– Я люблю тебя! – проговорила она и ударила по стеклу кулаком. Еще раз, еще... чтобы пробиться туда, к нему; чтобы он вышел к ней. Но под градом ее ударов образ Эйнджела растаял, словно был создан из ртути... – Я тебя освобожу, обещаю.
Наплыв: воздух ночи
Тимми еще не бывал в Таиланде. Ночной воздух, горячий и влажный, обрушился на него, как молот, едва он вышел на улицу из здания аэропорта, где работали кондиционеры. Один из лимузинов родителей Хит подкатил прямо к выходу, и они тут же нырнули в его прохладное чрево. В окружении полицейского эскорта, под рев сирен и сполохи мигалок, они вырулили на шоссе, огибавшее столицу, древний и вместе с тем футуристический город Бангкок, еще один Город Ангелов.
На этот раз, слава Богу, им не пришлось останавливаться в отеле. В особняке леди Хит было достаточно свободных комнат, чтобы разместить всех друзей. Когда Тимми увидел тиковый павильон, который был словно остров в цветущем море жасмина, с двумя служанками, облаченными в традиционные тайские костюмы, стоявшими по обе стороны от входа, он рассмеялся – впервые за последние дни – и сказал:
– Да, Восток есть Восток.
– Этот павильон... – сказала Хит. – Что‑то в нем есть такое... какая‑то странная карма... может, ты все‑таки остановишься в главном здании...
– Нет, нет. Он просто великолепен. – Тимми наблюдал за тем, как слуги заносят в павильон его студийное оборудование. Все они, перед тем как переступить порог дома, снимали обувь. – Тем более здесь я смогу репетировать хоть всю ночь и никому не мешать. Кажется, я созрел написать парочку новых песен. Может, хоть напоследок успею исполнить. Ладно, посмотрим.
– Ну привет, – сказал Пи‑Джей и направился к главному зданию, шагая спиной вперед.
|
|
– Господи, я точно скоро рехнусь с этим его «наоборотом», – сказал Тимми.
– На самом деле все очень серьезно, – ответила Хит. – Он таким образом возвращает себе дар видения.
– А ему уже было видение, как решить нашу проблему?
– Я не знаю, но, кажется, нет. Если бы было, он бы сказал. Ну, наверное...
Но Тимми уже не слышал ее. У него в голове звучала музыка: странная, настойчивая, противоречивая, не такая, какую он слышал прежде... Казалось, что эта музыка рождается из звуков, что окружали его в ночи: сверчки, лягушки, машины, сваебойные молоты, шепот прислуги, струи древнего водопада.
– Несмотря ни на что, – тихо проговорил он, – я все‑таки стал настоящим. И я не знаю на самом деле, хочется мне или нет возвращаться в мир теней...
– Потому что на этот раз, – так же тихо ответила Хит, – ты уже не сможешь вернуться назад. – Они поднялись по ступенькам, и Тимми, следуя примеру Хит, разулся, прежде чем переступить порог. Порог был очень высокий; Тимми заметил, что Хит постаралась не наступить на него; наверное, это какой‑то древний ритуал, подумал он.
– Раньше... – продолжила Хит, когда они с Тимми вошли в переднюю комнату павильона, где уже были сложены все его музыкальные инструменты. Тимми сразу заметил фрески на стенах: сцены буддистского ада, не менее ужасные, чем видения ада католического. – Раньше ты возникал в любом месте и времени и исчезал, когда чувствовал, что пришло время исчезнуть... ты был видением... воплощением человеческих страхов и грез о волшебном... это была настоящая магия. А теперь это будет иллюзия магии, как у Дэвида Копперфильда. Грандиозное шоу Гилера и «Stupendous»... и ты не исчезнешь на самом деле... да, все подумают, что ты исчез... но это будет обман, ловкий трюк... очередной спецэффект... и никакой магии.
|
|
– Как бы не вышло, что Гилер получит больше, чем ожидает.
– Ладно, – сказала Хит, – когда закончишь разбирать свои вещи, сразу звони мне. Хочу отвести тебя в одно место. Это место – особенное.
– А Пи‑Джей?
– Он будет с нами в своем отсутствии.
Прах
Они проехали по извилистому лабиринту узких улочек и въехали на территорию храма. Пагоды, стоявшие вдоль канала, были как черные силуэты на фоне неба, подсвеченного неоном. Тимми с Хит вышли из машины.
– Не бойся, – сказала она. «Вот странно, – подумал Тимми, – она пытается меня успокоить, меня, которому две тысячи лет от роду... Впрочем, наверное, это правильно. Ведь это – ее страна. Это всего лишь семейный храм, один из тех, которые содержал мой дед. Может быть, так он пытался привнести в свою жизнь хоть частичку добра или думал, что это поможет ему отвратить от себя все зло, которое он причинил другим, не знаю».
– Мы пришли отдать дань уважения праху принца Пратны? – спросил Тимми.
– Не только за этим, – сказала Хит. – Я хочу, чтобы ты встретился с одним человеком. Хотя не уверена, что сегодня он будет здесь.
Они прошли через кладбище. Многие надгробия были украшены гирляндами из цветов и гофрированной бумаги. На некоторых плитах были фотографии усопших. Надписи на надгробиях были сделаны в основном на китайском. Пахло цветущим жасмином и ладаном. Однако чем дальше от входа, тем меньше встречалось надписей на китайском; все меньше вычурности и аляповатых украшений. Зато сами надгробия стали гораздо величественней, и надписи на этих надгробиях были сделаны на тайском или английском. Отсветы городских огней заливали ночное кладбище немеркнущим светом. Тимми пристально вглядывался в надписи на могильных плитах, словно пытаясь разгадать тайну, скрытую в незнакомых для него символах.
|
|
– Ты в порядке? – спросила Хит. Судя по его напряженному взгляду и сосредоточенному выражению, он, может быть, прямо сейчас делал какие‑то внутренние заметки для своих будущих песен. Его поведение не походило на поведение человека, которому предстоит исчезнуть в ближайшие сутки.
– Странно, но это кладбище... в нем нет ничего мрачного и гнетущего. А уж я повидал их немало на своем веку. Или, наверное, лучше сказать «веках»?
– Ну, у нас все по‑другому. Мы верим в реинкарнацию, и поэтому мысли об умерших нас не то чтобы не тяготят, но и не повергают в скорбь... потому что мы знаем, что смерть – это всего лишь такой ритуал... церемония, в результате которой ты обретаешь новую сущность... смерть – не конец, а начало нового этапа твоего путешествия в этом мире.
– С кем мы должны встретиться?
– Вот, мы пришли. – Они подошли к семейному павильону из тикового дерева, который разительно отличался от всех безвкусно‑кричащих храмовых строений. В нем были строгость, покой и стиль. По обе стороны от входа стояли огромные кувшины для сбора дождевой воды. – Вот смотри.
Ajarn Сонтайя сидел в павильоне на соломенной циновке, расстеленной на полу, в окружении сотни зажженных белых свечей. Хит заметила, что белый священный шнур обвивает весь павильон, протянувшись между всеми столбами, что поддерживали крышу. В алюминиевых чашках тлели горящие благовония.
– А, Хит, – сказал ajarn. Хит всегда становилось немного жутко, когда этот слепой старик узнавал ее только по звуку шагов. – Ты, наверное, удивлена, что я до сих пор еще здесь. О, да ты привела с собой друга.
– Да, ajarn, – сказала Хит и добавила, обращаясь к Тимми: – Сейчас мы должны преклонить колени. Просто делай, как я.
Она села в позу phab phieb, сложила ладони и выразила уважение пожилому шаману. Тимми последовал ее примеру. Какой же он все‑таки грациозный, подумала Хит, ведь он совершает этот ритуал в первый раз, а у него все получается идеально.
– Ты позаботилась об амулете? – спросил шаман.
– Да. Хотя мне было... больно. Мне и сейчас больно.
– Я знаю, дитя мое. Тварь, заточенная в амулете, сделает все, чтобы высосать из тебя всю жизненную силу. Однако ты выглядишь вполне бодрой. А как твоя рана на груди?
– Она болит, ajarn.
– А твой друг – не кто иной, как печально известный Тимми Валентайн. – Хит оставалось только надеяться, что Тимми не понимает по‑тайски; он говорил на стольких языках, жил в стольких странах... Однако в данный момент он смотрел на них так, словно не понимает ни слова из их разговора. – Тимми Валентайн, – продолжал ajarn Сонтайя, – вот причина всех бед, что постигли тебя в последнее время. Но также и запредельного наслаждения... поскольку, если бы не он, ты бы не встретила человека, которого так полюбила.
– Добрый вечер, ajarn, – сказал Тимми.
И шаман обратился к нему на ломаном английском:
– Тимми, у всякого путешествия есть конец, завершение, прекращение всего сущего, это слова великого Будды, я расскажу тебе, и ты все поймешь. Вожделение есть плод страданий. Откажись от своего вожделения. Откажись, откажись.
– Я и так уже отказался от своего бессмертия, – ответил Тимми, – только этого недостаточно, да? Я хотел стать простым мальчиком, но, наверное, это невозможно... может быть, две тысячи лет – слишком большой срок. А что я сделал с Эйнджелом? Он так хотел смерти, но, может быть, это была не та смерть, к которой он стремился?
– Ты приближаешься к мудрости, дитя мое.
– Ajarn, – сказала Хит, – ты поручил мне найти того, кому ты сможешь передать свой дар. Я думаю, что...
– Я не знаю, дитя, – остановил ее ajarn на тайском. – Но ты привела его сюда, значит, так тому и быть.
Он повернулся и пристально посмотрел в глаза Тимми своими незрячими глазами. Тимми вздрогнул, но не отвел взгляд. Хит показалось, что в это мгновение между ними что‑то произошло. У нее было странное ощущение, что глаза Тимми как будто стали бездонной пропастью, а из глаз шамана излился поток света – этот свет лился, и лился, и безвозвратно исчезал в темной глубине глаз Тимми... словно в черной дыре. При этом на лице Тимми не отражалось вообще ничего. Все это длилось, наверно, минут пятнадцать... и потом Тимми вдруг упал на пол и забился в каком‑то припадке. Из его глаз лились слезы, он кричал, рвал на себе волосы, бил кулаками об пол, разбивая их в кровь. Хит никогда не видела его таким. Она даже не осмелилась подойти к нему и утешить его, так велики и ужасны были его печаль и гнев.
Она даже не сразу заметила, что ajarn Сонтайя уже не дышит. А когда все же заметила – и дотронулась до его запястья, – он был холодным, как камень. Saisin выпал из его рук. Круг разомкнулся. Может быть, подумала Хит, он был мертвым все это время...
– Я был в нем, когда он... – кричал Тимми. – Я чувствовал его смерть!
Тимми все еще плакал и бился в истерике, а Хит достала мобильный и позвонила в полицию. Они доберутся сюда не скоро с учетом всех пробок; мало кто знал объездные пути – для того чтобы ориентироваться в лабиринте всех этих узеньких закоулков, надо было родиться и вырасти в Сукхумвите. Смерть шамана не стала для нее настоящей трагедией; еще тогда, в больничной палате, она поняла, что он пребывает в их мире только наполовину, а вторая его половина уже была в мире духов. Она не переживала из‑за его смерти в отличие от Тимми. Ей было интересно другое: каково это для Тимми, который так долго избегал встречи со смертью, – соприкоснуться с ней, почувствовать всем своим существом и все же остаться в живых.
Наконец Тимми слегка успокоился. Легкий ветерок шевелил поверхность стоячей воды в ближайшем канале. Ночные создания щебетали, трещали и квакали – выпевали свои призывные песни.
– Вот тебе и грандиозное шоу, – сказал Тимми. – Ты ошиблась, Хит. Теперь мое исчезновение станет не просто ловким трюком.
И в этот момент Хит почувствовала такую резкую боль в своей ране, словно клыки Эйнджела снова вонзились ей в грудь.
– Ой. – Она схватилась рукой за грудь, а амулет у нее на шее закачался туда‑сюда, оставляя след серебристого света в темном воздухе.
– Ты в порядке? – спросил ее Тимми, ласково приобняв за плечи.
– Да. Да. – В отдалении раздался рев сирен. – А вот и они. Ладно, поехали спать.
При свете дня
На сцене, оборудованной на арене стадиона Паниасай, висела огромная репродукция последней картины Лорана МакКендлза, самой страшной из всех его творений... мертвая проститутка под дождем. Когда дойдет очередь до главного мега‑хита «Распни меня дважды», картина проступит из тьмы прямо за спиной Тимми, мертвая женщина оживет – спецэффекты были продуманы до мелочей – и в самом конце композиции втянет Тимми Валентайна в картину... прямо в постер с его портретом. Все это будет проделано с помощью хитрой системы зеркал. И дыма...
Пи‑Джей на время вышел из своего «оборотного» состояния, чтобы руководить подготовкой к концерту. В частности, надо было проверить, как работают спецэффекты. Жара стояла кошмарная; мобильный телефон так и норовил выскочить из мокрой от пота ладони.
– Крайнее левое зеркало, – говорил он невидимому собеседнику, – надо его наклонить еще чуть‑чуть влево... еще левее, так, стоп, теперь назад, вправо...
Изображение женщины зашевелилось... начало изменяться... вот она срывает с себя кожу и превращается... в снежного барса (все это было бесстыдно содрано с одного из клипов Майкла Джексона, ну и ладно, какого черта, зато это красиво и стильно, лучше для Тимми и не придумаешь)... потом – в Джуди Гарланд из «Волшебника Страны Оз»... спецэффекты в стиле бредовых фантазий «Повелителя скорости и времени» Джиттлова... под конец она принимает свой изначальный облик и уже в таком виде растет, увеличиваясь в размерах, пока не превращается в настоящую великаншу наподобие тетки из фильма «Атака 50‑футовой женщины», и протягивает руки, словно хочет дотянуться до зрителей...
Про себя Пи‑Джей подумал, что все это куда больше походит на магию, чем та настоящая магия, с которой он жил столько времени.
– Ну и как оно смотрится? – спросил Левон Джианьян – техношаман, главный по спецэффектам – маленький армянин, который, как поговаривали, происходил из древнего княжеского рода и пользовался огромным влиянием во всем отделении визуальных эффектов студии «Stupendous». – Хотелось бы побольше вызывающей сексуальности, но меня беспокоят проблемы с цензурой, так что вместо этого я добавил побольше крови.
– Да, впечатляет.
– Как тебе морфинг[28]?
– Приемы все старые, но смотрится грандиозно.
– Может, добавить мотивов коренных американцев? Для политкорректности?
– По‑моему, это будет слишком политкорректно.
– О, класс! Пожалуй, стоит над этим подумать. Нет, действительно. Хорошо получилось. И все это управляется с одного компьютера! Правда, времени было мало, чтобы как следует все объяснить тому парню, который отвечает за реализацию алгоритмов морфинга, но... – И тут он пустился в пространные объяснения про методы соединения, гигабайты и скорости передачи данных и говорил бы, наверное, очень долго, но Пи‑Джей поднес палец к губам.
– Тс‑с‑с! Не порть для меня магию этого чуда.
– Что? А, ну да, понимаю.
– Левон, а можно прогнать это все еще раз?
Вполне понятное желание. Джианьян махнул какому‑то человеку, одетому во все черное, и все включилось по‑новой: картина материализовалась из «темноты», ожила в танце преобразований – где‑то на середине всего этого действа на сцене сгустилось изображение Тимми Валентайна, которое должно появиться как раз в тот момент, когда настоящий Тимми скроется в потайном люке под покровом густого дыма, который окутает сцену, – и даже с учетом того, что сейчас было утро, и сцена была залита солнечным светом, а зеркала еще надо будет отрегулировать и подогнать, зрелище получилось впечатляющее. Пи‑Джей аж присвистнул от восхищения.
– Все завязано на MIDI[29], – сказал Левон. – То есть, если выступление затянется или, наоборот, подойдет к концу раньше, чем запланировано, мы все равно сможем все синхронизировать... все привязано к специальным меткам в записи сопровождения его выступления.
– Что бы это ни значило, – заключил Пи‑Джей.
– Да не важно, что это значит, ты просто скажи, что все круто! – сказал Левон и рванул по узкому проходу между рядами сидений в сторону кабинки, где стоял пульт управления.
Как только Пи‑Джей остался один, его вновь одолело стремление делать все наоборот. Сначала это было едва заметное щекотание где‑то в глубине живота... потом у него зачесались глаза... зрение раздвоилось. Мир вокруг завертелся, и ему вдруг стало холодно... сперва это был легкий озноб, но с каждой секундой ему становилось все холоднее и холоднее, будто он попал в метель, словно он вновь оказался в Айдахо с его пронизывающими ветрами... на улице +42... а ему холодно... да... потому что холод был где‑то внутри... он слышал взмахи огромных крыльев... крыльев ангела смерти... крыльев летучей мыши... я снова вишу вверх ногами на колокольне, на самом краю земли... он зябко поежился, обнял себя за плечи, огляделся в поисках какого‑нибудь одеяла или пальто, но не нашел ничего, кроме сложенного брезента, которым накрывали сиденья... взял, завернулся в него, как в кокон... он знал, что жутко вспотеет, но ничего не мог поделать – ему было холодно, холодно, холодно, холодно, холодно... потому что солнце было иллюзией, а холод был настоящим... что‑то было рядом с ним... что‑то темное, и томимое жаждой, и так запредельно одинокое, что оно должно было высосать все тепло, всю любовь, весь свет этого мира, чтобы утолить свой голод всего на мгновение... и оно было рядом, совсем‑совсем рядом. Это был не злой дух, потому что даже злой дух знает свое место в мироздании и играет по правилам Великой Мистерии... это был человек и в то же время – не человек...
Но что?
Смерть
– Так, я поссать, – объявил Левон и ушел в туалет. Это был VIP‑сортир с мраморными полами, где все унитазы работали, а туалетная бумага лежала прямо в кабинках, и для того чтобы ее получить, не надо было совать пять центов в специальный автомат (и при этом тебе выдают три клочка). Хорошо все‑таки быть важной персоной, подумал Левон. Ненавижу сидеть орлом над унитазом в общественном туалете. Морщинистая старуха драила писсуары. Вид женщин в мужском туалете поначалу приводил его в ужас, но со временем он привык. Он сунул ей десять бат, чтобы она не таращилась на него, пока он отливал.
В огромный, почти безбрежный писсуар, почему‑то наполненный льдом и шариками нафталина; он еще не закончил, как внезапно его обуяло странное желание свалить отсюда как можно скорее. Он протянул руку, чтобы нажать на смыв. Что‑то едва уловимое привлекло его внимание в ручке смыва... отраженное лицо... Тимми Валентайн?! Я, наверно, перетрудился, подумал он... и как только в его голове пронеслась эта мысль, изображение Тимми плавно перелилось в образ молоденькой девочки с неестественно черными – наверняка крашеными – волосами и губами, густо намазанными черной помадой. Стандартный вид сумасшедшей поклонницы Валентайна.
Нет, я точно перетрудился.
– Мистер, – заговорила девочка. Легкий немецкий акцент. Было вполне очевидно, что она здесь не за тем, чтобы мыть туалет.
– Это мужской туалет, – сказал он.
– Простите, я просто вошла сюда следом за вами... огонька не найдется?
Он обернулся. Перед ним стояла стройная девочка. На сто процентов: одна из этих оголтелых неоготок. У нее на ладонях были вытатуированы стигматы, и одета она была во все черное, причем высокий корсет был затянут так плотно, что вообще удивительно, как она не задыхалась. Что за черт, подумал Левон, доставая зажигалку и застегивая ширинку другой рукой. Она курила тайские сигареты, ну эти... которые без фильтра.
– А тебе не слишком ли мало лет, чтобы... – начал было он.
– Я умру раньше, чем меня убьет рак, – ответила она на незаданный вопрос и выпустила струйку дыма прямо ему в лицо.
Девочка была привлекательная. Он даже почувствовал некоторое возбуждение, но потом подумал, что это всего лишь очередная полоумная поклонница и не более того; сразу после концерта он сможет построить таких, как она, в линию и выбрать любую, какую только пожелает.
Она схватила его за плечи. У нее были очень острые ногти. А у него была слабость к девочкам с острыми ногтями.
– Больно, – сказал он, но его лицо расплылось в улыбке.
– Пожалуйста, – сказала девочка, – мне правда очень нужно встретиться с Тимми... я тайком прилетела сюда из Мюнхена, и мне нужно с ним встретиться... он мой бог. Я не знаю, что сделаю, если его не увижу. Может быть, даже покончу с собой.
– Ну, – сказал он, – я работаю на этом шоу.
– Ой, так ты работаешь с ним... наверное, видишь его каждый день... – Девочка уже просто терлась о Левона. Маленькая похотливая лиса! – подумал он. Может быть, лет ей и вправду маловато, но она штучка заводная.
– Тебе нравится, что я делаю? – спросила девочка. – Иногда мне кажется, что я – это Тимми, в том смысле, что меня тянет пить кровь.
– Но это же имидж, ты же понимаешь.
– Но я читала во всяких журналах, что ему несколько тысяч лет...
Она прижималась к нему все сильнее и сильнее, так что он уже едва сдерживался, чтобы не разложить ее прямо здесь, на полу, в сортире. Ее руки сжимали его ягодицы, он был возбужден. Она прижималась к нему все сильнее, и тут он заметил, что старуха‑уборщица уже вернулась и смотрела на них, опершись на свою швабру. Он достал бумажник, вытащил из него банкноту в сто бат и помахал ею вполне однозначно. Уборщица ловко выхватила бумажку из рук Левона и тут же исчезла, а он потерял равновесие и упал. Девочка уже шарила где‑то в районе его ширинки.
– Я сделаю все, если ты мне поможешь встретиться с Тимми... все, что захочешь, – говорила она. Она уже стянула с него джинсы и обрабатывала языком головку его члена, а ее острые ногти все глубже впивались в его ягодицы.
– Думаю, что смогу тебе с этим помочь, – услышал он собственный голос. Боль становилась все острее. Девочка знала свое дело. Левон застонал. Он старался не удариться головой о стенку писсуара. Если бы только он мог затащить ее на часок к себе в номер. Секс в туалете – это для гомиков, подумал он и только собрался попросить ее остановиться, как она откусила ему яйца.
Он заорал благим матом. В ответ она вонзила ногти ему в бедра... ногти проткнули кожу, оставив глубокие ранки, которые тут же заполнились кровью... она принялась слизывать эту кровь. Его крик сорвался на утробный хрип. Он попытался скинуть ее с себя, но она зажала его между двумя писсуарами. Придавила его своим весом. У него перед глазами, в луже мочи, среди шариков нафталина, в писсуаре плавали его яйца. Он чувствовал, как ее язык жадно шарит в его опустошенной мошонке. Похоже, у него был болевой шок. Он пытался кричать, но у него получались лишь тихие стоны. Он хотел лишь одного: потерять сознание от этой боли. Она продолжала пить его кровь. И тут он выдавил из себя:
– Меня нельзя убивать. Кто тогда будет рулить эффектами? Без меня весь концерт накроется...
Он уже почти потерял сознание. Она подняла глаза, посмотрела не него. Кровь была у нее на губах, на зубах и даже на щеках.
– На этот счет не волнуйся. Мы сделаем так, что ты не пропустишь концерт.
Он начал впадать в забытье. Мы? – промелькнуло у него в голове. Кто это – мы?
И тут лицо девочки начало изменяться.
Волосы стали короче. Нос – острее. Глаза становились все больше и больше. Скулы поднялись. Кожа бледнела и как будто светилась изнутри... Господи, думал он, она становится Тимми Валентайном, моя работа становится реальностью, Боже мой, я, похоже, сошел с ума...
– Тимми, – прохрипел он.
– Ненавижу, когда меня называют Тимми, – произнесла тварь с лицом Тимми Валентайна. И снова ударила его когтями.
Наплыв
Хит закричала. Рана у нее на груди... она снова как будто пульсировала, и каждый удар отдавался волной невыносимой боли в каждой клеточке ее тела. Господи, думала она, я больше не могу... я умру...
Наплыв
Внезапно Пи‑Джей осознал, что его жена находится в смертельной опасности. В спешке, не попадая на нужные кнопки с первого раза, он набрал ее номер на сотовом телефоне. Теперь он был уже полностью одержим духом, который все делал наоборот.
– Пока, – сказал он в трубку.
– Пи‑Джей, Пи‑Джей, – повторяла она снова и снова.
Пока значит привет, думал он, если ты говоришь наоборот. Но даже когда ты говоришь наоборот, слова, которые ты произносишь, имея в виду прямо противоположное, тем не менее могут быть истиной...
Он нажал кнопку отбоя. Солнце палило над стадионом Паниасай. Я должен уйти от нее, думал он. То, что несло с собой холод и голод, подходило все ближе и ближе. Оно хочет меня, потому что я знаю, что оно здесь. Оно убьет Хит, только чтобы добраться до меня. Будет лучше, если я отвернусь от нее... лучше, если я буду вести себя так, словно я ненавижу ее... делать все наоборот. Оно убьет меня, только чтобы добраться до Тимми. И оно убьет Тимми, потому что оно стремится убить себя самое...
Память: 1888
– Я могу столько всего рассказать, – говорил мальчик. – Ты можешь верить или не верить; выбор всегда за тобой. Но если ты мне поверишь, то я расскажу тебе все в таких красках, что ты как будто увидишь все это своими глазами. Я буду говорить голосами, так похожими на настоящие голоса усопших, что ты больше не будешь считать их мертвыми... о ком ты хочешь, чтобы я тебе рассказал? Поэты, художники прошлых времен, Шекспир, Тассо, Караваджо? Императоры и короли, знаменитые любовники и любовницы? Я знал стольких из них...
– Ради всего святого, Уайльд, – воскликнул Брем Стокер, – этот мальчик – просто сокровище! Мы можем вывести его в свет на какое‑нибудь грандиозное сборище. Почему бы не прямо завтра? Герцог Кларенс устраивает званый чай...
– Нет, только не днем, – сказал Оскар. – Неужели ты не в состоянии запомнить хотя бы это?!
– Дай ему еще бокал вина, может быть, это сделает его еще более разговорчивым.
– Ничего не получится, – рассмеялся Оскар, – но если ты проткнешь свой большой палец и смешаешь пару капель крови с поссетом...
– Ясно, – ответил Стокер. – Только если я проткну себе большой палец или еще что‑нибудь большое.
Булавкой для галстука он уколол себе палец. Бусинка крови выступила на нем, и он провел окровавленным пальцем по губам мальчика. Тот почувствовал легкий прилив тепла, которое тут же прошло, сменившись все тем же бесконечным холодом.
– О ком вы хотите услышать? – спросил он двух мужчин, сидевших перед ним.
Ночь
Памина смотрела в зеркало. Что произошло? Танец погони и смерти закончился. Мертвая жертва лежала на полу. Она склонилась над трупом... кровь у нее на губах, противный привкус помоев на языке... и все‑таки... было что‑то еще.
На самом пике наслаждения... когда она проникла в него, а он истекал этим прекрасным соком... рядом был кто‑то еще. Нет, не рядом, а прямо в ней. У нее внутри... Кто‑то, стремившийся вырваться на свободу. Кто‑то, кто хотел отнять у нее ее тело и сделать из него другое...
Памина вспомнила и тот, предыдущий случай, когда она убила свою жертву. Может быть, то же самое происходило с ней и тогда? Неужели убийства не приносили ей того восторга – того оргазма, – о котором она так мечтала? Тогда, в гостиничном номере, в Англии... с тем старым козлом‑проповедником... обольщение, нападение, а потом... неужели она все забыла, и тогда все было так же, как сейчас? Она действительно не могла вспомнить.
Памина...
Этот голос. Ангел. Он всегда говорил ей только правду. Он был единственным существом, кто никогда ее не обманывал. Она снова слышала его голос. Она снова видела его – в зеркале.
Не бойся, сказал ей ангел. Каждый раз мы охотимся вместе. И с каждым разом ты подводишь меня все ближе и ближе к миру людей.
– Но я убиваю людей! – закричала она. – Это не то же, что с Сашей из мясной лавки, это не то же самое, что поймать мышь и оторвать ей голову... ты заставляешь меня красть их души...
Ты никого не убивала. Убивал я. Ты – всего лишь инструмент. И ты должна быть только рада, что это был я. Я – настоящий вампир, и поэтому он сможет вернуться и заняться своими спецэффектами на концерте.
– А как же тогда с Дамианом Питерсом?
О, он уже никогда не вернется, ведь ты растерзала его на кусочки.
– Но ты же сказал, что ты...
Я убил его. А ты искромсала его тушку, кровожадная ты садистка! Ты просто сумасшедшая дура. Но им никогда не удастся запереть тебя в психушке. Как только я обрету свободу, мы вечно будем вместе.
– Ага, но только теперь мне страшно. И я думаю, что, может быть, Тимми был прав, и мне стоит показаться врачам.
И теперь ты хочешь сдаться? Памина, Памина, неужели ты не любишь меня?
– Я люблю тебя, но...
Тогда забери амулет, сука!
– Амулет. Да. Амулет.
Ночь
Леди Хит приехала на стадион уже ближе к закату. Она уселась в VIP‑ложе, где собрались сливки бангкокского общества. Если заложить все их «ролексы», подумала Хит, можно купить небольшой островок на Карибах. На входе в ложу стояли охранники.