Ангел
В самом конце своих ярких мучений Лоран еще раз столкнулся с Ангелом Смерти – лицом к лицу.
Он стоял на берегу огненного озера. У него за спиной толпились мертвые; были среди них и знакомые лица. Шаман, который заточил ангела в амулете. Проститутки из Патпонга: у некоторых не хватало рук или ног, некоторые были обезображены, но каждая оставалась по‑своему прекрасной, потому что из их страшной смерти Лоран сотворил произведение искусства. В этой толпе мертвецов были люди, о которых Лоран слышал от Тимми Валентайна: убитые дети в замке Тиффуже, зверски забитые ацтеки Теночтитлана, жертвы холокоста... они стояли на берегу, а горящее озеро извергало языки пламени в парах серы и было так же глубоко, как сам ад.
– Лоран, – сказал ангел, – вот мы и встретились снова.
– Но я уже не торчу на колесах, – ответил ему Лоран, – я их выбросил за борт.
– Это реальность, Лоран.
– Реальность?
– Ага.
– А что есть реальность, Эйнджел? Расскажи мне. То есть ты же ангел, правда? Ты должен знать.
– " Vanitas, – ответил ангел.
Сумерки
Ближайший город: скучнейшее, сонное местечко. Лачуги, хижины и несколько особняков колонистов, большинство из которых были разрушены и уже наполовину погребены под всепоглощающей буйной зеленью. Уличные торговцы в основном из Индии и Китая. Pasar malam – уличный базар, «открывающийся» на закате; ночной воздух благоухает ароматом арахисового масла. Христианская церковь и мечеть – бок о бок на маленькой рыночной площади.
«Лендровер» Джошуа Леви медленно пробивался сквозь толчею. В кузове лежал гроб, по обе стороны от которого сидели два меланезийца; Леви был за рулем. Пи‑Джей то входил в свое странное оборотное состояние, то выходил из него. Тимми глазел по сторонам – рассматривал достопримечательности, наслаждался видами, запахами и звуками этого городка, потерявшегося на грани сумасшествия.
|
|
Они остановились. Леви вышел, чтобы купить продуктов.
– Mahal, mahal, – говорил он по‑индонезийски, торгуясь с ушлыми продавцами. – Berapa itu? – A потом на пиджине[31]: – Yu kisim dispela. – И продавцы тащили в «лендровер» очередную порцию покупок.
– Ну просто полиглот, – сказал Тимми Пи‑Джею.
– Совершенно не впечатляет, – ответил ему Пи‑Джей, имея в виду совершенно обратное.
Тимми углубился в толпу торговцев. Какие запахи! Пот, цветы, фрукты, собачье дерьмо, сатэ, шипящее на углях, выхлопные газы. А чуть дальше по улице, заставленной холстами, Тимми увидел то, что никак не могло здесь оказаться.
– Пи‑Джей, Пи‑Джей! – Он дернул его за рукав. – Видишь?
– Нет, – ответил Пи‑Джей, но Тимми был уверен, что он сказал «да».
В конце улицы, в мареве синей дымки, виднелся дом. Дом Тимми в Энчино: тот самый, с огромными коваными воротами, горгульями, круговым подъездом, мраморным бассейном и чердаком, где была комната для моделей железной дороги и еще много комнат, проходя по которым он рассказывал Карле, психоаналитику школы Юнга, свою историю... изливал перед ней свою жизнь в посмертии...
– Ну вот, началось, – сказал Тимми. – Наше бегство из реального мира. Мы видим с тобой край реальности, где наши сны соприкасаются с явью.
И он пошел в сторону этого дома. Пи‑Джей последовал за ним, но в то же время казалось, что он идет совершенно в другом направлении. Между ними медленно ехал «лендровер», прокладывая дорогу среди толпы. В кузове громыхал гроб. Толпа как будто начала редеть, становиться прозрачной; реальность смешалась со сном. Тимми вспомнил свои ощущения в Помпеях. Когда земля взорвалась изнутри. Смерть и возрождение соединились в том месте, где открылся новый портал в недра мира.
|
|
И вот они уже стоят у ворот, словно во времени случился провал. Прямо перед ними – статуя Конрада Штольца, снятая с одного из старых надгробий Тимми. Да, это был тот самый дом – образчик эксцентричной смеси архитектурных стилей: от Франка Ллойда Райта до городской асиенды.
Быстро сгущались сумерки; огни и звуки pasar malam тонули в клубах тьмы; и как только взошла луна, луч серебристого света упал на дом, на лицо статуи, на лицо Тимми Валентайна...
Ворота со скрипом отворились.
– Думаю, ничего не случится, если... – начал было Тимми.
Но Пи‑Джей уже устремился вперед. Вдруг стало ветрено и прохладно, как в ночь на Хеллоуин в Голливуде. Они прошли по центральной лужайке. Странная процессия: меланезийцы, несущие гроб на плечах, Пи‑Джей, идущий задом наперед, Джошуа Леви, который старался внимательно рассмотреть все, что его окружало, и периодически останавливался, чтобы записать свои наблюдения в блокнот... и... эта музыка, что доносилась издалека... гротескная версия Frere Jacques... или это отрывок из Первой симфонии Малера? Или нет? Похороны охотника, когда все животные собрались, чтобы нести гроб с мертвым человеком... весело, но в то же время мрачно. Откуда я это знаю? – подумал Тимми. И тут он вспомнил Стивена Майлза... странного дирижера... сумасшедшего... пироманьяка. Неужели он не умер?
|
|
Музыка ускорилась, превратившись в горькую пародию на музыку венских кафе... которая тоже была музыкой Малера.
Парадная дверь распахнулась, и они вошли внутрь.
– Мастер Тимоти, – обратился к нему Руди Лидик, облаченный в элегантный смокинг.
– Но... – в замешательстве начал Тимми.
– Я умер? Увы, Мастер Тимоти, я действительно умер. Я всего лишь призрак, сохранившийся в сумраке вашего разума. Хотя нет, боюсь, все гораздо хуже...
Женщина спустилась в прихожую. Средних лет, но все еще в хорошей форме; ее волосы – в полном беспорядке...
– Карла, – произнес Тимми.
– Привет.
Она подошла, и они обнялись. Карла тоже была лишь призраком: руки Тимми обняли бесплотную пустоту.
– Господи, Карла, как я скучал по тебе... как мне нужен был кто‑то, кто мог бы мне объяснить... меня самого, и...
– Тс‑с, Тимми. Не надо ничего говорить. Бог ты мой, да ты теперь совсем настоящий мальчишка! Ты мог бы быть моим сыном. Я тоже скучала по тебе, Тимми. Все‑таки у нас с тобой было классное приключение.
Музыка достигла кульминации и умолкла; зазвучали аплодисменты. А потом за спиной Карлы возник Стивен Майлз... пожилой, хотя все еще полный сил. Одетый, как на концерт. В руке – дирижерская палочка...
– Да, замечательное приключение.
– Мы разделились, я даже не понял, как это вышло, – сказал Тимми. – Дом в Узле сгорел... а мы все ехали на поезде, в дебрях разума... а что было потом? Меня поймала ведьма... вас убили...
– Да, но скоро наше путешествие закончится.
– Эти минуты, – тихо сказала Карла, – даны нам для того, чтобы мы могли вместе пройти эти последние несколько миль до конца.
– Порадуй нас, – сказал Стивен.
Поиск видений
– Ты видишь? – спросил Тимми Пи‑Джея, указав пальцем на синий туман вдалеке.
– Нет, – ответил Пи‑Джей, имея в виду «да».
Он видел дом. Дом на склоне горы, виднеющийся вдалеке, за единственной улицей Узла, штат Айдахо, на которой был знак остановки... дом, который мы звали домом с привидениями. И он побежал в сторону этого дома... задом наперед, потому что само время закручивалось здесь спиралью, в обратном направлении, быстрее скорости света... он опять был ребенком, грязным мальчишкой, наполовину индейцем, наполовину белым, и с ним были его два друга – белых, – они были на велосипедах, они подъехали к этому дому, и...
В кустах, росших вокруг дома, Пи‑Джей повернулся к Терри и Дэвиду. Они были братьями‑близнецами, и многие их путали... многие, но не Пи‑Джей. Он различал их по веснушкам: на щеках Терри красовались два «сапога» Италии, а у Дэвида – две Франции. И тут Пи‑Джей осознал одну вещь.
– Ребята, – сказал он, – вы же оба мертвые. Я убил тебя, Терри.
– А Терри убил меня, – сказал Дэвид.
– А почему же тогда мы здесь? – спросил Терри.
Дом: иссохшая старая женщина кормила какого‑то зверя грудью... но что там было: молоко или кровь?
Животное вырвалось из женских рук, и... это был Тимми... но прежде чем близнецы рванулись бежать, Пи‑Джей остановил их... и Тимми обратился к нему и сказал тихо‑тихо:
– Прости меня.
– Как я могу? – закричал Пи‑Джей в ответ. – Я не могу простить даже себя самого.
Наплыв: мансарда
Куда теперь?
Наверх, в мансарду. Тимми, возьми меня за руку.
Но, Карла...
Да, я знаю, ты боишься. Но ты уже привык к страху; и когда‑нибудь этот страх станет твоим другом.
Память: 1445
Раду сидел у ног Мехмета в огромном тронном зале во дворце в Гелиболу.
Привели Дракулу. Его вымыли, надушили духами и облачили в нарядную тунику – цвета шафрана, вышитую топазами, – и тюрбан, украшенный драгоценными камнями. Они были очень похожи с Раду, но взгляд Раду лучился добром, а взгляд Дракулы был исполнен горечи; на губах Раду всегда играла улыбка – нежная и теплая, – а губы Дракулы кривились в гримасе презрения.
– Мой маленький своенравный дракон, – сказал Мехмет, – теперь ты свободен... благодаря настойчивым мольбам твоего брата и его обещанию, что ты будешь вести себя вежливо и любезно по отношению к моему отцу и ко мне.
Дракула метнулся к вампиру, который называл себя Раду.
– Педераст! – закричал он. – Шлюха с растянутой задницей! Когда я стану князем Валахии, я тотчас же посажу тебя на кол – твоим мерзким продажным задом, готовым впустить в себя всех и каждого. И все же я должен поблагодарить всех вас: теперь я знаю, что значит страдать. Это хороший урок.
Раду взглянул на принца Мехмета, Мехмет ответил ему выразительным взглядом.
– Если бы только ты знал, – сказал тот, кто теперь называл себя Раду, сыном Дракона. – Но ты никогда не узнаешь. – Потому что тот, настоящий, Раду уже был мертв, его плоть склевали вороны, его кости сожгли, а пепел развеяли над Адриатическим морем.
Узел
Узнаешь это место?
Да... здесь я рассказывал тебе истории о моей жизни! Ага... а вот игрушечная железная дорога, которую мы запускали под кровать, потом – вокруг ножек комода, и вверх на гору, которую мы делали из стопки книг. А вот и модели зданий, я собирал их сам... Колизей... пещера Сивиллы... Оперный театр в Тауберге... и даже твой офис в Нью‑Йорке, Карла. Но здесь есть и новые вещи. Я не помню, чтобы я их делал... да, это Леннон‑Аудиториум, Юниверсал‑Сити, где Эйнджел выиграл конкурс двойников. А вот... вокзал в Узле, штат Айдахо. Посмотри на этот зал ожидания... как все проработано до мельчайших деталей... все как настоящее... А эти два дерева... ой! Смотри! Трансильвания. Разрушенные замки. Крошечные фигурки средневековых бояр... целый лес из казненных, посаженных на кол... копья размером с зубочистку... знаешь, я вспомнил...
Да. Но здесь есть кто‑то еще. Ты слышишь?
Гудок паровоза. Пыхтение парового котла... стук колес... Все как будто на самом деле. Смотри, это «Юпитер», первый трансконтинентальный. Несется мимо семи римских холмов, которые я сделал из папье‑маше... что такое? Неужели игрушечный паровозик вырос? Как в «Алисе в Стране Чудес», где все становилось больше или, наоборот, меньше, в зависимости от того, с какой стороны гриба откусить.
Поезд прибывает на станцию.
Я знаю, что это значит.
Да. Это значит, что мы отдалились еще на шаг от тонкой материи реальности... и сейчас мы сядем на поезд, и он отвезет нас в темный лес наших душ... в Вампирский Узел.
И выпьет наши души...
Все по местам... поезд идет на запад... только на запад... вперед, к закату... в страну мертвых...
Память: 1462
Смерть повсюду! Турки захватили Валахию; султан Мехмет II, нынешний правитель империи, расположился в своем шатре и ждал прихода ночи, когда проснется Раду. Ему сделали гроб из слоновой кости, и теперь мальчик повсюду сопровождал султана в его путешествиях: повозку с гробом везли черные лошади, а от солнечного света его укрывал черный балдахин. И каждую ночь Мехмет требовал, чтобы гроб приносили в его шатер.
Нет, не для плотских утех – какая услада в сношении с живым мертвецом?! Тем более что в любом путешествии султана сопровождают наложницы и педерасты, – а лишь для того, чтобы Раду услаждал его слух своим пением. Они путешествовали уже несколько дней, и каждую ночь Раду пел для султана. Как только сгустились сумерки и звуки ночи проникли в тишину гроба, мальчик проснулся.
Он отодвинул крышку и сел прямо в гробу. Свет свечей заливал шатер, султан нетерпеливо ходил из угла в угол. Вампир был голоден, впрочем, как и всегда, когда просыпался. Мехмет рассеянно пробормотал, глядя куда‑то в пространство:
– Раду, Раду, прости меня, я забыл послать за твоим ужином.
Он громко хлопнул в ладоши. Стражники привели пленника, закованного в цепи. Скорее всего раба. Мальчик набросился на него. Он пил понемногу. Если выпить слишком много, кровь жертвы меняет свою природу, а он не хотел создавать еще вампиров. После этого «кровопускания» стражники расковали пленника и пинками выгнали прочь из шатра. Так было каждую ночь на протяжении вот уже восемнадцати лет; в окружении султана уже шептались, потому что Раду до сих пор оставался двенадцатилетним ребенком.
– Я должен петь? – спросил он султана.
– Нет, Раду, до меня дошли слухи про целый лес трупов... это слишком ужасно, это нельзя описать словами. Я хочу, чтобы ты поехал со мной и увидел все сам.
Мехмет крикнул, чтобы привели его коня. Жеребец, почуяв присутствие вампира, встал на дыбы – животные в отличие от людей не пребывают в иллюзиях, которые позволяют людям видеть то, что они хотят видеть вместо того, что есть, – но Раду сказал коню на языке ночи: Успокойся.
И конь успокоился. Мехмет вскочил на него верхом и, схватив вампира в охапку, посадил в седло перед собой, словно тот был его сыном.
И они поскакали в ночь. Вслед за ними поехали двое стражников. Всего двое? – подумал мальчик.
Похоже, что место, куда мы едем, не таит в себе большой опасности.
Вскоре перед ними открылось кошмарное зрелище, слухи о котором дошли до ушей султана.
Целый лес, которого не найдешь ни на одной карте. Лес из человеческих тел. Тяжелый, густой запах крови – Раду еще никогда не встречал столько крови, сосредоточенной в одном месте. Мужчины, женщины, дети – все обнаженные, все посажены на колья, торчавшие из земли. Не все они были мертвы: кто‑то истошно кричал, кто‑то стонал, кто‑то просто безмолвно смотрел в пространство невидящим взглядом. Повсюду, куда ни кинь взгляд, – мертвые и умирающие в страшных муках. Ряд за рядом. Где‑то на горизонте они сливались с настоящим лесом, и невозможно было сказать, где заканчивался этот лес смерти и начинались настоящие деревья.
Здесь уже собралась большая часть войска султана, в руках каждого воина горел факел. Мехмет и Раду спешились. Они стояли прямо возле ряда посаженных на кол детей, которых кто‑то, обладающий чувством извращенного эстетства, расположил по росту. Чуть в стороне были женщины с вырванными грудями. А рядом с ними – мужчины, в рот каждого были запиханы эти самые груди. У кого‑то были отрублены руки и ноги и насажены на отдельно торчащий неподалеку кол. Некоторых из женщин посадили на кол, впихнув копье не в прямую кишку, а во влагалище; некоторые были подвешены на крючьях, вонзенных прямо под ребра. Неподалеку виднелось страшное ожерелье, составленное из детских голов, рядом с ним – из мужских рук. А дальше было еще страшнее: целый ряд женщин, с которых живьем была содрана кожа – окровавленными лоскутами она колыхалась на ветру неподалеку от их изуродованных тел.
Какая зверская жестокость.
Зловоние было просто невыносимым.
– Сколько их? – громко выкрикнул Мехмет.
– Больше десяти тысяч... – раздался в ответ крик кого‑то из воинов, которые пересчитывали тела, –...пока мы насчитали столько. Но это еще не все.
Вампир с удивлением понял, что это красиво. Красиво и страшно – этот изумительный ковер смерти. Две широкие улицы кольев пересекаются под прямым углом, образуя крест, как бы лежащий на склоне небольшого холма, так что на верхнем конце креста просто просится изображение лика Спасителя, распятого на настоящем кресте, – там, где были самые маленькие из детей, посаженные на колья, торчавшие из земли концентрическими кругами, их нежная кожа, казалось, испускает таинственное сияние в лунном свете.
Все это в каком‑то смысле напоминало икону.
«Мне должно стать больно и плохо от одного этого вида, – подумал Раду. – Неужели на меня больше не действуют все эти религиозные символы: кресты, святая вода? По телу прошла только легкая дрожь – и не более того».
И вот тогда Раду понял, что сила символов теряет свою власть над ним. Пройдет еще какое‑то время, и его суеверные страхи оставят его. Возможно, что именно его собственный страх перед этими символами, а не вера людей в их силу, и давал смертным власть над ним.
– Друг мой, все это – творение рук твоего брата, – сказал султан. – Может быть, зря ты просил его освободить из темницы. Мои люди зовут его kaziklu bey – колосажатель.
Неужели Мехмет уже забыл, что он сам сотворил с настоящим Раду? – подумал мальчик‑вампир. Разве ему в голову не приходила мысль, что всему этому Дракула научился в турецких застенках? Сколько иронии таится в том, думал он, что смертные так истово осуждают деяния других, а сами творят то же самое, если не хуже.
– Клянусь тебе, Раду, – провозгласил султан, – я свергну с трона это чудовище. И поставлю тебя во главе Валахии!
– Но, Мехмет, – тихо проговорил Раду, – я тоже чудовище.
Ночь
...и поезд тронулся.
За окном проносились пейзажи... нет, не просто пейзажи: миры... такие разные миры.
Новая Гвинея была словно соткана из ткани фантазий; словно сама Луна отполировала ее зеленую поверхность своим призрачным светом. Одинокие деревеньки, разбросанные тут и там... жители деревень иногда слышали странный звук, как будто мимо проносится поезд, но, конечно, не видели никакого поезда: он летел в шелесте ветра, мчался на всех парах сквозь густой, влажный подлесок... щебет ночных птиц был гудком этого поезда, призывное кваканье лягушек – стуком колес.
Если вжаться лицом в стекло, там, в ночи, омываемой лунным светом, можно увидеть такое, что всегда остается невидимым. Гору, где колдуны все еще молятся Ахура‑Мазде; пещеру Сивиллы Кумской, где она до сих пор изрекает свои пророчества; древний замок Тиффуже, где Жиль де Рэ, герцог Синяя Борода, продолжает пытать и калечить детей; костер, на котором сжигают Жанну д'Арк; развесистую смоковницу, на ветвях которой все еще вешают Салемских ведьм.
– Смотри, – сказал Тимми. Мимо них проплывали улицы Нью‑Йорка, аллеи Тауберга, мощеные улочки старого Лондона... величественные здания Константинополя... Карпатские горы.
За этими горами виднелась еще одна гора: огненная гора, которая все еще пробивала себе путь наверх, к небу, из недр земли. Иногда ее можно было рассмотреть в разъемах между накладывающимися друг на друга иллюзиями. Взгляду открывалась то легкая дымка, то ярко‑огненные языки лавы в черной ночи. Ее называли разными именами, чаще всего – Горой рока... а еще – холмом Тимми, или Преисподней, или Олимпом – обителью богов.
В какой‑то момент они пересекли границу Папуа – Новой Гвинеи. Об этом им сообщил Леви, и еще это можно было понять по тому, что настроение двух меланезийцев, их сопровождавших, заметно улучшилось. Леви сказал, они были членами Фронта освобождения, который сражался за Объединенную Новую Гвинею. Их схватили, но Леви освободил их, поручившись за них перед индонезийскими полицейскими, которые уже готовы были их растерзать.
Сколько еще нерассказанных историй! – подумал Тимми Валентайн. И теперь все эти истории подходят к концу. Да, конец уже скоро. Совсем‑совсем скоро.
Он сам, Стивен, Пи‑Джей и Карла по очереди дежурили у гроба леди Хит – на тот случай, если она вдруг начнет просыпаться.
Она не просыпалась, но и нельзя было сказать, что она умерла. Трупное разложение не тронуло ее тела: она зависла где‑то на перепутье между смертью и бессмертием.
И только в самом конце их путешествия они смогут узнать, какой из этих путей она выберет.
Ангел
– А что делать мне? – спросил Лоран МакКендлз.
– То, что ты делаешь лучше всего, – сказал Эйнджел Тодд. – Рисовать мертвых женщин. Ведь ты еще не закончил серию. Осталась еще одна, не нарисованная. Моя последняя жертва, последний взмах моей острой косы на поляне истории.
– Что ты хочешь сказать? – Лорану вдруг стало страшно. – Только не говори, что это Хит!
Но он уже знал ответ.
– И на этот раз у тебя будет что‑то получше обычных красок. Это будет твоя лучшая картина, и ты напишешь ее своей душой. Знаешь, ведь ты можешь сделать так, чтобы произошло чудо.
– Чудо?
– Ты приведешь ее сюда... на край бездны... и тогда мы посмотрим, захочет ли она прыгнуть?
И ангел засмеялся.
Ночь
...а поезд все мчался сквозь ночь.
Ночь
Пи‑Джей проснулся. Ему приснилась мама, Шанна Галлахер. Дело было зимой. Мама сидела у камина в их доме в Узле, а он выбрался из постели, проснувшись посреди ночи, непонятно почему, может быть, потому что описался во сне, и теперь ему нужно было, чтобы его кто‑то утешил. Он протянул к ней ручки, прошептал: «Мамочка», – но когда она обернулась, чтобы обнять его, его прикосновение разбило ее, словно хрупкую вазу, которую уже никогда не склеишь; а потом он смотрел на огонь в камине и видел чертей, танцующих в пламени...
Ночь
Ему снилось, что кожа Памины висела на копье, развеваясь на ветру, словно одно из страшных знамен Дракулы...
Память: 1462
Тирговист пал. Пал и последний оплот – Аргес; Дракула бежал в Трансильванию и попал в плен к Маттиасу, королю Венгрии.
И вот он снова закован в цепи. Снова – в темнице, уже в другой, – но разве не все тюрьмы одинаковы? И мальчик‑вампир снова пришел к нему и позвал из сумрака:
– Дракула, Дракула.
– Меня так давно уже не называют моим детским именем, – сказал Дракула, – по крайней мере в лицо. Ты не должен звать меня так: я все еще воевода, и мое христианское имя – Влад.
– Неужели ты не узнаешь меня?
Дракула задумался. В тусклом, неверном свете одинокого факела его лицо казалось старым и изможденным.
– Ты говоришь так, словно ты – Раду. Но Раду уже должен быть молодым мужчиной. Твой голос... это голос из прошлого. Неужели я брежу? И ты – просто плод моего воспаленного воображения.
– Нет, – сказал Раду.
– Тогда, должно быть, ты – дух.
– В каком‑то смысле – да.
– Если ты дух, значит, ты мертвый. А если так, то тебе лучше исчезнуть. Мне противна сама мысль о тебе и об этом турке... я думал о тебе каждый раз, когда вгонял кол в кого‑нибудь из моих непокорных подданных... или в кого‑то из этих турок... я много думал о тебе... и о том, как отомстить за тебя. Но тогда я был слаб. Тогда, но не теперь. Может быть, все бы сложилось иначе, будь я красавцем... я, а не ты... Может быть, если бы на твоем месте был я, я заколол бы Мехмета в его постели, когда он попытался бы меня изнасиловать. Господи, я не знаю. Как я любил тебя, брат! И чем ты мне отплатил? Сколько боли ты мне принес!
– Но ты сам кричал оскорбления мне в лицо, тогда, в тронном зале султана... называл меня педерастом и шлюхой.
– От бессилия... когда я увидел тебя с этим...
– Но теперь ты уже не бессильный. Я видел проявление твоей силы. Я видел лес из казненных.
– Да, да, – сказал Дракула, – ты заметил, в нем был элемент искусства? Сотворенный мной крест, ведь я – христианский князь, и все, что я делаю, – на то воля Господня. Но я и не думал о Боге, когда убивал этих людей, брат... я думал о тебе!
Так вот почему были убиты эти двадцать тысяч невинных, подумал вампир. Но даже эти убийства и зверства, эти отвратительнейшие из людских деяний... все они в конечном итоге сводятся к любви... все самые страшные ужасы этого мира на поверку оказываются всего лишь отголоском личной трагедии... и любовь, которая, как говорят, побеждает смерть, сама становится причиной смерти. Неужели в человеческой жизни не осталось уже никакого смысла, никакого успокоения?
Суета сует – все суета.
Слезы текли из глаз Дракулы.
Утро
В самом конце пути, перед самым рассветом, спящие вагоны, сиденья, окна, занавески, рельсы – все пропало, и они остались одни у подножия вулкана.
Там была просека, и в конце этой просеки стоял павильон из тикового дерева. Павильон из имения леди Хит, вырванный из действительности Бангкока и заброшенный сюда, в Ириан, на крыльях сна. Пи‑Джей вновь почувствовал приближение оборотного состояния и еще – странный покой. Затишье перед великим финалом.
Единственное отличие состояло в том, что прямо из резной крыши торчала башня, белая башня, вокруг которой вилась лестница – вверх, сквозь густой полог джунглей, бог знает куда.
Вокруг павильона, на просеке, толпились люди. Среди них было много знакомых лиц. Призрачные полупрозрачные фигуры – из других мест, из другого времени. Пи‑Джею показалось, что он видит маму, Шанну Галлахер, которая бежала сквозь лес в платье из оленьей шкуры; ее волосы заплетены в косу, на ногах – мокасины. И здесь опять были Терри и Дэвид Гиши... точно такие же, какими они были тогда, в детстве... они ехали вверх по склону на своих стареньких велосипедах... прямо к кратеру вулкана. А еще двое старых друзей спускались к ним вниз – этих людей он не видел со времен большого пожара в Узле, штат Айдахо, на съемках фильма. Кажется, они пропали вместе с Эйнджелом... или все было не так, и все это время они были здесь, в ожидании окончания этой истории?
Время от времени в недрах вулкана раздавался грохот, но их это, кажется, не беспокоило.
– Петра, – сказал Пи‑Джей.
– Брайен Дзоттоли, – прошептал Тимми Валентайн.
Они обнялись, все четверо; Стивен Майлз и Карла Рубенс стояли чуть поодаль и смотрели на призрачные фигуры на просеке, некоторые были настолько слабы, что представляли собой лишь смутные человеческие очертания, мерцающие в бледном свечении рассвета. Пи‑Джей с Тимми видели своих старых друзей, но не чувствовали их объятий – они были ветром, все они были всего лишь ветром.
– Пойдемте в дом, – сказала Петра, – вы приехали прямо к завтраку.
Джошуа Леви вместе с двумя меланезийцами осторожно внесли фоб вверх по лестнице. Сняв обувь, они вошли в первую комнату, стены которой были расписаны фресками с видами ада. Только здесь фрески были как новые: на темпере не было ни единой трещинки, а языки адского пламени смотрелись настолько живо, что казалось, сейчас они сорвутся со стен и опалят тебя жаром. И правда... до слуха явственно доносился треск пламени... стенания проклятых.
– Чай или кофе? – спросил Брайен Дзоттоли. В комнату вошел Руди Лидик с серебряным подносом в руках.
Они поставили гроб у западной стены, прямо под изображением Будды, который сидел в позе лотоса. Тимми показалось, что Будда подмигнул ему нарисованным глазом... или... он действительно плакал? И его губы, которые вот только что были раскрыты, словно он что‑то произносил, теперь были сомкнуты. Да, очевидно, это уже не реальность... не та реальность... этот павильон, эта комната... это было пространство сна, затерянного в лабиринте его души.
Они болтали, смеялись, рассказывали разные истории. Никто не вспоминал о том, что некоторые из них уже давно были мертвы, а остальные скоро умрут. Да и сама эта встреча была совершеннейшей аномалией, имевшей место где‑то вне времени и пространства, где‑то на территории подсознательного.
– Когда взойдет солнце, – сказала Петра, – вам надо подняться на обзорную башню и посмотреть на картину.
– Милая башня, – это был уже Брайен, – мы называем ее «бобовый стебелек».
– А где Эйнджел? – спросил Тимми, нахмурившись.
– Спит, – ответила Петра. – Мы уложили его спать как раз перед тем, как вы пришли. И у нас есть еще целый день перед тем, как вы оба займетесь тем, для чего сюда пришли.
Пи‑Джей одним глотком осушил свою чашку кофе. Это был кофе из Новой Гвинеи – мягкий и немного терпкий. Возможно, этот кофе был единственным якорем, который удерживал это место в соприкосновении с реальным миром.
– А Лоран? – не унимался Тимми.
– Разве он не прислал вам факс? – удивилась Петра. – Он...
– Тогда это правда, – тихо проговорил Тимми. И тут два меланезийца впервые заговорили и произнесли зловещим унисоном:
– Mistah MacCandles I dai pinis. Миштер МакКендлза мертвый.
– Может быть, сходим посмотрим? – спросила Петра Шилох.
Спиральная лестница начиналась сразу за комнатой, уставленной изображениями Будды (точной копией той, что была в павильоне в Бангкоке). Они пошли вверх. Сквозь густую листву. Обезьяны, сидевшие на ветвях, недоверчиво рассматривали их, а потом уносились прочь. Мимо плавно скользили большие змеи.
Меланезийцы, несшие гроб, замыкали процессию.
Они поднимались все выше и выше, ветви деревьев вокруг становились все тоньше. Пробившись сквозь полог листвы, они оказались на смотровой площадке, огороженной перилами со всех сторон. Гроб прислонили к перилам, повернув его в сторону горы.
Небеса полыхали пламенем огненного рассвета... белые перила отсвечивали розовым, серебряные замки гроба сияли, словно были сделаны из рубинов.
Вот она, перед ними: гора, носившая тысячи имен. Это мгновение было исполнено тишины, как будто мир замер вокруг... и только тонкая алая струйка стекала по склону... словно кровь по губе вампира.
Лава, стекавшая вниз, оставляла за собой изображение, впечатанное в горный склон. Изображение? Или просто цветные пятна на базальтовой породе? Нет, действительно изображение. Каким‑то неведомым образом запечатленное на склоне вулкана... слишком большое, чтобы быть творением человеческих рук... и в то же время это была, несомненно, работа Лорана МакКендлза.
Едва узнаваемые очертания гроба; крышка полуоткрыта, ее контуры отчасти создавались естественными трещинами в поверхности склона. В гробу лежала женщина. Она была обнажена – по крайней мере та ее часть, которая открывалась взору, – ее черные волосы, выбивавшиеся из гроба, вились, стекая вниз обсидиановыми ручейками, до самого моря листвы, начинавшегося у подножия вулкана. Черты лица не были прорисованы до конца, и картину довершало уже воображение зрителя.
– Откройте гроб! – попросил Пи‑Джей.
Пока все колебались, не зная, стоит ли исполнить эту странную просьбу, Пи‑Джей сам расстегнул замки гроба и поднял крышку... и сразу же понял, кто именно изображен на картине... его мертвая жена... до мельчайших деталей... приоткрытые губы, длинные волосы, выпавшие из открытого фоба...
– Так где же все‑таки Лоран МакКендлз? – опять спросил Тимми. – И если он мертв, то где его тело?
И тут Пи‑Джею открылась истина. Он указал на картину на склоне вулкана:
– Это – Лоран.
За краем мира
Полет
Она мертва, но ей до сих пор снится сон: Полет. Полет на крыльях ворона.
Память: 79 Н.Э.
...сера... шаги детских ступней по растрескавшейся мозаике едва слышны, едкий запах горящей плоти... быстрые шаги, гром, донесшийся со стороны горы, а потом... кровь брызжет брызжет брызжет прорывается брызжет брызжет брызжет кипит на горячих камнях брызжет брызжет брызжет
...мраморные колонны ломаются, словно кости, над орущей и...
...кровь брызжет брызжет брызжет
...обескровленные глаза сквозь пропитанную серой мглу, и вопли, и...
...сквозь поток пепла, кровь блестит на клыках кровавые брызжет блестит брызжет блестит брызжет блестит
Полумрак
И вверх, и вверх
Вверх по горе, к кратеру
Который ведет к самому сердцу мира
И вверх
Вверх
Полет
Пи‑Джей, смотри. Мы уже добрались до картины. Только теперь, так близко, это уже не картина – ее уже не разглядишь, не охватишь взглядом. Я думаю, мы карабкаемся по ее руке. Эта извилистая тропинка – не что иное, как светло‑голубая вена. А вот – край крышки гроба. Скажи пилоту, чтобы он подлетел ближе‑ближе... пусть сбросит лестницу... смотри, здесь есть уступ, мы легко сможем спуститься...
Он опускается на одно колено.
Смотри, Пи‑Джей! Все эти пятна поверх камней... как зерно напечатанной фотографии, но увеличенные в миллионы раз... вот как была создана эта картина, этими точками... она не плод игры света... она настоящая. Пуантилизм. Нет, это не стиль Лорана.
Но смотри. Ближе. Ведь это кровь, Пи‑Джей. Человеческая кровь. Распыленная тонким слоем – тончайшим, чуть ли не в одну молекулу толщиной, но я все равно чувствую ее запах. Я не верил тебе, но теперь понимаю, что все это – правда... эта картина создана из крови и плоти Лорана МакКендлза... он сам превратился в одну из своих картин... разбрызгал себя по склону горы... но в то же время картина остается картиной... встанет ли она из гроба? И какой она будет: мертвой или живой? Так или иначе, мы это узнаем, только добравшись до кратера.
Давай вернемся в вертолет?
О, Пи‑Джей, этот запах серы...
Полет
Ей снился холодный сумрачный мир на границе реального мира и его отражения. Она сама была этим мнимым пространством, уже почти небытием.
Ей снилось: она спит в объятиях ангела.
Ей снилось: она уже возвращается к жизни.
Ей снилось, что она – это весь мир.
Ей снилось, что она мертва навсегда.
Память: 1447
Восстановленный на престоле Валахии при содействии венгерского короля, поменявший веру с православия на католичество, Дракула снова сражался с турками. Но на этот раз он не мог победить. С ним остались всего две сотни верных ему молдаван, а турок было бессчетное множество – словно звезд в небе.
Он ждал на вершине холма. Его окружили, обложили со всех сторон. Молдаване бились до последнего. Когда солнце склонилось к закату, рядом с ним осталось всего десять воинов. Вокруг него – страшными кольцами смерти – лежали трупы, пронзенные огненными стрелами, разорванные пушечными снарядами, обезглавленные, изуродованные; казалось, что тысячи рек алой крови текут из этих мертвых тел; словно на холм водрузили терновый венец. Он ждал.
Солнце село, и Раду проснулся в своем гробу из золота и слоновой кости, который сделали для него по приказу Мехмета; его золотые замки были испещрены Священным Именем Бога, вставки из слоновой кости несли на себе изящные узоры и имя Раду, написанное арабской вязью, клинописью, латынью, на языке египтян и греков.
Влад Цепеш, которого никто не смел называть в лицо Дракулой, ждал.
Раду знал, где он. Холм, на котором он стоял, был буквально пропитан кровью, но вся эта кровь была мертвой; Раду слышал, что только лишь сердце продолжало биться на этом холме – живое сердце в самом сердце пламени. Дракула закричал, когда ему в спину вонзилось копье; Раду в своем шатре слышал этот могучий крик, прорвавшийся сквозь предсмертные хрипы с поля брани, которое теперь стало полем смерти.
– Я слышу его, – сказал Раду Мехмету.
И султан ответил:
– Тогда пошли к нему.
Мальчик махнул носильщикам – высоким статным эфиопам, – они подняли его позолоченный трон, сделанный для него по приказу Мехмета, он прикрикнул на них, и они поспешно понесли его вверх по склону холма, усеянного трупами.
Метафоры
Вот как Джошуа Леви пытался объяснить это зрителям на последнем ток‑шоу.