Парни прибыли в Берлин нынче же днем, полуденным поездом, с корабля на бал в прямом смысле слова. Если считать кораблем училище, разумеется. Погода в германской столице стояла мерзопакостнейшая. Стеной валил мелкий сухой снег, столбик термометра уверенно стремился к нулю, а пронизывающий ветер бросал снег в лицо и ледяными пальцами пробирался под одежду, выстуживая даже самые горячие души.
– Наверное, зря я сообщил домой, что приезжаю завтра утром, – Йоган поежился.
– Наверное, – согласился Карл. – А, кстати, зачем?
– Да дурь в голову ударила, – невесело усмехнулся Арндт. – Решил продемонстрировать какой я взрослый и самостоятельный, а то надоела эта опека.
Он скривился, и тонким голоском произнес:
– Мигелито, одень шарф, на улице холодно. И не гуляй долго, я волнуюсь.
– Обо мне бы кто так заботился, – пробурчал Геббельс, придерживая левой рукой поднятый воротник.
– Да уж, – вздохнул его приятель. – А могли бы на машине добраться. Дурак я, дурак…
– Погляди на это с другой стороны. Сделаешь родне приятный сюрприз.
– Тоже верно, – вздохнул Йоган. – Ну что, пошли?
Автобусы, к счастью, ходили невзирая на погоду, так что где‑то через час парни уже были на месте. Увидав крупный двухэтажный особняк в центральной части Шарлотенбурга, Карл покосился на приятеля и мрачно спросил:
– А твой отец, он вообще – кто? Лучше подумай, прежде чем отвечать, потому что если он окажется каким‑нибудь генералом, и я буду вынужден все время отпуска стоять по стойке «смирно» и маршировать строевым шагом, то в жизни тебе этого не прощу.
– Военные в друзьях у него водятся, и в немалых чинах, – хитро прищурился Йоган, но глядя на стремительно мрачнеющего Геббельса вздохнул, и серьезным тоном добавил. – Ладно, не кисни, а то у всех соседей молоко свернется. Инженер он. Один из ведущих инженеров Фердинанда Порше. Танки зубилом клепает.
– Зубилом? – изумился Карл. – Это как?
Арндт расхохотался.
– Пойдем, – подтолкнул он товарища. – Папа сам тебе все расскажет, зуб даю.
– Вот ты в кого такой словоохотливый, – пробормотал Геббельс, двигаясь к двери.
На стук дверь открыла пожилая горничная, смуглая, с иссиня‑черными волосами. Увидав Йогана она просто‑таки просияла:
– Молодой синьор приехал! – воскликнула женщина. – Мадонна, да проходите же быстрее, такая погода на улице! Не хватало еще, чтоб вы простыли.
– Здравствуй, Мануэла, – Йоган улыбнулся и обнял горничную. – Я тоже по тебе соскучился.
– Пойду, доложу синьоре, она обрадуется! – женщина явно смутилась столь вольным поведением хозяина.
– Ага, – ответил Арндт. – Карл, ты так и будешь стоять столбом на пороге? Давай, скидывай шинель, а то она сохраняет под собой только уличный мороз. Вешалка слева от тебя.
Покуда парни снимали верхнюю одежду и обметали с сапог снег (сухой – не сухой, а налипло его на ноги прилично), Мануэла успела сгонять к хозяйке дома, и та появилась на лестнице, ведущей на второй этаж, именно в тот момент, когда молодые люди взялись за свои дорожные чемоданчики.
Матушка Йогана оказалась женщиной достаточно высокой и статной, с горделиво посаженной головой, и теми хищными, но в то же время мягкими и чисто женскими чертами лица, которые характерны для женщин из благородных семейств Кастилии. Как и у большинства испанцев, многовековое владычество мавров на Пиренеях сказалось на цвете ее кожи, а вот три беременности (Йоган упоминал, что у него есть сестра и брат) на ее фигуре никак не отразились. «Алая роза в летнем саду ночью», пришло в голову Карла поэтическое сравнение. Было в этой женщине что‑то жаркое, неистовое даже, прикрытое внешней красотой, как лицо маской на венецианском карнавале.
– Мигелито, я с ума сойду с тобой! – воскликнула она, стремительно спускаясь к кадетам. – Ну почему ты не сказал, что приезжаешь сегодня? Отец бы вас встретил, а так – эта ужасная погода! Как вы добирались?
Оказавшись рядом с сыном, женщина заключила его в объятья.
– Пустое, мама. Нормально мы добирались, на автобусе, – Йоган чмокнул мать в щеку и аккуратно освободился из объятий. – Познакомься с моим другом, Карлом Геббельсом. Карл, это моя мать, фрау Анна Арндт, в девичестве Сильва‑и‑Тахо, хотя она предпочитает обращение «донья Анна».
– Ах, Карлито, я так рада что ты приехал! – на сей раз настал черед Геббельса оказаться в объятьях. Он даже не успел вымолвить ни одной приличествующей случаю фразы. Йоган ухмыльнулся, как бы демонстрируя невысказанное: «А я говорил». – Я так рада, что Мигель подружился со столь достойным юношей, как ты.
– Мама… – страдальчески вздохнул Йоган и закатил глаза.
– А что такого? – удивилась донья Анна. – Я действительно рада.
И, повернувшись к Карлу, добавила:
– Мигелито много писал о тебе и твоих приключениях. Знаешь, у него никогда не было настоящих друзей…
– Мама! – Йоган повысил голос.
– Все, все, умолкаю, – улыбнулась донья Анна. – Мальчики, время – почти четверть второго. Быстрее переодевайтесь к обеду.
– О, шайзе! Как я мог забыть? – простонал ее сын.
– Что за выражения, молодой человек? – нахмурилась фрау Арндт. – Йоган‑Мигель‑Альбано Арндт, если вы позволите себе такое в приличном обществе, то опозорите и себя, и вашего отца, и свою форму.
– Прости, мама! – смутился Йоган.
– Все, время. Время, молодые люди. Гости начнут собираться через полчаса. Мануэла, покажи нашему гостю его комнату.
– Мам, я сам покажу, – поморщился, как от зубной боли, Йоган.
– Ну вот, – печально вздохнула донья Анна. – Дети вырастают, и родительской заботе в их жизни места не остается. Идите, молодые люди. Время поджимает. Карлито, мой сын покажет тебе твою комнату.
– Что за обед такой? – вполголоса поинтересовался Карл, когда молодые люди двинулись по лестнице.
– Склероз мой – враг мой! – прорычал Йоган. – Отец каждый год, тридцатого декабря, собирает своих друзей на торжественный обед. Чиновники, военные в звании от штабс‑капитана, ученые. Все с женами и детьми.
Юноша поморщился.
– Готовься, будет очередная ярмарка невест. И, извини, надо быть в парадной форме и ходить по стойке «смирно». – Йоган виновато посмотрел на приятеля. – Погляди на это с другой стороны. Заведешь кучу полезных знакомств.
– И надолго это?
– На весь вечер.
– Спасибо тебе, – с чувством произнес Карл. – Век тебе это помнить буду… Мигелито.
Йоган зарычал.
– Не называй меня так.
– Как скажешь, Ми… Милый друг! – с невинным выражением лица произнес Геббельс.
– Вот скотина какая… – улыбнулся Йоган. – Входи, это твоя комната.
Он толкнул одну из дверей.
– Ванная в конце коридора, туалет – в противоположном конце. Давай, переодевайся. Нас ждут, – Йоган страдальчески возвел очи горе, – почтенные матери семейств, дочери почтенных матерей и их совместные матримониальные планы.
Парадная форма морского кадета была аккуратно сложена в чемоданчик так, чтобы ее не нужно было гладить. Карл повесил ее «отвисать» на плечики, быстро сменил белье, мысленно посетовал на то, что душ принять уже не успевает, начистил до зеркального блеска сапоги, и скоренько побрился. Не то, чтобы у него на подбородке что‑то особенно густо росло, но, как говаривал обербоцман Мёдор, «хрен с ней, с пробоиной, но порядок на корабле должен быть». Припарадившись, Геббельс спустился в гостиную, где Йоган, также облаченный в парадную форму, разговаривал со среднего роста, слегка полноватым огненно‑рыжим мужчиной с изумрудно‑зелеными, как и у Йогана, глазами и аккуратной бородкой. Из радиолы негромко доносились звуки «Uber die Hugel und Weit weg», недавно появившегося, но уже завоевавшего бешеную популярность ансамбля Nachtwunsch, основанного оперными певцом и певицей. Карл как‑то не особо интересовался музыкой (по крайней мере – после того, как оказался в Киле. Там на это просто не хватало времени), однако мелодия показалась ему смутно знакомой.