Ломбард изобразил нерешительность. Как он и надеялся, собеседник взвинтился еще сильнее.
– Ради бога, Грант, не строй из себя пай‑мальчика. Ты же больше года покрывал интрижку шефа с этой шлюхой.
Телохранитель посмотрел Дрисколлу прямо в глаза:
– Что ты от меня хочешь?
– Выясни, что известно ФБРовцам.
– Если этого не могут полсотни твоих адвокатов, почему ты думаешь, что мне удастся?
– У тебя свои каналы, – признал советник. – Раньше ты всегда нас выручал.
– Для моих каналов требуются стимулы.
– Используй какие угодно стимулы – лишь бы получить ответы. Я хочу узнать, что скрывают федералы, и хочу узнать это быстро. – Дрисколл поднялся, вытащил бумажник и бросил на стол несколько банкнот. – И запомни – отчитываешься лично мне. Ходжесу о нашем разговоре ничего не известно и никогда не станет известно.
– Подфартило сенатору, что для подчистки всякого дерьма у него есть ты.
Дрисколл поднял стакан и всмотрелся в янтарную жидкость:
– Да имей он понятие хоть о половине… – Затем одним глотком осушил остаток виски, поставил стакан и ушел.
Грант отхлебнул еще пива, раздумывая, насколько кстати начальник секретариата проявил себя таким параноиком.
Теперь можно, прикрываясь его распоряжением, со спокойной душой начинать выяснять по своим каналам, что разнюхало ФБР, и, что еще важнее, в какой мере стоит тревожиться из‑за расследования. Федералы явно что‑то скрывают – это понял даже идиот вроде Дрисколла. Учитывая, сколько сам охранник знал о картине преступления – а он, несомненно, знал практически все, – единственным объяснением тому факту, что сенатора не арестовали за убийство, могло быть только обнаружение следователями некоей детали, упущенной Грантом. Каким бы спокойным Ломбард ни казался внешне, подобная возможность начинала чертовски его напрягать. Наверное, потому, что вероятность упущения вовсе не исключалась.
В конце концов, он немного торопился после того, как придушил эту сучку.
Мэнди Робардс.
Если бы на кону не стояла его собственная шкура, Грант посмеялся бы над иронией ситуации. Эта девица и мертвая умудрялась поиметь окружающих. Для такого надо быть чертовски талантливой проституткой.
Хотя, если даже половина россказней босса о ней были правдивы, Мэнди действительно отличалась талантом в своем деле.
Ломбард работал на Ходжеса уже почти три года. Будучи не только сенатором, но и весьма богатым человеком (в недавнем рейтинге «Си‑эн‑эн» его состояние оценивалось в восемьдесят миллионов долларов), Ходжес много лет пользовался услугами частных телохранителей. Когда три года назад прежний его охранник перешел в секретную службу, один знакомый другого сенаторского знакомого порекомендовал на освободившееся место Гранта Ломбарда.
Вообще‑то Гранту нравилась его работа. Вне всякого сомнения, она была интересной. Говоря в двух словах, он держал под контролем всевозможные реальные и потенциальные, прямые или косвенные угрозы жизни сенатора и его политической карьере. То есть, действовал в качестве личного телохранителя, вместе с Ходжесом разъезжал повсюду и выступал связующим звеном между боссом и различными внешними охранно‑разведывательными ведомствами – от должностных лиц, проводивших дознание по поводу время от времени получаемых политиком угрожающих писем, до сотрудников служб безопасности Капитолия и офисного здания Сената.
За последние три года Ломбард сделался одним из самых доверенных лиц Билла Ходжеса. Собственно, он был в курсе того, о чем не знал даже Дрисколл.
Например, как все закрутилось с этой треклятой виагрой.
Босс рассказывал, что начал принимать чудодейственные синие таблеточки, чтобы «уладить проблемы с женой», и Грант ему верил. В сущности, сенатор был добродушным человеком, гораздо приятнее, чем многие встречавшиеся Ломбарду политики (а по роду своих занятий телохранитель повидал немало этой братии). Но, подобно большинству политических деятелей, Ходжес был падок на лесть и сильно заблуждался в отношении собственной непревзойденности. Поэтому, когда волшебные пилюли сработали и старикан ощутил немного пороха в своих пороховницах, он начал позволять себе, так сказать, приятное дамское общество – из разряда оплачиваемых.
Через несколько месяцев выработалась определенная схема: если дела задерживали сенатора допоздна в городе, он, вместо того чтобы тратить пятьдесят минут на дорогу до своего имения в пригородном районе Норт‑Шор, ночевал в какой‑то гостинице. А Грант договаривался с одной из девиц, чтобы она устраивалась там же. Ходжес был либо умнее большинства изменяющих женам мужей, либо осторожнее, либо и то, и другое вместе – он не позволял никому из пассий приходить к нему в номер. И не стал покупать в городе квартирку для любовных свиданий, из опасения, что журналисты установят наблюдение и проследят за входящими и выходящими посетителями.
Мэнди Робардс была не первой девушкой, присланной из эскорт‑агентства, но после одной‑единственной ночи она сделалась любимицей сенатора. Грант без ведома Ходжеса возложил на себя обязанность дожидаться в машине возле гостиницы с тем, чтобы удостовериться, что очередная дамочка «благополучно освободила помещение» (другими словами, вымелась из отеля глухой ночью, когда никто не видел). Поначалу мотивы приглядывания охранника за девицами были в общем‑то альтруистичны – в конце концов, защита сенатора была его работой, – но Ломбард быстро осознал ценность обладания как можно большими сведениями о грязных секретах босса.
Из своей машины Ломбард наблюдал за чередой нырявших в отели и выходивших оттуда перебираемых сенатором красоток. Мэнди была не самой хорошенькой – по правде, если не считать огненно‑рыжих волос, выглядела она абсолютно заурядно, – но Грант подозревал, что в том отчасти и крылась ее притягательность. Вероятно, из‑за того что пассия не обладала сногсшибательной внешностью, Ходжес легче купился на четырехчасовую иллюзию, будто девица возится с ним, поскольку ей действительно нравится он сам, а не две штуки баксов наличными, получаемые на выходе.
А вот Грант, напротив, разглядел в Мэнди Робардс корыстную пройдоху.
Где‑то после третьего вызова к сенатору, должно быть, ощутив уверенность, что закрепилась в качестве постоянной подружки, Мэнди дала своему замыслу ход. Хотя Ломбард просек ее план только месяцы спустя.
Она выпорхнула из гостиницы – на этот раз из «Четырех сезонов» – почти через четыре часа после своего прибытия и удивила Гранта, проигнорировав проезжавшие мимо свободные такси. Как правило, девушки быстро отчаливали, вероятно, торопясь в душ. Эта же немного помедлила, затем повернулась, подошла в своих высоченных черных сапогах к машине телохранителя и постучала ему в окно. Когда Ломбард опустил стекло, она склонила голову набок и хрипловатым голосом поинтересовалась:
– Не хочешь посидеть со мной в баре?
Хотя обычно такой вопрос, исходящий от женщины, имел определенный подтекст, Грант почувствовал в нем больше, чем игривое предложение. Парень он, конечно, симпатичный и ежедневно поддерживает обретенное за время службы в морской пехоте мускулистое сложение, но, учитывая недавний секс Мэнди с другим мужчиной – ни много, ни мало, его боссом, – предположение, что девица не наигралась и тут же клеит охранника, казалось просто диким.
Рассудив таким образом, что здесь кроется нечто другое, Грант согласился. Если честно, он был заинтригован. И оказался еще больше заинтригован, когда спустя час вышел из гостиничного бара, не вынеся из беседы с Мэнди ничего существенного, кроме впечатления, что за выпивкой она пыталась его разговорить. Ей, похоже, очень хотелось разузнать о Гранте и о его жизни, хотя о себе девица сообщила только одну незначительную (и если честно, не такую уж удивительную) деталь.
– Знаешь, я ведь не собираюсь до старости торчать в эскорт‑услугах, – со вздохом призналась она.
Да брось, правда?! А он‑то считал, что у проституток на редкость замечательные пенсионные программы.
Но Грант попридержал язык. И Мэнди после очередного свидания с сенатором снова пригласила охранника выпить, и на следующий раз тоже. Это вошло в обыкновение, и скоро беседы проститутки и телохранителя стали более предметными. Тем не менее из‑за чрезмерной осторожности каждого из них потребовалось примерно пять месяцев разговоров вокруг да около, постепенно подбиравшихся все ближе и ближе, прежде чем собеседники добрались до сути вопроса.
Шантаж.
Дело сладилось в основном потому, что они оба были игроками. Грант увлекался покером, и несколько неудач в играх с крупными ставками основательно подорвали его финансовое положение. Игрой Мэнди был секс. Она выжидала, пока эскорт‑услуги не выбросят ей беспроигрышный вариант, и как только на пороге ее гостиничного номера нарисовался женатый сенатор из Иллинойса, поняла, что заполучила свой шанс.
Разработанный сообщниками план состоял из трех этапов: сперва они заснимут Ходжеса за деятельностью, выходящей за рамки служения сенатора избирателям в традиционном представлении. Затем Мэнди передаст политику копию видеозаписи и свои требования. Если тот заартачится и обратится к личному телохранителю и самому доверенному лицу за советом, Грант изобразит бурный поиск путей решения проблемы. Далее он использует все влияние, чтобы отговорить босса обращаться в полицию, и в конечном итоге, скрепя сердце, проинформирует сенатора, что у того нет иного выхода, кроме как заплатить.
Заговорщики были осторожны, общаясь исключительно при личных встречах. Никаких телефонных звонков или электронных писем. Никаких записей, могущих связать их воедино. Они решили, что это будет разовая сделка, после чего каждый отправится своей дорогой. Мэнди уйдет из эскорт‑агентства и уедет из города, а Грант продолжит службу у сенатора, оставшегося в неведении о причастности охранника к афере.
Шантажисты условились потребовать пятьсот штук.
А потом решили, что ставка маловата, и округлили цену вопроса до миллиона.
Для Ходжеса, чья семья основала одну их крупнейших сетей бакалейных магазинов в стране и владела командой, входившей в НФЛ, такая сумма не являлась заоблачной, и сенатор мог выплатить ее без особого напряга. Но этих денег было бы достаточно, чтобы Грант встал на ноги после карточных проигрышей, и более чем достаточно, чтобы Мэнди перестала зарабатывать на спине. Барыши договорились разделить пятьдесят на пятьдесят.
Во всяком случае, Грант думал, что договорились.
Час шантажа пробил, когда сенатора пригласили на благотворительный по‑тысяче‑долларов‑за‑блюдо ужин по сбору средств для детской больницы, из‑за которого он должен был задержаться в городе допоздна. Ходжес распорядился провести «необходимые приготовления», чем телохранитель охотно и занялся. Ночевать собирались в «Пенинсуле». Босс был здесь частым гостем, и Грант хорошо знал планировку здания. Немногим раньше в этом же году здесь останавливался сын сенатора с женой и двумя детьми, и представитель гостиничной службы безопасности провел для Ломбарда целую экскурсию, рассказав тому все, что требовалось знать, в том числе и самое главное: где размещены камеры видеонаблюдения.
Мэнди заказала номер 1308, который снимала и раньше, по расположению идеально соответствовавший задумке шантажистов. Он был угловым и находился прямо напротив выхода на лестничную клетку, что давало сообщнику возможность малозаметно пробраться в комнату и выскользнуть оттуда. А лично Грант находил удовольствие в недобром предзнаменовании, кроющемся в цифре «тринадцать». Может, кто другой на месте телохранителя и чувствовал бы себя виноватым, собираясь вытянуть у босса миллион долларов, тем более, что этот босс относился к подчиненному по‑людски и с уважением. Но Ломбарда совесть не мучила.
Сенатор был слабаком. Конечно, у Гранта тоже водились недостатки, как и у каждого, но Ходжес выставлял себя круглым идиотом и просто напрашивался, чтоб его облапошили. К тому же у старикана денежек имелось больше, чем грехов, и Грант не видел ничего дурного в том, чтобы перераспределить часть этих излишков в свою пользу. Учитывая, сколько телохранителю стало известно о личных делишках босса, он заслужил эти деньги хотя бы за то, что держит рот на замке.
Когда наконец‑то наступил вечер, начало прошло довольно гладко. После ужина Ходжес направился в гостиницу, чтобы – какая забота! – позвонить законной супруге и пожелать ей спокойной ночи. А Грант заехал на машине в темный переулок за несколько кварталов от «Пенинсулы», стащил с себя фирменный костюм и галстук, которые всегда носил на службе, и натянул неприметный черный блейзер, футболку с капюшоном и джинсы – одежду, которая сделала бы его внешность менее узнаваемой на тот маловероятный случай, если вдруг кто‑нибудь засечет его у номера 1308. Через пару минут охранник припарковал машину, зашел в гостиницу через черный ход, определил, какая лестница ведет к нужному номеру, и торопливо преодолел тринадцать пролетов ступеней. Мэнди, рассчитавшая время почти до минуты, только‑только приехала и уже ждала в комнате. При ней была миниатюрная видеокамера, купленная по указанию Ломбарда в магазине шпионского оборудования на Уэллс‑стрит.
Грант настроил аппаратуру, провел с сообщницей полуминутный инструктаж и спрятал оборудование за телевизор, удобно расположенный напротив королевских размеров кровати.
– А перчатки зачем? – поинтересовалась Мэнди, приметив обтянутые черной кожей руки сообщника.
Теперь, оглядываясь назад, Грант понимал, что ответу на ее вопрос следовало уделить больше внимания, поскольку это был первый тревожный сигнал.
– Из простой осторожности, – вскользь бросил он, приоткрывая дверцу шкафа еще на полсантиметра и проверяя, заслонена ли камера.
– Из какой такой осторожности? – не успокаивалась напарница.
Повернувшись, Грант увидел, что Мэнди скрестила руки на груди и с подозрением прищурилась.
– Хочешь сказать, страхуешься, чтобы не оставить доказательств своей причастности на случай, если Ходжес не согласится раскошелиться и сдаст меня полиции? Такую осторожность ты имеешь в виду?
Может, девица была не самой симпатичной из всех, встречавшихся Гранту, но далеко не самой тупой. К сожалению, ему не хватало времени ловко сгладить ситуацию.
– Мэнди, мы затеваем шантаж сенатора Соединенных Штатов. Конечно, я проявляю осмотрительность. И тебе советую. Но твоя причастность вряд ли останется для Ходжеса секретом. Это ведь ты трахаешься с ним, не забыла? Не говоря уж о том, что именно ты будешь договариваться со стариканом о деньгах.
– Забавно, конечно, но твоя речь звучит так, словно я делаю всю работу. Не говоря уж о том, – перекривила она собеседника, – что и рискую именно я.
Чертовы бабы. Следовало догадаться, что в последнюю минуту она затеет собачиться из‑за какой‑то ерунды.
Грант взял скандалистку за плечи, чувствуя искушение хорошенько ее встряхнуть.
– Это был твой план, Мэнди. Причем отличный план. Успокойся, и давай провернем его.
Прошел какой‑то миг, прежде чем Мэнди кивнула:
–Ты прав. Извини, Грант, – выдохнула она. – По‑моему, я здорово нервничаю.
– Не нервничай, – посоветовал сообщник. – Все, что тебе нужно сделать – включить камеру, когда услышишь стук Ходжеса в дверь – только убедись, что дверцы шкафа приоткрыты именно в такое положение, как сейчас, – и выключить камеру после ухода сенатора. А остальное не отличается от обычной твоей работы. Я буду наблюдать из машины на улице. Трижды мигнешь лампой возле окна, чтобы дать понять, что дело сделано. Я поднимусь, просмотрю пленку, удостоверюсь, что все получилось, а потом ты спокойно уйдешь, как обычно.
– Благодарствую, босс. Что‑нибудь еще? – язвительно спросила Мэнди.
– Угу. Постарайся, чтобы картинка получилась высший класс.
И она действительно постаралась.
Как и планировалось, едва заметив в окне условный сигнал, Грант вернулся в гостиницу и поспешил в номер. Когда Мэнди его впустила, он вытащил камеру из‑за телевизора и проверил пленку. Начал с первых кадров и дальше просматривал на быстрой перемотке, время от времени останавливаясь полюбоваться и не забывая выключать звук. В ближайшее время сенатор Ходжес, скорее всего, здорово пожалеет о том, что вообще повстречался с мисс Мэнди Робардс, но по крайней мере нынешней ночью он довольно громко выражал свое удовольствие данным знакомством.
– Ну как, нашел эпизоды себе по вкусу? – протянула Мэнди, откидываясь на кровати в гостиничном банном халате.
– Просто хочу удостовериться, что пленка от начала до конца не запорчена, – объяснил Грант. Пикантные подробности скрытой видеосъемки представали во всей красе. Одни только шлепки в собачьей позе сами по себе потянули бы на пятьсот штук.
Ломбард продолжал любоваться в быстрой перемотке на совокуплявшегося с комической скоростью сенатора, подпрыгивавшую Мэнди и ходившую ходуном кровать, пока не досмотрел до конца. Он замедлил воспроизведение, с одобрением наблюдая, как ловко проститутка переместилась вместе с Ходжесом под самый объектив, когда клиент отдавал ей деньги. На последних кадрах Мэнди выключала камеру.
Когда запись закончилась, Грант вытащил пленку и протянул ее напарнице. Та должна была, как договаривались, сделать копию перед тем, как демонстрировать компромат Ходжесу.
– Отличная работа.
– Спасибо. – Мэнди, улыбнувшись, соскользнула с кровати, взяла со стола сумочку и спрятала в нее добычу. Затем прислонилась к столу, окидывая взглядом компаньона.
– Извини, что я была такой стервой, – кивнула она на его руки. – Эти перчатки на минуту выбили меня из колеи. Но ты прав: дело серьезное, и нам следует быть осмотрительными. Я понимаю, почему тебе нужно было принять свои меры предосторожности, и думаю, ты поймешь, почему мне тоже потребовалось позаботиться о себе.
Внезапный блеск в ее глазах вызвал у Гранта подозрение:
– Что именно я пойму?
В ответ она полезла в глубокий карман своего банного халата, и охранник инстинктивно дернулся к пистолету, постоянно носимому в наплечной кобуре. Но Мэнди опередила его, вытащив из кармана ладонь, в которой блеснул серебром…
Миниатюрный магнитофон.
– Господи Иисусе, – с раздраженным облегчением выдохнул Ломбард. – Что это, черт подери?
– Я же сказала – мои меры предосторожности. – Она включила магнитофон, негромко, но достаточно, чтобы отчетливо слышать.
«Извини, Грант. По‑моему, я здорово нервничаю».
«Не нервничай. Все, что тебе нужно сделать – включить камеру, когда услышишь стук Ходжеса в дверь – только убедись, что дверцы шкафа приоткрыты именно в такое положение, как сейчас, – и выключить камеру после ухода сенатора. А остальное не отличается от обычной твоей работы. Я буду наблюдать из машины на улице. Трижды мигнешь лампой возле окна, чтобы дать понять, что дело сделано. Я поднимусь, просмотрю пленку, удостоверюсь, что все получилось, а потом ты спокойно уйдешь, как обычно».
«Благодарствую, босс. Что‑нибудь еще?»
«Угу. Постарайся, чтобы картинка получилась высший класс».
Мэнди с самодовольной улыбкой остановила запись и продемонстрировала магнитофон:
– Этот магазинчик шпионских штучек на Уэллс‑стрит, куда ты меня направил, – настоящая находка. Удивительно, какими крохотными сейчас умудряются делать эти устройства. За все время ты даже не заметил его в моем кармане.
– В следующий раз не забуду тебя обшмонать, – язвительно бросил Грант. – Зачем тебе эта запись, Мэнди?
– Хочу пересмотреть условия нашего договора.
– Считаешь, что должна получить больше половины?
– Считаю, что имею право получить все.
– С какого перепугу мне на такое соглашаться?
– Если не согласишься, я пойду с пленкой к Ходжесу и выложу ему, что это была твоя идея.
– Так он тебе и поверит.
– Когда мужчины думают причинным местом, они многое принимают за чистую монету. Кроме того, сенатору не придется верить мне на слово. – Мэнди потрясла перед сообщником магнитофоном. – Вот здесь у меня все записано. Мне, кстати, нравится, как этот краткий инструктаж преподносит дело – будто шантаж был именно твоей задумкой, будто тебе даже пришлось уговаривать меня. Само собой, именно это я и расскажу Ходжесу в случае чего. И полиции расскажу.
Грант понимал, что должен занервничать. Возможно, даже запаниковать. Вместо этого он почувствовал, как внутри разгорается пламя холодной ярости. А еще ощутил странное спокойствие.
– Я своей половины не отдам.
– Половины… – с издевкой фыркнула Мэнди. – Да ты и десятой части этих денег не заслуживаешь. Это я все придумала. Я сделала всю работу. Ты требовался мне только для подстраховки, что Ходжес не обратится в полицию. А ты и так об этом позаботишься, если не хочешь загреметь на двадцать лет за шантаж политика государственного масштаба. Потому что если сяду я, уж поверь мне, ты сядешь тоже, – и стерва сверкнула улыбкой: – Прости, пупсик. Но, как говорилось, это разовая сделка. Я должна воспользоваться своим шансом по полной.
Она была так горда собой. Так горда и уверена, что взяла верх.
Чересчур уверена.
Ломбард стоял, нацелив на Мэнди пистолет, и в голове у него билась одна‑единственная мысль.
Его не перехитрит какая‑то никчемная шлюха.
Та сунула магнитофон обратно в карман халата и равнодушно взглянула на руки телохранителя:
– Можешь убрать свою пукалку, Грант. Мы оба знаем, что ты в меня не выстрелишь. – Затем развернулась к нему спиной и направилась в ванную.
Ломбард полез под блейзер и вернул оружие в наплечную кобуру.
– Ты права, стрелять я в тебя не стану. – Без предупреждения он бросился на сообщницу – радуясь, что этого поворота она не предусмотрела, – схватил ее за горло и швырнул на постель. Мэнди приземлилась с такой силой, что кровать громко стукнула об стенку. Прежде чем девка успела закричать, Грант напрыгнул на нее сверху, бахнув кроватью об стенку во второй раз, придавил и зажал ладонью рот.
– Ты не знаешь, с кем шутишь. И должна понять, сука, кто тут главный, – прошипел он.
Глаза Мэнди расширились – гневная вспышка напарника наконец‑то внушила ей страх и некоторое уважение, – и она начала отбиваться. Схватив одну из лежавших рядом подушек, Грант накрыл проститутке лицо. Та размахивала руками, пытаясь вцепиться противнику в физиономию, и пинала ногами, стараясь сбросить его с себя. «Да, ты, небось, не к таким позам в койке привыкла», – наваливаясь грудью и локтями на подушку, подумал Грант, поймал Мэнди за запястья и обездвижил их, прижав коленями.
После такого она задергалась еще ожесточеннее.
Ломбард дал жертве вдоволь потрепыхаться, находя ее панику и свою власть над ней удивительно возбуждающими. Пьянящими. Он уже собирался убрать с ее лица подушку, готовясь увидеть покорность в перепуганном взгляде, как тут его осенило, что такая безмозглая коварная сучка никогда полностью не подчинится. Этой шлюхе с самого начала не следовало доверять, и Грант в момент возненавидел себя за глупую наивность. Неважно, что она скажет, что наобещает сию минуту – он никогда больше не поверит ни единому слову, слетающему с ее лживого языка. Несмотря на все планирование, из‑за этой стервы ему не светит получить даже паршивого цента, и что еще хуже, теперь он сам у сообщницы в кармане. Конечно, можно забрать у Мэнди пленку, но никогда, никогда нельзя быть уверенным, что она станет держать рот на замке. Она всегда сможет повесить на него намерение шантажировать сенатора. И даже если удастся убедить ее уехать подальше, придется все время гадать, в какой из дней она вернется и что потребует.
Грант знал наверняка: он не желает всю оставшуюся жизнь оглядываться через плечо. Не желает давать власть над собой. Предполагалось, что они с Мэнди будут партнерами, но теперь, похоже, каждый за себя. Другого выхода он не видел.
И поэтому оставил подушку на месте.
Дело заняло больше времени, чем ожидалось. Жертва вырывалась все слабее и слабее, но все же продолжала борьбу, и прошло целых две минуты без единого ее движения, прежде чем убийца рискнул поднять подушку.
Распахнутые глаза Мэнди были пусты. Уставившись на безжизненное тело, Грант первым делом подумал: как странно, он ничего не чувствует. Никаких угрызений совести, вообще… ничего. Хотя Ломбард и служил в морской пехоте, но никогда никого не убивал, и всегда предполагал, что это должно быть нечто из ряда вон выходящее.
Хмм. Как оказалось, вовсе нет.
Грант выпрямился и пригладил назад упавшие на глаза волосы. Он слез с тела Мэнди, размышляя, что следует убираться из этого номера. И срочно. Подстегнутый адреналином мозг лихорадочно заработал, и через секунду‑другую мысли прояснились. Требовался план, и Грант поразился, как быстро этот план сложился у него в голове.
Сенатор…
В номере полно отпечатков пальцев Ходжеса. В эскорт‑агентстве отмечено, что этой ночью с Мэнди был именно сенатор. А поскольку Грант не забрал видеозапись, пленка предоставит властям убедительный мотив. Случившееся сочтут убийством в состоянии аффекта. Любовница намеревалась шантажировать политика, а он обнаружил это, запаниковал и убил ее.
«Этого будет достаточно», – говорил себе Грант. Должно быть достаточно. Особого выбора у него все равно нет. Когда неожиданно обнаруживаешь себя в одном номере с мертвой проституткой, на ум приходит только такой сценарий действий. План А: смотать отсюда. Дополнительный план Б: повесить убийство на кого‑то другого.
Он полез в карман халата Мэнди, достал магнитофон и сунул в задний карман джинсов, убедившись, что блейзер надежно его прикрывает. Затем установил видеокамеру обратно за телевизор и поспешил к выходу, накинув капюшон футболки.
В конце концов, никогда не знаешь, не попадешься ли кому‑нибудь на глаза.
* * * * *
А теперь следует завершить начатое.
Грант отставил пустую бутылку в сторону, вытащил бумажник и добавил пару баксов к деньгам, брошенным на стол Дрисколлом. Выйдя из бара на улицу, он поднял воротник пальто, защищаясь от холодного осеннего ветра, порывами дувшего с озера. Где‑то неподалеку по невидимым рельсам прогромыхала электричка чикагского метро.
Телохранитель вернулся мыслями к распоряжению Дрисколла:
«Выясни, что известно ФБР».
Именно это он и намеревался сделать.
Ломбард понимал, что раздобыть информацию будет нелегко, но его ум уже работал в нужном направлении. Джек Паллас теоретически может оказаться проблемой – если ходившие о нем истории хоть отчасти правдивы, – однако агент нажил себе врагов среди таких людей, с которыми не следует ссориться, и Грант чувствовал, что сможет воспользоваться этим в собственных целях.
ФБР явно располагает какими‑то сведениями. И хотя пока недостаточными, чтобы напасть на след Гранта, ему не по душе оставлять за собой хвосты. Как только выяснится, что это за хвост, он его подчистит. Почти пятнадцать лет он прикрывает чужие грешки и вранье, справится и с этим делом – со всегдашней беспристрастной тщательностью. Больше никакого валянья дурака. Никаких ошибок. С этого момента у него все под контролем.
Он приложит все усилия, чтобы так оставалось и дальше.
ГЛАВА 9
В среду днем, по пути на предварительное слушание в суд, Камерон почти удалось убедить себя, что жизнь возвращается в нормальное русло. Почти.
К счастью, полицейское наблюдение оказалось менее назойливым, чем опасалась свидетельница. Она, считай, не видела дежурных дневной смены: те заступали на вахту под домом в шесть часов утра, пока подопечная еще спала, кивком здоровались, когда Камерон выводила из переулка свою машину, и следовали за ней в центр города до офиса. А дальше охранникам было практически нечего делать до шести часов вечера, когда ответственность принимала на себя ночная смена. На этой неделе у Камерон планировалось несколько выступлений в суде, но поскольку залы заседаний и Северного округа штата Иллинойс, и Седьмого окружного апелляционного суда находились в одном здании с прокуратурой, полицейским не было никакой необходимости сопровождать туда мисс Линд. Непыльное задание, подумалось Камерон, опекать свидетеля, работающего в одном из самых защищенных и усиленно охраняемых учреждений в городе. Пожалуй, завтра надо почудить и выскочить в «Старбакс» на кофе, чтобы наблюдатели поразмялись.
С дежурными ночной смены была совсем другая история. Впервые заступив на пост, они выбрали время представиться, и Камерон, несмотря на необычность ситуации, довольно быстро оказалась в теплых отношениях с офицерами Камином и Фелпсом. За прошедшие три вечера у них выработалось что‑то вроде распорядка: полицейские следовали за мисс Линд домой с работы, проверяли особняк, чтобы убедиться, что все безопасно, ждали в машине без опознавательных знаков, пока подопечная переоденется, и сопровождали ее туда и обратно в спортзал, находившийся в трех кварталах от дома. Конечно, было немного странно, отрывая взгляд от беговой дорожки, замечать двух стражей порядка, наблюдавших за ней из джус‑бара, но потом Камерон вспоминала, что альтернативный вариант – самой оказаться убитой, и это соображение очень помогало свыкнуться с неловкостью ситуации.
Камерон бесчисленное количество раз прокручивала в голове тот момент, когда увидела в глазок выходившего из номера 1308 убийцу. И чем больше размышляла, тем больше убеждалась: преступник не догадывался, что за ним наблюдают. Мужчина ни разу не взглянул на дверь Камерон, и ни одно из его движений не выдавало, что он заподозрил чье‑то присутствие.