– Если я повезу письмо, то мне ничего не будет стоить захватить с собой и гроб.
– Честное слово, милорд, – сказал Ролан, заливаясь своим странным смехом, – вы чудесный человек и, несомненно, посланы мне самим Провидением. Едемте, сэр Джон, едемте, едемте!
Они вышли из комнаты Ролана. Комната сэра Джона находилась на том же этаже. Ролану пришлось подождать, пока англичанин зайдет к себе за оружием.
Через минуту тот появился снова; в руках у него был ящик с пистолетами.
– Скажите, милорд, – спросил Ролан, – как мы поедем к Воклюзу, верхом или в экипаже?
– В экипаже, если вы не возражаете. Карета окажется очень кстати в случае, если кто-нибудь будет ранен. Она ждет нас внизу.
– Вы как будто велели распрягать лошадей.
– Да, верно, но потом послал сказать, чтобы возница снова запряг их.
Они спустились по лестнице.
– Том! Том! – позвал сэр Джон, когда они подошли к двери, у которой его ждал слуга в строгой ливрее английского грума, [158] – поручаю вам нести этот ящик.
– I am going with mylord? [159] – спросил слуга.
– Yes. [160] – отвечал сэр Джон.
Потом он указал Ролану на подножку кареты, которую опускал его слуга:
– Садитесь, господин де Монтревель.
Ролан сел в карету и с наслаждением откинулся на мягкие подушки.
– Право же, – проговорил он, – только вы, англичане, понимаете толк в экипажах, предназначенных для путешествий: в вашем я точно в постели. Держу пари, что вы приказываете обить изнутри гроб, в который собираетесь ложиться!
– Да, так оно и есть, – подтвердил сэр Джон, – англичане очень ценят удобства; но французы – народ более любопытный и занятный… Возница, к Воклюзу!
Глава 4
ДУЭЛЬ
По большой дороге можно было доехать только до селения Иль, находящегося в трех льё от Авиньона. Это расстояние они проехали за час.
|
|
Казалось, Ролан задался целью развлекать своего спутника: всю дорогу он был очень оживлен и блистал остроумием. По мере того как они приближались к месту дуэли, он становился все веселее. Тому, кто не знал о цели их поездки, ни за что не догадаться бы, что этому молодому человеку, так беспечно болтающему и смеющемуся, угрожает смертельная опасность.
В Иле пришлось выйти из экипажа, чтобы расспросить кого-нибудь. Оказалось, что Ролан и сэр Джон прибыли первыми.
Они пошли по дорожке, которая вела к источнику.
– О! – воскликнул Ролан. – Здесь наверняка великолепное эхо!
Он крикнул разок-другой, и эхо с готовностью повторило его слова.
– Какое чудесное эхо! – заметил он. – Его можно сравнить только с эхом Сейноннетты, в Милане. Погодите, милорд.
И он запел с бесподобными модуляциями, хорошо поставленным прекрасным голосом тирольскую песню, бурная мелодия которой, казалось, бросала вызов возможностям человеческого горла.
Сэр Джон наблюдал и слушал Ролана с уже нескрываемым изумлением.
И когда последняя нота замерла где-то в горной лощине, англичанин воскликнул:
– Я полагаю, – убей меня Бог! – что вы страдаете сплином! [161]
Ролан вздрогнул и взглянул на него, как бы задавая ему вопрос.
Но видя, что сэр Джон не развивает своей мысли, он спросил:
– Почему вы так думаете?
– Ваша шумная веселость говорит о том, что на душе у вас очень тяжело.
– Да. И что же, вас удивляет это противоречие?
– Меня ничто не удивляет, все на свете имеет свою причину.
– Вы правы. Все дело в том, чтобы быть посвященным в тайну. Так вот, я вам ее открою.
|
|
– О! Я никоим образом не настаиваю.
– Для этого вы чересчур учтивы. Но признайтесь, вы хотели бы знать, что со мной?
– Хотел бы из интереса к вам.
– Вот, милорд, и разгадка: я расскажу вам то, чего до сих пор еще никому не говорил. Глядя на меня, можно подумать, что я на редкость здоровый человек, а между тем я страдаю ужасающей, мучительной аневризмой. [162] Непрестанные спазмы, приступы слабости, обмороки, которых постыдилась бы женщина. Всю жизнь мне приходится принимать смешные предосторожности, и все-таки Ларрей [163] предупредил меня, что я в любой момент могу уйти из жизни, потому что пораженная артерия может разорваться у меня в груди при малейшем напряжении. Посудите сами, как это приятно, особенно для военного! Вы понимаете, что, как только я узнал об этой беде, я решил поскорее умереть, по возможности с блеском. Я стал рваться навстречу опасности. Другой, более удачливый, уже сто раз успел бы умереть. Но увы! Я словно заговорен: меня не берут ни пули, ни ядра, можно подумать, что сабли избегают меня, чтобы не затупиться. А между тем я не упускаю ни одного случая – вы же сами видели, что произошло сегодня за столом. Так вот, мы сейчас будем драться, не так ли? Я пойду на безумный риск, предоставлю все преимущества своему противнику – и все без толку: он будет стрелять в меня с пятнадцати, с десяти, с пяти шагов, чуть ли не в упор, и промахнется, или же его пистолет даст осечку. Нечего сказать, завидная перспектива – неожиданно умереть, натягивая сапоги! Но я замолкаю, вот мой противник.
|
|
И действительно, на извилистой дорожке, по которой недавно прошел Ролан и сэр Джон, над выступами скал появились три фигуры; они были видны пока еще только до пояса, но быстро вырастали по мере приближения.
– Трое! – воскликнул Ролан, пересчитав пришедших. – Почему же их трое, когда мы с вами вдвоем?
– Ах, я забыл вам сказать, – проговорил англичанин, – господин де Баржоль, в ваших и своих интересах, пригласил сюда своего приятеля, хирурга.
– А зачем? – нахмурившись, резким тоном спросил Ролан.
– Да на случай, если один из вас будет ранен: при известных обстоятельствах кровопускание может спасти жизнь человеку.
– Сэр Джон, – сказал Ролан, еле сдерживая гнев, – что это еще за нежности во время поединка! Если уж дерутся, то насмерть! До дуэли еще можно рассыпаться в любезностях, как наши с вами предки перед битвой при Фонтенуа; но как только обнажены шпаги или заряжены пистолеты, один из дуэлянтов должен заплатить своей жизнью за труды, потраченные на подготовку, и за пережитые волнения. Дайте мне честное слово, сэр Джон, что, буду ли я ранен или убит, жив или мертв, ко мне не прикоснется хирург господина де Баржоля.
– Однако, господин Ролан…
– О! Тут одно из двух. Дайте мне честное слово, милорд, или – черт побери! – я не стану драться!
Англичанин удивленно посмотрел на молодого человека: его лицо стало мертвенно-бледным, он дрожал всем телом, словно охваченный ужасом.
Не понимая, в чем дело, сэр Джон дал честное слово.
– Наконец-то! – воскликнул Ролан. – Вот один из симптомов этой прелестной болезни! Стоит мне подумать о наборе хирургических инструментов и увидеть скальпель или ланцет, как мне становится дурно. Должно быть, я сильно побледнел?
– На минуту мне показалось, что вы сейчас потеряете сознание.
Ролан расхохотался.
– Нечего сказать, славный бы приключился казус, если бы наши противники подошли и увидели, что вы даете мне нюхать соль, точно даме, подверженной обморокам. Знаете, что они подумали бы и что решили бы вы сами? Все подумали бы, что я струсил.
Между тем противники приблизились и уже могли слышать их разговор, так что сэр Джон не успел ответить Ролану.
Подойдя, все трое поклонились.
Ролан с улыбкой, обнажившей превосходные зубы, ответил на поклон.
Сэр Джон наклонился к его уху.
– Вы еще немного бледны, – шепнул он, – пройдитесь-ка до источника; я приду за вами, когда будет нужно.
– Какая прекрасная мысль! – отозвался Ролан. – Мне давно хотелось полюбоваться знаменитым Воклюзским источником, Иппокреной Петрарки. Вы знаете его сонет? [164]
Прохладных вод кристалл,
Манивший освежиться
Ту, кто других прекрасней несказанно [165]
Возможно, что мне больше не представится случай его повидать. С какой стороны находится источник?
– Он в тридцати шагах отсюда. Идите по этой тропинке, и вы увидите его за поворотом дороги, у подножия огромной скалы, – ее вершина видна отсюда.
– Милорд, – сказал Ролан, – вы превзошли всех чичероне, с которыми я имел дело. Благодарю вас.
И, приветливо махнув рукой своему секунданту, он направился в сторону источника, напевая вполголоса прелестную вилланеллу Филиппа Депорта: [166]
Я уехал на время, и вскоре
Вы, Розетта, пленились другим.
Но не стал предаваться я горю, –
И теперь я другою любим.
Я изменницы знать не желаю, –
Мнится, пыл в моем сердце угас…
Ну, посмотрим, пастушка младая,
Кто раскается первым из нас!
Сэр Джон невольно обернулся, восхищенный переливами его голоса, столь свежего и нежного, на высоких нотах напоминавшего женский; своим методическим холодным рассудком он не мог понять эту порывистую, нервную натуру; ему было ясно лишь одно: перед ним человек совершенно необычного душевного склада.
Двое молодых людей уже поджидали его; хирург держался несколько в стороне.
В руках у сэра Джона был ящик с пистолетами; он поставил его на камень, имевший форму стола, вынул из кармана маленький ключик, который, казалось, был сработан скорее ювелиром, чем слесарем, и открыл ящик.
Пистолеты были великолепные, хотя и весьма простого устройства; они вышли из мастерских Ментона, деда того оружейника, который и в наши дни считается одним из лучших в Лондоне. Сэр Джон передал пистолеты секунданту г-на де Баржоля, чтобы он рассмотрел их. Тот стал проверять пружины, двигать гашетку взад и вперед, чтобы определить, имеется ли там двойной спуск: он оказался простым.
Господин де Баржоль мельком взглянул на пистолеты, но даже не дотронулся до них.
– Наш противник не знаком с вашими пистолетами? – спросил г-н де Валансоль.
– Он даже не видел их, – ответил англичанин, – даю вам честное слово.
– О! – воскликнул г-н де Валансоль. – Достаточно было бы простого отрицания.
Еще раз, во избежание недоразумений, проверили установленные правила поединка, потом, чтобы не тратить времени на приготовления, зарядили пистолеты, положили их в ящик и вручили хирургу. Сэр Джон спрятал ключик в карман и отправился за Роланом.
Подойдя близко, он увидел, что Ролан, бросая камешки в воду, разговаривает с мальчишкой-пастушонком, который пас трех коз на крутом каменистом склоне горы.
Англичанин не успел раскрыть рта, чтобы сообщить Ролану, что все уже готово, как тот обернулся к нему:
– Знаете, милорд, что рассказывает мне этот малыш? Настоящую легенду, вроде тех, что родились на берегах Рейна. Он говорит, что этот водоем, который считают бездонным, простирается на два или три льё под горой и в глубине его живет фея, наполовину женщина, наполовину змея, которая в тихие, ясные летние ночи всплывает на поверхность и зовет к себе пастуха. Разумеется, она показывает ему только голову, роскошные длинные волосы, обнаженные плечи и прелестные руки. Глупого парня привлекает это подобие женщины. Он подходит к воде и манит ее, но фея в свою очередь зовет его к себе. Потеряв голову, пастух устремляется к ней, сам того не замечая, не глядя перед собой. Внезапно земля уходит у него из-под ног, фея тянется к нему и увлекает его в глубину, где находятся ее водяные дворцы, а на другой день снова появляется одна. Черт возьми, где подцепили эти невежественные пастухи сказку, которую Вергилий [167] в свое время изложил в превосходных стихах Августу и Меценату? [168]
С минуту он помолчал, задумчиво устремив взор на глубокие лазурные воды, потом обернулся к сэру Джону:
– Говорят, ни один пловец, даже самый сильный, нырнув в эту бездну, не выплывал из нее. Если бы я туда нырнул, милорд, это, пожалуй, было бы надежнее, чем пуля господина де Баржоля. В самом деле, этот выход остается у меня про запас. А пока что испытаем пулю. Идемте, милорд, идемте!
И взяв под руку англичанина, изумленного живостью его ума, он направился к ожидавшим его противникам.
Все это время они занимались поисками удобного для дуэли места и наконец нашли его.
То была небольшая площадка, примыкавшая к крутому склону горы, вся залитая лучами заходящего солнца; на краю ее виднелись развалины башни, где обычно укрывались пастухи, застигнутые мистралем. [169]
На этой площадке, около пятидесяти шагов в длину и около двадцати в ширину, некогда стоял замок, а теперь на ней должна была разыграться драма, уже близившаяся к развязке.
– Вот и мы, господа! – сказал сэр Джон.
– Мы готовы, – отозвался г-н де Валансоль.
– Пусть противники соблаговолят выслушать условия поединка, – произнес сэр Джон.
И, повернувшись к г-ну де Валансолю, он добавил:
– Повторите их, сударь; вы француз, а я иностранец, вы разъясните их лучше меня.
– Вы из тех иностранцев, милорд, что превосходят слогом нас, бедных провансальцев, но раз вы так любезно предоставляете мне слово, я принимаю ваше предложение.
Он поклонился сэру Джону, и тот ответил ему поклоном.
– Господа, – продолжал секундант г-на де Баржоля, – решено, что вы встанете в сорока шагах друг от друга, что вы пойдете навстречу один другому, что каждый будет стрелять, когда захочет, и, независимо от того, ранен он или нет, имеет право идти вперед после выстрела противника.
Оба дуэлянта наклонили голову в знак согласия и воскликнули в один голос:
– Пистолеты!
Сэр Джон вынул из кармана ключик и открыл ящик.
Потом он подошел к г-ну де Баржолю и подал ему открытый ящик с пистолетами.
Молодой дворянин хотел предоставить выбор пистолетов своему противнику, но Ролан выразил протест движением руки и сказал нежным, почти женским голосом:
– Я возьму после вас, господин де Баржоль. Мне передавали, что вы отказались от всех преимуществ человека, подвергшегося оскорблению, так я хочу вам предложить хотя бы выбор пистолета, если это вообще преимущество.
Господин де Баржоль, не настаивая больше, взял наугад один из пистолетов.
Сэр Джон подошел к Ролану и передал ему другой пистолет, тот взял, взвел курок, и, не разглядывая механизм, опустил дулом вниз.
Между тем г-н де Валансоль отсчитывал сорок шагов; в начале этой дистанции он воткнул в землю трость.
– Не угодно ли вам, сударь, проверить после меня? – обратился он к сэру Джону.
– В этом нет надобности, сударь, – отвечал тот. – Мы с господином де Монтревелем вполне полагаемся на вас.
Господин де Валансоль воткнул в землю вторую трость в конце дистанции.
– Господа, – сказал он, – вы можете начинать в любой момент.
Противник Ролана уже стоял на своем месте, сбросив шляпу и сюртук.
Хирург и оба секунданта отошли в сторону.
Место дуэли выбрали так удачно, что ни одному из врагов солнце не било в глаза и оба стояли на одинаковой высоте.
Ролан положил на землю сюртук и шляпу и встал в сорока шагах от г-на де Баржоля, лицом к нему.
Оба они бросили взгляд в одну сторону, причем Ролан повернул голову направо, а де Баржоль – налево.
Пейзаж гармонировал с мрачной торжественностью сцены, которой предстояло здесь разыграться. С одной стороны (справа от Ролана и слева от г-на де Баржоля) горизонт закрывала крутая гора, напоминавшая гигантскую крышу. Зато с другой (то есть справа от г-на де Баржоля и слева от Ролана) открывалась безбрежная даль. Ближе к зрителю расстилалась широкая равнина. Из красноватой земли повсюду торчали острые скалы, словно огромные кости, и картина напоминала кладбище гигантов. На втором плане в лучах заходящего солнца четко вырисовывался Авиньон, опоясанный стенами, над которыми высился громадный дворец, похожий на льва, присевшего на задние лапы и готового растерзать злополучный город. За Авиньоном, словно поток расплавленного золота, простиралась огненная полоса. То была Рона. За Роной синела волнистая гряда холмов, отделяющих Авиньон от Нима и Юзеса. И далеко-далеко в небесной выси солнце, которое один из противников, вероятно, видел в последний раз, медленно, величаво погружалось в пламенеющий океан золота и пурпура.
Противники представляли собой странный контраст.
Один из них, темноволосый, смуглолицый, черноглазый, худощавый, – тип человека южной расы, имеющей своими предками греков, римлян, арабов и испанцев.
Другой, белокурый, с большими голубыми глазами, нежным румянцем и изящными, как у женщины, руками олицетворял собою расу, населяющую страны с умеренным климатом и имеющую своими предками галлов, германцев и норманнов.
В этом было что-то символическое, и можно было себе представить, что происходит нечто большее, чем просто дуэль, – схватка двух человек.
Казалось, это столкновение двух народов, принадлежащих к южной и северной расам, поединок Юга с Севером.
Не роились ли такого рода мысли в голове Ролана, погруженного в грустное раздумье?
Нет, это маловероятно.
Но на минуту-другую он как будто позабыл о дуэли, о секундантах, о противнике, захваченный созерцанием великолепного зрелища.
Голос г-на де Баржоля вывел его из этого оцепенения:
– Когда вы будете готовы, сударь? Я уже готов.
Ролан вздрогнул.
– Извините, что я заставил вас ждать, сударь, – сказал он, – но вам не следовало обращать на меня внимания, я очень рассеян. Но вот и я готов.
И с улыбкой на устах он пошел прямо на г-на де Баржоля; его волосы развевались на встречном ветру, он шел спокойно и непринужденно, как на обычной прогулке, в то время как его противник применял все меры предосторожности, обычные на дуэлях.
Лицо сэра Джона, вопреки его постоянной невозмутимости, выдавало крайнее волнение.
Расстояние между противниками быстро сокращалось.
Господин де Баржоль остановился первый, прицелился и выстрелил в тот момент, когда Ролан находился в десяти шагах от него. Пуля оторвала прядь его волос, но не коснулась головы.
Молодой человек повернулся к своему секунданту:
– Ну, что я вам говорил?
– Стреляйте, сударь, стреляйте же! – воскликнули секунданты.
Господин де Баржоль, не говоря ни слова, замер на месте.
– Простите, господа, – проговорил Ролан, – надеюсь, вы мне позволите самому решить, когда и как ответить. После выстрела господина де Баржоля мне следует сказать ему несколько слов, поскольку раньше я не мог этого сделать.
Потом, обращаясь к молодому аристократу, бледному, но спокойному, он добавил:
– Сударь, быть может, сегодня утром во время спора я чересчур погорячился?
Несколько секунд он ждал ответа.
– Ваша очередь стрелять, сударь, – отозвался г-н де Баржоль.
– Но сейчас, – продолжал Ролан, не обращая внимания на его слова, – вы поймете, чем была вызвана эта горячность, и, быть может, извините ее. Я военный и к тому же адъютант генерала Бонапарта.
– Стреляйте, сударь, – повторил молодой дворянин.
– Скажите, что вы отказываетесь от своих слов, сударь, – продолжал офицер. – Скажите, что репутация генерала Бонапарта как человека благородного и порядочного так высока, что скверная итальянская пословица, с досады придуманная побежденными, не имеет к нему никакого отношения. Скажите это, и я подальше заброшу пистолет и пожму вам руку; ведь я вижу, сударь, что вы храбрый человек!
– Я только тогда признаю вашего главнокомандующего благородным и порядочным человеком, как вы называете его, сударь, если этот гений, имеющий влияние на политику Франции, уподобится Монку, [170] то есть вернет трон законному государю.
– О! – возразил с улыбкой Ролан. – Вы слишком многого хотите от республиканского генерала!
– В таком случае я не отступаюсь от своих слов, – заявил молодой дворянин. – Стреляйте, сударь, стреляйте!
Видя, что Ролан не спешит с выстрелом, он воскликнул, топнув ногой:
– Гром и молния! Стреляйте же!
При этих словах Ролан поднял кверху пистолет, собираясь выстрелить в воздух.
Но г-н де Баржоль остановил его движением руки и словами:
– Ради Бога, не делайте этого. А то я потребую, чтобы начали все сначала и чтобы вы стреляли первым!
– Клянусь честью, – вскричал Ролан, и лицо его стало мертвенно-бледным, будто он потерял всю кровь, – первый раз делаю такие уступки противнику… Убирайтесь к черту! Раз вы не хотите жить, то умрите!
И в тот же миг, не целясь, он опустил пистолет и выстрелил.
Альфред де Баржоль схватился рукой за грудь, качнулся вперед, потом назад, повернулся и упал ничком на землю.
Пуля Ролана пронзила ему сердце.
Увидев, что г-н де Баржоль упал, сэр Джон подошел к Ролану и повел его туда, где лежали сюртук и шляпа офицера.
– Вот и третий… – прошептал со вздохом Ролан. – Но вы свидетель, что он сам этого захотел.
И, подав англичанину дымящийся пистолет, он надел сюртук и шляпу.
Между тем г-н де Валансоль подобрал пистолет, выпавший из руки его друга, и вместе с ящиком вручил его сэру Джону.
– Ну что? – спросил англичанин, указывая глазами на Альфреда де Баржоля.
– Он умер, – ответил секундант.
– Что, сударь, я не уронил своей чести? – проговорил Ролан, вытирая платком с лица пот, выступивший при известии о смерти противника.
– Нет, сударь, – ответил г-н де Валансоль, – но позвольте сказать: у вас несчастливая рука…
И, поклонившись с безупречной вежливостью Ролану и его секунданту, он вернулся к телу своего друга.
– А вы что думаете, милорд? – снова спросил Ролан.
– По-моему, – ответил сэр Джон, невольно поддавшись восхищению, – вы из тех людей, которым божественный Шекспир вкладывает в уста такие слова: «Опасность и я – два льва, рожденные в один и тот же день; но старший я».
Глава 5
РОЛАН
На обратном пути оба были грустны и молчаливы. Как видно, потеряв шансы умереть, Ролан утратил и свою оживленность.
Быть может, катастрофа, виновником которой он стал, была одной из причин его молчаливости. Но поспешим сказать, что на полях сражений, особенно в Египетскую кампанию, [171] он так часто заставлял своего коня перескакивать через трупы убитых им арабов, что едва ли смерть незнакомого человека могла произвести на него столь тягостное впечатление.
Значит, его печаль вызвана чем-то другим; вероятно, ее причиной была болезнь, о которой он поведал сэру Джону. Итак, он не скорбел о смерти другого человека, он отчаялся в своей собственной.
Вернувшись в гостиницу «Пале-Рояль», сэр Джон поднялся к себе наверх, чтобы оставить там пистолеты, при виде которых Ролан мог бы испытать что-то вроде угрызений совести; потом он вошел в комнату офицера, намереваясь вернуть три полученных от него накануне письма.
Ролан сидел в глубокой задумчивости, облокотившись на стол.
Не говоря ни слова, англичанин положил перед ним письма.
Молодой человек скользнул глазами по адресам, взял письмо, предназначавшееся его матери, распечатал и прочел.
Пока он читал, крупные слезы катились у него из глаз.
Сэр Джон наблюдал за ним с удивлением: ему открылось новое в характере Ролана. Все что угодно ожидал он от столь сложной натуры, только не этих безмолвных слез.
Но вот Ролан покачал головой и, не обращая ни малейшего внимания на сэра Джона, прошептал:
– Бедная матушка! Как бы она плакала! Но, может быть, все к лучшему: матери не должны оплакивать своих детей!
И он машинально разорвал письма, после чего аккуратно сжег все клочки. Затем вызвал звонком горничную.
– До которого часа можно отправлять письма почтой? – спросил Ролан.
– До половины седьмого, – отвечала она. – Остается всего несколько минут.
– Тогда подождите.
Ролан взял перо и написал следующее:
Мой дорогой генерал!
Все обстоит именно так, как я Вам говорил: я жив, а он умер. Согласитесь, это было похоже на пари.
Преданный до гроба
Ваш паладин [172] Ролан.
Он запечатал письмо, написал на конверте адрес: «Генералу Бонапарту, улица Победы, Париж» – и вручил горничной, наказав, не теряя ни секунды, отослать его.
И кажется, только тогда он заметил сэра Джона и протянул ему руку.
– Вы оказали мне большую услугу, милорд, – проговорил он, – такие услуги связывают людей навеки. Я уже стал вашим другом; не хотите ли и вы стать моим? Этим вы окажете мне большую честь.
– О! – сказал сэр Джон, – благодарю от всей души! Я не осмеливался просить вас о такой чести, но раз вы мне предлагаете… я принимаю.
И, обычно невозмутимый, англичанин, в свою очередь, почувствовал, как у него потеплело на сердце, и смахнул слезу, дрожавшую на ресницах.
Потом, глядя на Ролана, он добавил:
– Как жаль, что вы торопитесь уезжать! Мне так хотелось бы провести с вами еще день или два.
– Куда вы направлялись, милорд, когда я с вами встретился?
– О! Никуда, я путешествую, чтобы разогнать скуку! К несчастью, я частенько скучаю.
– В самом деле, никуда?
– Я направлялся куда угодно.
– Это одно и то же, – улыбнулся офицер. – А что, если я вас попрошу кое-что сделать?
– О! Весьма охотно, если это возможно.
– Очень даже возможно, все зависит только от вас.
– Говорите.
– Вы обещали, если я буду убит, отвезти меня мертвым к моей матери или же бросить в Рону!
– Я отвез бы вас мертвым к вашей матушке, но ни за что не бросил бы вас в Рону!
– Ну, так отвезите меня живым, и вас встретят еще лучше.
– О!
– Мы проведем две недели в Бурке, это моя родина, один из самых скучных французских городов; но ваши соотечественники – большие оригиналы, и, возможно, вам будет весело там, где другие скучают? Решено?
– Мне бы этого очень хотелось, – ответил англичанин, – но, может быть, это не совсем удобно.
– Но ведь мы с вами, милорд, сейчас не в Англии, где самодержавно царит этикет. У нас больше нет ни короля, ни королевы, и не для того мы снесли голову злополучному созданию по имени Мария Антуанетта, чтобы возвести на трон его величество Этикет.
– Я охотно поехал бы с вами, – признался сэр Джон.
– Вы увидите, моя матушка – превосходная женщина, к тому же утонченно-любезная. Моей сестре, когда я уезжал, исполнилось шестнадцать, и она была прехорошенькая, теперь ей восемнадцать, и несомненно она стала красавицей. Есть у меня и брат Эдуард, чудесный мальчишка двенадцати лет; он будет пускать вам под ноги шутихи [173] и с грехом пополам болтать с вами по-английски. Когда пройдут эти две недели, мы отправимся в Париж.
– Я как раз из Парижа, – заметил англичанин.
– Погодите, вы собирались ехать в Египет, чтобы повидать генерала Бонапарта, а между тем отсюда до столицы куда ближе, чем до Каира. Я вас представлю ему. Не беспокойтесь, вы будете хорошо приняты. Далее, вы сегодня говорили о Шекспире.
– О да, я часто говорю о нем.
– Значит, вы любите драмы и комедии?
– Да, я очень их люблю.
– Так вот, генерал Бонапарт как раз собирается поставить одну драму: это очень оригинальный и, ручаюсь вам, небезынтересный спектакль!
– Значит, – сказал сэр Джон, все еще колеблясь, – с моей стороны не будет бестактностью, если я приму ваше предложение?
– Конечно, нет, и вы всем доставите удовольствие, а мне особенно!
– Тогда я согласен.
– Браво! Ну, а когда думаете вы отправляться?
– Когда вам будет угодно. Моя карета была заложена, когда вы швырнули эту злополучную тарелку в голову Баржоля. Если бы не тарелка, мы с вами никогда не познакомились бы, и, в конце концов, я рад, что вы ее бросили. Да, очень рад!
– Может быть, поедем сегодня вечером?
– Хоть сейчас. Я прикажу вознице перепрячь лошадей, и, как только карета будет готова, мы отправимся в путь.
Сэр Джон вышел отдать распоряжения. Вскоре он вернулся и сообщил, что приказал подать две котлеты и холодную курицу.
Ролан взял свой чемодан и спустился вниз.
Подойдя к экипажу, англичанин положил пистолеты на прежнее место в ящике для багажа.
Они закусили, чтобы можно было ехать всю ночь без остановок, а когда на церкви кордельеров пробило девять, удобно устроились в карете и покинули Авиньон, где ко всей пролитой там крови прибавилось еще несколько капель, причем Ролан действовал с присущей ему беззаботностью, а сэр Джон Тенли с невозмутимостью, свойственной англичанам.
Четверть часа спустя оба уже спали, во всяком случае, судя по их молчанию, можно было подумать, что они поддались дремоте.
Мы воспользуемся этими минутами их отдыха, чтобы дать нашим читателям кое-какие необходимые сведения о Ролане и его семье.
Ролан родился 1 июля 1773 года, через четыре года и несколько дней после Бонапарта, [174] рядом с которым, или, вернее, сопровождая которого он появился в нашем романе.
Его отцом был полковник Шарль де Монтревель, чей полк долгое время стоял гарнизоном на Мартинике; там полковник женился на креолке Клотильде де ла Клемансьер. От этого брака родилось трое детей: Луи, который уже нам известен под именем Ролана, Амели, чью красоту он расхваливал сэру Джону, и Эдуард.
В 1782 году полковник был отозван во Францию, и ему удалось поместить юного Луи де Монтревеля (далее мы увидим, почему он сменил свое имя) в Парижское военное училище.