Стадион был переполнен, хотя даже самый дешевый билет стоил тысячу бат. Свободных мест не было. Фанаты толпились в проходах. Большинство, конечно же, неоготы, но здесь они вели себя гораздо спокойнее, чем их европейские собратья. Концерт, вполне очевидно, был для них событием года. Если бы только они знали, что именно сегодня Тимми собирается исчезнуть навсегда... хотя Гилер уже поговаривает о том, что, возможно, и не навсегда... может быть, через год‑другой он вернется опять... но Тимми сказал: нет, если уж уходить, то насовсем.
Пи‑Джей был где‑то за кулисами. Хит так и не смогла поговорить с ним сегодня. Ни разу. То есть он ей звонил... но звонил, видимо, в состоянии своей мистической одержимости духами, так что она вообще ничего не поняла, что он пытался сказать. Она удобно устроилась в своем кресле – его специально привезли из дома – и попыталась вести беседу с гостями, собравшимися в ложе. Там были khunying, одна шикарнее другой, в ярких шелках и блеске драгоценностей. Хит заметила и несколько критиков: например, Роберта Халлидея из «Bangkok Post» и известного тайского поп‑певца со свитой почитателей. Была там и группа снобов, толпившихся вокруг Брюса Гастона, эмигрировавшего из Америки – так же как и Лоран МакКендлз – и ставшего здесь одним из самых известных исполнителей классической тайской музыки. Были еще и политики, которые явно чувствовали себя не в своей тарелке, однако пришли на концерт, видимо, чтобы обеспечить себе голоса избирателей на следующих выборах. А вот – фигура из мира медиа‑бизнеса: Витават, Дэвид Леттерман Таиланда, – смеющийся и гримасничающий перед телекамерами. Что за зрелище! А до появления Тимми оставалось еще не меньше часа.
|
|
На разогреве играла какая‑то местная группа. Молодой певец, практически копия Тимми, очень привлекательный, весь прилизанный, разряженный в дерзкий яркий костюм... они исполняли что‑то в стиле «Power Rager», вопили и бесновались на сцене, а публика изредка аплодировала их жеманным композициям, которые сопровождались синтетическим полутехно, какое обычно крутят на MTV в те часы, когда его никто не смотрит. Их выступление закончилось лазерным шоу с явлением голографического Годзиллы. Зрителям понравилось это действо, однако все с нетерпением ждали Тимми.
Потом была еще одна группа... совершенно не отличавшаяся от той, которая играла первой. Даже Хит, которой следовало вести себя осторожно, начала проявлять нетерпение, хотя она знала, что Тимми появится только тогда, когда возбуждение толпы достигнет оргиастической точки.
– Чушь, полная чушь, – бубнил Гастон в свой бокал ледяного пива «Сингха». – Та же самая музыка, та же самая гармония, даже рифы на синтезаторе те же самые, ради всего святого! Когда же наконец будет то, ради чего мы сюда, собственно, и пришли?!
В ложу вошел Пи‑Джей. Он так торопился, что даже оттолкнул локтем какую‑то из khunying, стоявшую у него на пути.
– Хит, Хит, – прошептал он. – Нам надо поговорить.
Ее грудь снова пронзила острая боль.
– Что случилось?
– Пока не случилось, но может случиться. Что‑то действительно грандиозное. Знаешь, сегодня – особенный день, когда напряжение в мире реальности достигает такого уровня, что произойти может все что угодно.
– С Тимми все в порядке?
|
|
– Ага, он в гримерке. Джианьян что‑то опаздывает, но я уверен, что он придет, когда надо. Он всегда делает все в самый последний момент. Но Хит, Хит...
У него был странный, какой‑то дикий вид. Он распустил свои длинные волосы, и они слегка развевались даже тогда, когда никакого ветра не было и в помине. Дикарь – как он есть. Господи, как я люблю его, подумала она. Но в нем столько всего, к чему я никогда не смогу даже притронуться. Слава Богу, что я не такая, как та женщина из оперы, которая так стремилась открыть все двери... мне все же хватает ума не лезть в запретную зону.
– Хит, – начал Пи‑Джей, – оно вертится вокруг меня, как торнадо. Мне кажется, оно скоро меня засосет... и унесет прочь из Канзаса, прочь из этого мира... ты понимаешь? Весь этот мир – всего лишь крошечный островок посреди бесконечного океана ужаса... тайны... трансцендентальных мистерий... и время от времени возникают такие мгновения, когда напряжение в мире доходит до высшей точки, и плотины дают течь, и, сама знаешь, может произойти все что угодно, и... похоже, такое мгновение наступило. Я знаю, я чувствую. Когда мной опять овладеет дух, который все делает наоборот, я уже не смогу ничего сказать сам... и я хочу, чтобы ты знала: я люблю тебя, сейчас и всегда.
– Пи‑Джей... – Но тут с ним что‑то произошло. Он весь напрягся, на шее запульсировали вены. – Пи‑Джей, не мог бы ты наконец рассказать мне...
– Привет, – сказал он и вышел из ложи задом наперед, но при этом ни разу не споткнулся, словно у него на затылке были глаза.
И снова грудь Хит пронзила острая боль. Но она не осмелилась вскрикнуть или застонать; в подобном обществе это было бы неуместно. Она сделала большой глоток чего‑то, что здесь подавали – похоже, шампанское, – запив две таблетки ибупрофена. Взглянула на сцену, и ей показалось, что она заметила того парня, ответственного за спецэффекты, о котором говорил Пи‑Джей. Он неуверенной походкой направлялся к будке за сценой, где стоял пульт управления. Вот он споткнулся о нагромождение кабелей и проводов. Было вполне очевидно, что он успел очень даже неплохо повеселиться в перерывах между работой.
|
|
Джианьян уселся в кресло, стоявшее перед пультом управления... каким же крошечным казался он ей отсюда, сверху... Господи, подумала Хит, сколько власти сейчас в этих крошечных руках. Он повернул рукоятку или что там еще; Хит не смогла разглядеть с такого расстояния.
Свет начал меркнуть, ребята из последней группы, которая разогревала публику, уже прощались и собирали свои инструменты. Они кланялись и посылали воздушные поцелуи публике. Жидкие аплодисменты мгновенно затихли. Напряжение нарастало. Зрители ждали Тимми, только Тимми и никого, кроме Тимми.
Едва слышно прозвучали первые аккорды. Небесные звуки струн полились из колонок. Прекрасная музыка, медленная и торжественная. Над стадионом сгустилась полутьма – город вокруг все еще светился ночными огнями. На небе едва виднелась пара звезд; ночной Бангкок окутан смогом. Грохот дорожного движения доносился даже сюда. Среди всего этого разнообразия звуков можно было услышать пронзительный вой сирен, рев мотоциклов без глушителей... и даже где‑то вдалеке, едва различимый – рев слонов. Все эти звуки казались неотъемлемой частью музыки, а потом из колонок раздался голос... низкий голос Белы Лугоши... слушайте их... детей ночи... какая дивная у них музыка... Это было совсем не похоже на голос живого человека. Его засэмплировали из старого фильма и записали несколько дорожек, одна поверх другой, пока он не начал звучать словно шепот прибоя... и только один человек из всех, собравшихся в этот вечер на стадионе, знал, что это был голос самого Дракулы, что в нем таилась опасность...
Одинокий луч света пронзил темноту.
И высветил Тимми Валентайна. Он стоял, одинокий, угрюмый, заряженный темной энергией зала. Гул толпы превратился в рев, а потом – в громовой грохот: Тимми, Тимми, Тимми. И над всем этим ревом плыли протяжные звуки струн. Меркнущий идол все еще покорял своей сверхъестественной красотой. Его волосы, длинные в восьмидесятых, теперь были пострижены очень коротко, за исключением одного локона, ниспадавшего на бледный лоб. Его глаза не нуждались в каком‑либо макияже: большие, блестящие, словно огромные драгоценные камни, и такие странно уязвимые. Он был во всем черном, и лишь белизна его кожи пробивалась сквозь разорванную, незастегнутую рубашку и дыры в джинсах. Бриллиант в его левом ухе... даже на таком расстоянии он сверкал, переливаясь светом.
Тимми улыбнулся.
Одна эта улыбка подняла новую волну бешеных аплодисментов.
Музыканты – невидимые для зрителей, чтобы не отвлекать внимание от роскошного одиночества Тимми – заиграли вступление к «Вампирскому Узлу».
И Тимми запел.
Растворившись в воздухе
Ночь
Да, думал Пи‑Джей, сама песня по нынешним меркам – никчемная. Слова в стиле кантри‑вестерн, а мелодия слишком слащавая и агрессивная одновременно. Но, с другой стороны, сейчас кто‑нибудь помнит хоть одну песню начала восьмидесятых? А «Вампирский Узел» – на все сто процентов продукт того времени. Но парень пел так, что казалось, сейчас у него пойдет горлом кровь, и от этого песня казалась прекрасной.
Можно даже сказать, что теперь в нем появилось какое‑то напряжение, которого не было раньше... эти длинные фразы, которые раньше выходили вообще без пауз, даже на то, чтобы сделать вдох... а теперь ему приходится беречь воздух, следить за диафрагмой и делать все то, о чем всю жизнь беспокоятся смертные исполнители. И у него хорошо получается, черт побери! – думал Пи‑Джей, сидя в будке, расположенной на вершине башни, от которой шли подвесные мостки – прямо над сценой, от одного края стадиона до другого.
Все шло гладко... но оно было рядом, это зловещее «что‑то». Он уже чувствовал его запах. Запах смерти. Сперва он подумал, что это Памина... он знал, что Памина прилетела в Бангкок, он чувствовал ее присутствие в городе, когда дух «наоборота» завладел его разумом... однако смерть, которая подкрадывалась к нему под покровом теней, – это была не Памина, нет... уже совсем рядом... может быть, за кулисами... когда Пи‑Джей закрывал глаза, то чувствовал каждого человека на стадионе, чувствовал каждую душу... они были как пламя свечей, танцующее, трепещущее... но среди них была одна свечка, и ее пламя было не обжигающим, как остальные, а леденяще‑холодным. Где‑то там. Кто‑то... Но кто? Неужели они еще не разобрались со всеми бессмертными? Да, Памина выпала из их поля зрения... но ведь она не вампир... не настоящий вампир... она не может сама создавать новых вампиров.
Так кто же это мог быть?
А музыка была такая красивая...
Теперь звучала длинная оркестровая интерлюдия. Тимми сдвинулся с места, луч света сдвинулся вместе с ним. Тимми метался по сцене. Свет следовал за ним. Его танец казался таким безмятежным и отрешенным в этом звуковом шторме орущих синтезаторов и гремящих тарелок симфонического оркестра... Тимми махнул толпе, и та ответила ему ревом... а потом он запел:
Не важно, поедешь ли ты автостопом
Или заплатишь сполна.
Я буду ждать на Вампирском Узле
И выпью душу твою до дна...
Невидимые музыканты все наращивали темп, а потом все как будто оборвалось: и музыка, и голос Тимми, – они растворились в технодымке Джианьяна. Следующая песня тоже была одним из первых хитов Тимми... «Приходи ко мне в гроб». Мы с Хит выросли на этих песнях, и посмотрите – где сейчас мы и где Тимми...
Бессмертная тварь переместилась.
В воздухе разлилась неестественная прохлада. Да, было жарко: около 27 градусов. Но Пи‑Джею все равно было холодно. Это его «оборотное» состояние меняло все ощущения на прямо противоположные. Откуда оно появилось? Еще немного – и он просто не выдержит. Нужно немедленно что‑то делать. Что есть прямая противоположность смерти? Ну, кроме жизни...
Любовь.
Он оглядел трибуны, ища взглядом Хит.
А вот и она.
Болтает с кем‑то из местной элиты, потягивая шампанское из бокала. Похоже, пока все нормально, разве что...
Там... среди зрителей... Памина Ротштайн. Пробирается сквозь толпу решительным шагом – в сторону зоны VIP... бесцеремонно толкает всех, кто стоит у нее на пути, лезет вверх, цепляясь за перила...
Тянется к...
Пи‑Джей встал из‑за пульта. Его ноги сами ступили на подвесные мостки. Все плыло перед глазами... Началась новая песня. Это был не Тимми. Одна из тех тайских групп, которые выступали на разогреве. Пока они пели, заполняя паузу, Тимми переодевался. Пи‑Джей не спешил – иначе он просто грохнется вниз. Вот, уже близко. Еще пара шагов и – вниз по шесту, а мысли бегут задом наперед... не надо ни о чем думать, не думай, просто иди, падай, падай, падай...
Кувырком – на ковровую дорожку. Прямо в толпу неистовствующих фанатов. Мимо проехал торговец с тележкой, уставленной прохладительными напитками... какие‑то американцы, тоже пришедшие на концерт, таращились на Пи‑Джея и тыкали в него пальцами... он свалился прямо на двух парней, и это смягчило его падение. Памина была уже далеко... За ней, за ней... нет, он все‑таки упустил ее из виду. За ней, спиной вперед. В сторону выхода, вниз по крутым ступенькам, в коридор, который идет вокруг всего стадиона: металлические перилла, стальной пол, глухие шаги гулким эхо разносились вокруг... вот и она. Идет прямо ему навстречу.
– Памина...
– Ты меня не остановишь. Я должна кое‑что сделать.
– Ты кого‑то убила?
– Ты меня не остановишь.
– Куда ты идешь?
– К Эйнджелу.
– Эйнджел управляет тобой? Он в тебе?
Он схватил ее за плечи, встряхнул, попытался остановить. Она вырывалась, боролась с ним... мать твою, а она была сильной, чертовски сильной. Духи давали Пи‑Джею силу, но в Памине была... одержимость... и смерть в глазах. Словно она уже одной ногой стояла в могиле. Когда он встряхнул ее, ее облик начал меняться... черты стали более утонченными... глаза стали больше... волосы растрепались во все стороны...
– Эйнджел! – воскликнул Пи‑Джей. – Но ведь ты заточен в амулете...
– Не навсегда. – Волна пробежала по лицу... и это вновь стало лицо Памины.
– Хит тебе не достать! Никогда! – закричал Пи‑Джей.
– Она уже на пути... Все равно так или иначе она мертва. Если ты вдруг не знаешь: она уже накормила ангела кровью из собственной груди, теперь она принадлежит ему, ее грудь несет на себе его отметину, прямо над сердцем, и ты уже ничего не сделаешь, ничего, даже с помощью твоей глупой местечковой магии, из‑за которой твоя задница идет впереди тебя... смирись, оставь ее мне...
– Нет! Только не Хит!
– Не стой у меня на пути.
Она с силой впечатала его в стену и побежала. Она знала, где амулет. И она бежала к нему кратчайшим путем. Он манил ее к себе, словно наживка – рыбу. Ее невозможно было остановить, в ее голове билась только одна мысль... Пи‑Джей не рванулся за ней. Нет, ему надо было идти назад. В направлении, прямо противоположном.
Назад. Назад.
Нащупав ступеньки, он начал спускаться вниз по бесконечной лестнице, и никто не видел его, потому что все, до единой души, были там, наверху, где шел концерт. Как раз заиграло вступление к «Распни меня дважды», когда в мелодию вплетаются звуки когтей, разрывающих человеческую плоть, их стук о кости, и шелест льющейся крови, тонущей в партии ударных, и тут...
Он не знал, как это произошло, но, идя вслепую, задом наперед, он все же добрался до Хит. Он крепко сжал ее руку и чуть ли не вырвал из кресла, в котором она сидела.
– Пойдем, – сказал он. – Быстрее.
Vanitas
Она повиновалась ему без слов. Когда Пи‑Джей знает, он всегда прав.
– Куда мы идем? – спросила она.
– Не знаю. Просто идем.
А в это время Брюс Гастон как раз говорил:
– А, этот Лоран МакКендлз, я как‑то встречал его в Пасадене, он уже тогда считал себя пупом земли, претенциозный кусок дерьма...
Пи‑Джей тащил ее между кресел к выходу.
– Памина здесь, – сказал он. – Она пришла за амулетом.
Хит не стала задавать лишних вопросов, она понимала, что ей грозит смертельная опасность. И еще... у нее кружилась голова, правда, не то чтобы очень сильно. Как только они добрались до выхода – она совершенно не обращала внимания на косые взгляды знакомых, – она поняла, откуда это странное головокружение и ощущение легкости во всем теле. Боль в груди. Она пропала.
– Пи‑Джей, у меня только что...
– Быстрее. Нам надо поторопиться.
Он тянул ее за руку. Он не смотрел, куда идет, и она поняла, что Пи‑Джей одержим тем духом, который пришел к нему тогда, в Лондоне, в его видениях. Они увернулись от женщины с подносом, уставленным кокосовым молоком, пробежали мимо ребенка, который стоял и ссал прямо через перила на стоянку внизу... а потом, Хит и сама не поняла, как это вышло, но они оказались на узких мостках, что бежали вокруг стадиона, соединяя башни, стоявшие по углам арены... длинная шаткая лента из стали... здесь тоже было полно народу... ну да, дети улиц и те, кому не досталось билета, а попасть на концерт так хотелось... сотни ног, просунутых в промежутки между стальными пластинами, болтаются над шумящей толпой зрителей... все взгляды направлены вниз, на мальчишку на сцене, как будто омытого светом... крепко держась за перила и стараясь никого не столкнуть, они протискивались в сторону винтовой лестницы, что вела вниз, к пультам управления, и еще дальше вниз, в подземную сеть гримерок и других служебных помещений.
Хит шла вслед за Пи‑Джеем, стараясь не смотреть вниз. Стая голубей пролетела прямо у нее перед лицом. Внизу Тимми пел свою песню, но здесь, наверху, музыка из колонок смешивалась с музыкой ночного Бангкока: рев мотоциклов словно перекликался с гитарной партией, жужжание ночной мошкары сливалось с прозрачными переливами звуков, издаваемых синтезаторами... Хит подняла глаза...
И увидела тысячи леди Хит. Снизу, сверху, вокруг – они были повсюду, и взгляд у всех был абсолютно дикий. И тысячи Пи‑Джеев, мрачных, угрюмых, сосредоточенных. Она закричала от ужаса.
– Похоже, мы угодили в одно из этих хитроумных зеркал Левона, – успокоил ее Пи‑Джей. – Они вращаются, и он управляет ими с пульта. Это все аппаратура для его мегаморфинга.
И тут Хит увидела. Сотни зеркал, каждое метра три высотой: цилиндрические, выгнутые, вогнутые, плоские... все они вращались в разных направлениях и с разной скоростью... у нее было странное ощущение, что они оказались на поверхности сложного глаза какого‑то гигантского насекомого... тысячи движущихся отражающих фасеток, каждая – под своим углом. Они стояли на самой вершине зеркальной стены, там, где мостки заканчивались пандусом, который плавным зигзагом переходил в ряды зеркал – вниз, до самой сцены. От зрителей зеркала были надежно укрыты громадным занавесом и клубами дыма, однако Хит отметила, что в нужный момент все это можно будет убрать буквально в одно мгновение.
– Мы сейчас в иллюзии. – Она остановилась, стараясь отдышаться. – Как думаешь, сможем мы обмануть Памину?
– Не знаю.
Она видела тысячи собственных отражений... то четких, то вдруг расплывающихся, меняющих свои очертания... волчья морда... череп... лицо Тимми Валентайна.
– Смотри, – сказал Пи‑Джей, – там Левон. Кажется, что‑то настраивает.
Она увидела Джианьяна, поднимавшегося вверх по трапу. Он перемещался на удивление плавно и совершенно беззвучно.
– С ним что‑то не так, – сказала Хит. – Люди так не ходят...
Она вспомнила, как странно Левон шел в свою будку. Шаркающей, нетвердой походкой. Сейчас он двигался совершенно по‑другому. Он перемещался рывками... словно перетекал из одного места в другое... как шарик ртути... вот – он есть, а вот – превратился в расплывшееся пятно... а потом он снова тут...
– Господи Иисусе, – прошептал Пи‑Джей. – Это все мой оборотный дух. Он обманул меня. Чертов ловкач, мать его так. Боже мой, Боже мой...
В его голосе было столько отчаяния...
– Что такое? Что ты хочешь сказать? – встревожилась Хит.
– Он заставил меня думать, что я увожу тебя от Памины, а вместо этого... Господи Иисусе – я только что понял, – я привел тебя прямо в руки другого вампира... настоящего вампира...
И тут Левон появился прямо перед ними.
Вот так просто: раз – и он здесь.
Темный, маленький паренек. Ростом не выше Хит. Он шагнул к ней. Он не дышал. Она отступила назад. Его лица не было ни в одном из зеркал. Только – ее. Она видела ужас на лицах своих отражений. Ей было так страшно, что она даже не смогла закричать.
Едва слышно она прошептала:
– Пи‑Джей, спаси меня – убей его...
И тут заговорил Джианьян:
– Прошу прощения, но я голоден. Я еще не привык к этому ощущению и пока что не знаю, как это делается правильно, так что я извиняюсь...
Рана у нее на груди вновь запульсировала болью.
– Я правда не знаю, – продолжал вампир, – я ничего не понимаю, еще утром я был самым обыкновенным занудным компьютерщиком, помешанным на сексе, жившим в своем собственном маленьком мирке, ну, знаете... когда за каждым кустом видишь черта... а потом мне словно мозги поджарили... а внутри все как будто сгнило... и все эти взаимосвязи, о которых я никогда ничего не знал... но я так голоден, что не могу думать вообще ни о чем, этот голод сводит меня с ума...
Пи‑Джей даже не шелохнулся... Почему он не бросился на Левона, не остановил его, не вонзил кол ему в сердце? Почему он просто стоял и вообще ничего не делал?
– Пи‑Джей, – едва слышно поговорила Хит. Неужели ты дашь мне умереть?
Пи‑Джей повернулся к ней:
– Памина сказала, что тебя уже не спасти... слишком поздно... потому что ты накормила Эйнджела своей кровью... ты дала ему жизнь... и для тебя уже нет надежды, сразу после смерти ты станешь... – Он расплакался: смирившийся, побежденный, потерянный. – Дух, посетивший меня, сказал, что путь твоего спасения – это опасный и безнадежный путь... и поэтому я не должен вмешиваться... мне надо отойти в сторону... повернуться к тебе спиной...
– Господи, – прошептала она. – Я так любила тебя... а ты... ненавижу все эти твои видения, всех твоих духов... они сказали тебе, что ты должен дать мне умереть... и ты готов подчиниться? – Хит и сама удивилась, как она смогла такое сказать. Эти слова лишили ее мужества. Но, в конце концов, между ними всегда была пропасть... расовая, культурная, классовая, еще какая‑нибудь... – Ты просто поганый дикарь, Пи‑Джей...
Пи‑Джей отступил назад. В его глазах не осталось и следа той любви, которая хранила их под тем проливным дождем, который буквально размыл весь Вампирский Узел и залил пожарище огненного апокалипсиса. Но, когда он повернулся, ей показалось, что его жесткий взгляд на мгновение смягчился...
Она смотрела на его отражения в зеркалах и рыдала – безудержно, как ребенок. Она ненавидела его, да... и еще ревновала, жутко ревновала... к этим его духам... потому что он слушал их, а не ее, он делал то, что велят они, он был одержим ими, а ее любовь не стоила для него вообще ничего... да еще этот коротышка, который обнял ее ледяными руками... трогал ее щеки, руки... и каждое прикосновение было словно укол сосулькой, и она смотрела в его пустые глаза, слышала его безмолвный зов... и ответила, так же беззвучно, в полном отчаянии: Да, да, я тебя приглашаю, я разделю с тобой эту безбрежную пустоту, потому что теперь я ненавижу этого человека, которого так любила, – и ощутила первый поцелуй, на запястье, печальный, горький поцелуй, и медленно, медленно ее кровь начала остывать...
Vanitas
Главное – помнить о том, что мне теперь надо дышать, думал Тимми, дышать диафрагмой... чтобы голос не сорвался, чтобы музыка лилась плавно... лови высокие ноты, словно бабочек сачком, лови их и отпускай... уже скоро... уже совсем скоро... Песня закончится, и вместе с песней закончится все.
Кульминация приближалась. Тимми слышал за спиной шуршание зеркал – они вставали на свои места. Как только он доберется до самой высокой, пронзительной ноты, в самом конце песни, он должен будет поднять руки вверх, и кольцо пламени, которое на самом деле будет всего лишь голографической проекцией, поглотит его, и он спрыгнет через потайной люк под сцену, и песню закончит уже другой Тимми, который будет всего лишь картинкой, сгенерированной компьютером... а потом он исчезнет, исчезнет уже навсегда...
И не волнуйся насчет падения, сказал он себе. Там уже разложили матрасы. Дым‑машины пашут на пределе мощности, чтобы скрыть их от зрительских глаз...
Вот оно: начинается! Невозмутимый, как камень. Неподвижный. Последний шанс – только в твоих руках. Ты положил всю свою жизнь и не‑жизнь только ради этого мгновения, даже когда ты решил стать человеком. Теперь уже некогда сожалеть. Понеслась! Тимми широко раскинул руки. До него донеслись возгласы удивления. Поначалу их было несколько, потому что все были слишком захвачены представлением, чтобы замечать что‑то еще. Жалко, что он не может увидеть все это со стороны. Его действия на сцене всегда были выверены до последнего движения, и он никогда не поворачивался спиной к зрителям, опасаясь сбиться с ритма. Но он знал, что прямо сейчас у него за спиной проступает гигантская репродукция картины Лорана МакКендлза. Редкие возгласы удивления переросли в океан бурных аплодисментов. Мертвая женщина была высотой с десятиэтажный дом, и тут она пошевелилась... как дитя ночи, в первый раз открывающее глаза тьме бессмертия.
Трансформация...
А вот и кольцо пламени. Сгустившееся вокруг него прямо из воздуха, ревущее чудо проекционной техники и синтетической музыки, такое, что даже Тимми почти почувствовал его обжигающий жар. Он вытянулся – напряженный, как натянутая струна, – готовый прыгнуть. Я пантера... несущаяся сквозь горящий воздух ночных джунглей... прыжок, еще прыжок!
А потом все пошло не так. Толпа взревела. Но я еще ничего не сделал! – подумал он. Все показывали куда‑то ему за спину. Вскакивали с мест. Что‑то кричали. То ли в ужасе, то ли в восторге...
Тимми обернулся. Но прежде чем он успел что‑то увидеть...
Какая‑то женщина сорвалась вниз со стены зеркал, вниз, стремительно, словно ракета... Тимми увидел, как она рухнула на матрасы... Господи, с ней все в порядке? – подумал он, но не прервал песню, потому что песня завладела его голосом и уже не давала ему остановиться... он повернулся, встал на одно колено, чтобы рассмотреть, кто там упал... это была леди Хит... зрители даже не успели ничего заметить, потому что все произошло очень быстро... музыканты продолжали играть, зеркала снова сдвинулись, иллюзия должна продолжаться... неужели она убилась? – подумал он. Никто из зрителей и не подозревал о том, что именно произошло, они все думали, что это был очередной спецэффект... а потом...
Еще две фигуры... на помосте над сценой... кажется, они боролись... а потом тоже сорвались и рухнули вниз... с глухим ударом грохнулись на матрасы, однако, похоже, никто из них этого не заметил, настолько они были увлечены своей схваткой... смертельной схваткой... потому что они не просто дрались, а убивали друг друга... Пи‑Джей что‑то сжимал в руке, что‑то острое и блестящее... осколок зеркала, подумал Тимми... и в это мгновение Пи‑Джей вонзил его в грудь Левона.
Левон катался по сцене, стучал кулаками по доскам в такт вступившим ударным, бился в конвульсиях... Пи‑Джей стремительно подбежал к нему, воткнул осколок зеркала еще глубже и провернул в ране блестящее острие. Хлынула кровь: залила его руки, забрызгала лицо, – но он все равно не оставил Левона, он продолжал давить на него... Господи, подумал Тимми, его глаза были словно осколки зеркала, которое он вонзал в сердце врага, остекленевшие, мертвые... он что‑то достал из кармана, какой‑то флакончик... святая вода, догадался Тимми... опустошил флакончик прямо в рот вампира... и тут вампир закричал, пронзительно, страшно, словно сама земля кричала в муках... но ни одна живая душа не услышала этот крик. Левон попытался встать, кровь все еще хлестала из его развороченной груди... и тут из него вырвалось пламя. Прямо изнутри. Святая вода начала свое действие на его внутренности, испепеляя его кишки. Его рот извергал пламя... обезумев от боли, Левон вырвал себе язык и отшвырнул его прочь, тот пролетел над сценой, словно шар пламени, и теперь крик вампира стал еще страшнее... он завывал, точно дикий арктический ветер... а из его глотки продолжало извергаться пламя. Его глаза взорвались. Глазницы стали как окна в ад. Он вертелся, пытаясь вырваться из своего тела, бросаясь на доски сцены, на огромные колонки... он убивал себя.
Толпа одобрительно ревела. Обезумевшие неоготы срывались с мест, бросались к сцене, метались в диких плясках в проходах. Они толпой ломились вперед, пытаясь добраться до авансцены, охранники явно нервничали – они уже приготовили дубинки.
Пи‑Джей еще раз взглянул на горящего Левона, а потом побежал туда, где лежала Хит, оставаясь невидимым для зрителей под покровом облаков искусственного дыма. Тимми продолжал танцевать. Он танцевал в кольце огня, в совершенно безумной импровизации, растягивая последние ноты песни... и эта иллюзия, создаваемая зеркалами у него за спиной... все было расписано буквально по долям секунды... он должен держаться... но Тимми не знал, на сколько его хватит.
Пи‑Джей взял руку Хит. Наверное, она разбилась, подумал Тимми. Печаль встала в горле, как ком, но он боролся с ней. Он боролся... Ему надо было закончить песню. Он подал тайный сигнал музыкантам, который означал, что все продолжается в том же темпе, который они держали, и не надо особо растягивать инструментальную интерлюдию. Струны запели еще громче. Пьянящие волны музыки хлынули в зрительный зал и остудили пыл неистовства, охвативший зрителей... замедляющиеся рифы, успокаивающие, умиротворяющие... странная смесь тяжелого металла и нью‑эйджа.