Господин красовался в сатиновых гамашах и блестящих сапогах, которые доходили ему чуть ли не до самого колена. Длинный вышитый плащ был застегнут на новомодные пуговицы из меди, а длинные черные волосы покрывала роскошная бархатная шляпа, искусно дополненная пурпурным павлиньим пером.
Блеск доселе невиданных пуговиц привлек внимание Вила. Он прочистил горло и поприветствовал чету, неохотно склонившись в почтении перед их высоким статусом.
– Моя госпожа, мой господин, – неловко произнес он. – Умоляю, окажите милость вашему покорному слуге. Не уделите ли вы ему несколько пенни, чтобы он купил немного хлеба для своей малой сестры?
На женском лице промелькнула тень сострадания, и взгляд, брошенный в сторону мужа, казалось, выразил искреннее желание помочь. Но лорд лишь уперся кулаками в бока, откинул голову и разразился смехом, отталкивая Вила и Томаса с дороги.
– Пошли прочь, щенки.
Петер торопливо поспешил к мальчикам, надеясь застать на месте и господ. Но не успел он приблизиться к супружеской паре, как Вил вдруг прорычал им вслед.
– Caput tuum in ano est.
Он подмигнул подошедшему Петеру, который застыл от неожиданности. Но дворянин вдруг повернулся на каблуках и, размахивая кулаками, стремительно бросился в их сторону. Троица благоразумно выбрала отступление и растворилась в толпе, так что брезжащему слюной лорду пришлось вернуться к озадаченной жене.
Вил робко посмотрел на взмокшего Петера, который тут же посвятил его в тонкости словесной тактики.
– Впредь будь осмотрителен в выборе мишени! – выбранил его старый священник. – Хитрость латыни в том, что она работает тогда, когда ее не понимают! Давай соберем остальных.
Крестоносцы, ворча, вернулись к Петеру и медленно обступили его. Никому не повезло сегодня: не удалось выпросить ни гроша, ни одна душа не пожелала подать милостыни. Петер вздохнул, хотя и внутренне успокоился, что удалось избежать враждебно настроенных властей. Разозлившись, Вил настаивал, чтобы они снова попытали счастья, но уже подальше от ворот.
Дети послушно поплелись вслед предводителю за угол, где они узрели очередное удивительное изобилие товаров. Петер изучал новое поле деятельности и попросил крестоносцев, как и прежде, держаться парами. Но его обостренные чувства внушали ему тревогу, и, услышав, как заскулил Соломон, он еще сильнее забеспокоился. Он обратился к Вилу.
– Отрок, – почтительно сказал он, – прости мое постоянное вмешательство, но я прошу позволить мне встать в середине площади, вон там, на той бочке. Оттуда я буду пристально наблюдать за вами. Ежели кто‑то почувствует опасность, зовите Соломона, а я уж поспешу следом за ним.
Вил согласно кивнул.
Старик нахмурился и снова погрузился в размышления.
– Вот еще что. Все послушайте меня. Частенько поглядывайте на меня и на эту бочку. Если увидите, что я делаю так, – он распростер руки и закружился на месте, – сразу идите ко мне. Без колебаний и без вопросов, просто идите ко мне все, верьте мне и не сомневайтесь. Вы должны верить мне. Поняли?
Дети закивали.
– Все хорошо поняли? – добавил Вил. – Хорошо? Отлично! Тогда пошли.
Тревожно вздохнув, Петер направился к своей бочке и осторожно взобрался на нее. Отсюда, с этого шаткого сторожевого поста, Петер нес бдительную вахту, словно верный Защитник Христианства, непрестанно вознося молитвы, дабы ангельский легион спустился с облаков и оградил Невинных своими надежными могучими крыльями.
Два часа кряду дети просили подаяния впустую. День клонился к вечеру, и от закатного солнца по всей площади стали вытягиваться длинные тени. Добрая половина купцов уже уложила свой товар. Для крестоносцев ночь грозилась быть голодной и полной разочарования. Детям нелегко было противостоять искушению и не украсть брюкву, оставленную без присмотра, или оброненную грушу, но они проявляли верность и стойкость.
Бедный Петер устал, от долгого стояния на посту у него заныли ноги. Он, было, собрался присесть и немного отдохнуть, как вдруг заметил нескольких солдат, которые шли к базарной площади. Их определенную шаткость походки Петер ни с чем бы ни спутал: они были пьяны. По молодости он и сам, к своему стыду» был хорошо знаком с утроенной силой крепкого эля, солнечного пекла и скукоты. Тело старика налилось свежими силами, возникшими неведомо откуда, и его взор метался по обезлюдевшим улицам в поисках агнцев, которым грозила бы опасность. Он заметил белокурую головку Фриды и сестру ее, Гертруду, не далее чем за пятьдесят шагов от солдат. Сердце его замерло.
Без промедленья Петер стал так прямо, как только мог, широко развел руки и принялся вертеться на бочке. Трижды он терял равновесие и валился на землю, и трижды он вскарабкивался обратно и вертелся, вертелся, вертелся… Верные его приказу, дети постоянно держали его в поле зрения и теперь спешили со всех дальних концов площади, подгоняемые громким лаем Соломона.
Фрида посмотрела на Петера в тот самый миг, когда ее заметили солдаты. Она схватила сестру и резво помчалась прочь от насмешек и призывов опьяневших мужчин. И так, по двое, паломники собрались около радостного и довольного Петера.
– Молодчины! – вскрикнул старик и спрыгнул на землю. – Слава Господу. Вы просто умницы. Вил, пересчитай всех, и пойдем прочь от этого проклятого места.
Петер вознес молитву благодарения и бросил за плечо последний взгляд на солдат, которые охотились теперь за другой жертвой.
– Мы должны попытаться еще раз, прежде чем уходить, – упрямо запротестовал Вил.
– Но здесь негде переночевать, – возразил Карл, – и к ночи нам нужно отыскать ночлег где‑то в окрестном лесу.
Не успел его старший брат ответить, как перед ними неожиданно возникли помощник магистрата с двумя стражниками.
– Стоять, а иначе все отправитесь на виселицу.
– Господа, – резко вступился Петер, – мы добрые христиане, идем вслед за Святым крестовым походом. И вам следует проявить терпимость, пока мы оказываем добрым гражданам сего города особенное благословение.
– На таких как вы у меня больше не осталось терпения, – проворчал помощник. – Вы оскверняете мой взор, мерзкое отрепье, и, клянусь Богом, я бы вздернул каждую из ваших пронырливых крысят. А тебя, старик, отец Сильвестер называет самозванцем. Может нам вырвать твой лживый язык, а? Теперь – пошли прочь!
Крошка Лотар испуганно прижался к коленям Петера и ласково улыбнулся солдатам в надежде, что его смиренный дар любви смягчит их.
– Чего уставился, чертенок? Ты еще смеешься? – прорычал один.
Лотар что‑то неслышно прошептал и вцепился Петеру в pясу.
– Значит, насмехаешься… Сейчас я покажу, как надобно поступать с дерзкими щенками.
Не успел Петер сообразить, как воин резко поднял ногу и ударил мальчика, расшибив ему голову каблуком сапога. Удар рассек Лотару кожу над ухом и отшвырнул малыша далеко в пыль.
Петер закричал и яростно замахнулся дубовым посохом прямо в лицо солдату. Оторопевший воин упал навзничь, хватаясь за разбитый и кровоточащий нос и прикрываясь руками от нападок неистового священника, который избивал его с яростью праведного гнева.
Помощник с ревом повалил старика на землю, тяжело ударив его два раза по лицу. Но за это он заплатил сполна, ибо только старик упал в пыль дороги, как в драку вступила его верная армия!
Отто из Вейера, плотный и крепко сложенный, покинул мучающегося брата и повел товарищей против удивленных стражников. Детские кулаки без разбору колотили и пинали по взрослой плоти. Ион‑первый поспешал позади всех и нечаянно ткнулся носом в огромную, мускулистую ляжку. Он схватил ее обеими руками и, насколько широко позволили челюсти, вцепился в нее мелкими острыми зубами, за что и был щедро награжден вражеским воплем, куда как приятным его слуху! Солдат с воем колотил решительного грызуна, пока Георг своей крепкой головой не врезался аккурат в самую промежность, поразив ненавистного врага в самое незащищенное место.
Тем временем Соломон пришел на подмогу Карлу, ожесточенно рыча и набрасываясь на общего противника, жадно разрывая его одежды и кожу. Вил и Томас вцепились в спины остальных двух стражников и наносили им удар за ударом, пока банда товарищей колотила, кусала и царапала все, что попадало им под руки.
Но взбешенные воины вскоре оправились от неожиданности и стали немилосердно бить по детским плечам и головам своими дубинками, страшно избивая крестоносцев, от чего они повалились на землю, харкая кровью. Наконец обессиленные крестоносцы взмолились о пощаде.
Окровавленные солдаты встали, широко расставив ноги, и взирали на Петера, который поднял к ним дрожащую руку.
– Довольно, – прошептал он. – Довольно.
Старик медленно поднялся на ноги. Его опухшее, все в синяках лицо кровоточило, но в глазах еще горели искорки.
Стражники рычали угрозы в лицо Петеру и его побежденной армии.
– Пощады? Ну, как же, пощады захотели! Вас просто вздернут…
– Нас не вздернут! вызывающе ответил священник. Старик сплюнул сгусток крови к ногам одного из солдат. – Это вам надобно бояться за свои жалкие души, ибо вы подняли руку на священника…
Речь Петера резко оборвал детский голос.
– Сюда, папа Петер, быстрее! – навзрыд закричала Мария. Все глаза устремились на нее. Она бежала к Отто, который бережно держал голову Лотара у себя на коленях. Петер прошмыгнул мимо стражников и упал на колени рядом с мальчиком. Лотар лежал тихо и неподвижно. Его коричневая крошечная туника была запятнана кровью, которая сперва текла из уха, а теперь перестала. Старик нежно взял бледное умиротворенное лицо мальчика в свои руки и испустил стон к небесам.
Стражники грозно зашагали к Петеру и швырнули его на дорогу, ткнув его лицом в свежую кучу лошадиного навоза. Помощник прорычал сгрудившимся крестоносцам.
– Лучше позаботьтесь о своих душонках. До завтра вас повесят, а этот самозванец отправится первым.
С дороги послышалась сдавленная брань Петера, который рывком освободил лицо от липких испражнений.
– Горе вам троим. Горе вам! – Он обратил к своим врагам пылающие божественным гневом очи, словно сам архангел с небес. – Вашим смертным душам грозит вечное проклятие. In nomine Patris, et Filii et Spiritus Sancti… Сейчас я отправлю ваши грешные души прямиком в вечный ад! Отпустите нас немедля!
Помощник презрительно усмехнулся.
– Что за помешательство тут происходит? Разве ты священник? Посмотри на себя! Scheisse – вот твои слова! – Он рассмеялся вместе с товарищами.
– И впрямь, лошадиный навоз, – добавил другой. – Да еще и со всего рта свисает, старый дурак!
Обеими огромными руками помощник схватил священника за рясу, но своим пристальным взором Петер лишил его присутствия духа. Старик выпрямился, потом достал ирландский крест из‑за пазухи и вытянул его перед троицей.
– Мне осталось лишь произнести вечное проклятие на каждого из вас, но прежде мне следует напомнить вам и о земных последствиях.
Солдатам стало не по себе. Зрелище становилось правдоподобным, и они испугались.
– А что, – один прошептал другому, – ежели он и есть священник, знаешь, из тех, что бродят по разным землям?
Тот только пожал плечами, но помощнику стало любопытно.
– Что еще за последствия, старик?
– Хм. Посмотрите на себя. Как на вас посмотрят, доложи вы о побоях, которые претерпели от рук малых детей и дряхлого старика.
Солдат взглянул на избитых, окровавленных товарищей. Он тихо выругался и пихнул коленом Петеру в живот, снова повалив священника на землю.
– А теперь немедля убирайся со своим поганым отродьем прочь с моих глаз. Вон из моего города, иль, клянусь всеми святыми, мои люди искрошат вас на мелкие кусочки вон в том дальнем проулке.
Когда солдаты скрылись за углом, Петер закрыл глаза и вознес краткую молитву благодарения, а потом подполз к Лотару. Возле него уже сидели Вил с Карлом и смотрели на своего павшего друга, которого знали с самого его рождения, который связывал их с дорогими воспоминаниями о доме. Петер не произнес ни слова, а только смотрел на застывшего Отто, который нежно обнял тело братика обеими руками. Вил и Карл помогли старику подняться на ноги, и он, встав, коротко обозрел притихших спутников.
Петер гладил по головам своих кротких агнцев – одного за другим – и ободряюще улыбался. Потом, сдавленно рыдая, он обнял несчастного Отто, и скорбная процессия избитых в кровь крестоносцев направилась к вратам Дюнкельдорфа.
Дети смотрели прямо перед собой, не обращая внимания на насмешки горожан, на камни и комья глины, которые изредка пускали в их сторону. Ибо теперь их сплачивало то единство, которое рождается только в страданиях, и оно объединяло их так крепко, что никакое слово глумленья или унижения не могло разорвать этой связи. Но дорога была к ним милостива и вскоре вывела их из ужасного города. Они вернулись на приречную дорогу и вскоре нашли подходящее место для ночной стоянки. Здесь, под узловатым дубом, в свете розового закатного солнца они положили маленького Лотара в неглубокую могилу. Рыдающий Отто прижал к груди деревянный крест Лотара и прицепил его себе на пояс, а свой крестик установил в изголовье Лотару.
– Теперь я понесу твой крест, брат.
Дети тихо отступили в удлиняющиеся сумеречные тени. Они разбрелись по парам, чтобы выкупаться в реке и перевязать друг другу раны. Поддавшись исцеляющему покою звездного неба, они стали перешептываться о горестях и бедах дня прошедшего. Только Петер сидел молча, уставившись на крохотный, потрескивающий костер, пока его сердце не воспламенилось вновь. Он приказал хромоногому Соломону сидеть на месте, а сам тревожно вышел на поляну, где лег посреди росистых трав и обратился лицом к лицу к звездному пологу у себя над головой. Безучастное созерцание вскоре оборвалось: Петер вскочил на ноги, подняв к небесам сжатые кулаки.
– Почему, Боже мой, за что? После всего случившегося Тебе бы должно устыдиться и спрятаться! Почему Ты так несправедлив к сим невинным? Потрудись взглянуть на них и увидишь, что они любят Тебя! А Ты молчишь и даже рукой не шелохнешь. Одной Твоей мысли хватило бы, чтобы спасти их, но Тебе все равно! Если бы Ты был всего‑то жалким плодом моего воображения, о, насколько бы мне легче было жить.
Я не ведаю, что мне делать с Богом, которого я не понимаю. Тем не менее, Ты не просвещаешь меня, а ожидаешь моей невежественной благодарности за все. Ха! Как усердно я не старался, я могу поблагодарить лишь за… за ту слезу, которую пустил Томас, когда хоронили бедняжку Лотара. Кроме сего, мне не за что благодарить Тебя. Не за что!
Петер метался в сумерках, размахивая посохом и угрожая небесам и земле, пока обессилено не упал на колени.
– Ты сказал пускать детей приходить к Тебе и Ты сохранишь их в покое. Лжец! Обманщик! Эти страждущие дети – они пришли к Тебе, они умоляли Тебя о милости, но нет у них покоя а только несчастье и смерть.
«Господня земля и все, что наполняет ее», так? А сегодня Ты отказался уделить им самую крохотную милостыню. Да что Ты за Бог? Какому бессердечному чудовищу служу я?
Петер снова вскарабкался на ноги и беспокойно зашагал по кругу. Так он ходил и ходил кругами, глубоко вонзая посох в рыхлый дерн. Потом он стал кричать.
– Уже семьдесят семь лет я хожу по этой обездоленной земле, но я все равно не понимаю Тебя. Я прилежно изучал Твое Слово Я стойко выдерживал жалкую, пустую набожность Твоей Церкви и усердно роднился с самыми презренными из Твоих убогих созданий. Многие часы я терпел боль, молясь на коленях… и все это вопреки Твоему вечному молчанию! Я упражнял свой ум во всех делах, которые на земле и на небе, но никогда понимание Тебя не было более скудным, чем сейчас. Почему Ты прячешь Свою истину от меня? Разве Тебя нет? Разве Тебе все равно?
Петер не ведал, что позади молодого дерева притаился потрясенный Карл. Широко раскрытыми глазами он наблюдал, как старик борется со своим Создателем. Слова священника глубоко ранили сердце мальчика, и он стал дрожать от собственного замешательства. Дух его никогда доселе не был в подобном смятении а сомнения, которые последние недели мучили его, еще никогда так плотно не окутывали его разум. Борьба Петера напугала его.
Петер вел войну, доколе вконец не обессилел. Наконец он упал ничком ни землю и закричал словами певца псалмов: «Восстань, что спишь, Господи! Пробудись, не отринь навсегда. Для чего скрываешь лице Твое, забываешь скорбь нашу и угнетение наше? Ибо душа наша унижена до праха, утроба наша прильнула к земле».
Затем он притих и лежал спокойно, словно ожидая ответа. Но ночь была безмолвна, и, в конце концов, он поднялся на ноги, вытер лицо грубым рукавом и нехотя вернулся к детям. Когда он вышел на желтоватый свет костра, все крестоносцы замерли, ибо теперь они видели перед собой иного Петера. Ласковая улыбка и добрый взгляд исчезли, их место заняли жесткое выражение лица и чуждый блеск в глазах.
Он первым нарушил томящее молчание, пристально наблюдая за горящими ветками.
– «Горе тому, кто строит дом свой неправдою и горницы свои беззаконием. Горе тебе, опустошитель, который не был опустошаем, и грабитель, которого не грабили! Когда кончишь опустошение, будешь опустошен и ты; когда прекратишь грабительства, разграбят и тебя».
Затем он подозвал к себе Вила с Томасом и что‑то прошептал им. Спустя мгновенье они втроем поспешно исчезли в темноте.
* * *
Ночь окутала Дюнкельдорф, и теперь дымные сосновые факелы коптили его опустевшие улицы. Город стал жутким зверинцем, где шумят скандальные таверны и мрачно зияют опасные проулки. Городской люд тяжко спал за надежно захлопнутыми ставнями и толстыми засовами. Петер с двумя спутниками проскользнули мимо пьяной стражи в открытые врата, и теперь осторожно крались от одного темного угла к другому, обшаривая базарную площадь.
Священник нашел несколько одеял, накинутых на повозку с фруктами, и сунул одно в руки Вилу, другое – Томасу. Тройка всматривалась во тьму, чтобы случайно не натолкнуться на охранников. Как кошки, они воровато переходили от лавки к лотку, от лотка к ящику, стаскивая солонину, сельдь, овощи, фрукты и хлебы. Они тихо и проворно набивали провизией свои одеяла. Спустя недолгое время они едва могли нести в руках все то набранное, включая горшок с медовыми сотами, которые Петер стянул с чьего‑то подоконника. Затем они вышли из ворот так же расторопно и неслышно, как и вошли, и заторопились под защиту леса.
Отойдя на безопасное расстояние, Петер приказал мальчикам остановиться.
– Идите далее без меня и накормите всех, – сказал он. – Мне осталось завершить кой‑какие дела, и я скоро присоединюсь к вам.
– Но куда ты пойдешь? – спросил Вил.
Петер не ответил. Он медленно натянул на голову капюшон и исчез в ночи, чтобы снова оказаться у врат Дюнкельдорфа. И вновь он проскочил мимо спящей стражи и проследовал прямиком к деревянной часовне. Нимало не опасаясь за собственную участь, он бесстрашно схватил с ближайшего столба пламенеющий факел и понес его над головой к намеченной цели.
– Всему свое время, – тихо бормотал он. – Время любить и время ненавидеть. Сильвестер, ты заслужил для своего burg, этого грешного города, должное наказание, которое свершится сегодня же ночью.
Петер швырнул пылающий светоч на сухую соломенную крышу часовни. Он стоял не шелохнувшись, и с порочным наслаждением внимал первым потрескиваниям занимавшегося огня. От нежного дуновенья ветра пламя вдруг поднялось ввысь и адски загудело, мгновенно перекинувшись на кровли соседних торговых лавок.
Желтый свет озарял лицо Петера. Его заострившиеся скулы и нос отбрасывали резкие тени, а кипящие страстью глаза поблескивали пламенем, внутренним и внешним. Но неожиданно его внутренности содрогнулись от приступа тошноты, который нарушил его молчаливое созерцание. Он крепко прижал края накидки к подбородку и отвернулся, заспешив по рыночной площади мимо несущихся солдат и горожан, которые стали стекаться на пожар. Он проталкивался и пихался, пока не выскользнул из ворот – в последний раз.
Старик, спотыкаясь, торопился к своему стаду. С каждым шагом радость его умалялась, а сам он все больше терзался тем злом, которое обнаружил в собственном сердце. Лишь раз он бросил взгляд за плечо, но то, что он увидел, только обострило его муки.
Беднягу Петера напугали Вил с Томасом, которые спрыгнули с верхушки дерева, где они поджидали и откуда вели слежку за скрытным товарищем. Мальчики смотрели, как языки пламени лизали ночное небо над Дюнкельдорфом, и уже заподозрили священника. Томас шагнул вперед и призвал его к ответу.
– Петер, это ты его поджег, так?
Старик ничего не ответил, а только уставился в землю.
– Я снова спрошу. Ты ли поджег город?
Петер крепко поджал губы. Он вцепился в посох и глубоко вогнул его в землю, словно оттолкнувшись, чтобы быстрее пройти мимо мальчиков.
– Хо‑хо1 Я так и знал! – засмеялся Томас. – Отличная работа, святой отец! Ничего не скажешь, сработано на славу!
Когда все трое пришли на место стоянки, Петер отошел к самому темному ее краю и тихо прислонился к дереву. Вил и Томас еще не открыли остальным свои трофеи, добытые во время ночного похождения, и гордо подтащили одеяла ближе к костру. Во не успели они рта раскрыть, как Георг выпалил:
– Смотрите. Посмотрите туда!
Мальчики обернулись и увидели кролика, который жарил на вертеле, и кочаны капусты в кипящем котле. Ионы первый и второй подбежали к Петеру.
– Отец, отец Петер! – закричал Ион‑первый. – Когда ты ушел, Карл сказал, что нам надобно молиться о Божьей милости. И как раз, когда Карл молился, Фрида что‑то закричала о сове с кроликом.
– Точно! – взволнованно воскликнула Фрида. – Я услышала громкий взмах крыльев над головой, посмотрела вверх и…
– И она заорала изо всех сил и швырнула в сову камнем.
– Она напугала птицу, и та из когтей выпустила целого кролика! Мы слышали, как что‑то стукнулось о землю и потом нашли его.
Карл сиял.
– А потом Мария с двумя другими пошли к реке за водой и нашли несколько голов капусты, которые, должно быть, выпали с телеги! Господь благ, как ты и говорил.
Гертруда подошла к смятенному священнику и протянула пригоршню вареных капустных листьев.
– Попробуй! Кролик тоже почти готов.
Петер пошатнулся и отпрянул смутившись, не желая выдать ни малейшего намека на ту месть, которую он только что произвел. Он вернулся в тень, где его стошнило. А тем временем Вил с Томасом представили спутникам свою добычу. Хотя дети и поразились богатым сокровищем, добытым неправедным путем, Томас и Вил с досадой признали, что слава их успеха значительно померкла пред чудесными событиями в лагере. Однако крестоносцы с удовольствием сдобрили свое пиршество из жареного кролика и вареной капусты свежими фруктами и хлебом, и вскоре наелись досыта.
Спустя некоторое время, когда все было съедено, некоторые заметили, что Петер молчаливо и пристыженно сидит за пределами освещаемого пространства. Карл, как и все сбитый с толку поведением священника, подал знак всем собраться вокруг одинокого друга и окружить его заботой. После того, как несколько крестоносцев попытались по очереди ободрить его, священник заговорил:
– Мои дорогие, дорогие дети. Вы научили меня, старого дурака, верности, и мое сердце полно благодарности. Мой дух перестал было верить, и зло обуяло меня. Да смилуется надо мною Бог, и да простят ваши души столь скверного человека.
Соломон положил свою голову Петеру на колени и посмотрел на него своими печальными глазами. Петер погладил друга и на несколько минут задумался. Потом он поднял на детей слезящиеся, усталые глаза и вздохнул. Он наклонился к Соломону я тихо прошептал:
– «Сладок для человека хлеб, приобретенный неправдою; но после рот его наполнится дресвою».
Ведомый юными спутниками, Петер вернулся к костру и сев спиной прислонился к гладкому стволу дерева. Он закрыл глаза чтобы послушать, как оживленно щебечут дети, и вскоре их добродушные шалости умиротворили старика. Он умилился, как они не уставали утешать Отто и как все вдруг притихли, расплакавшись о маленьком павшем товарище. Но потом едкий голос Томаса, который рассказывал о своих ночных приключениях, перекрыл все остальные разговоры.
– А почему Петер оставил вас с Вилом одних в лесу? – спросил кто‑то.
Сердце старика замерло в ожидании ехидного ответа Томаса.
– О, это самое интересное. Наш добрый, набожный священник хорошо повеселился этой ночью. После того, как мы обобрали город, он вернулся и поджег его!
Петер рыдал.
Глава 10