– Так вот почему Мэкон Равенвуд никогда не покидает свой дом, – догадался я.
Бабушка Мерси отмахнулась от моих слов, будто это была самая глупая фраза, которую она когда‑либо слышала.
– Он довольно часто приезжает в город. Я сотни раз встречала его по вечерам у здания ДАР.
Как же, как же! Она встречала его у здания ДАР!
С Сестрами это происходило постоянно. Какое‑то время они сохраняли контакт с реальностью, но потом отправлялись в плавание по волнам фантазий. Я точно знал, что никто из горожан не видел Мэкона Равенвуда.
И мне как‑то не верилось, что он захаживал к Дочерям американской революции в надежде полюбоваться на их раскрашенные чипсы или чтобы поболтать с миссис Линкольн.
Бабушка Грейс поднесла медальон ближе к лампе и присмотрелась к нему более внимательно.
– Могу сказать вам кое‑что еще! Этот платок принадлежал Салли Трюдо. Ее часто называли Салли Пророчицей. По рассказам знающих людей, она могла видеть будущее.
– Она гадала по картам Таро? – спросил я.
– А разве есть другие карты?
– Да, игральные, – ответила бабушка Мерси. – Географические карты, медицинские и эти… Кредитные карточки!
Мне снова пришлось вмешаться в ход беседы.
– А как вы узнали, что платок принадлежал той пророчице?
– Здесь на краешке вышиты ее инициалы. Видишь? А это ее знак.
Она указала на крохотную птицу, вышитую под тремя буквами.
– Ее знак?
Мне ответила Тельма:
– Гадалки часто используют такие знаки. Они помечают ими свои колоды, чтобы никто другой не мог подменить карты. Гадалка только тогда хороша, когда имеет свою меченую колоду. Уж я‑то знаю!
Она плюнула, со снайперской точностью попав в небольшую урну, стоявшую в углу комнаты.
|
|
– Трюдо, – задумчиво произнес я. – Насколько мне помнится, это фамилия Эммы. Та пророчица была ее родственницей?
– Ну да. Она была ее прапрабабкой.
– А инициалы? И. К. У. и Ж. К. Д.? Вам что‑нибудь о них известно?
Конечно, я палил наугад. Кстати, трудно было припомнить, когда в последний раз период ясного сознания длился у Сестер так долго.
– Итан Уот! – возмутилась бабушка Грейс. – Ты насмехаешься над старыми женщинами?
– Нет, мэм. Клянусь!
– И. К. У. Итан Картер Уот. Он был твоим прапрадедушкой. Или прапрапрадедушкой.
– Тебе, сестричка, никогда не давалась арифметика, – прокомментировала бабушка Пруденс.
– В любом случае, он был братом твоего прапрапрапрадедушки Эллиса, – констатировала бабушка Грейс.
– Брата Эллиса Уота звали Лоусон, а не Итан, – возразил я ей – В его честь мне дали среднее имя.
– Эллис Уот имел двух братьев: Итана и Лоусона. Тебя назвали в честь их обоих. Итан Лоусон Уот.
Я представил себе наше фамильное древо, которое видел тысячу раз. Если южанин и знает что‑то хорошо, так это свое семейное древо. В нашей столовой висел лист бумаги в рамке, и там не было никакого Итана Картера Уота. Я, похоже, переоценил ясность сознания моей столетней бабушки Грейс. Наверное, вид у меня был настолько скептическим, что бабушка Пру поднялась с кресла.
– В моей генеалогической книге имеется фамильное древо Уотов. Я веду хронику наследия всех Сестер Конфедерации.
Сестры Конфедерации были младшими кузинами ДАР – таким же ужасным сообществом вышивальщиц, хранительниц пережитков времен Гражданской войны. В наши дни члены СК проводили свободное время, выискивая свои исторические корни по старым документам и телесериалам типа «Синих и серых».
|
|
– Вот она.
Бабушка Пру вернулась к кухонному столу, неся в руках огромный альбом в кожаном переплете. На желтых страницах из наклеенных уголков торчали потускневшие фотографии. Старушка начала листать страницы, роняя на пол закладки и старые газетные вырезки.
– Вы только взгляните! – вскричала Пру, показывая нам потрескавшийся снимок. – Бартон Фри! Мой третий муж! Самый красивый из всех моих муженьков!
– Пруденс Джейн, не отвлекайся, – обиженным топом произнесла бабушка Грейс. – Этот мальчик проверяет нашу память.
– Одну минуту! Его древо где‑то здесь… сразу после Стэтхамов.
Я вглядывался в имена, которые знал по фамильному древу, висевшему в нашей столовой. Имени Итан Картер Уот там не было. Выходит, Сестры обладали другой версией этого древа? И я догадывался, какая из них была верной. У меня имелось подтверждение, завернутое в платок стопятидесятилетней прорицательницы.
– Почему его имени нет на нашем семейном древе?
– На Юге многие такие документы являются подделками, – ответила бабушка Грейс, захлопнув альбом и послав в воздух серое облако пыли. – Но я бы удивилась, если бы Уоты отметили его на своем фамильном древе.
– Только мои честные записи хранят память о его существовании, – сказала бабушка Пру и гордо улыбнулась, показав нам вставные челюсти.
Мне пришлось вернуть Сестер к исходной теме разговора:
– Бабушка Пру, почему его удалили из фамильного древа?
– По рассказам, он был дезертиром.
|
|
Я не уследил за ходом ее мыслей.
– Что вы имеете в виду?
– Господи, чему они учат молодежь в этих современных школах?
Бабушка Грейс, лениво вынимавшая претцел[17]из «Чекс‑смеси», дала мне краткий ответ:
– Дезертиры – это конфедераты, убежавшие во время войны от генерала Ли.
Почувствовав мое смущение, бабушка Пру решила разъяснить слова своей сестры.
– Во время войны наши солдаты разделились на две группы. Первые поддерживали создание Конфедерации, а вторые поступали на службу по велению своих семей.
Бабушка Пру поднялась с кресла и начала вышагивать взад и вперед, как учительница на уроке истории.
– В тысяча восемьсот шестьдесят пятом году разбитая армия Ли испытывала голод и нехватку живой силы. Некоторые солдаты теряли веру в успех. Они собирали вещи и уходили из своих полков. Их называли дезертирами. Одним из таких солдат был Итан Картер Уот.
Старушки опустили головы, словно не знали, куда деться от стыда.
– Вы хотите сказать, что его удалили из нашего фамильного древа только по этой причине? Из‑за того, что он не хотел умирать от голода и сражаться на стороне проигравших?
– Какой странный способ интерпретировать мои слова! – возмутилась бабушка Пруденс.
– Ты говоришь такие глупости, мальчик, что я просто не хочу их слышать!
ФАМИЛЬНОЕ ДРЕВО УОТОВ
Бабушка Грейс вскочила с кресла, показав невиданную прыть для женщины девяноста с чем‑то лет.
– Не груби нам, Итан. Твое фамильное древо изменили задолго до нашего рождения.
– Прошу прощения, мэм.
Она пригладила юбку и села обратно.
– Но почему мои родители назвали меня в честь предка, опозорившего семью?
– Твои мама и папа имели собственные представления о войне, которые они почерпнули из книг. Ты же знаешь, они всегда были либералами. Вряд ли кто‑то из нас расскажет тебе, о чем они думали. Ты должен спросить об этом у своего отца.
Как будто я имел такую возможность! Тем не менее, судя по характеру моей мамы, она, вероятно, гордилась Итаном Картером Уотом. И он, наверное, заслуживал этого. Я провел рукой по потускневшей обложке альбома.
– А как насчет инициалов Ж. К. Д.? Я думаю, что буква Ж могла соответствовать Женевьеве.
В принципе, я уже знал, что она означала.
– Ж. К. Д.? Мерси, что ты знаешь об инициалах Ж. К. Д.?
– Не могу припомнить. Хм! Ж. Д. Грейс, может, у тебя получится?
– Ж. Д.? Нет, мне тут нечего сказать.
И тут наш разговор неожиданно прервался.
– О святой боже! – вскричала бабушка Мерси. – Девочки, взгляните на часы! Нам пора отправляться в церковь.
Бабушка Грейс заспешила к двери.
– Итан, будь хорошим мальчиком. Разверни «кадиллак». Мы сейчас выйдем. Только припудримся.
Я повез их к вечерней службе в миссионерскую баптистскую церковь, которая находилась в четырех кварталах от дома. Первым испытанием стала покрытая гравием аллея, по которой я катил кресло‑коляску утомившейся бабушки Мерси. На аллею ушло больше времени, чем на остальную часть пути, потому что через каждые два‑три фута колеса увязали в гравии. Чтобы освободить их, я раскачивал коляску с боку на бок. Дело дошло до того, что я едва не опрокинул мою бабушку в грязь. Чуть позже, когда проповедник принял третье свидетельство от старушки, яростно клявшейся в том, что Иисус спас ее кусты роз от японских жуков и излечил ее кисть от артрита, меня потянуло в сон. Я сунул руку в карман и нащупал медальон. Почему он показал нам то видение с пожаром? И почему потом перестал действовать?
«Итан, перестань. Ты не знаешь, что может произойти».
Лена снова была в моей голове.
«Избавься от него!»
Церковный зал начал исчезать. Я почувствовал, как Лена схватила мою руку, словно находилась рядом со мной…
Женевьева с ужасом смотрела на горящий Гринбрайр. Огонь лизал особняк с двух сторон, карабкаясь по стене к чердаку и пожирая веранду. Солдаты выносили из дома картины и ценности. Грабили, как обычные воры. Но где ее семья? Родные и близкие? Может быть, они спрятались в роще или в кустах ежевики? За спиной зашелестела листва. Женевьева почувствовала чье‑то присутствие. Прежде чем она успела повернуться, грязная мужская рука зажала ей рот. Пытаясь вырваться, она вцепилась пальцами в широкую кисть.
– Женевьева, это я.
Рука, закрывавшая ее рот, опустилась.
– Итан? Что ты здесь делаешь? С тобой все в порядке?
Она обвила руками высокого солдата, одетого в жалкие остатки некогда щегольской формы конфедерата.
– Да, я в порядке, дорогая, – ответил ее возлюбленный.
Но она поняла, что он лжет.
– Я думала, что ты сражаешься на фронте…
За два прошлых года, с тех пор как Итана забрали в армию, она получила от него лишь несколько писем. После битвы за Уилдернесс армейская почта вообще перестала действовать. Многие парни, пошедшие за генералом Ли, остались гнить на полях Виргинии. Женевьева смирилась с тем, что умрет, старой девой. Она была уверена, что потеряла Итана. И теперь он стоял здесь, живой и невредимый. Это казалось чудом.
– Где твой полк?
– В последний раз я видел его у Саммита.
– Что ты имеешь в виду? В последний раз? Они все погибли?
– Не знаю. Когда я ушел, многие были еще живы.
– Не понимаю.
– Я дезертировал, Женевьева. Мне надоело воевать за чужие амбиции – за дело, в которое я никогда не верил. Ты не представляешь себе, что мне довелось повидать. Многие парни, сражавшиеся со мной, даже не знали, ради чего ведется эта война. Они не знали, что проливают кровь ради хлопка.
Итан сжал ее холодные пальцы в своих покрытых шрамами ладонях.
– Если ты теперь не выйдешь за меня замуж, я все пойму. Я нищий. Здесь меня будут презирать как дезертира.
– Меня не волнуют размеры твоего капитала, Итан Картер Уот. Ты самый благородный человек из всех, кого я знаю. Мой отец говорит, что мы с тобой слишком разные и этого не преодолеть. Но я с ним не согласна. Он ошибается. Ты вернулся с войны, и теперь мы обязательно сыграем свадьбу.
Женевьева повисла на нем, боясь, что Итан растворится в воздухе, если она отпустит его хотя бы на миг. Запах застает ее обернуться – прогорклый запах сожженных лимонов и оборванных жизней.
– Пойдем к реке. Мама, скорее всего, спряталась где‑то там. Или убежала к тете Маргарите.
Итан не успел ответить. Затрещали ветки. Кто‑то приближался к ним, продираясь сквозь кустарник.
– Пригнись, – велел Итан, прикрывая Женевъеву собой. – Оставайся за моей спиной.
Он приподнял ружье и щелкнул затвором. Ветви куста раздвинулись. Из зарослей выбралась Айви – повариха Гринбрайра. На ней была лишь ночная рубашка, почерневшая от дыма. Увидев солдата и не заметив серый цвет формы, она вскрикнула от ужаса.
– Айви, ты не ранена?
Женевьева подбежала к пожилой женщине и поддержала ее – та едва не упала в обморок.
– Мисс Женевьева? Хвала святым! Что вы тут делаете?
– Я хотела пробраться в Гринбрайр. Чтобы предупредить всех об опасности.
– Ты опоздала, дитя, теперь все пропало. Синие дьяволы выломали двери и ворвались в дом, словно в свой собственный. Они обыскали комнаты, взяли ценные вещи, а потом подожгли поместье.
Женевьева с трудом разбирала ее слова. Айви задыхалась от дыма и слез. Она сгибалась в приступах кашля и, вполне вероятно, находилась на грани истерики.
– Я прожила долгую жизнь, но никогда не видела таких злодеев. Сжечь всех женщин вместе с домом! А ведь солдатам когда‑нибудь придется ответить за это перед нашим Всевышним…
Айви зарыдала. Женевьеве потребовалось несколько секунд, чтобы осознать ее слова.
– Сжечь женщин вместе с домом? О чем ты говоришь?
– Мне очень жаль, дитя.
У Женевьевы подкосились ноги. Она упала на колени в грязь. Дождь хлестал ее по лицу, смешиваясь с горькими слезами. Ее мать и сестра – их сожгли вместе с Гринбрайром. Женевьева посмотрела на небо.
– Богу тоже придется ответить за это.
Видение рассеялось так же быстро, как и возникло.
Я снова смотрел на проповедника. Лена исчезла. У меня осталось только ощущение ее пальцев, выскользнувших из моей руки.
«Лена?»
Она не ответила. Меня прошиб холодный пот. Я сидел на церковной скамье, зажатый, как начинка сэндвича, между бабушкой Мерси и бабушкой Грейс. Старушки уже копались в сумочках, собирая мелочь для пожертвования.
Женщин сожгли вместе с домом, перед которым был разбит лимонный сад. Где‑то там, по моим догадкам, Женевьева потеряла медальон. На медальоне значилась дата с днем рождения Лены, хотя и с разницей в сотню лет. Неудивительно, что Лене не хотелось вызывать эти видения. Я начал соглашаться с ней.
Это не просто совпадения.
14.09
НАСТОЯЩИЙ СТРАШИЛА РЭДЛИ
Вечером в воскресенье я перечитывал роман «Над пропастью во ржи». В какой‑то момент мне показалось, что я достаточно устал и смогу быстро уснуть, но, как выяснилось, ошибся. И мне больше не хотелось читать книгу, потому что чтение уже не вызывало прежнего эффекта. Я не мог раствориться в сюжете, превратившись в персонажа Холдена Колфилда. В голове был полный хаос. Я видел медальон и горящие дома, слышал голоса незнакомых людей, которые взывал и ко мне. Непонятные видения… И что‑то еще. Отложив книгу в сторону, я скрестил руки за головой.
«Лена? Ты здесь?»
Мой взгляд уперся в синий потолок.
«Не молчи. Это тебе не поможет. Я знаю, что ты здесь».
На этот раз мне пришлось немного подождать ответа. Ее голос возник, как тонкая яркая нить в самом темном и далеком уголке моего сознания.
«Нет, ты ошибаешься. Меня не было рядом».
«Ты находилась в моей голове весь вечер».
«Итан, я сплю. То есть спала, когда ты позвал меня».
Я молча засмеялся.
«Нет, ты не спала. Ты подслушивала».
«Я не подслушивала».
«Просто признайся, что подслушивала мои мысли».
«Ох уж эти парни! Вы всегда думаете только о себе. Возможно, мне просто нравится эта книга».
«Ты можешь заходить в мое сознание, когда захочешь?»
Последовала долгая пауза.
«Обычно нет, но сегодня это получилось. Я еще не понимаю, как действует такая связь».
«Может, нам у кого‑нибудь расспросить о ней?»
«У кого?»
«Не знаю. Наверное, все же придется разбираться с ней самим. Как и со всем остальным».
Возникла еще одна пауза. Я старался не допустить сомнений в реальности нашей «беседы» – на тот случай, если Лена слышит каждую мою мысль. Возможно, так оно и было. Она скрывала от меня почти все, что касалось ее личности.
«Лучше не пытайся».
Я улыбнулся и почувствовал, как тяжелеют мои веки. Мне едва удавалось держать их открытыми.
«Я все равно попытаюсь».
Мне оставалось лишь выключить свет.
«Спокойной ночи, Лена».
«Спокойной ночи, Итан».
Я надеялся, что она не может копаться в моем сознании. И тут мне пришла идея. А что, если думать о баскетболе? Возможно, это заглушит мои неконтролируемые мысли. Закрыв глаза, я начал думать о предстоящей игре. Меня потянуло в сон, замелькали образы…
Я шел ко дну. Я тонул. Над моей головой перекатывались волны. Ноги цеплялись за илистое дно. Наверное, это была река Санти. Взбивая руками зеленую воду, я пытался выбраться на поверхность. Но поверхность оказалась слишком далеко. Вскоре мрак стал еще гуще. Я уже ничего не видел – только смутные полоски света, скользившие в глубине. Я погружался в бездну.
«Наступил мой день рождения, Итан. Это произошло».
Ее пальцы коснулись моей вытянутой руки. Я изогнулся, чтобы ухватить ее за запястье. Однако Лену уносило течением. Ее белый силуэт удалялся в темноту, и я терял его из виду. Мне хотелось закричать. Но в рот попала вода. Я не мог издать ни звука. Удушье нарастало. Сознание меркло.
«Я пыталась предупредить тебя, Итан. Ты зря связался со мной».
Я рывком сел на постели. Майка была мокрой. На подушке осталось влажное пятно. Воздух в комнате казался липким и сырым. Наверное, я снова оставил окно открытым.
– Итан Уот! Ты слышишь меня? Если через несколько минут ты не спустишься вниз, то всю эту неделю останешься без завтраков!
Когда я сел за кухонный стол, она подала мне яичницу, подливку и бисквиты.
– Доброе утро, Эмма.
Она повернулась спиной, даже не взглянув на меня.
– Я не нахожу в нем ничего доброго. Если хочешь, чтобы было иначе, то не плюй мне в спину и не говори, что это дождь накапал.
Она все еще сердилась на меня – либо из‑за пропуска занятий в школе, либо из‑за того, что я принес в дом медальон. Скорее всего, по двум причинам сразу. Хотя я не винил ее. До прошлой пятницы мое поведение в школе было безукоризненным. Она столкнулась с абсолютно новой проблемой.
– Эмма, я сожалею, что ушел с урока. Такого больше не повторится. Все вернется в свое русло.
Лицо Эммы немного смягчилось, и она села за стол напротив меня.
– Я так не думаю. Мы все совершаем те или иные глупости, и они влекут за собой последствия. В школе тебе придется заплатить за свои ошибки – чертовски много заплатить. Я надеюсь, что после этого ты начнешь прислушиваться к моим словам. А я советую тебе одно: держись подальше от Лены Дачанис и того дурного дома.
Обычно Эмма не поддерживала мнения большинства, учитывая, что в Гэтлине это большинство составляла худшая часть горожан. Но теперь все было иначе.
Судя по тому, как долго она помешивала ложкой кофе, сильная тревога все еще не отпускала ее. Эмма всегда беспокоилась обо мне, и я любил ее за это. Но с тех пор как она увидела медальон, в наших отношениях что‑то изменилось. Я обошел вокруг стола и обнял Эмму за плечи. От нее, как всегда, пахло карандашами и «Ред Хотс».
Покачав головой, она сердито прошептала:
– Я больше не хочу слышать о ее зеленых глазах и черных локонах. На город надвигаются плохие облака, поэтому будь осторожен.
Похоже, сегодня у Эммы было не простое «помрачение». Она пребывала в чернильно‑черном настроении. Впрочем, я тоже чувствовал приближение этих плохих облаков.
Линк заехал за мной. В салоне «битера», как обычно, гремела какая‑то ужасная музыка. Но едва я сел рядом с ним, он приглушил звук. Это было дурным предзнаменованием.
– У тебя проблемы, парень.
– Я знаю.
– Этим утром в «Джексоне» объявлен сбор всей тусни.
– Ты что‑нибудь слышал?
– Заваруха продолжается с пятницы. Я подслушал, о чем мать говорила по телефону, и попытался дозвониться до тебя. Кстати, где ты был?
– Я притворялся, что закапываю в Гринбрайре заколдованный медальон. Иначе Эмма не впустила бы меня обратно в дом.
Линк засмеялся. Он уже привык, что в разговорах об Эмме речь всегда заходила о колдовстве, амулетах и сглазе.
– По крайней мере, она не заставила тебя носить на шее вонючий мешочек с луковой дрянью. В прошлый раз это было отвратительно.
На самом деле в том мешочке находился чеснок. Я пришел с ним на мамины похороны. И это действительно было отвратительно.
Мы с Линком дружили с того самого дня, когда он угостил меня в автобусе половинкой «Твинки». Пусть его мало волновали мои слова и поступки, но все в городе знали, что мы друзья. По традиции Гэтлина теперь это считалось непреложным фактом. Все уже случилось десять лет назад. Для наших родителей все произошло лет двадцать или тридцать назад, а для города этот срок растягивался на полтора века. Никаких новшеств или изменений. Хотя я чувствовал, что перемены приближаются.
Моя мама говорила, что время не терпит застоя. Мне всегда нравилась в ней тяга к новизне. Этим она радикально отличалась от матери Линка. Та была строгой и консервативной, с задатками лидера и с разветвленной сетью последовательниц – очень опасная комбинация. Когда мы учились в седьмом классе, миссис Линкольн застала сына за просмотром фильма о Гарри Поттере. Она в гневе разбила кабельную приставку, затем провела общественную кампанию и добилась изъятия книг о Поттере из городской библиотеки, поскольку считала, что они восхваляют колдовство. К счастью, Линка отпускали в гости к Эрлу Пегги, где он мог смотреть канал МТV, иначе школа имени Джексона никогда не обзавелась бы собственной рок‑группой «Кто убил Линкольна?».
Я никогда не понимал миссис Линкольн. Однажды мама покачала головой и предупредила меня: «Линк может быть твоим лучшим другом, но только не думай, что я присоединюсь к ДАР и начну носить фижмы, как их новые подвижницы». Затем мы надрывались от хохота, представляя, как вместо поездок на поля прошлых битв моя мама подрезает волосы садовыми ножницами в стиле дочерей американской революции. Ее невозможно было вообразить на распродаже домашних печений или на собраниях, посвященных «неправильной» окраске какого‑то частного дома. А вот миссис Линкольн входила в ДАР. Более того, она считалась ответственным секретарем организации и постоянно напоминала об этом каждому встречному. Кроме нее в учредительный совет входили матери Саванны Сноу и Эмили Эшер. Они проводили в офисе ДАР почти все вечера, тогда как моя мама сидела в библиотеке, совершая микрооткрытия в истории края.
Вот так все и было, пока она не умерла…
Линк продолжал свой рассказ. Я постепенно начал прислушиваться к его словам.
– Моя мать связалась с матерями Эмили и Саванны. За последние пару вечеров они едва не протерли до дыр телефонные трубки. Я подслушал их разговор о разбитом окне и о том, что племянница старого Равенвуда порезала руку до крови.
Не замолкая ни на секунду, он свернул на соседнюю улицу.
– Они выяснили, что твоя ненаглядная зазноба недавно вышла из психушки в Виргинии. Она, между прочим, сирота и страдает каким‑то шизоманиакальным комплексом.
– Лена не моя зазноба, – механически ответил я. – Мы просто друзья.
– Уж молчал бы. Она тобой так погоняет, что я скоро куплю тебе уздечку и седло.
Он говорил это о любой девушке, на которую я начинал заглядываться в коридорах школы.
– Она не погоняет… У нас ничего не было. Мы просто общаемся.
– Ты эту чушь своим бабкам рассказывай. Я же знаю, что она нравится тебе. Признайся, Уот. Ты втюрился.
Линку были недоступны тонкости отношений. Он думал, что с девушкой можно было просто общаться только в том случае, если она умела играть на соло‑гитаре. Все остальные причины предполагали какие‑то пошлости.
– Да, она нравится мне. Однако мы просто друзья.
Я говорил ему правду. Возможно, мне хотелось бы иного в моих отношениях с Леной, но это был другой вопрос. Смутившись, я криво улыбнулся, а Линк, похоже, расценил эту улыбку по‑своему. Он театрально изобразил, что его стошнило на колени. Через секунду мы чудом разъехались со встречным грузовиком. Я знал, что мой приятель просто меня подкалывает. Ему было плевать на мои чувства к Лене. Сейчас он говорил о ней только потому, что хотел поиздеваться надо мной.
– Слушай, а это правда? Она действительно так делает?
– Что она делает?
– Ну, ты знаешь. Впадает в приступы безумия. Забирается на деревья и летит вниз, ломая на своем пути все ветки.
– Линк, там всего лишь разбилось окно. И все. Ничего особенного.
– Миссис Эшер говорила, она разбила его рукой или бросила что‑то в стекло.
– Забавно, но на том уроке английского языка я не видел никакой миссис Эшер.
– Да, чувак, моей мамы тоже там не было. Тем не менее она сказала, что приедет сегодня в школу.
– Отлично! Займи ей место за нашим столиком в буфете.
– Наверное, Лена вела себя так и в прежних школах. Вот почему ее посадили в психушку.
Линк не шутил. Судя по его серьезному голосу, после инцидента с окном он подслушал немало разговоров своей матери. Мне вспомнились слова Лены о том, как сложна ее жизнь. Возможно, тому виной сходные случаи или еще тысяча причин, о которых она не желала говорить. Что, если Эмили Эшер и ее окружение не ошибались? Что, если я принял не ту сторону?
– Будь осторожен, парень. Похоже, ей уже забронировали место в сумасшедшем доме.
– Если ты веришь во все это, то мне не о чем с тобой разговаривать.
Мы молча выехали на школьную стоянку. Я зная, что Линк просто пытался предупредить меня, но побороть волну раздражения не было сил. Я ничего не мог поделать с собой. Все вокруг казалось чуждым и враждебным. Выбравшись из машины, я хлопнул дверью. Линк окликнул меня:
– Чувак, пойми. Я беспокоюсь о тебе. Ты ведешь себя как придурок.
– Мы что с тобой – уже пара гомиков? Может, тебе лучше побеспокоиться о себе и найти какую‑нибудь девчонку? Пусть даже сумасшедшую?
Он вышел из машины и посмотрел на здание администрации.
– В любом случае, предупреди свою подружку, чтобы сегодня она вела себя осторожно. Взгляни на крыльцо.
На ступенях у главного входа стояли миссис Линкольн и миссис Эшер. Они разговаривали с директором Харпером, а рядом с ними с важным видом крутилась Эмили. Миссис Линкольн строго отчитывала директора, и тот послушно кивал с таким выражением, будто восторгался каждым ее словом. Он возглавлял нашу школу много лет, но понимал, у кого в руках реальная власть в городе. Сейчас он смотрел на двух ее представительниц. Когда мать Линка замолчала, Эмили живописала инцидент с разбитым окном. Миссис Линкольн одобрительно похлопала ее по плечу. Директор возмущенно покачал головой.
В этот день над нами действительно нависло плохое облако.
Лена сидела в своем катафалке и что‑то строчила в потрепанном блокноте. Мотор тихо урчал. Я постучал в окно. Она подпрыгнула от неожиданности и посмотрела на здание администрации. Наверное, ее тоже встревожило сборище разгневанных мамаш. Я помахал ей рукой в надежде, что она откроет дверь, но Лена покачала головой. Я подошел к машине с другой стороны и подергал за ручку пассажирской двери. Замки были заперты. Однако она напрасно думала, что от меня так легко избавиться. Я не собирался никуда уходить. Сев на капот, я бросил свой рюкзак на гравий парковки.
«Итан, что ты делаешь?»
«Жду, когда ты выйдешь».
«Тебе придется долго ждать».
«Мне некуда спешить».
Она посмотрела на меня через ветровое стекло. Я услышал, как щелкнул дверной замок.
– Тебе кто‑нибудь говорил, что ты сумасшедший?
Лена подошла ко мне и сложила руки на груди – прямо как Эмма перед началом очередного нагоняя.
– Судя по слухам, я не такой безумный, как ты.
Ее волосы были подвязаны сзади шелковым черным бантом, украшенным аппликациями вишневых и розовых соцветий. Я представил, как она, собираясь в школу, рассматривала себя в зеркале и размышляла о собственных похоронах. Наверное, выбрав бант с цветами, она постаралась скрасить свое траурное настроение. Черные джинсы, черные кроссовки, длинное платье и черный крест.
Лена нахмурилась и посмотрела на здание школы. Члены родительского совета направились в кабинет директора, чтобы обсудить ее дальнейшую участь.
– Ты слышишь, о чем они говорят?
Она покачала головой.
– Я не могу читать мысли людей.
– Но ты же копалась в моем уме.
– Нет, Итан. Это не так.
– А вчера вечером?
– Я не знаю, что произошло. Кажется, мы… связаны друг с другом.
Тема наших отношений смущала ее – особенно сейчас. Она старалась не смотреть мне в глаза.
– У меня такого прежде не было. Ни с кем.
Я мог бы сказать, что понимаю ее чувства. Мне хотелось признаться, что, когда мы мысленно общались, я чувствовал неописуемую близость к ней – как ни к кому другому. Нас разделяло расстояние, но мы были рядом. Мы были вместе.
Естественно, я умолчал об этом. Я начал думать о расписании баскетбольных игр, о меню в буфете, о школьном коридоре, который недавно выкрасили в цвет зеленого горохового супа. О чем угодно, только не о нас. А затем, склонив голову набок, я выдавил из себя глупый ответ:
– Да, девушки часто говорят мне об этом.
Иногда я вел себя как идиот – чем больше нервничал, тем глупее становились мои шутки. Она печально улыбнулась.