Из трех видов ограниченной монархии, указанных в Общем Государственном Праве, патриархальная монархия принадлежит к первобытным временам государственной жизни. Она тем более может быть оставлена в стороне в нашем исследовании, что о ней сохранились слишком скудные и недостоверные известия.
Из двух остальных видов монархия с сословным представительством выработалась из средневекового порядка; монархия же с народным представительством составляет принадлежность нового времени.
Первая почти везде исчезла или превратилась во вторую. Поэтому и она имеет значение чисто историческое. Тем не менее она заслуживает внимания как форма, в которую облекается политическое право при сословном порядке.
Монархия с сословным представительством естественно возникла из феодального строя, где сословия образовали самостоятельные корпорации с полудержавными правами. Наложить на них подать и подчинить их общему закону нельзя было иначе как с их собственного согласия.
С возникновением нового государственного быта, когда потребовались общие средства и общая деятельность, пришлось представителей отдельных сословий созывать в совокупное собрание, причем, однако, переговоры велись с ними порознь, что представляло значительные затруднения.
Но пока крепок был сословный порядок, такой способ действия был неизбежен. Представительство является выражением существующего общественного строя. Изменить его формы можно только тогда, когда это изменение подготовлено жизнью.
И при таких условиях сословные собрания представляют некоторые несомненные выгоды.
Во-первых, они составляют самое твердое ограждение права. Цель сословного представительства состоит не в приобретении власти или влияния на государственные дела, а в охранении прав сословия.
|
|
Этим устраняется произвол, сохраняется уважение к историческим правам, укореняется привычка взаимных соглашений и уступок; наконец, государственное развитие и законодательство получают характер исторический, а не революционный.
Во-вторых, здесь все интересы народа находят представительство и защиту. Каждая общественная группа сама предъявляет свои нужды и отстаивает свои выгоды; с каждою нужно считаться.
Эта цель далеко не так успешно достигается народным представительством, где интересы той или другой части народа нередко вовсе не находят защитников и вообще отдельные интересы приносятся в жертву общим политическим вопросам.
При народном представительстве вся политическая жизнь вращается около борьбы партий. Но эта борьба происходит главным образом на поверхности общества; массе народа она более или менее чужда.
Массе гораздо ближе и доступнее собственные интересы, нежели общие политические вопросы. Именно эти интересы находят свое выражение в сословном собрании.
Представитель каждого сословия знает очень хорошо, что нужно его избирателям. Он доводит эти нужды до сведения верховной власти и сам призывается к решению возникающих при этом вопросов. Через это законодательство всегда находится в тесной связи с народною жизнью.
Эти выгоды так велики, что многие публицисты стоят за представительство интересов даже при общенародных выборах. Сословные собрания достигают этой цели в связи с самым строением общества.
|
|
В-третьих, сословное представительство не производит такого разделения власти, как народное. Тут нет двух равноправных властей, стоящих друг против друга, а потому легко вступающих в борьбу, результатом которой может быть полное бессилие той или другой стороны.
Средоточием верховной власти остается монарх; сословные же представители ограничивают его лишь в том, что касается прав и интересов отдельных сословий.
Таким образом, правительство сохраняет единство и свободу действий, что часто немыслимо при народном представительстве.
А между тем, в-четвертых, такого рода совокупным представительством сословий установляется живая связь между правительством и обществом.
В гражданах возбуждается участие к общественным делам, а правительство находит опору в общественном мнении. В этом отношении можно привести слова одного из величайших государственных людей Пруссии, того, кому она обязана своим возрождением после наполеоновского погрома.
"Мой собственный служебный опыт, - писал Штейн, - глубоко и живо убеждает меня в превосходстве целесообразно устроенных чинов, и я смотрю на них как на могучее средство усилить правительство знаниями и авторитетом всех образованных классов, привязать последних к государству убеждением, участием и содействием во всех делах нации, открыть силам народа свободное поприще и направить их на то, что общеполезно, отвратить их от праздных чувственных наслаждений, или от пустых созданий метафизики, или же от преследования чисто своекорыстных целей, и таким образом создать хорошо устроенный орган общественного мнения, которое теперь тщетно стараются узнать из изречений отдельных лиц или частных обществ"*(74).
|
|
Такова весьма существенная, положительная польза сословных собраний. Но рядом с этим стоят и весьма крупные невыгоды.
Во-первых, каждое сословие здесь само становится судьею своих прав. Без его согласия они не могут быть изменены.
Между тем такое отношение совершенно противоречит основному государственному началу, по которому права отдельных частей всегда должны состоять в зависимости от воли целого.
При таком порядке сохранение законности может превратиться в полную неподвижность; улучшения, нарушающие права сословий, становятся невозможными или, по крайней мере, в высшей степени затруднительными.
Это относится в особенности к привилегиям высших классов, которые при сословном строе не только изымаются от многих государственных тягостей, но держат в кабале целое подвластное население.
При сословных собраниях освобождение крепостных встречает часто неодолимые препятствия.
Во-вторых, если выборные каждого сословия представляют исключительно его права и интересы, то они тем самым становятся на крайне узкую точку зрения. Они делаются неспособными обсуждать вопросы и интересы других сословий и еще менее общие интересы государства.
А между тем в государстве общие вопросы и частные находятся в самой тесной связи. Если народное представительство нередко жертвует государственными интересами частным, а это гораздо хуже.
В-третьих, если каждое сословие имеет свои отдельные права и отдельное участие в общих делах, если оно обсуждает их с своей исключительной точки зрения, то разделение сословий через это не смягчается, а становится резче.
Тут легко возникают столкновения и возбуждается взаимная вражда. При таких отношениях общее решение дел становится невозможным.
Вместо того, чтобы способствовать объединению государственной жизни и народных интересов, представительство делается самым сильным средством разобщения.
В-четвертых, если при таком порядке, когда чины ограничиваются охранением своих частных прав и интересов, монарх менее стеснен в своей деятельности, нежели в конституционном правлении, зато соглашения по общим делам гораздо затруднительнее.
Вести переговоры и вступать в сделки с разобщенными сословиями, имеющими каждое свои взгляды и цели, несравненно труднее, нежели иметь дело с политическими партиями, у которых есть общие программы.
Иногда, вследствие оппозиции того или другого сословия, самые нужные дела должны остановиться.
Так например, гораздо легче провести бюджет через собрание народных представителей, нежели получить нужное количество денег от сословий, который смотрят на дело каждое с точки зрения своего собственного кармана.
В-пятых, сословные собрания часто не ограничиваются охранением своих прав и интересов, а стремятся захватить всю государственную власть в свои руки.
Это бывает в особенности там, где аристократия пользуется значительным преобладанием. Если ее стремления венчаются успехом, то водворяется аристократическое правление, соперничествующее с монархом, то есть худшее, какое может быть.
Чистая аристократия, покойная за свое положение и одушевленная воспитанным долговременною властью политическим духом, может править государством в видах общего блага; в правлении же полумонархическом и полуаристократическом неизбежны внутренние раздоры и борьба личных интересов.
Нередко вельможи, соперничествующие с монархом и между собой, ищут опоры в иностранных державах. Водворяется система подкупов и интриг, которая ведет государство к гибели. Швеция и Дания во времена владычества чинов представляли тому поучительные примеры.
В таком положении монарх естественно ищет опоры в низших сословиях, а это ведет к государственным переворотам, что и случалось в означенных странах.
Еще хуже, когда при существовании монархической власти политическими правами пользуется одно дворянство, к которому приобщаются только высшие чины духовенства, как было в Польше.
Монархия, ограниченная аристократией, по существу своему, есть один из худших образов правления.
Здесь стоят друг против друга две власти, из которых каждая имеет притязание на верховное значение в государстве.
Между ними нет третьего уравновешивающего элемента, а потому неизбежна постоянная борьба.
Для того чтобы, при таких условиях, монархическая власть могла сохранить надлежащую силу, она должна или опираться на низшие сословия, предоставляя им известную долю в государственном управлении, или же обладать собственными средствами, независимыми от сословий.
Но в первом случае меняется самый образ правления. Второй же имеет место тогда, когда верховная власть вверяется иностранному могучему государю, и притом с наследственными правами, ибо избрание все отдает в руки правящей аристократии.
Как ни оскорбительно для народного чувства иметь монархом иностранца и составлять придаток другого государства, это все-таки лучший исход из трудного положения. Пример соединения Венгрии с Австрией показывает, что такое отношение может быть выгодно для обеих сторон.
При этом сохраняется историческое сознание права, которое составляет драгоценное достояние народа и служит источником нового развития, когда дальнейшее движение жизни приводит к приобщению низших сословий к политическим правам.
Непрерывная связь монарха и народа рождает и наследственную привязанность к династии, охраняющей завещанный историею права. Напротив, если монархия не имеет ни собственной силы, ни опоры в народе, она становится чистым игралищем в руках аристократических фракций.
Она неизбежно делается избирательною, и при каждом избрании ей предписываются условия, которые ее более и более ограничивают и наконец обращают ее в совершенный призрак.
Именно это устройство привело Польшу к падению.
Могучие соседи заключали между собою даже формальные договоры с обязательством поддерживать учреждения, которые обрекали несчастную страну на полное бессилие и наконец сделали ее жертвою мнимых друзей.
При таких существенных недостатках сословных собраний следует спросить: в какой мере можно признать участие их в политической жизни полезным для государства и какое устройство этих собраний можно считать наиболее приспособленным к государственным целям? Безусловно отвергать пользу такого рода учреждений нет возможности. Мы видели на этот счет мнение Штейна. Гарантии прав имеют такое существенное значение для общества, историческое право в особенности составляет такое драгоценное достояние народа, что отказаться от этих выгод нельзя без существенного ущерба для народной жизни.
Собраниями выборных людей установляется и живая связь между верховною властью и народом; в них правительство находит опору и содействие. А между тем там, где общество устроено на сословных началах, иного представительства, кроме сословного, быть не может.
Мы видели, что сословный порядок представляет целую фазу в истории человечества. Он простирается от Римской империи до нашего времени.
Изменение его есть дело долговременного жизненного процесса; оно подготовляется медленным накоплением материального и умственного капитала, которое приводит наконец к установлению общегражданского строя.
Сам сословный порядок проходит при этом через различные ступени развития, приспособляясь к изменяющимся потребностям государственной жизни.
К числу политических форм, в которые он облекается, принадлежит и соединение сословий вокруг монарха, каждое с своими отдельными, неприкосновенными правами и с своими обязанностями, направленными к служению целому.
При каких же условиях такая организация может действовать успешно в видах общего блага?
Прежде всего, собрания не должны пользоваться значительными правами. Сословия представляют общественную рознь, а в монархе воплощается высшее единство. Но в государстве единство должно преобладать над рознью.
Поэтому монархическая власть должна быть верховным центром, откуда исходит политическое движение.
Все высшее управление страны должно находиться в ее руках; сословия же призываются к участию единственно по тем вопросам, которые касаются их прав.
Такова именно была теория, которая господствовала в Германии в двадцатых годах нынешнего столетия и которая была внесена даже в союзное законодательство.
Она вполне соответствовала сословному порядку. В этих условиях она имела значение не только для поддержания силы государства, но и для ограждения низших сословий от угнетения.
Только в сильной монархической власти привилегии высших сословий находят надлежащую сдержку и не развиваются в систему, притеснительную для низших.
В особенности преобладание монархического начала важно для больших держав. Чем более государство призвано играть историческую роль, чем сложнее международные отношения, чем важнее вопросы, которые оно должно решать, тем менее допустимо в нем влияние разрозненных сословных сил на общее управление.
В малом государстве, напротив, где вопросы мельче и ближе к обществу, где существенная задача состоит не столько в напряжении сил, сколько в охранении законного порядка, требующем умеренного и мягкого управления, участие в нем сословных представителей может быть весьма благотворно, ибо им воздерживаются деспотические поползновения мелких князей, стремящихся пользоваться своею властью для личного удовлетворения.
Отсюда общее явление в европейском мире, что сословные собрания исчезли в больших государствах и сохранились в малых.
Ограничение прав сословных собраний не должно, однако, доходить до низведения их на степень чисто совещательных учреждений.
Последние имеют ту выгоду, что, не разделяя власти и не ослабляя силы правительства, они знакомят его с нуждами и желаниями народа и своим нравственным авторитетом влияют на общий ход дел.
У нас некоторые возводят это устройство даже на степень идеала политической жизни.
По их мнению, народ должен только выражать свою мысль, а решение предоставлять правительству; этим способом, вместо взаимного недоверия и вражды, водворяются любовь и согласие.
Но такой взгляд обнаруживает совершенно детское понимание политических отношений.
Мысль и воля в душе человека не размещены в раздельных перегородках, а находятся в живом единении. То же имеет место и в обществе.
Общественная мысль неизбежно стремится перейти в деятельную волю; если же этот исход ей заграждается, то она получает тем большее напряжение, пока наконец она не прорвет поставленных ей преград.
Совещательные собрания могут созываться правительством в минуты опасности или затруднения; опираясь на общественный голос, оно действует смелее и решительнее.
Особенно если оно не имеет иного пути узнать народные нужды и собственные средства, когда в стране нет ни дорог, ни печати, ни правильно организованного управления, они представляют такое орудие, без которого иногда трудно обойтись.
Исторически совещательные собрания принадлежат к давно прошедшим временам; но и тогда они были более или менее случайным явлением. Постоянным учреждением они никогда сделаться не могли, ибо тут средства не соответствуют цели.
Прежде всего, они не исполняют главного назначения представительных собраний: они не служат обеспечением прав и интересов. Правительство созывает или не созывает их по своему усмотрению, спрашивает о чем хочет и окончательно решает вопрос по-своему.
А между тем созванное со всей земли собрание представляет громадную общественную силу, но силу, лишенную всякого права.
Она может действовать только нравственными средствами, что совершенно недостаточно в государственной жизни, которая вся течет в юридической сфере.
Чтобы восполнить этот недостаток, собрание будет стараться преувеличивать свое значение, выдавать себя за непреложный орган общественной мысли, возбуждать агитацию, производить внешнее давление на правительство.
Это оно может делать тем безопаснее, что ответственности на нем не лежит никакой. Оно будет играть на народных чувствах, предоставляя правительству принимать хотя необходимые, но непопулярные меры.
Особа монарха, конечно, останется в стороне, но советники будут предметом ожесточенных нападений.
Они будут представляться виновниками отчуждения монарха и народа. В результате, чтоб упрочить свое положение, совещательное собрание, если оно не погружается в полную апатию вследствие бесполезности своих действий, непременно будет стремиться к приобретению прав, и это будет вполне разумно, ибо производить всенародные выборы, организовать такую великую общественную силу, для того чтобы правительство окончательно могло действовать как ему угодно, есть способ действия, противоречащий здравому пониманию общественных отношений.
"Совещательное собрание чинов, - писал барон Штейн, - есть или косная масса, или буйная толпа, которая болтает по-пустому, без достоинства, без уважения"*(75).
В единичных случаях оно, бесспорно, может принести свою пользу как выражение общественного сознания и народных потребностей. Нельзя также безусловно отвергать его значения как переходной меры к настоящему представительству.
Если оно сзывается не под гнетом обстоятельств, а по инициативе правительства, желающего установить живую связь между собою и обществом, то представители последнего не будут иметь повода к оппозиции, а, напротив, будут иметь побуждение действовать в согласии с доверяющею им властью.
Но постоянным органом государственной жизни оно все-таки быть не может.
Лучше дать выборным людям более тесный круг действий, но с определенными правами и ответственностью, нежели создавать крупное учреждение, служащее органом народной мысли и воли, но лишенное всяких прав. Таково требование здравой политики.
Если сословные собрания должны быть облечены правами, то дальнейший вопрос состоит в том: следует ли созывать их ежегодно или только изредка, по мере потребностей? Нет сомнения, что в последнем случае монархическая власть сохраняет более силы.
Собрание имеет менее поводов считать себя постоянным выражением народной воли.
Однако такой неопределенный созыв не соответствует правильному течению государственной жизни. Он мог иметь место во времена государственного неустройства, когда не требовалось постоянных средств и законодательство было малоразвито.
Но с усложнением жизни и с умножением потребностей постоянное участие чинов становится настоятельною необходимостью. Без этого в ходе законодательства и управления ощущается постоянный разлад.
Наконец, весьма важный вопрос заключается в том: следует ли установить общее совещание сословий или они должны совещаться порознь? Этот вопрос возник, как известно, при созыве Генеральных чинов во Франции в 1789 году.
Окончательно он был разрешен в пользу соединения представителей всех сословий в одно собрание.
Так как третье сословие имело здесь численный перевес, то высшие сословия потеряли через это всякое самостоятельное значение, и собрание провозгласило себя верховным представителем народной воли.
Действительно, при совокупных совещаниях представители сословий, находящиеся в меньшинстве, будут ли то высшие или низшие, неизбежно поглощаются большинством.
Однако эта невыгода может быть устранена, если совещания происходят общие, а голоса подаются порознь. Между тем совокупные совещания имеют громадные преимущества перед разобщенными.
Тут установляется живой обмен мыслей, вопросы обсуждаются со всех сторон, является возможность сделок и соглашений.
Для государства в высшей степени важно единство общественного духа и направления, а оно достигается только совокупными совещаниями.
Правительство, которое старается сохранить сословную рознь с тем чтобы править самовластно, действует вопреки истинным интересам народа.
Разрозненные совещания тогда только уместны, когда сословная вражда имеет острый характер или укоренившиеся сословные предрассудки не допускают совокупного совещания на равных правах.
Но именно совокупные совещания более всего содействуют сближению и уравнению сословий.
С этой точки зрения они служат лучшим приготовлением общегражданского порядка, а вместе и переходом к народному представительству.
Ничто так не содействовало слиянию сословий и утверждению конституционного порядка в Англии, как соединение представителей графств и городов в одной палате общин.
Отдельную палату составили только вельможи, имеющие голос по личному праву.
Этот переход сословного представительства в народное может совершиться раньше или позднее, смотря по условиям и состоянию общества; но он всегда неизбежен, ибо самый сословный порядок неудержимым ходом истории переходит в общегражданский.
Этот переход происходит обыкновенно не под влиянием сословных собраний. Напротив, дорожа своими привилегиями, они представляют ему самую сильную преграду. В этом заключается главный их недостаток.
Если при существовании сословного строя они способствуют сохранению и утверждению в народе сознания права, то они задерживают дальнейшее развитие этого права и распространение его на всех граждан без различия происхождения.
Даже в чисто гражданской области поднятие низших классов встречает сильнейшее противодействие в привилегиях высших сословий.
Освобождение подвластного населения совершается не деятельностью сословного представительства, а настойчивостью монархической власти, которая, имея ввиду общее благо народа и государства, освобождается от пут, налагаемых на нее сословными правами и интересами.
Естественное движение жизни и потребность сохранить государству подобающее ему место в ряду других рано или поздно приводят к этому результату.
С тем вместе сословный порядок заменяется общегражданским, и сословное представительство уступает место народному.
Ограниченная монархия, свойственная новому времени, есть так называемая конституционная монархия, в которой монархическая власть ограничивается не привилегиями сословий, а представительством народа как целого, причем аристократии и демократии уделяется та степень влияния, которая принадлежит им фактически, по их общественному положению.
Эта форма представляет согласное с государственными началами сочетание всех основных элементов государственной жизни, власти, закона и свободы, связанных совокупною целью, которая есть общее благо.
Так как здесь развитие каждого элемента достигает свойственной ему полноты и все они связываются в одно гармоническое целое, сдерживая друг друга и занимая подобающее им место в совокупном организме, то, по идее, эта форма представляет самое совершенное государственное устройство, какого могут достигнуть человеческие общества.
Если бы выбор образов правления зависел от идеальных совершенств, а не от жизненных условий и состояния общества, то нет сомнения, что конституционная монархия заслуживала бы предпочтение перед всеми другими. Она имеет все выгоды политической свободы, но устраняет многие из ее недостатков.
Из смешанных образов правления это, бесспорно, наилучший.
Во-первых, перед демократией она имеет то громадное преимущество, что здесь не владычествует масса. Как общее правило, к участию в правлении призываются только способные. Самое же определение способности зависит от состояния общества.
Конституционная монархия может существовать при весьма низком цензе, как исключение даже при всеобщей подаче голосов; но это вовсе не основное ее начало, как в демократии.
Выборное право расширяется по мере того, как народ, вследствие развития просвещения и успехов политической жизни, становится более способным участвовать в правлении.
В самую всеобщую подачу голосов могут вводиться разные видоизменения, ограничивающие преобладание массы, как-то: двойное и тройное право голоса и т. п.
По существу этого образа правления свобода, составляющая источник права, должна сочетаться здесь с другими элементами государственной жизни.
Этим, во-вторых, устраняется деспотизм большинства. Воля народа встречает преграды и сдержки, а это составляет важнейшее условие уравновешенного правления и лучшую гарантию для образованных классов.
По той же причине,
в-третьих, здесь менее места для легкомысленных увлечений. Шаткая воля массы имеет перед собою преграды, от нее независимые, с которыми справиться нелегко.
Поэтому и воспитание народа несравненно лучше совершается здесь, нежели при какой-либо другой форме. Люди привыкают к мысли, что не все зависит от их воли, что есть порядок, который они должны уважать. Они научаются воздерживать и ограничивать свои стремления.
Успех является не плодом минутной вспышки, а результатом постоянной, упорной и разумно направленной деятельности.
С другой стороны,
в-четвертых, существование демократического элемента сдерживает поползновения аристократии к несправедливому владычеству над народною массой, то есть устраняется величайшее зло аристократического правления. За количеством не признается верховенство, но оно получает подобающее ему место в государственном строе.
В-пятых, вследствие необходимости взаимного соглашения независимых элементов требуется высшая способность в управляющих лицах. В чистой монархии занятие высших должностей определяется доверием государя, а оно, как показывает история, часто приобретается умением ему угодить и далеко не всегда оправдывается делом.
Точно так же в демократии нужно только приобрести доверие толпы, которая еще менее способна ценить людей. Аристократия в этом отношении имеет некоторое преимущество: обыкновенно она облекает своим доверием людей, способных поддержать ее высокое положение.
Рядом с нею стоит масса хотя и не облеченная политическими правами, но с которою надобно считаться, ибо она может быть опасна для владычествующего сословия.
Однако и здесь знатность и богатство нередко перевешивают другие соображения. Чем прочнее чувствует себя аристократия, тем менее она дорожит способными людьми и тем более она ценит тех, которые не мешают влиятельным лицам.
Напротив, там, где существуют независимые друг от друга элементы, которые должны быть приведены к соглашению, мелкие способности оказываются весьма недостаточными.
Тут задачи управления становятся гораздо затруднительнее, но именно вследствие этого требуются высшие дарования. Через это уровень государственных людей значительно повышается.
В-шестых, хотя и тут политическая свобода неизбежно ведет к борьбе и владычеству партий, однако здесь эта борьба не достигает такой степени ожесточения и не имеет таких гибельных последствий, как в демократии и в смешанной республике, ибо над ними стоит высшая, умеряющая власть, которая сдерживает их стремления.
Для того чтобы эта власть могла исполнить свое назначение, она должна быть поставлена в положение, независимое от борьбы партий, то есть от выбора народных масс или представительных собраний.
Эта цель достигается тем, что во главе государства становится наследственный монарх, который есть венец и ключ всего конституционного здания. Это имеет и ту выгоду, что высшее положение в государстве ставится выше всяких личных честолюбий; последние принуждены ограничиваться низшею областью.
А с другой стороны, монарх, являясь посредником и умерителем, не подвергается тем нападкам и осуждениям, которые неизбежно сопряжены с вмешательством в борьбу партий и с непосредственным управлением делами. Он остается чистым представителем государства и присущих его начал общего блага.
Наконец, в-седьмых, конституционная монархия имеет то великое преимущество перед всеми другими образами правления, что она без всяких коренных изменений может приспособляться к изменяющимся потребностям народной жизни.
Здесь все общественные элементы призываются к участию в общем деле, и каждый из них может фактически получить преобладание, смотря по тому, что нужно в данное время.
Когда в обществе значительную силу имеет аристократия, пользующаяся уважением народа, она, естественно, преобладает и в государственном управлении. Напротив, с развитием демократии последняя получает перевес.
Когда же требуется сосредоточение власти, на сцену выступает монарх. Именно это свойство сделало то, что английская конституция могла сохраниться незыблемо от самых первых времен и до наших дней.
Таковы весьма существенные выгоды конституционной монархии. Устанавливая несколько властей, друг друга воздерживающих, она дает всевозможные гарантии свободе, она водворяет господство законности и необходимость взаимных сделок и уступок, а между тем она не противопоставляет друг другу двух общественных стихий без всякого посредствующего элемента, предоставляя их собственному благоразумнию и вселяя между ними неизбежную борьбу.
Здесь над общественными силами стоит высший умеритель, который представляет государственное единство и держит весы между обеими сторонами.
А с другой стороны, тут есть аристократический элемент, который может служить посредником между монархом и народом в случае столкновения между ними. Где есть три власти, соглашение гораздо легче, нежели там, где их только две.
При всем том конституционная монархия страдает тем же неизбежным недостатком, как и смешанная республика, именно разделением властей. А где власть разделена, там всегда есть поводы к столкновениям и возможность борьбы. Опасность угрожает со стороны каждого из трех элементов, входящих в состав правления.
Стремясь к расширенно своих прав на счет других, он либо захватывает неподобающую ему долю власти, доводя до ничтожества остальные элементы, либо возбуждает в них противодействие и тем поселяет раздор в народе и государстве.
Наиболее поводов к опасениям представляет монарх, который, стоя во главе правительственной власти, имеет в своих руках все силы государства и может сделать их орудиями своих личных целей.
Если он, не довольствуясь своею ролью посредника и умерителя, хочет сам давать направление делам, вопреки желаниям и потребностям народа, выражаемым его представителями, он неизбежно приходит в столкновение с собранием, и тогда в государстве водворяются нескончаемые раздоры.
Многие европейские страны представляют тому примеры. Хорошо, когда столкновение разрешается более или менее устойчивым компромиссом; но иногда оно кончается революцией, что мы и видим в истории Англии и Франции.
Со своей стороны, представительное собрание может стремиться к захватам, отрицать прерогативы короны, ставить в ничто права верхней палаты и для проведения своих видов волновать народ и отказывать в податях.
Английский Долгий парламент, французские революционные собрания, прусская палата 1848 года представляют тому примеры. Наконец, и аристократия может, влияя на выборы и держа в руках королевскую власть, направлять законодательство исключительно в свою пользу.
Англия при первых королях Ганноверского дома управлялась стачкою немногих аристократических домов, которые посредством гнилых местечек и подкупа представителей были, в сущности, полновластными хозяевами в государстве.
Однако конституционное устройство содержит в себе и лекарства против этих зол. Если, в силу существующих условий и обстоятельств, тот или другой элемент получает перевес, то все же другие не подавляются совершенно.
Они сохраняют свои права и при изменившихся условиях могут восторжествовать в свою очередь.
Мы видели, что одно из важных преимуществ конституционной монархии заключается в том, что она, не изменяя своего существа, может приспособляться к историческому течению народной жизни.
В Англии при средневековом порядке парламент служил средоточием могучих феодальных баронов, которые через него держали в руках королевскую власть.
С возникновением нового государственного строя последняя, напротив, временно стала преобладающею; парламент, в сущности, только исполнял приказания монарха.
Однако народные права не были уничтожены, и когда короли захотели совершенно обойтись без парламента, они встретили сопротивление, которое сокрушило их силу.
Двойною революцией, но без перемены государственного устройства королевская власть была введена в законные границы.
Со вступлением на престол Ганноверской династии она даже умалилась чрезмерно. Вместо нее преобладание опять получила аристократия, которая была владычествующим элементом особенно в первой половине XVIII века.
Но затем, медленным ходом жизни, больший и больший перевес получало демократическое начало, которое после ряда реформ стало наконец преобладающим. Теперь опасность английской конституции грозит с этой стороны.
Оппозиция аристократической палаты является только временною задержкой, прерогативы короны обращаются в ничто.
Между тем то и другое существенно важно для правильного действия конституционного правления.
Могут встретиться обстоятельства, когда именно в этих высших элементах власти английская государственная жизнь найдет твердую точку опоры. Недавняя судьба Ирландского билля служит тому доказательством.
Английская политическая практика выработала и правильный способ соглашения различных элементов верховной власти.