Успех покидает крестоносцев




 

Фридрих вздрогнул и проснулся. Он сел, озираясь в предрассветной мгле. Его карие глаза стали круглыми от страха, и он тревожно посмотрел на очертания спящих товарищей.

– Проснись, Карл, – прошептал он, настойчиво дергая спящего мальчика за тунику. – Пробудись же, прошу тебя.

Карл слабо внимал отчаянным рывкам и мольбам беспокойного друга. Он потер глаза и поднялся, озадаченно уставившись на грязное лицо соратника, которое с трудом проглядывалось в темноте.

– Что с тобою сталось?

– Деревья снова со мной говорят.

Некоторое время Карл сидел беззвучно, обдумывая столь странное заявление, потом ответил, позевывая.

– Хорошо, Фридрих, несомненно. Расскажешь мне все это утром.

В Нет‑нет, – взмолился Фридрих. – Послушай‑ка меня. К нам близится беда, и мы должны разбудить остальных.

Он повысил голос, и Лукас с Фридой всполошились со сна.

– Прощу тебя, Карл, верь мне. Скажи им, что надо уходить!

Но теперь не было нужды будить остальных, ибо потревоженные крестоносцы стали сами собираться около беспокойного товарища. Встал и Петер, изможденный, с мутными глазами. Он, спотыкаясь, прошел в круг детей и безмолвно сел, чтобы выслушать страхи Фридриха.

– Когда я был маленьким, – сказал восьмилетний мальчик, – vati, отец мой, сказал мне, что деревья говорят друг с другом шелестя листьями на ветру. Он говорил, что не знает наверняка то ли это лесные духи, то ли сами деревья ведут разговор между собой. Он говорит, что листья – это их языки, и в каждую пору они разносят вести с севера на юг и с запада на восток, повинуясь направлению ветра.

Петер лишь поднял левую бровь, но Томас не преминул открыто высмеять юнца:

– Ты совсем обезумел, раз веришь подобной чепухе. Да еще и будить остальных своей сказкой! Ну да, ты либо безумец, либо просто глупец. Точно‑точно! И папаша твой рехнулся, ежели верит в эту чушь.

– Послушайте меня! Неужто вы не видели, как тревожно ведут себя деревья, когда надвигается буря? И как они после успокаиваются.

Многие согласно закивали.

– Конечно, – поддакнул Петер. – Мы наблюдаем, как они весело трепещут в легком летнем ветерке, и как безмолвно роняют листья осенью.

Вил внимательно прислушивался. Он вспомнил, как старушка Эмма из Вейера плела подобные небылицы про деревья и все такое. Он решил вступиться:

– Видать Фридрих и впрямь верит, что деревья предупредили его об опасности, и будь они духами или деревьями, мы внемлем им, кто бы они ни были, поэтому мы выступаем – сейчас же!

Исполнительные крестоносцы придержали свои языки и наспех приготовили похлебку из замоченного овса и проса. И вскоре они уже торопливо уходили от пределов Дюнкельдорфа.

Небо просветлялось, но вопреки яснеющему свету воинов стал обуревать томительный ужас. Он подгонял их на пути, и дети с опаской оглядывались по сторонам дороги, словно их преследовали неведомые тени сумрачного леса. Быть может, на их воображение так подействовал увлеченный рассказ искреннего Фридриха, а может, это было следствие спешного завтрака, или же деревья, на самом деле предупреждали их о чем‑то важном. Что бы там ни было, страх теперь разделялся всеми детьми, и строй, как по команде, принялся бежать, пока, выбившись из сил, они с облегчением не заметили, что на горизонте слева от них прорезался долгожданный край солнечного диска.

Петер ничуть не меньше остальных обрадовался свету нового дня. Прошедшей ночью ему снились собственные злодеяния в Дюнкельдорфе: воровство и поджег, жажда лишить жизни губителей Лотара, дикая ненависть. Но той же поздней ночью он смиренно исповедал слабость своей людской природы и поручил себя на милость Бога, Который не поддавался его уразумению. А этим днем Петер решил оставить прошлое далеко позади себя.

Когда солнце полностью показалось на свежем утреннем небе, священник взглянул на Карла, и в его голубых глазах зажегся слабый огонек.

– Мой славный мальчик, я не смог отгадать твоей загадки.

Карл просиял.

– Однако, должен с прискорбием признаться тебе, сын мой, – продолжал Петер, – что и ты не смог представить мне загадку, достойную твоих способностей, ибо эта была легчайшая из всех, которую я не смог отгадать, но легко вспомнил с прошлых лет.

– Ладно, Петер, раз уж ты так много знаешь – говори отгадку.

– Отлично, вот она: осужденные души по самой своей природе корыстны и себялюбивы, и думают лишь о том, что может им дать окружающий мир. Они схватили длинные вилы и попытались насытиться с них. Поступив так, они заплатили за свое тщеславие. И остались голодным, пустыми и к тому же жутко разозлились.

– С другой стороны, милый отрок, – добавил Петер, – души усопших святых познали бесплодность служения собственному «я» и обрели радость служения и общения с другими. Они воспользовались вилами, чтобы накормить друг друга, и каждый из них получил благословение жизни, которая посвящена служению и любви к ближним.

Карл недовольно кивнул.

Крестоносцы двигались решительным шагом аж до самого полудня и вышли на вершину небольшого подъема, где они остановились, чтобы передохнуть.

Дети, – объявил Петер, – посмотрите, мы находимся на краю восхитительного леса.

Дети безмолвно стояли, пока Петер рассказывал им о высоких деревьях, напиравших со всех сторон.

– Сей хвойный лес тянется насколько видит глаз, а под благовонным пологом игольчатых деревьев простирается чудная страна оленей и лисиц, зайцев и белок. То тут, то там вы можете встретить дровосеков с руками как дубовые стволы, которые рубят и пилят древесину для всей Империи.

Однако живут здесь также ведьмы, колдуньи и злые духи из мира призраков. Полог леса столь плотен, что луна не может ночью уронить и одного серебряного луча на лесную землю, а днем солнце пытается пронзить зеленую бездну хотя бы наитончайшими нитями своих золотых потоков, изливаемых на окружающие земли. На востоке этот лес зовется Черным. [iv]

Петер поднял брови, увидев, как заворожено внимали ему крестоносцы.

– Эти лесные места служат убежищем равно святым и грешникам, а для нас оно окажется либо безопасной гаванью, либо ужасным логовом сатаны.

Петеру самому стало не по себе от собственного рассказа. Он напряженно вытянулся, суетливо оглядываясь по сторонам. Все утро напролет он беспокоился, как бы магистрат Дюнкельдорфа вместе со своей армией не начал преследовать их по дороге. А теперь его устрашал огромный лес, который лежал у них на пути. Не в состоянии тут же решить, что для них безопасней – угроза открытой дороги или зловещий бор, – он сел у большого дерева, пока дети сварили немного капусты на обед.

Пока остальные занимались своими обязанностями, Вил прошел немного вниз по дороге и свернул в лес, где он неожиданно вышел на поляну. Он медленно шел в густых травах, доходивших ему до колена, потом остановился, дабы подставить лицо под палящее, ослепительно‑желтое солнце. Его светлые волосы мерцали в свете ясного дня. Он медленно повернул к северу и снова подумал о старушке Эмме, мудрой Фрау‑Бабочке. «Она и эти все ее цветы!..» – пронеслось у него в голове. Он сорвал цветок и положил его в котомку. Он вспомнил брата Лукаса, как тот тайком выбирался из кельи, чтобы под летним солнцем вдоволь насмеяться и повеселиться вместе с ним, Карлом и их отцом. Мысли его перескочили на воспоминания об отце, и он со злостью сжал зубы. Он представил себе далекое окровавленное поле битвы, где, верно, и было похоронено тело отца. Вил мысленно нарисовал себе, как он встречается с ним в Судный день, и засмеялся про себя. «С каким удовольствием я схвачу его за горло и брошу наземь, на раскаленные камни, – подумал он. – Как смел он оставить меня одного!»

Мальчик подумал о матери Марте. Он стал размышлять, в какой день она могла умереть, и кто похоронил ее. Вил гневно подавил комок, подступивший к горлу. «Больше ей ничего не надо будет от меня», – подумал он. Он вспомнил отца Пия и с отвращением плюнул под ноги. При воспоминании об ужасном дяде Арнольде он вздрогнул, а потом покачал головой, вспомнив назойливую Анку. Ему захотелось узнать, кому досталась их крохотная семейная лачуга, земля, кто отобрал у них пекарню. В памяти возникли иные лица, и снова волна ужаса сковала его мысли. Он словно узрел призрак Анселя, и чувство вины стало невыносимым. «Все. Хватит,» – решительно тряхнул он головой.

Мальчик неторопливо вернулся назад на дорогу и успел, потехи ради, запустить парой камешков, когда его вдруг напугал рокочущий гул. Он резко развернулся и вперил взгляд в облако пыли, поднимающееся на расстоянии от него. Когда чрез тонкие подошвы ботинок он почувствовал, как дрожит земля, на дороге показались трое конных рыцарей, несущихся на него во весь опор, тесно державшихся друг друга, словно одно воинственное целое из стали, кожи и конской плоти.

Вила так захватило зрелище, что он застыл как вкопанный. Сердце его билось в такт стучащим железом копытам и громыхающим доспехам. Затем, словно по чьему‑то веленью, всадники осадили лошадей, и поднятая ими пыль окутала завороженного мальчика.

Трое златовласых рыцарей, восседающих на фыркающих вороных конях устремили суровые голубоглазые взгляды на Вила. Никто не произнес ни единого слова, но их души… их души, казалось, слились в таинственном единенье, словно рыцари соединяли свои уставшие от войны души с юным духом нового воина. Лошади вставали на дыбы, переступали с ноги на ногу и нетерпеливо ржали, вскидывая головы. Но рыцари твердо сидели в седлах, набираясь сил для новых кровавых ужасов, которые ожидают их впереди. Закованный в кольчугу кулак одного воинов держал моргенштерн – «утреннюю звезду» – знаменую боевую палицу, другой – алебарду на короткой рукоятке, а третий – грозный цеп. На мускулистых бедрах покоились Длинные мечи в ножнах, а благородные мантии носили знак Креста. На круглых шлемах красовались густые черные плюмажи, а на щитах – герб, сродни тому, который у Ордена тевтонских рыцарей, гордых воинов со странных земель самого дальнего болотистого севера. Светлые бороды их покрылись толстым слоем дорожной пыли, и потрепанные непогодой лица смотрели устало.

Зачарованный Вил глубоко, во всю грудную мощь, вдохнул, вырвал кинжал из‑за пояса и высоко поднял его в приветствии. Всадники попридержали коней еще на мгновение дольше и молчаливым кивком ответили на оказанную дань почета. После они пронеслись мимо мальчика и, так же скоро, как и появились, исчезли за поворотом.

Вил безмолвно стоял и смотрел, как поднятое ими облако пыли взметнулось к кронам деревьев. Он почувствовал, что в нем что‑то изменилось. Его мысли, к несчастью, были прерваны шумной болтовней бегущих к нему товарищей. Вил взглянул на них с каким‑то презрением и вернул кинжал на место.

– Довольно. Идем по дороге. Вперед.

Старик Петер молчаливо шел позади Вила. Его беспокоил невиданный доселе взгляд на лице Вила.

– Должно быть, это были могучие воины.

– Да, старик, и в свое время я буду одним из них. Когда я приду в Палестину, я войду в те земли в доспехах рыцаря и внушу туркам страх.

– Да‑да, верно так и будет, отважный юноша, – осторожно ответил Петер. – Не сомневаюсь, ежели Господь пойдет пред тобой.

Вил кинул на Петера колючий взгляд.

Священник продолжал:

– Много лет тому назад я прочитал слова, написанные гораздо более мудрым человеком, чем я, который был гораздо более великим воином, чем те, которых ты только что увидел. Он написал: «Ибо не на лук мой уповаю, и не меч мой спасет меня; но Ты спасешь нас от врагов наших, и посрамишь ненавидящих нас». Конечно же, он обращался к Богу.

– Ты когда‑нибудь прекратишь говорить мне о Боге? Ты целыми днями треплешься лишь об этом, а сам‑то: разграбил город и сжег его!

Лицо Петера натянулось, а глаза потухли.

– Верно, сын мой, я знаю, что частенько лицемерю. Я лишь пересказываю мудрость другого человека.

– Вот и придержи эту мудрость, старик, – отрезал Вил, – и предлагай ее Карлу. Ему она интересней, чем мне.

 

* * *

 

В сумерках дорога стала темнеть, и Вил приказал спутникам остановиться и сделать привал. Петер ушел в лес, чтобы уединиться для вечерней молитвы, но не мог избавиться от муторного смутного чувства. «Быть может мы должны уйти с дороги, дабы найти убежище в лесистых землях, находящихся на расстоянии всего полдня ходьбы».

Фридрих тоже почувствовал что‑то дурное и подергал Карла за руку.

– Тут что‑то неладно, Карл, – прошептал он. – Ничего не говори остальным, а не то засмеют, но деревья… прислушайся вновь.

Карл услышал, как в ближних елях пронесся порывистый шелест, и кивнул.

– Скажи Петеру.

Фридрих с готовностью согласился и нырнул в темноту, чтобы найти старика. Ведя за собою Петера, он вместе с Карлом подошел к Вилу и остальным.

– Должен признаться, что пока мы на этой дороге, меня самого не оставляет чувство опасности.

Томас нагло встрял в разговор.

– Так что, нам теперь дружно слушаться говорящих деревьев Фридриха и стариковских страхов? – Он обратился к Петеру. – Ты заставишь нас войти в тот черный лес, полный ведьм и духов?

Самые младшие забеспокоились. Они вглядывались в угрожающий лес по обе стороны, и им вовсе не хотелось заходить в него. Никого не прельщала идея войти в обитель призраков, но лихая доля, которая, возможно, ожидает их на открытой дороге, также нагоняла страху. Вил не знал, как поступить, и Томас воспользовался его замешательством.

– Итак, Вил, у нас кажись, возникли трудности. У тебя нет ни готового плана, ни достаточно ума, чтобы его придумать, да и слушаешь ты советов – вот смеху то! – говорящих деревьев. Твои крестоносцы больше не верят тебе. Мне кажется, что ты более не годишься в предводители.

Такой неожиданный удар со спины застал Вила врасплох, а Томас все гнул свое.

– Думаю, пришло время, Вил, чтобы я повел отряд. Подумай сам: не я позволил Лотару умереть, не я оставил Иона‑третьего каким‑то чужакам, не я поджег город. Не зря Петеру чуется опасность. Нас всех еще могут повесить благодаря нему. И не я довел всех нас до полуголодной жизни, но именно я достал всю ту пищу, которую мы имеем, и именно я…

– Захлопни рот, ты, змей поганый, – сделал свой выпад Вил. – Я здесь распоряжаюсь, а ты либо следуй за мной, либо ступай своей дорогой.

Томас стоял уверенно, несколько удивленный резким тоном Вила. Он скрестил руки на груди и наклонился к Вилу в самое лицо.

– Посмотри на них. У них ведь нет выбора, а? Теперь они боятся и леса, и дороги. Естественно, они не вернуться обратно в Дюнкельдорф, и переплыть реку они тоже не могут.

Вил обозрел лица, окружавшие его. Он не мог не заметить, как они, один за другим, опускали глаза.

– Итак, Вил, – напирал Томас, – теперь я вожак. Ты можешь преспокойно мечтать о бравых похождениях в Палестине, а я уж позабочусь о хорошем присмотре за детьми.

Томас обратился к Карлу.

– Эй, ты. Бери толстяка и перенесите лагерь на берег реки, подальше от дороги.

Карл смутился и с волнением посмотрел на озадаченного Вила: что скажет он. Петер мгновенно учуял нависшую угрозу и поспешно подошел к Томасу.

– Мой мудрый и сообразительный друг. Я весьма впечатлен твоей великой мудростью и равным ей милосердием. Как благородно с твоей стороны предложить себя на служение другим. Я благодарю любящего всевышнего Бога за то, что твое сердце благоволит к нам.

Томас сморщился.

– Я ни за что Его не благодарю, и вовсе не разделяю твоих пристрастий. Я устал мотаться за этим златовласым идиотом. Теперь эти овцы – мои, и будут выполнять мои повеления.

Петер помолчал, чтобы дать словам Томаса глубже и больнее полоснуть по сердцам остальных. Затем он посмотрел на мальчика и прошептал.

– О, милый мой, тебе бы не следовало расставлять сети на полном виду у птиц.

Томас понял, что слова были сказаны не от сердечного расположения к его особе.

– Хватит с меня загадок, старый, бесполезный бродяга, и делай, что велю, а не то получишь по башке.

– Прости меня, юный отрок, – медленно произнес Петер. – Позволь смиренно напомнить, что человек, владеющий собой, лучше завоевателя города.

Это последнее замечание уязвило гордого Томаса, и он угрожающе шагнул вперед. На шее Соломона волосы стали дыбом, а пасть оскалилась и издала низкий рык. Не в силах сдержать себя ни секунды дольше, Вил запрыгнул между ними и схватил Томаса за тунику, рывком приблизил его осклабившееся лицо к своему.

– Последний раз говорю, – сказал он. – Заткни рот. Сегодня мы ночуем здесь, а завтра – там, где я скажу.

Черные глаза Томаса вспыхнули. Он замахнулся и сильно ударил Вила по щеке, отчего тот пошатнулся, но сумел удержаться на ногах. В отместку Вил яростно ударил противника – раз, потом другой, третий, нанося Томасу удары по животу, груди и голове. Жестоко заехав сопернику в нос, Вил повалил его на землю. Томас с воем рухнул.

Но парень не сдавался. Он набросился на Вила, стал царапать его, кусать и пинать, неистово вопя во все горло. Они сцепились в суровой схватке, а ошарашенные спутники отступали все дальше и дальше. Истекающие кровью лица дерущихся исказились от злобы и проклятий, пока, наконец, Томас не упал на землю, хватая ртом воздух. Он лежал в темноте, и до него доносились крики спутников, радующихся его поражению. На глаза ему навернулись слезы, и он изорванным рукавом вытер лицо. Он с усилием встал, и, покачнувшись назад, вдруг поразил Вила резким пинком в бок и ударом по челюсти. В мгновенье ока он выхватил кинжал с пояса противника и сделал выпад в направлении его сердца.

Вил отступил, дабы спастись от клинка. Теперь он очутился лицом к лицу с врагом, который жаждал его смерти. Пока гладиаторы пронзали друг друга напряженными взорами, дети испуганно молчали. Томас отдался во власть всей той ненависти, которая годами тлела в глубине отринутой всеми души. Его выпученные глаза налились кровью. Оттопырив губы как у дикого волка, который чует близкую кровь жертвы, он медленно кружил вокруг Вила.

Внезапная перемена в расстановке сил застала Петера врасплох, и он почувствовал себя беспомощным. Он мельком бросил взгляд на собственные шаткие ноги и хилые руки. Потеряв всякую надежду, он в сердцах стукнул посохом оземь и поднял глаза в отчаянной молитве.

Внезапно Томас снова ринулся к противнику, но Вил ловко увернулся и пнул правой ногой Томасу под живот, а кулаком наддал по затылку. Томас плашмя полетел в траву, а Вил продолжал колотить по его спине. Прежде чем Томас успел собраться с мыслями, Вил выхватил кинжал из рук соперника, схватил его за волосы и приставил клинок к дрожащему горлу врага.

Взгляд победителя дико и безумно вперился в затылок Томаса. Вил прорычал:

– Назови хоть одну причину, чтобы мне оставить тебя в живых.

Томас не смог ответить.

– Отличная работа, – вмешался Петер, судорожно заковыляв к противникам. – Отлично, доблестный Вил. Теперь время протянуть руку милости к заблудшему другу.

– Другу? – переспросил мальчик. – Этот предатель мне не друг, а его кровь лучше пролить раньше, чем позже.

Петер ласково положил руку Вилу на плечо.

– Сын мой, прошу, взгляни на меня.

Вил нехотя обратил разгоряченное лицо к Петеру и посмотрел в его строгие, но любящие глаза.

– Прошу тебя, юноша. Ради малых сих, которые смотрят сейчас на тебя, пощади парня, – тихо попросил он.

Вил чуть слышно, ворчливо выругался и напоследок вдавил лицо Томаса глубже в пыль. Он встал.

Вслед за ним на ноги неуклюже поднялся Томас, отряхнул с одежды грязь и пристально посмотрел на Петера. Не было в его глазах благодарности, а только адский огонь горел в них.

– Ты за это дорого поплатишься, старик, и все вы с ним заодно.

Он дерзко посмотрел на Вила и Петера, и, кинув последний разъяренный взгляд на Карла с Георгом, исчез в темной чаще.

Карл шагнул вслед ему.

– Томас! – позвал он. – Вернись! Мы прощаем тебя. Томас.

Петер остановил его.

– Отпусти его, сынок. Человек должен заплатить за несдержанные слова. Ежели ты освободишь его от повинности сейчас, она останется неискупленной.

 

* * *

 

Ha следующее утро Мария с Фридой занялись избитым и опухшим Вилом: тряпицами, смоченными в студеной речной воде, они сноровисто промыли раны и порезы. Прикосновение рук Фриды было особенно приятным.

– Томас всего‑то выродок, и душа у него насквозь черна, – пробормотал Вил. – В нем нет ничего хорошего.

Старик подумал над ответом.

– Ну, сын мой, мы, может, и все грешны, но не все в нас грешно.

Карл улыбнулся.

– Юный господин, ежели ты ведешь за собой людей, помни: пусть всякое неискупленное сердце однажды предстанет перед троном безгрешного Создателя и будет осуждено, но покамест каждое из них носит на земле маломальский образ Творца. Это свидетельство Его благости. Тебе следует различать сей слабый образ и в друге, и во враге.

– Разве, Петер? – запротестовал Карл. – Ведь в нас‑то нет ничего худого. Мы как цветы с добрыми корнями: кто посажен в почву хорошую, кто – в худую, на кого‑то льет дождь и греет солнце, на кого‑то – нет. Оттого‑то и в пору цветенья кто‑то благоухает меньше, а кто – больше, но все мы люди добрые.

Мальчик выжидал ответа Петера.

Старый священник улыбнулся.

– Ах, кабы было по словам твоим, сын мой, но с прискорбьем замечаю, что все корни в людском цветнике изгнили, загноились. Я знавал людей достойных, людей высоких по званию и роду, которые часто – к своему изумлению – погибали в собственных пороках. Да‑да, и к удивленью своему, встречал я и отъявленных злодеев, которые преображались в милосердии и доброте, пусть и не на долгое время – но расцветали как цветок в палестинской пустыне. Боюсь, юноша, что наши корни сплошь прогнили, но Господь по милости Своей дает цвести тем, которые Ему угодны, и когда Ему угодно.

Карл растерялся. Его неприятно разозлил упрек Петера. круглое лицо его покраснело.

– Я… я не верю, что у меня прогнившие корни, Петер, и я часто получаю благословения.

Вил встал на ноги и поправил кинжал на поясе.

– И на мой счет ты тоже ошибся, Петер. У меня добрые корни, чистые и сильные. Кроме тех необходимых наставлений всяким там дюнкельдорфцам, Томасам и Пиям, ничего худого я не совершал. Я неплохо забочусь о себе, и только я еще ни разу не подвел себя. – Он самодовольно ухмыльнулся и нахально прошел мимо священника, прикрикнув: – Живо построить шеренгу. Мы идем к восточным лесам, затем на юг к Базелю.

 

* * *

 

С жестким попутным ветром дети послушно отправились за вожаком на восток, доколе не добрались до сомнительной безопасности лесистого кряжа. Но вопреки неизведанным доселе окрестностям, долгожданная прохлада бесконечных еловых зарослей была приятна, и дети радовались, что опаленная солнцем дорога осталась позади. Они довольно улыбались, ступая натруженными ступнями по толстому ковру из мягких иголок, и полной грудью вдыхали чистый и бодрящий запах леса. Под ногами копошились белки и мыши, а толстые ветви над головой давали приют птицам, чьи задорные песни эхом разносились между живыми колоннами, стоящими гордо и прямо. Казалось, лесу не было конца.

Вскоре дети повернули на юг и, к всеобщему восторгу, натолкнулись на оленью тропу, которая вела чрез многие студеные и чистые ручьи. Так они шли по темному лесу, полагаясь лишь на мимолетные проблески неясного солнца, по которому они держали путь. На душе у крестоносцев было легко, а бойкие крестьянские песни вперемешку с захватывающими вековыми легендами и сказаниями делали путь приятным и скорым.

Карл уже выбросил из головы последние изречения Петера и весело подошел к старику.

– Помоги же мне с той твоей окаянной загадкой!

– Могу предложить еще одну подсказку, – сказал Петер. – Слушай:

 

К какому очагу летит

Блеск искорки в глазах?

И что за чудеса таятся

В далеких серых небесах?

 

– Ну, а дальше.

– Все! Вот очередная подсказка, как ты и просил. Надобно сложить все отгадки, и ты найдешь ответ.

Карл простонал.

– Давай, я их перескажу.

 

Куда душе цветка лететь,

Когда окончен путь?

Где тень заснеженных дерев

Мечтает отдохнуть?

 

Песнь дрозда и соловья

По ветру рождена.

Но вот куда, к каким краям

Лететь она должна?

 

К какому очагу летит

Блеск искорки в глазах?

И что…

 

Карл выжидающе замер.

– О, прости! «И что за чудеса таятся в далеких серых небесах?» Карл пожал плечами.

– Кажется ты говоришь о каком‑то месте, об особом месте, полагаю, о месте, куда уходит душа цветка, пение птиц, сила ветра… и надежды человеков.

– Отлично! – воскликнул Петер. – Просто отлично. У тебя острый ум, юноша.

Петер подал знак Вилу умерить шаг.

– Мои старые ноги малость подустали.

Вил поднял руку и остановил колонну. Он посмотрел на священника с нескрываемой досадой.

– Я предупреждал тебя, священник, еще вначале, что ты идешь с нами, пока ты идешь с нами в ногу.

– Точно, у тебя великолепная память, – смиренно ответил Петер. – И я полон решимости не отставать от твоего нового шага. – Посмотрев на детей, которые проявляли признаки утомления, он добавил: – Мои старые глаза подсказывают мне, молодой господин, что юные воины также исчерпали запасы сил. Могу ли я почтительно…

– Ты можешь держать свои мысли при себе, – перебил его предводитель. – Я решаю, как нам идти, а твоя задача – повиноваться мне.

Петер решил не отвечать, последовав тактике временного подчинения, но когда кивнул, строго посмотрел заносчивому парню в глаза. На сердце стало тяжко, ибо он знал опасности, которые таит в себе гордость. Он почесал Соломона за ухом и вспомнил слова старого французского мастера по вазам, который много лет тому назад сказал, что глина непригодна для ваяния, пока ее хорошенько не растолочь и все ее изъяны не выйдут на поверхность «Значит, Соломон, как и прежде: мы ждем, мы наблюдаем, мы молимся и надеемся».

Прошло еще несколько изнурительных часов, пока Вил, наконец, позволил сделать короткий привал. Отряд повалился на мягкий лесной настил, устремив глаза на зеленый полог над головами. – Петер прошептал Карлу:

– Юноша, по моему разумению, мы минуем Базель и прибудем в Бюргдорф как раз в пору празднества Успения Богородицы, к середине месяца.

Глаза Карла восхищенно расширились, а Георг, неотступно следовавший за Карлом по пятам, просиял от радостного нетерпения.

– Несколько лет тому назад я побывал на празднике Успения в Мангейме, – вдруг заговорил он, и восхищенно добавил: – Wunderbar! Это было чудесно. Я до сих пор не могу забыть трубадуров и менестрелей, и выступления англичан. А еда – столько еды! – Он остановился и засмеялся. – Папа пили эль и хватили лишнего, а мама – слишком много вина. Я потом нашел их за садовой стеной лорда Конрада, где их стошнило!

– Верно‑верно, Георг, – заметил Петер, – мне и самому довелось заплатить ту же цену за излишки удовольствия.

Их разговор донесся до слуха Фриды и Фридриха, и они восхищенно захлопали в ладоши.

– Не может быть? Неужели мы попадем на праздник, Петер? – спросила Фрида.

– Ну, думаю, удача может улыбнуться нам, дорогая моя. По моим исчислениям сейчас первая неделя августа, и мы находимся в двух днях от Базеля, получается, что в неделе пути до Бюргдорфа. Святые угодники, кажется, мы успеем вовремя!

 

* * *

 

Ветер переменился и распространил по вечнозеленому лесу мерзкое зловоние, вызвав целый хор детских жалоб и возмущений. Петер застонал и медленно поднялся на ноги. Он слишком хорошо знал, что это за запах, и боялся, что по дороге им не миновать его источника. Путники снялись со стоянки и пустились в путь, но вонь стояла перед ними как плотная завеса, сквозь которую им надо было прорваться. Все зажали носы и спрятали лица в пазухи туник. Фридриха вырвало.

– Я же предупреждал вас. Я же предупреждал, что что‑то случится, а вы не слушали.

Вдруг Соломон застыл на месте и слегка приподнял длинные уши. Он потоптался около ног Петера, затем дико бросился в гущу деревьев. Его лай эхом раздавался по лесу, пока не затих где‑то вдалеке. Встревоженные крестоносцы беспомощно уставились на Вила и Петера, ожидая объяснений столь необычному поведению пса. Вдруг тишину резко пронзил жалобный протяжный вой: так скулят только от душеной скорби, от невыразимых страданий. И в предчувствии их, Петер задрожал от ужаса.

Старик откашлялся и твердо положил обе руки на посох. Он глубоко вдохнул и громко выкрикнул:

– Соломон, Соломон, ко мне!

Стенания собаки мигом прекратились, и через некоторое время Соломон уже шумно несся к хозяину через густой кустарник. Но почему‑то он остановился в двадцати шагах от группы, и настойчиво переминался с одной лапы на другую и кружился на месте – как Петер в Дюнкельдорфе. Карл мгновенно опознал заведенный у них знак.

– Он хочет, чтобы мы пошли за ним, Петер.

– Верно так, юноша, – кивнул Петер.

Любопытные крестоносцы и старик, не мешкая, побежали за пыхтящим Соломоном вверх и вниз по хвойным ущельям до самых пределов широкой просеки, которая виднелась вдалеке. Наконец они достигли поляны, но не успели пересечь ее границ, как тут же остановились, потрясенные зрелищем, никем доселе не виданным. Точнее, никем, кроме Петера, который угрюмо лицезрел картину из своего прошлого. Ему стало безумно тоскливо, и слезы потекли по его вытянувшемуся лицу.

Крестоносцы были потрясены до глубины души. Некоторые, ужаснувшись, поспешно отступили назад под мнимое убежище леса, но большинство все же осталось, ибо картина смерти и разрушения, запечатленная перед ними, поработила их своей жестокостью. Они стояли безмолвно, широко раскрыв остекленевшие глаза, завороженные видением, которое вселяло смуту в их юные сердца, мучило и терзало их, пятнало остатки душевной невинности, которые еще чудом уцелели.

Земля перед ними была устлана следами недавней двухдневной битвы: обезображенными останками когда‑то славного отряда бравых воинов. В жутком сплетении помятых доспехов искромсанной человеческой и лошадиной плоти, и рваных стягов лежала почти сотня солдат с обеих противоборствовавших сторон – почти сотня душ в тот день покинула жестоко истерзанные тела.

Фридрих нарушил молчанье.

– Петер, – прошептал он, – они сами решили сотворить такое друг с другом?

Петер не стал отвечать, а только кивнул. Он знал, почему мальчик задал этот вопрос. «Это ведь непостижимо, – подумал он, – что люди согласились предать себя на столь жестокое уничтожение. Разве можно добровольно учинить подобное истребление, и в гордости своей надеяться, что сам уцелеешь?»

Петер обратил взор на остолбеневших детей и резко приказал всем отступать в лес. Но его прервали.

– Петер, на поле могли остаться раненые. Разве твой Бог не призывает нас проявлять сострадание?

Петера удивило, что Вил вдруг заинтересовался Божьими призваниями. Он взглянул на потрясенного мальчика и кивнул.

– Верно, юноша, стоит осмотреться. Не думаю, что младшим надобно участвовать, но, возможно, Карл с Георгом, да парой старшеньких, как Конрад и Отто, справятся.

Вскоре Петер, Вил и несколько других стали медленно пробираться по полю битвы в поисках хоть кого‑то, в ком еще сохранилось дыхание жизни. Вил хранил гробовое молчанье, погрузившись в собственные далекие мысли, а смятение Карла с каждым шагом становилось все сильнее и сильнее. «Где же Бог? – спрашивал он. – Хотелось бы мне, чтобы сейчас глаза меня обманывали. Ведь ежели Он видит все, Он видит то же, что и я. О ужас, как Он может допускать такое?»

Неожиданно с другого конца поля лихорадочно замахал Георг, там при смерти лежал молодой юноша лет двадцати. Стрела глубоко засела у него в плече, а живот был рассечен наискосок. По цвету одежды Петер определил, что он служил пехотинцем Папе Иннокентию, защитнику короны для Фридриха III.

Петер нежно поднял голову юноши и приложил к его губам флягу с водой. Солдат закашлялся кровью, но сумел слабо отхлебнуть. Затем священник ласково прижал юношу к груди и положил руку ему на лоб. Петер вознес молитву, и, в утешении добрых слов старика, юноша, дрожа, улыбнулся, прежде чем сделать последний вздох.

Мальчики глядели на лицо пехотинца, который был всего на несколько лет старше их Вил тяжело сглотнул и настроился, во что бы то ни стало, держаться отважно. Однако, обернувшись, он споткнулся о разбитый край щита и ничком упал на тело павшего рыцаря, носившего герб мятежного короля. Он пронзительно вскрикнул и вскочил на ноги, но прежде его взгляд упал на пустые глаза, которые смотрели прямо на него, и холодок пробежал по его спине. Там, под ногами лежало искалеченное тело одного из трех златовласых рыцарей, которых он повстречал на дороге. Вил не мог отвести от солдата оцепенелого взора: он ведь был так уверен в непобедимости рыцарей.

Вил с трудом оторвал взгляд от воина, как заметил второго из некогда славной тройки: этого смертельно придавил его собственный жеребец. Вил схватился за кинжал и попятился назад, но снова споткнулся о мертвое тело – одно, потом другое. Не в силах более выдерживать притяжения страшного зрелища, он повернулся, перескочил через груду трупов и умчался в глубь леса.

Петер приказал мальчикам снять с мертвых некоторые вещи: кремни, фляги, провизию, котомки, сапоги, которые подошли бы на детскую ногу, – все, что могло пригодиться. Затем он вывел их с поляны. Сам он остался на краю ее, чтобы напоследок помолиться о легионе, распростертом у его ног. Когда он окончил, Мария подбежала к нему, схватила за подол рясы и прижала заплаканное лицо к его ногам.

– Ах, малышка моя, – успокаивал ее Петер, – сейчас найдем твоих братьев и отправимся в лучшее место.

Вил одиноко сидел в чаще леса, крепко прижавшись к надежному широкому стволу ели. Он так уверен был в силе, которая, как ему казалось, передалась ему от златовласых рыцарей, что теперь вид их гниющих тел и весь ужас той чудовищной бойни душил в нем всякую надежду. Самым важным для него было пробить себе путь наверх, воцариться над горем и лихом этого мира, но безуспешность его чаяний, как призрак, преследовала его повсюду, а теперь нагло смотрела ему в лицо бессильными глазами мертвых. Он выглянул из‑за ствола дерева и наблюдал, как его повсюду ищет и зовет жалкий старик в черной потрепанной рясе, слабый, беспомощный… И в нем Вил не увидел власти, и со вздохом поднялся на ноги.

Ожидая возвращения юного предводителя, Петер молился, чтобы Бог по милости Своей очистил детские умы от воспоминаний об ужасах того дня. Он умолял ангелов наполнить обоняние свежими запахами полевых цветов и золотым светом нового дня озарить их поникшие взоры.

 

Глава 11

Возвращение надежды



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-07-14 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: