Соната без сопровождения 7 глава

— Почему ты не сражаешься? — хрипло дыша, крик­нул он дракону.

Дракон тоже порядком устал.

— Послушай, человечек, почему бы тебе не оставить эту затею и не вернуться домой? Я выдам тебе грамоту, в которой удостоверю, что сам попросил тебя уйти. Тогда уже никто не назовет тебя трусом. Уходи, оставь меня в покое.

Дракон раздробил несколько камней, лег и стал зары­ваться в крупный песок.

— Эй, дракон, — не уступал Борк. — Совсем недавно я был у тебя в зубах и ты хотел меня убить. Старуха говорила, что моя единственная зашита — правда. Должно быть, я тебе соврал. Но когда и в чем? Объясни!

Дракон сердито поглядел на Борка.

— Она не имела права рассказывать тебе эти секреты. Они — для избранных.

— И в прошлый раз, и сегодня я говорил тебе только правду.

— Ты уверен?

— Значит, я в чем-то солгал? Да или нет? Отвечай!

Дракон отвел глаза. Огонь в них снова горел. Дракон поудобнее улегся на спину и стал сыпать себе на брюхо песок.

— Значит, солгал. Ну что я за дурень? Собираюсь го­ворить только правду, а вместо этого лгу!

Неужели глаза дракона опять померкли? Неужели и в последних словах Борка таилась ложь?

— Слушай, дракон, — не унимался великан, — если ты меня не убьешь или я не убью тебя, я брошусь со скалы. Какой смысл жить, если я даже недостоин умереть от твоих когтей?

Глаза дракона и в самом деле тускнели; чудовище пе­ревернулось на живот и задумчиво уставилось на Борка.

— Когда именно я сказал ложь? — настаивал тот.

— Ложь? Разве я упрекнул тебя во лжи? — удивился дракон, но хвост его стал подбираться к Борку.

И вдруг Борку пришла в голову странная мысль. Похо­же, дракон, как и Борк,— узник правды и своего внутрен­него огня. Значит, чудовище не дразнит человека и не забавляется с ним. Но теперь Борку было уже все равно.

— Знаешь, мне больше не хочется доискиваться, где правда и где ложь. Убей меня, и всем станет легче ды­шать.

Глаза дракона погасли, когтистая лапа взметнулась в воздух и замерла возле лица Борка.

«С ума сойти! Понимать, что в твоих словах прячется ложь, но не знать, где именно ты солгал», — подумал Борк.

Хорошо, что он решил больше не допытываться.

— Убей меня, дракон. Лучше закончить столь никчем­ную жизнь, — сказал он. — Я так глуп, что даже умереть достойно не могу.

Драконьи когти слегка царапнули Борка.

— Скажи, человечек, ты боишься смерти? — в тре­тий раз спросил дракон.

Борк понял, что сейчас все зависит от его ответа. Что­бы умереть, он должен солгать дракону, потому что если он скажет правду, дракон снова его отпустит. Но чтобы солгать, надо точно знать, что считать правдой, а тут Борк совсем запутался. Он попытался вспомнить, где именно мог солгать, но так и не вспомнил.

Снова и снова он перебирал в памяти свои слова. На­звав себя недотепой, он сказал правду, ведь он и впрямь недотепа. И то, что он не может умереть достойно, тоже правда. Тогда в чем же он солгал?

Что он еще сказал? Что его жизнь не имеет смысла. Но разве это ложь? Он сказал, что после его смерти всем ста­нет легче дышать. Неужели это — ложь?

Борк задумался: а что случится после его смерти? Раз­ве миру станет от этого хуже? Если кого и огорчит его смерть — только его односельчан. Значит, помогать одно­сельчанам и было смыслом его жизни?

Теперь Борк знал, как солгать.

— Если я умру, даже мои односельчане не будут горе­вать. Они прекрасно справятся и без меня.

Но драконьи глаза вспыхнули, и чудище отодвинулось.

Борк тяжело вздохнул. Значит, он сказал правду: если он умрет, односельчане горевать не будут. Эта мысль за­ставила его сердце больно сжаться. Еще одно, последнее предательство в длинной цепи предательств.

— Дракон, я не могу тебя перехитрить. Я совсем запу­тался и уже не знаю, где правда, а где ложь! Значит, меня никто не любит, и я ошибался, думая, что хотя бы моим односельчанам будет небезразлична моя смерть. Не зада­вай мне больше вопросов! Просто убей — и дело с концом. Когда ты заставляешь меня видеть правду, все мои радо­сти оборачиваются страданиями.

Борк думал, что теперь говорит сущую правду, но страш­ные когти вонзились в его тело, а длинные зубы пригото­вились разорвать ему горло.

— Дракон! — закричал Борк. — Я не хочу умирать вот так! Осталось ли хоть что-то светлое в моей жизни, есть ли хоть что-то, что твоя безжалостная правда не превратила в страдание? Что ты мне оставил?

Дракон пристально посмотрел на Борка.

— Человечек, я ведь уже сказал: я не отвечаю на вопро­сы, а только их задаю.

— Но я все равно спрошу. Скажи, зачем ты здесь? Все плоскогорье усеяно костями тех, кто не выдержан твоих испытаний. Но почему там нет моих костей? Почему? По­чему я не могу умереть? Почему ты все время меня ща­дишь? Я — обычный смертный. Я изо всех сил старался совершить что-то достойное, но меня уже мутит от тщетных попыток распознать, где правда, а где ложь. Кончай эту игру, дракон. Я никогда не был счастлив и теперь хочу умереть.

Глаза дракона потемнели, он разинул пасть с длинны­ми зубами. Борк понял, что снова солгал. С него довольно!

Но драконьи зубы были так близко, что Борк начал думать быстрее, чем обычно, и наконец-то понял, что та­кое ложь. Открытие было столь поразительным, что вели­кан раздумал умирать.

— Нет! — крикнул он, схватившись за драконьи зубы, хотя они резали его пальцы.— Нет,— повторил Борк, сле­зы хлынули из его глаз.— Я все-таки был счастлив. Был!

Борк не замечал, что по его рукам течет кровь, — на него нахлынули воспоминания. Он вспомнил, как радо­вался, пируя по вечерам с королевскими рыцарями. Как приятно было ощущать усталость после работы в поле или в лесу. А разве можно забыть, как счастлив он был, по­бедив в одиночку армию герцога? У Борка потеплело на душе, когда он вспомнил, как Пэгги принес ему рыбу. Он лгал дракону — каждый его день был полон маленьких радостей. Борк понял, как ему было радостно ложиться спать и вставать, ходить и бегать. Жарким летним днем он радовался прохладному ветерку, холодной зимой — теплу очага. То были настоящие радости. И дружба с рыцарями тоже была настоящей, хотя потом они и предали его. И лю­бовь односельчан была настоящей. Неужели для него так важно, чтобы его помнили после смерти?

Борк понял, что пережитые боль и горечь не могут унич­тожить радость. В его жизни было и то и другое; да, темных полос хватало, но случались и светлые. И, возможно, светлых было даже больше.

— Я знаю, что это такое — быть счастливым,— сказал Борк.— Если ты оставишь мне жизнь, я снова буду счаст­лив. Я нашел смысл жизни, теперь я говорю правду. Слы­шишь, дракон? Я живу, в этом и есть смысл. Не так уж важно, радуюсь я или горюю, главное — я живу. Это прав­да! Я пришел сюда не для того, чтобы сражаться с тобой и погибнуть от твоих зубов. Я пришел, чтобы постичь смысл жизни и продолжать жить!

Дракон молча опустил Борка на землю, отодвинулся и свернулся клубком, прикрыв лапами глаза.

— Дракон, ты слышишь?

Дракон не ответил.

— Эй, посмотри на меня!

— Человек, я не могу на тебя посмотреть, — вздохнул дракон.

— Почему?

— Ты ослепляешь меня, — ответило чудовище.

Он опустил лапы, и теперь Борку пришлось закрыть глаза руками, ибо драконьи глаза сверкали ярче солнца.

— Я боялся тебя, Борк, — прошептал дракон. — В тот день, когда ты признался, что боишься меня, я сам испугался. Я знал, что ты вернешься и этот миг наступит.

— Какой миг?

— Миг, когда я умру.

— Ты умираешь?

— Еще нет, — ответил дракон. — Но ты должен меня убить.

Борк оглядел распростертого на камнях дракона. Ему больше не хотелось проливать ничью кровь.

— Я не хочу тебя убивать.

— Разве ты не знаешь, что ни один дракон не может жить после того, как встретит по-настоящему честного человека? Быть честным — единственный способ убить дракона. Но честные люди встречаются крайне редко, поэтому большинство драконов живут вечно.

Борк вовсе не хотел убивать дракона, но чудовище вдруг вскрикнуло, словно от невыносимой боли:

— Как ты не понимаешь? Во мне горит правда, кото­рую отвергли рыцари. Приходя сюда, они цеплялись за свою ложь и ради нее умирали. Я все время страдаю от бо­ли, которую причиняет мне правда. И вот, наконец, я встре­тил человека, сумевшего распознать собственную ложь. И что же? Ты обращаешься со мной еще более жестоко, чем те рыцари!

Дракон заплакал, из его пылающих глаз покатились горючие слезы.

Не в силах смотреть на страдания дракона, Борк схва­тил топор и отрубил ему голову. Огонь в глазах дракона сразу погас, а сами глаза становились все меньше, пока не превратились в два сверкаюших бриллианта, в каждом из которых было по тысяче граней. Борк поднял драгоцен­ные камни и спрятал в карман.

— Ты все-таки его убил,— сказала восхищенная Брунгильда.

Борк не ответил.

Он молча отвязал красавицу и отвернулся, чтобы та могла застегнуть платье. Потом взвалил драконью голову на плечо и зашагал домой. Чтобы не отстать от Борка, Брунгильде приходилось бежать. Так они шли целый день, и только поздно вечером, уступив мольбам Брунгильды, Борк сделал привал. Принцесса попыталась поблагодарить его за вызволение из плена, но Борк отвернулся, не желая слушать. Он убил дракона лишь потому, что тот хотел умереть. Только поэтому, а не из-за Брунгильды. Ради принцессы Борк ни за что не стал бы проливать чужую кровь.

Через несколько дней они добрались до владений коро­ля. Их встретили радостными криками, но Борк не вошел в замок. Он положил возле рва отрубленную голову дра­кона и, перебирая бриллианты в кармане, зашагал в свою лачугу.

На дворе уже стояла ночь, и в его жилище было темно, но Борк вынул бриллианты, и они засветились ярким внутренним светом.

Не успел Борк как следует насладиться этим зрелищем, как в его лачугу явились король, Мигун, Брунгильда и с десяток рыцарей.

— Я пришел тебя поблагодарить,— сказал король, по щекам которого текли слезы радости.

— Не за что, ваше величество, — ответил Борк, надеясь, что непрошеные гости уйдут.

— Борк, — продолжал растроганный король. — Убий­ство дракона — подвиг, который по храбрости десятикрат­но превзошел все твои былые деяния. Теперь ты вправе просить руки моей дочери.

Борк удивленно посмотрел на короля,

— А я-то думал, ваше величество, что вы и не собира­лись выполнять свое обещание.

Король на миг отвел глаза, потом посмотрел на Мигуна и снова перевел взгляд на Борка.

— Как видишь, ты ошибся. Я верен своему слову. Брунгильда здесь, поэтому мы можем решить все без лишних проволочек.

Борк только улыбнулся, лаская лежащие в кармане бриллианты.

— С меня довольно того, что вы сдержали слово, ваше величество. Но я не стану просить руки Брунгильды. Пусть выходит замуж за того, кого любит.

Король был ошеломлен. За годы плена красота Брун­гильды ничуть не увяла, из-за таких красавиц нередко вспыхивали целые войны!

— Неужели ты не хочешь награды за свой подвиг? — спросил король.

Борк долго думал и наконец сказал:

— Хочу. Подарите мне надел земли подальше отсюда. И пусть надо мной никто не будет властен: ни граф, ни герцог, ни король. И кто бы ко мне ни пришел: мужчина, женщина или ребенок — пусть на моей земле они будут избавлены от любых преследований. А еще я хочу, ваше величество, никогда больше с вами не встречаться.

— И это все, о чем ты просишь?

— Все.

— Что ж, будь по-твоему, — сказал король.

 

Остаток жизни Борк провел на той земле, что даровал ему король. Надел был не ахти какой большой, но Борку его вполне хватало. К нему стали приходить люди, чтобы поселиться рядом; не очень много — по пять-десять чело­век в год. Так появилась целая деревня, с которой не взи­мали ни королевскую десятину, ни герцогскую пятую часть, ни графскую четверть.

Рождались и росли дети, не видевшие ни сражений, ни рыцарей, вообще не знавшие, что такое война. А по­скольку они не знали войны, они не знали и ужаса на лицах воинов, которых мучили не столько телесные, сколько душевные раны. Борк едва ли мог желать большего, по­этому был счастлив.

Мигун тоже достиг всего, о чем мечтал. Он женился на Брунгильде, и скоро оба королевских сына погибли от глупого несчастного случая. Прошло еще немного време­ни, и умер старый король, отравившись за обедом. Новым королем стал Мигун. Всю жизнь он воевал и всю жизнь плохо спал ночами, боясь, что к нему подошлют убийц. Он правил жестоко и беспощадно, и многие ненавидели его. Но новым поколениям, не видевшим и не знавшим его, он казался великим королем.

О Борке новые поколения вообще ничего не знали.

А Борк не успел прожить и нескольких месяцев, на­слаждаясь свободой, как к нему в хижину явилась немоло­дая сварливая женщина.

— И зачем тебе одному такой большой дом? — спро­сила она.— Ну-ка, потеснись.

Борк потеснился, и женщина поселилась в его хижине.

Чуда не случилось, сварливая женщина не преврати­лась в прекрасную принцессу. Она все время ворчала, бранилась и нещадно изводила Борка. Великан мог бы ее прогнать, но терпеливо сносил ее выходки, а когда спу­стя несколько лет ворчунья умерла, Борк понял, что она доставила ему больше радости, чем горя, и искренне опла­кивал ее смерть. Но горе не заслонило теплых и светлых воспоминаний. Он перебирал свои бриллианты и вспо­минал мудрую поговорку: «Горе и радость не взвешивают на одних весах».

Прошли годы, и Борк почувствовал приближение смер­ти. Смерть пожинала его, точно пшеничные колосья; по­едала, как ломоть хлеба. Смерть представлялась Борку драконом, проглатывающим его по кускам, и однажды во сне он спросил у смерти:

— И каков я на вкус? Сладок?

Смерть — этот старый дракон — взглянула на Бор ясными понимающими глазами.

— Ты и соленый, и кислый, и горький, и сладкий. Ты обжигаешь, словно перец, и успокаиваешь, как целительный напиток.

— А! — сказал довольный Борк.

Смерть потянулась к нему, чтобы проглотить послед­ний кусочек.

— Благодарю тебя, — сказала смерть.

— Приятного аппетита, — ответил Борк, не солгав и на этот раз.

 

Принцесса и Медведь

Думаю, вы знаете, что в королевском дворце полным-полно львов. Мало того что они разлеглись по обе стороны трона, — львы встречают вас у ворот и беззвучно рычат с тарелок королевских сервизов. Даже концы водосточных труб выполнены в виде львиных голов, и во время дождя их разинутые пасти извергают потоки воды.

Львов полным-полно и в городе. А задумывались ли вы, почему над городскими воротами водружен медведь? С этим медведем связана одна история.

Слушайте...

Много-много лет назад в этом городе, во дворце, чьи серые гранитные стены вздымаются за обветшавшей огра­дой королевского сада, жила принцесса. Ее имя до нас не дошло: принцесса — и всё. Теперь принцессам не обя­зательно быть красавицами, поэтому среди них нередко попадаются долговязые, с лицами, похожими на лошади­ные морды. Но в старину никому даже в голову не прихо­дило, что принцесса может быть некрасивой, особенно если оденет свои лучшие наряды.

Однако принцесса, о которой я хочу рассказать, оста­лась бы красавицей даже в лохмотьях или самой простой одежде. Она родилась красивой и с каждым годом стано­вилась все краше.

В том же самом дворце жил принц, но он не был бра­том принцессы. Он был сыном короля далекой-предалекой страны, и отец его приходился таким же дальним-предальним родственником здешнему королю. Мальчика прислали сюда учиться, ибо король Этельред — отец принцессы — считался самым мудрым и справедливым королем в мире.

Принц был так же красив, как и принцесса, и каждой женщине хотелось обнять этого милого мальчика, а каж­дому мужчине хотелось взъерошить ему волосы.

Принц и принцесса росли вместе, вместе учились у придворных учителей. Они не соперничали в учебе, помо­гали друг другу отвечать и делать домашние задания. И у них не было друг от друга секретов, зато было множество общих тайн, которые они хранили от остального мира. Они знали, где в этом году устроила гнездо птичка сине­шейка. Они знати, какого цвета нижняя юбка у повари­хи. А еще они знали, что под лестницей, ведущей в арсе­нал, есть небольшой подземный ход, и по нему можно попасть в винный погреб. Дети без конца гадали, кто из предков принцессы был любителем тайных возлияний.

Прошло не так уж много лет, и принцесса преврати­лась в прекрасную девушку, а принц стал прекрасным юношей. И тогда вместо множества детских секретов у них появился один, и они выдавали его всякий раз, когда глядели друг на друга. Старшие, особенно пожилые лю­ди, при виде них говорили: «Ах, вот бы нам снова стать молодыми!» Почему-то многие убеждены, что любовь — привилегия молодости; когда такие люди перестают лю­бить, они объясняют это тем, что стареют.

В один прекрасный день принц и принцесса решили пожениться.

Но на следующее утро принц получил письмо с роди­ны, и там были печальные вести: умер его отец. Безза­ботная юность кончилась, принцу нужно было думать не о женитьбе, а о возвращении домой. Его ждала корона.

А еще через день слуги собрали любимые книги прин­ца, его любимые наряды и сложили все это в карету с ярко-красными колесами и золотыми кистями по углам. Потом принц сел в карету и уехал навстречу новой, взрос­лой жизни.

Пока карета не скрылась из виду, принцесса старалась не плакать. Потом ушла к себе, заперлась и долго-долго рыдала. Принцесса никого не хотела видеть, кроме старой няньки, которая приносила ей еду, утешала, как могла, и развлекала своей болтовней. Наконец принцесса вновь начала улыбаться, а в один из вечеров пошла в отцовские покои, села у камина и сказала:

— Принц обещал писать каждый день. Значит, я тоже должна каждый день ему писать.

Итак, они с принцем ежедневно писали друг другу длин­ные письма, и раз в месяц королевский курьер привозил увесистый пакет с тридцатью письмами и увозил такой же увесистый пакет писем, источавших аромат любимых духов принцессы.

 

Через несколько месяцев после отъезда принца во двор­це появился Медведь. Его имя не зря написано с большой буквы, ибо этот человек и впрямь походил на медведя. Ему было лет тридцать пять, в его темных волосах с золо­тистым отливом не было седины, но в уголках глаз вид­нелись маленькие морщинки; судя по огромным рукам и ногам, ему ничего не стоило взвалить на плечи лошадь и пройти с нею сотню миль. Из-под кустистых бровей свер­кали глубоко посаженные глаза. Когда нянька принцессы впервые его увидела, она вскрикнула:

— Ну медведь медведем!

Впрочем, нянька увидела его не сразу — поначалу Мед­ведя не хотели пускать во дворец, поскольку он не значился в списке приглашенных, да и вид у него был подозритель­ный. Медведь не смутился, он достал из кармана клочок бумаги, смахнул с него хлебные крошки (жирные пятна смахнуть не удалось) и свинцовым карандашом написал несколько слов, после чего весьма учтиво попросил пере­дать записку королю. Королевский привратник брезгливо поморщился и нехотя крикнул пажу, чтобы тот отнес «это безобразие» его величеству.

Записка гласила: «Не желаете ли узнать, по какой доро­ге движется король Бэррис из Римперделла со своей пяти­тысячной армией?»

Король Этельред очень даже желал об этом узнать и распорядился, чтобы незнакомца провели к нему. Запер­шись с Медведем в своих покоях, король говорил с чужа­ком несколько часов подряд.

В ту ночь Этельред не сомкнул глаз, а едва начало светать, послал за командирами кавалерии, пехоты и королевской гвардии. Ранним утром, после трехчасового марша, немногочисленная армия Этельреда подошла к дороге на Римперделл. Огромный незнакомец что-то сказал королю, и король велел армии остановиться. Пехотинцам он приказал спрятаться в лесу, который тянулся вдоль дороги, а кавалеристам повелел спешиться и нырнуть в поле спелой пшеницы, что стояла по другую сторону дороги. Сам Этельред, незнакомец и королевские гвардейцы остались ждать врага.

Вскоре вдалеке показалось облако пыли и стало медлен­но приближаться — со стороны Римперделла двигалась армия в пять тысяч человек, и вел ее король Бэррис.

— Доброе утро, — сказал король Этельред, рассержен­ный тем, что чужая армия вторглась в пределы его коро­левства.

— Доброе утро, — ответил не менее рассерженный ко­роль Бэррис, который был уверен, что ни одна живая ду­ша не знает о его маневре.

— Интересно знать, зачем вы здесь очутились, — про­говорил король Этельред.

— Не загораживайте дорогу, — не ответив на этот во­прос, сказал король Бэррис.

— Но это моя дорога, — возразил король Этельред.

— Уже не ваша, — отпарировал король Бэррис.

— А я и мои гвардейцы утверждаем, что дорога все-таки моя, — сказал король Этельред.

Король Бэррис посмотрел на пятьдесят гвардейцев Этельреда, затем оглянулся на свою внушительную ар­мию.

— Если вы не уберетесь с дороги, пощады не ждите.

— Должен ли я понимать эти слова как объявление войны? — спросил король Этельред.

— Войны? — усмехнулся король Бэррис. — Какая там война? Мы повстречали на дороге упрямого таракана. Сейчас раздавим его и пойдем дальше.

— А я и не знал, что в нашем королевстве водятся тараканы, — заметил король Этельред и тут же добавил: — То есть до сей минуты не знал.

Потом король Этельред взмахнул рукой, и из леса во вражеских солдат полетели копья и стрелы. Армия Бэрриса заметно поредела. Оставшимся в живых Бэррис при­казал атаковать засевшего в лесу противника, но в это время с тыла ударила конница короля Этельреда. Вскоре остатки армии короля Бэрриса сдались в плен, а сам он, смертельно раненный, упал на обочину дороги.

— Что бы вы сделали со мной, если бы победили? — спросил своего врага король Этельред.

— Обезглавил бы, —тяжело дыша, с трудом ответил Бэррис.

— Тогда мы с вами сильно отличаемся друг от друга, — сказал Этельред. — Потому что я не собираюсь вас уби­вать.

Но тут к нему подошел высокий незнакомец и прого­ворил:

— Жизнь Бэрриса не в ваших руках, король Этельред, ибо он все равно умрет от раны. В противном случае я бы сам его убил. Пока на земле живут такие люди, осталь­ным не будет покоя.

Король Бэррис умер. Его похоронили на обочине, оста­вив могилу безымянной. Солдат Бэрриса полностью ра­зоружили и отправили восвояси.

Весть о победе короля Этельреда быстро достигла сто­лицы, и когда он вернулся в город, на улицах стояли тол­пы людей, радостно выкрикивая:

— Да здравствует король-побелитель Этельред!

Король лишь молча улыбался.

Незнакомца он поселил во дворце и сделал главным королевским советником. Этот человек уже доказал свою мудрость и верность, и Этельред подумал, что новый со­ветник прозорливее его и, должно быть, лучше разбира­ется в людях.

Никто не знал, как зовут незнакомца. Когда придвор­ные — те, что посмелее, — спрашивали об этом, он лишь морщил лоб и отвечал:

— Мне сгодится любое имя, какое вы подберете.

Придворные перебрали множество имен, но ни одно из них не казалось подходящим. Поэтому долгое время незнакомца называли просто «сэр». Если у человека внушительный вид, если он силен, мудр и нетороплив, его поневоле хочется назвать «сэр». Когда такие люди куда-то приходят, им всегда предлагают лучший стул или луч­шее кресло.

Но потом как-то само собой получилось так, что все стали называть этого человека тем именем, которым с ходу окрестила его нянька принцессы. Сперва его звали Медведем только за глаза, но вскоре кто-то из придворных забылся и обратился к нему так за обедом. Королевский советник улыбнулся и ответил, с тех пор все и стали назы­вать его Медведем.

Все, кроме принцессы. Она не называла его никак. Принцесса старалась вообще с ним не говорить, а когда все же приходилось упомянуть советника, называла его Этот Человек.

Принцесса ненавидела Медведя.

Нет, он не сделал ей ничего дурного; принцесса счита­ла, что он вообще едва ее замечает. Она привыкла к внима­нию со стороны окружающих: стоило ей войти в комнату или зал, как все сразу поворачивались к ней. Медведь ни­когда так не поступал, однако причина ненависти прин­цессы крылась вовсе не в недостатке внимания к ее пер­соне.

Ей казалось, что отец из-за Медведя становится сла­бее.

Этельред был великим королем, подданные его люби­ли. С каким гордым видом присутствовал он на парадах и торжествах, как мудро и терпеливо, час за часом, ре­шал государственные дела! Обычно он говорил мягко и негромко, но умел и кричать, если только так можно было заставить людей себя выслушать.

Принцесса считала, что королю полагается быть вели­чественным и неприступным, поэтому ее злило, когда она видела отца рядом с Медведем.

По вечерам, если во дворце не было празднества или официального приема, король Этельред и Медведь отправ­лялись в королевский кабинет и попивали там эль из боль­ших грубых кружек. Когда кружки пустели, король не зво­нил в колокольчик, чтобы явился слуга и наполнил их снова. Нет, его величество вставал, брал кувшин и наливал себе и Медведю. Да еще и подносил ему кружку! Уму непостижимо: король брал на себя роль слуги и заботился о простолюдине, который даже не соизволил назвать свое настоящее имя!

Принцесса видела все это собственными глазами, по­скольку вечерами часто проводила время в отцовском ка­бинете, слушая разговоры, но не вступая в них. Иногда она молча расчесывала длинные седые волосы отца, а иногда вязала ему шерстяные чулки на зиму. Порой она сидела с книгой, ведь король считал, что женщины тоже должны быть образованными. Но даже за чтением прин­цесса прислушивалась к разговорам, злилась и с каждым днем все больше ненавидела Медведя.

Король Этельред и Медведь почти никогда не рассуж­дали о государственных делах. Они говорили об охоте на диких кроликов, шутили над придворной знатью... Прин­цесса вовсе не находила эти шутки остроумными и даже морщилась. В один из вечеров отец и Медведь начали обсуждать ковер в зале суда. Оба сошлись на том, что ко­вер неказистый, и стали спорить, каким должен быть новый. Принцесса задыхалась от гнева: этот простолюдин говорит так, словно понимает толк в дворцовых коврах!

В тех редких случаях, когда Этельред и Медведь заго­варивали о государственных делах, принцессе еще мень­ше нравились их беседы. Медведь обращался с королем как с равным. Если он был не согласен с правителем, он вскакивал и заявлял:

— Нет и тысячу раз нет. В этом вы вообще ничего не смыслите.

Если же король, по его мнению, бывал прав, Медведь хлопал его по плечу и говорил:

— А из вас, Этельред, со временем все же получится неплохой король.

Иногда король начинал пристально глядеть на огонь в камине, вздыхать и что-то шептать, и лицо его делалось мрачным и усталым. Тогда Медведь подходил к нему, клал руку ему на плечо и тоже смотрел в огонь. Наконец король, еще раз вздохнув, поднимался с кресла и говорил:

— Пора уж старику свой труп укутать в одеяло.

На следующий день принцесса, пылая гневом, расска­зывала обо всем своей няньке, которая умела держать язык за зубами и никогда никому не передавала слова принцессы.

— Этот Человек из кожи вон лезет, стараясь превра­тить отца в слабого и никчемного старика! — говорила принцесса. — Ему хочется, чтобы отец поглупел и совсем забыл, что он король.

Потом морщила лоб и заявляла:

— Этот Человек — предатель и заговорщик.

Однако принцесса никогда не говорила о Медведе с от­цом. Скорее всего, отец просто погладил бы ее по голове и сказал бы:

— Он и в самом деле заставляет меня забыть, что я — король.

А потом непременно добавил бы:

— Но он заставляет меня помнить о том, каким над­лежит быть королю.

Этельред ни за что не назвал бы Медведя предателем. Король считал его своим другом.

Но принцесса была убеждена, что отец все больше по­падает под власть подозрительного простолюдина, и очень страдала. Словно ей было мало этих переживаний, вскоре к ним прибавились другие. Очередной пакет писем от принца оказался тоньше обычного. Когда принцесса пере­считала письма, оказалось, что их только двадцать. По­том их стало пятнадцать. Потом десять. Раньше каждое письмо принца занимало не менее пяти страниц, но посте­пенно страниц становилось все меньше, и последние уме­щались всего на одной страничке.

«Он просто очень занят», — успокаивала себя прин­цесса.

Она перечитала последние письма и вдруг заметила, что они уже не начинаются словами: «Моя наидражай­шая, наисладчайшая, хрустящая маринованными огурчи­ками принцесса» (однажды, когда им было по девять лет, они объелись маринованными огурчиками, и с тех пор упоминание об этом было их любимой шуткой). Теперь письма начинались так: «Моя дорогая» или просто «Дорогая принцесса». Как-то раз, не выдержав, принцесса сказала няньке:

— Похоже, он забыл, кому пишет.

«Он просто очень устал», — снова пробовала успокоить себя принцесса.

Но, пробежав еще раз последние письма, она вдруг увидела: принц больше не пишет, что любит ее. Принцес­са ушла на балкон и долго плакала, и только деревья в саду слышали ее рыдания, только птицы видели ее слезы.

Мир перестал быть ярким и манящим. Принцесса за­перлась в своих покоях. Какое ей дело до того, что проис­ходит снаружи, если короли там смотрят в рот простолю­динам, а принцы забывают своих возлюбленных?

Ложась спать, она часто плакала, да так и засыпала в слезах. А иногда принцессе просто не спалось; она лежа­ла и глядела в потолок, стараясь забыть принца. Навер­ное, вы знаете, что нет лучшего способа накрепко запом­нить, чем попытаться навсегда забыть.