул из горлышка огненную жидкость и, несколько успокоившись, вздохнул, отставил бутылку и сел в кресло. Тысяча чертей побери всех браконьеров и конокрадов!
Уорик с грустью посмотрел на учиненный им разор, встал и начал не спеша приводить в порядок бумаги и письменные принадлежности. Скоро придет Юстин. И разрази его гром, если он позволит брату нарушать его семейный покой!
Ондайн наконец осталась в одиночестве и собиралась лечь в постель, когда внизу снова раздался стук лошадиных копыт. Она подбежала к окну и осторожно отогнула край драпировки.
Это был Уорик верхом на исполинском жеребце. Элегантный и мужественный, в своей темно‑фиолетовой шляпе и черной накидке, он скакал, слившись с лошадью в единое целое.
Он опять направлялся на запад. «Наверняка к любимой женщине», — подумала Ондайн, страдая от… ревности! Нет, ему нельзя доверять. Он растоптал все, во что она верила! Она злилась то на него, то на себя, не в силах справиться с бурей чувств в сердце.
В конце концов она отошла от окна, скинула платье и надела ночную рубашку, которую Лотти заботливо оставила на кровати. Ондайн задула лампу и свернулась калачиком под одеялом. Но не заснула. Она мечтала о нем, вспоминала его прикосновения и изнывала от сладкой боли и страстного желания испытать это снова.
Дура, мысленно ругала она себя. Он хозяин положения и мастер обольщения. Как часто он развратничал, совсем не заботясь об очередной соблазненной им жертве? Но с ней такие штуки не пройдут. Она уверена в себе, горда и рассержена и не станет легкой добычей…
Тишина. Эта ночь прошла, как и предыдущая. Ондайн бодрствовала до тех пор, пока не услышала тихое поскрипывание двери в покоях Уорика и не убедилась, что он вернулся.
В последующие дни в доме установилось зыбкое перемирие. Уорик, похоже, избегал встреч с Ондайн.
Тем временем Лотти освоила утреннюю церемонию купания и трапезы, а графиня прогуливалась по поместью, знакомясь с принципами его управления.
Ей представили штат слуг. Однажды утром Матильда собрала всех на лестничной площадке третьего этажа в знак уважения к хозяйке дома. Ондайн ласково и дружелюбно поприветствовала каждого.
Дел по дому было хоть отбавляй. Множество часов провела графиня в обществе садовников — Старого Тима и Молодого Тима, — выбирая цветы для комнат, обеденного зала и церкви, которая перестала ей казаться юдолью слез, когда на алтарь поставили розы.
В библиотеке Ондайн нашла изрядное количество книг, пригодных для чтения, в музыкальной комнате стояли клавикорды и арфа. С Уориком она виделась только за обедом. Он держался безукоризненно вежливо и бесконечно равнодушно. Всегда очаровательный Юстин вносил оживление в их общество, так что по крайней мере со стороны их трио казалось вполне счастливым.
Каждый вечер заканчивался одинаково: Уорик молча отводил Ондайн в ее комнату, она сдержанно желала ему спокойной ночи и запирала дверь на засов. Трижды за пять дней он выезжал по ночам. Две ночи он провел дома, и тогда из его комнаты до рассвета доносился звук шагов, мерящих комнату.
На пятый день жизни в поместье Ондайн приступила к задуманным переменам. Слуги беспрекословно повиновались ее приказам. Все шло как по маслу до тех пор, пока на сцене не появилась Матильда, ведя за собой раздраженного Уорика. Экономка не хотела ничего менять, но Уорик встал на сторону Ондайн.
— Леди Ондайн теперь здесь хозяйка, Матильда. Она имеет право устраиваться так, как сочтет нужным. Мне нет до этого дела, — сказал он и оставил женщин.
Ондайн понимала переживания Матильды, но и пользоваться вещами Женевьевы не могла. Вспомнив покойную графиню, Матильда заплакала, а Ондайн стала ее успокаивать. Женщины обнялись и наконец примирились друг с другом.
Ночью Уорик уехал.
Расстроенная и сердитая, Ондайн вышла из комнаты и отправилась в музыкальную. Она села перед арфой, задумчиво перебирая струны, и вдруг почувствовала, как кто‑то тихонько гладит ее по волосам на затылке. Она в ужасе обернулась и увидела Уорика. На нем, как обычно, были шляпа и черная накидка.
Он насмешливо улыбнулся в ответ на ее испуг и, не говоря ни слова, перехватил ее тонкие пальцы, блуждавшие по струнам. Потом поднес ее руку к глазам и принялся внимательно рассматривать. Ондайн молчала, но сердце ее тревожно билось. Наконец он отпустил ее и еще раз улыбнулся:
— А вы, оказывается, прекрасно играете, миледи браконьерша.
— Как… как вы вошли? Я ведь закрыла наружную дверь…
— У меня есть ключи от всех комнат в этом доме, графиня.
— Значит…
Он тихонько засмеялся:
— Да, миледи, если я захочу войти в какую‑нибудь из комнат, то сделаю это вне зависимости от того, заперта она на засов или на ключ. Так что я имел счастье наслаждаться вашей игрой на арфе и виртуозным исполнением на клавикордах.
— Вы все слышали? — переспросила она ошеломленно. Ей казалось, что ее сердце ушло в пятки, а все тело горело от близости этого человека. Она остро почувствовала свою полную незащищенность. На ней не было ничего, кроме какого‑то нелепого старомодного капота и почти прозрачной накидки.
Кривая усмешка исказила его лицо. Он низко и насмешливо ей поклонился.
— Да, миледи, я частенько слушаю вашу игру и не перестаю изумляться: как это вам удалось достичь такого совершенства в игре на музыкальных инструментах?
Ондайн опустила ресницы и осторожно отставила арфу.
— Я уже говорила, милорд Четхэм, — пробормотала она. — Мой отец был поэтом. Мы переезжали с места на место, от двора ко двору, и я всегда находила музыкантов, чтобы поучиться.
— Ах да! Я совсем забыл. Ваш отец был поэтом. Тогда, моя дорогая, вам наверняка не составит труда развлечь меня и почитать что‑нибудь из его стихов?