Они объезжали площадку на какой‑то машинке, похожей на те, на которых перемещаются по полю для гольфа. Алексей показывал Тимми остатки декораций: несколько полуразрушенных средневековых замков, улица викторианской эпохи, улица Нью‑Йорка, персидский базар, кафедральный собор, кусок пристани в Сан‑Франциско и даже деревня индейцев‑шайенов.
– А от меня вам что нужно? – прямо спросил Тимми, потому что они ведь не просто так пригласили его сюда и старались произвести на него впечатление этой экскурсией.
– Ну, – начал Александр, – как я уже говорил, мы тут находимся в состоянии «острого недопроизводства». На самом деле за ваши две тысячи американских долларов можно забабахать фильм, который будет смотреться на все десять миллионов, сечешь? Плюс – твое имя для предпродажной раскрутки. У нас сейчас в разработке шесть сценариев фильмов про вампиров, посмотришь и выберешь, который тебе понравится. Там есть даже история Влада, как он сидел в турецкой тюрьме... потом он умирает, и появляется его брат Раду... очень даже симпатичный сценарий, мы его раскопали в Румынии.
Под стереофоническое звуковое сопровождение двух Алексов они проехали мимо нескольких съемочных площадок, а потом – через огромный склад, забитый осветительными приборами, объективами, операторскими тележками, кранами, камерами. Господи, думал Тимми, действительно техника каменного века. Вокруг не было практически ни души. Они проехали мимо огромных копий Версальского дворца и Бастилии; в отдалении виднелся фасад громадного кафедрального собора. Перед собором толпились люди, кажется, там снималась какая‑то сцена. Актеры были одеты в стиле бродвейских «Отверженных».
|
|
– А что там снимают? – спросил Тимми.
Ему ответил Алексей:
– Новый фильм Роджера Кормана «Похороны крыс Брема Стокера».
– Господи, это же Эдриэнн Барбо! – воскликнул Тимми, когда американская кинозвезда проскакала мимо верхом на лошади.
– Очень большое кино, – теперь это былАлександр, – миллионы рублей.
Они зашли в небольшую комнатку, и Тимми представили Беверли Грей, женщину, которая, как оказалось, всем тут заправляла. Она узнала Тимми и попросила автограф для своей дочери.
– Хилари будет в восторге, – сказала она ему. – Я смотрю, они и вас тоже пытаются втянуть во все это, и что же: они предлагают вам деньги или, наоборот, пытаются выманить их у вас?
– Я пока не уверен, что именно им от меня нужно, – ответил Тимми, демонстративно не глядя на предложенную ему тарелку борща. – Не похоже, что вам это доставляет огромное удовольствие.
– Ну... скажем так, я бы лучше занялась анализом влияния произношения открытых гласных на развитие ранней нормандской литературы. Не то чтобы фильм был совсем уж неинтересный: юный Брем Стокер по окончании университета предпринимает «большое путешествие» по странам Европы, и его похищает банда разбойниц‑лесбиянок... хотя нам пришлось, разумеется, малость смягчить сценарий, а то он был слишком жестоким, даже для нас... хороший урок феминизма, преподанный полуголыми амазонками... а так идея даже забавная... молодой сексуальный раб из Румынии...
– Да, забавно. – А про себя Тимми подумал: только все было совсем не так...
Память: 1888
Века уносились прочь. Тьма сгущалась, кружилась вихрем... и он кружился с ней вместе, тонул в черноте, пока она не исторгла его из своего темного чрева. Место было то же, но времена изменились; он не знал, какой сейчас год, но одно осталось неизменным. Затхлый, тяжелый воздух. Крысы все так же носились по сточным канавам, однако улицы больше не были вымощены булыжником. По улицам сновали угрюмые люди в серых плащах: руки в карманах, взгляды – в землю. Вообще людей стало заметно больше; ночную тишину заполнил шум механических двигателей, которые словно высасывали из людей жизнь; на смену вампирам пришли громадные стальные устройства, отравляющие воздух своим коптящим дыханием. В небе светила все та же луна, но деревянные балки и штукатурка сменились серой кирпичной кладкой. Все те же улицы и та же река, под мостами которой спят все те же бездомные, полуодичавшие дети... он пробирался сквозь шумную толкотню. Была уже ночь – летняя ночь в Лондоне, слишком жаркая для этих мест, – но на улицах было полно народу. В узких улочках, где тусклый свет фонарей едва разгоняет сумрак и девочки задирают перед прохожими юбки. Они кричали ему: «Сэр, не хотите попробовать мою киску?» или «Всего шиллинг за час превосходной беседы», – и все прочее в этом духе, а ведь некоторым из них было не больше семи‑восьми лет, думал он. Где‑то там, в темноте, невидимые большинством людей, джентльмены в черных сюртуках, с бакенбардами и в надвинутых на глаза шляпах деловито спешили якобы по своим делам, едва заметно кивая встречным прохожим, которые, в свою очередь, вели себя так, будто они ничего не видят.
|
|
Слишком много людей. Слишком много крови. Ему надо насытиться... осталось лишь выбрать жертву. На самом деле выбрать случайную жертву – это не так уж и просто, когда вокруг столько соблазнов. Запах крови сводил его с ума, и он понимал, что если сейчас же не выберется из толпы, то уже не сумеет противостоять искушению. Так много крови, такой разной крови, прямо здесь и сейчас... горький аромат крови, смешанной с абсентом... кисловатый душок свежей менструальной крови... дурная кровь мужчины, умиравшего от туберкулеза, который лежал в канаве и выкашливал свои легкие. Кровь, кровь, кровь... он свернул за угол.
|
|
Маленький переулок, такой узкий, что едва протиснешься. Здесь не было ни души. Он метнулся во тьму и тут же наткнулся на что‑то... мужской ботинок. Испугавшись, он обернулся крысой, вдохнул зловоние, исходившее от старых носков, и уже был готов стремительно убежать прочь, когда уловил тонкий аромат свежей крови. Он поднял глаза, чтобы посмотреть, чем был занят мужчина. Он прижимал к стене юную проститутку, задрав на ней юбку. Правой рукой мужчина зажимал девушке рот, а левой резал ее влагалище бритвенным лезвием. Девушка страшно кричала, но из плотно зажатого рта вырывался лишь сдавленный хрип. Мужчина отшвырнул что‑то в сторону: отрезанные половые губы. Горячим потоком хлынула кровь. Мальчик почувствовал, как внутри нарастает голод – неумолимый, жестокий, – и этот голод не мог заглушить даже ужас, обуявший его при виде такого изуверства. Мужчина явно вошел во вкус. Лезвие бритвы скользило вверх, все увеличивая разрез; в бледном свете луны кровь была черной, как деготь. Мальчик заглянул мужчине в глаза, они горели возбуждением. Злодей рассматривал свою жертву с жадным, чуть ли не восторженным интересом, словно ученый, изучающий некий диковинный экземпляр, доселе неизвестный науке; и в то же время в этих глазах были холод и какое‑то отрешенное спокойствие... Да, этот мужчина был безумен. Мальчик хорошо знал подобный тип – ведь ему довелось побывать среди многочисленных жертв Синей Бороды, – и он уже понял, что ничто не спасет эту девушку, невинную, маленькую шлюху.
Бритва резко дернулась – вверх и вглубь; из распоротого живота вывалились кишки. Девушка потеряла сознание. Она дернулась, ее тело безвольно обмякло. Мужчина убрал руку от ее рта и начал запихивать себе в рот вывалившиеся кишки, обрывая их прямо руками. Из горла умирающей женщины вырвался сдавленный крик. Кровь текла по рукам убийцы. Он был высокого роста. Его лицо было мертвенно‑бледным, и эта потусторонняя бледность слегка отливала синевой – вероятно, из‑за лунного света; казалось, что он вовсе не человек, а порождение ночи – такое же, как и сам мальчик... и все же он был человеком, потому что мальчик слышал его дыхание, слышал, как течет кровь в его венах... Мужчина задумался на мгновение; возможно, пытаясь решить, стоит ли резать девочку дальше. Где‑то вдалеке раздался вой сирены. Мужчина бросился бежать. Девушка рухнула на мостовую.
Сбежавший убийца уже не мог видеть крысу, которая жадно вылизывала изуродованную промежность девушки, а потом метнулась к ее шее, прямо к пульсирующей кровью артерии. Крыса пила и пила эту пьянящую кровь, приправленную жестокостью, как какой‑нибудь редкой пряностью... она действительно опьяняла... он больше не мог удерживать форму зверя и вновь обрел человеческий облик, вновь стал собой... в непонятном, исступленном некрофилическом порыве он обнял умирающую проститутку, которая смотрела на него, и ее глаза – неверящие, молящие – медленно угасали.
– Прости меня, – прошептал мальчик. – Ведь ты все равно умрешь. Но теперь твоя смерть будет хотя бы не напрасной. Или все же напрасной?
Он стер кровь с губ ее спутанными соломенно‑желтыми волосами.
– Жалко, что я не знаю, как тебя зовут. То, что мы с тобой делали... вместе... это тоже в каком‑то смысле любовная связь... а мы даже не знаем друг друга по имени.
Может быть, ему стоит последовать за этим сумасшедшим убийцей? Он будет пить кровь чужих жертв, не терзаясь чувством вины за то, что ему приходится убивать... мысль очень заманчивая...
– Я бы назвал тебе свое имя, – продолжал он, – но я только‑только пришел в это время и еще не подобрал себе имя...
Но девушка уже умерла. В переулке раздались шаги – совсем близко. Что подумают о мальчишке с губами, измазанными в крови, который прижимает к себе тело искалеченной женщины? Он весь сжался и вновь превратился в крысу. Люди – мужчины и женщины – наводнили тесный переулок. Он бежал через лес человеческих ног, прислушиваясь к разговорам:
– Потрошитель угробил еще одну.
– Господи! Вы посмотрите на нее. Он изрезал ее на куски.
– Но смотрите, как мало крови.
– Одна из девочек мистера Ситвела?
От того исступления, что обуяло его, когда он утолил свой голод, ему стало еще более мерзко и гадко. Это было не его время: оно отторгало его. Он метался туда‑сюда среди ботинок и туфель, вонючих ног... прочь, прочь из этого переулка... он не видел, куда бежит... один раз его даже пригвоздило к земле тонким каблучком женской туфельки... в конце концов он вскарабкался на ступеньку конного экипажа.
Потом запрыгнул на сиденье. Его накрыло оперной мантией. Он ощутил запах увядающих гвоздик и ароматизированной помады. Вперед, под складками мантии: черный бархат, атласная подкладка, сверкающая, совершенно новая. Он снова не смог удержать облик зверя, и из теней медленно появился мальчик... внутри было темно... Экипаж дернулся на повороте.
Кони заржали, словно почувствовали некое потустороннее присутствие. Наверное, так и было. В этом смысле животные – более чуткие по сравнению с людьми. Мальчик потерял равновесие, покачнулся, и его лицо попало в луч лунного света; и только тогда миловидный пассажир экипажа заметил, что у него есть попутчик.
– Вот это да! – воскликнул он. – Так я, получается, тут не один. А я даже не слышал твоего дыхания.
Экипаж подпрыгнул на выбоине, и мальчика бросило прямо на джентльмена, сидевшего напротив. Лунный свет играл на его серебристой коже, и мужчина, удерживая его на расстоянии вытянутой руки, внимательно приглядывался к нему... и не просто с любопытством... его взгляд горел вожделением. Я же голый, наконец сообразил мальчик и быстро натянул мантию себе на плечи.
– Господи, – произнес пассажир. – Что за находка! Просто сокровище. Это Бози тебя прислал?
Мальчик молчал.
– Как тебя зовут, мальчик? Милый мой, твои губы в крови; а я ненавижу любую грязь. Так. Значит, никаких имен. Ну, теперь мне все ясно. Ты – безымянный подарок от лорда Альфреда Дугласа. Однако он даже не потрудился тебя отмыть. Но, как бы там ни было, у человека должно быть имя. Я буду звать тебя... – Он еще раз присмотрелся к мальчику, поигрывая гвоздикой на лацкане своего сюртука. – Себастьян, – сказал он наконец. – Всякий прелестный юнец должен зваться Себастьяном в честь святого Себастьяна, покровителя прекрасной юности.
– Я его помню, – сказал мальчик. – Цезарь приказал расстрелять его из луков. Крови было мало.
– Ты так говоришь, словно видел все это своими глазами.
– Я видел многое, господин...
– Зови меня Оскар. – Мужчина прокричал что‑то кучеру через маленькое окошко, и экипаж тут же сменил направление движения. – Ты говоришь совершенно не так, как все эти мальчишки с почты, – сказал он мальчику, которого теперь звали Себастьян. – Ты, выходит, и вправду от Бози. Бози любит такие шуточки.
Себастьян промолчал. Как сильно изменился мир, думал он. Сколько здесь стало людей... даже ночью на улицах города полно людей. Через щели в занавесках пробивался достаточно яркий свет, словно на улице был день. Скоро я вспомню, что это такое: день, – подумал мальчик‑вампир.
– Императора Диоклетиана, святого Себастьяна, – продолжал иронизировать Оскар. – Еще скажи, что ты видел самого Джека‑потрошителя.
– Но я его видел, сэр, – спокойно проговорил мальчик.
– Ясно. Тогда, выходит, тебе как минимум... пять сотен лет от роду, если я все еще помню жития святых.
– Восемнадцать, сэр, – сказал мальчик, – в смысле – веков.
– Поразительное заявление! Оно заслуживает внимания. Отужинай сегодня со мной, ты должен рассказать мне больше.
Экипаж подъехал к дому, фасад которого был украшен кариатидами, а над ними виднелся фриз, скопированный – мальчик силился вспомнить, – кажется, с афинского пантеона. Мальчик‑вампир вышел из экипажа, все еще облаченный только в оперную мантию. Оскар позвонил в колокольчик. Тучный джентльмен в вечернем одеянии приоткрыл на волосок переднюю дверь и тотчас же ее захлопнул. Мгновение спустя открылась боковая дверь, и импозантный мужчина показался снова.
– Мистер Уайльд, – сказал он, – вы ни в коем случае не должны звонить в главную дверь, если хотите устроить один из ваших... особенных ужинов.
– Да, да, – отмахнулся Оскар. – У вас найдется какая‑нибудь одежда для мальчика?
– Один из ваших предыдущих... гостей мог оставить что‑то из своих вещей, – ответил дородный джентльмен, который был определенно взволнован визитом именно этого посетителя именно в этот час.
Он проводил их по длинному коридору... мальчик слышал звон хрустальных бокалов и позвякивание серебра о фарфор... наконец они оказались в отдельной комнате с огромным обеденным столом красного дерева. Стульев не было – только просторный диван. Мужчина покопался в шкафу и извлек оттуда какую‑то поношенную одежду: в основном это была униформа посыльных с почты, которые, кажется, были частыми гостями в этих апартаментах Оскара. Мальчик оделся, стыдливо укрывшись за мраморной колонной. Теперь в этом наряде он ничем не отличался от простого мальчишки с улицы.
– Еды и вина, – распорядился Оскар. – Вы знаете мои предпочтения. – Он обратился к мальчику: – Ты когда‑нибудь пробовал черепаховый суп?
– Я не голоден, Оскар.
– Что за вздор. Вы всегда голодны. После еды у нас будет достаточно времени для общения. Кстати, Бози тебе заплатил? Это так в его духе: никогда не платить... таким, как ты.
– Я не совсем тот... за кого вы меня принимаете.
– Я знаю. Ты материализовался из воздуха у меня в экипаже, прелестное создание... я в жизни не видел такой красоты... твоя атласная кожа цвета слоновой кости, твой рот... о Господи, сейчас я начну говорить о ветвях кораллов в рябящем полумраке океана, о киновари, добытой в шахтах Моаба... но я цитирую «Саломею», какая напрасная трата времени. Ты очарователен, юноша, однако в тебе нет той грубости, недалекости и безграмотности, которые так привлекают меня в таких, как ты... И эти прекрасные алые губы; кровь, оросившая их... я думал, это твоя кровь... но, кажется, это чужая... кровь какой‑то уличной твари... потому что я только теперь заметил, что на тебе нет ни ранки. Выходит, ты пил чью‑то кровь... позволь предположить: это был человек?.. Нет, я не боюсь... я забочусь о собственной безопасности, но, похоже... да, ты дитя ночи, однако иное дитя...
– Да, – сказал Себастьян. – Ты не боишься. Ты даже не пытаешься бежать.
– Бежать? Боже, какая прелесть... Я не стану бежать от тебя. Я всю жизнь играю с огнем. Можно мне поцеловать тебя?
Увы, подумал мальчик, все свелось к убогому любовному свиданию. Для Оскара он был просто еще одним диким ночным цветком, выросшим в сточной канаве Лондона... может быть, самым прекрасным из всех... но все равно с ним поступят так же, как и со всеми: сорвут, изнасилуют и запрут в пыльном шкафу воспоминаний.
И все‑таки было в этом человеке что‑то изысканное и... восхитительное. Прежде всего потому, что он совсем не боялся. Мальчик‑вампир всегда чувствовал запах страха, исходивший даже от тех, кто любил его – Караваджо, Марло, Жиль де Рэ, император Адриан, – их любовь была так пикантно приправлена страхом перед сверхъестественным.
Мальчик начал понимать, что время, в которое он попал, – это время, когда сверхъестественному существу приходится оправдываться за то, что оно существует. Это была эпоха огромных бездушных машин. Скоро в мире вообще не останется ни суеверий, ни набожности.
Мальчик не сказал Оскару «да», но тот все равно подошел и положил руки на узкие плечи мальчика. Однако прежде чем поцеловать, он попробовал вытереть кровь с его губ шелковым носовым платком. Но вкус крови все равно чувствовался... Вкус крови убитой шлюхи.
Оскар Уайльд с ужасом отпрянул от мальчика.
– Какой ты холодный!
– Это холод могилы, – сказал Себастьян, – который может согреть только кровь живых, да и то лишь на миг. Я вампир.
– В таком случае ты вряд ли захочешь попробовать это изысканное вино, – сказал Оскар и осушил залпом полный бокал.
Импозантный джентльмен, приведший их в эти покои, все это время находился где‑то поблизости, пытаясь не привлекать к себе внимания. Он очень нервно отреагировал на стук в дверь, буквально на цыпочках подошел к Оскару и прикоснулся к его плечу.
– Вас хотят видеть...
– Но вы же знаете, что меня нельзя прерывать, если я с гостем...
– Это один из ваших друзей.
– А, в таком случае пусть заходит!
Дверь распахнулась, и в приватные покои вошел мужчина: неестественно бледный, во всем черном. Он был угрюм, и казалось, что‑то его терзает. В руках он держал театральную программку, на которой большими буквами было написано: Генри Ирвинг.
– Я только что с «Бури», – сказал он с порога. – Генри был просто великолепен.
Я тоже смотрел «Бурю», подумал мальчик. И Уил тоже был просто великолепен, но тот Просперо уже давно мертв и стал кормом для червей – похоже, я слишком долго пробыл в этом черном лесу снов и иллюзий.
– А, Стокер, – воскликнул Оскар Уайльд, – я нашел тебе настоящего вампира.
Полет
Ты прогнала девчонку, но амулет все еще при тебе, и поэтому я обладаю тобой в твоих снах Хит Хит Хит Хит и могу сделать так, чтобы ты увидела все, что видел я... чтобы ты прожила каждый миг моего бессмертия...
Мне нужен Тимми. Мне нужно, чтобы он увидел меня. Мы должны что‑то сделать, потому что мы связаны с ним до сих пор... и пора разрубить этот узел.
Хит Хит Хит!
Я все время пытаюсь найти возможность с ним встретиться. Поэтому я и начал мотаться в Таиланд и обратно на крыльях ветров, реющих над просторами Тихого океана. Ночами я тайно приходил к тебе. Я ждал встречи с тобой в саду, скрываясь в ветвях жасмина, в павильоне у озера, где лягушки мирно сидят на листьях лотоса под звездным небом. Иногда ты выходила в сад ночью... званые вечера, обеды, благотворительные балы, и каждый раз на тебе было другое платье, Господи, твои наряды ни разу не повторялись. Я думал: вот сейчас, сейчас... но ты меня не замечала, не видела. А я все время был рядом, иногда даже – в твоем «мерседесе»... я принимал облик геккона и сидел у тебя под ногами... как‑то раз я был москитом, но это было погано, потому что воздух был слишком сухим из‑за всех этих кондиционеров, и еще они распыляют этот репеллент... так что москитам там очень хреново.
Я даже думал о том, чтобы высосать твою кровь.
Но я не знал – как. Я все еще пытался разобраться с этими странными взаимосвязями любви и смерти. Я до сих пор не могу понять, почему я убил Бекки Слейд. Ведь я не хотел... просто что‑то меня подтолкнуло... и я боялся, что убью и тебя... а я не хотел тебя убивать, я просто хотел, чтобы ты меня увидела... чтобы потом, с твоей помощью, добраться до Тимми.
Как‑то ночью, на каком‑то приеме в «Дасит Тхани», ты болтала с этим сумасшедшим американцем, который рассказал тебе, что живет в плавучем доме, пришвартованном неподалеку от отеля «Ориенталь». Потом вы взяли такси и поехали к реке, а я был с вами. Я сидел между вами, но никто из вас этого не заметил, потому что я был туманом. Обращаться туманом – это прикольно.
Его кровь была просто коктейлем из амфетаминов. Мне знаком этот запах. Мамино дыхание пахло точно так же.
Мы добрались до реки. Он вошел на борт своей лодки, протянул тебе руку. Внутри – яркий свет и пустые холсты.
Он говорил быстро и сбивчиво, захлебываясь словами:
– Хит, Хит. Я не знаю, зачем я выбрался из джунглей. Джунгли подходят мне больше всего, моя душа – там. А здесь мне все ненавистно, все. Эта система, в которой каждому отведено свое место... все это дерьмо... вечеринки, встречи с нужными людьми... А мне нужно найти что‑то стоящее... настоящее... чтобы это писать.
– Ты обязательно что‑то найдешь, – ответила ты, возможно, только из вежливости, а сама в это время думала: какого дьявола вы с Пи‑Джеем вкладываете деньги в эту бездарность, пусть даже когда‑то он чего‑то и стоил. – Надо только дождаться.
Он рассмеялся:
– Теперь все искусство завязано только на сексе и смерти. Но мне ни разу не удавалось испытать эти два ощущения одновременно. Ни разу в жизни я не осмелился сделать шаг в пропасть. Ради Бога, я ведь даже и не дезертир. На самом деле я просто обманщик.
А потом, уже когда ты уехала домой, я пришел к Лорану МакКендлзу. Он ворочался и метался на тростниковой циновке под москитной сеткой, и я прошептал ему на ухо:
– То есть ты хочешь познать секс и смерть одновременно?
И он ответил во сне:
– Да, да. – Я провел рукой над его глазами, они открылись. Он увидел меня и произнес: – Ангел, мать твою. Ангел.
И все, что мне оставалось сделать, просто позвать его:
– Пойдем.
Последние известия
«The Bangkok Times» пишет:
ПОЯВИЛИСЬ ОПАСЕНИЯ, ЧТО ЭКСЦЕНТРИЧНЫЙ АМЕРИКАНСКИЙ ХУДОЖНИК МЕРТВ Лоран МакКендлз, художник, эмигрировавший из Америки и уже несколько лет живущий в Бангкоке, бывший главным подозреваемым в совершении печально известных садистских убийств в Патпонге, имевших место в прошлом году, пропавший некоторое время назад, в настоящее время считается погибшим. В прошлом месяце он отшвартовал свой плавучий дом, успевший стать настоящей достопримечательностью реки Чао Фрайя, и отправился в сторону Индонезии, а именно к берегу Западного Ириана – одного из самых диких и отдаленных уголков мира, – а предварительно заявил, что начинает свое путешествие к «сердцу тьмы». Он отправил по факсу в нашу газету полное драматизма послание, составленное из цитат из Джозефа Конрада, и продолжил свое путешествие вверх по реке к самому центру острова, известного всем как Новая Гвинея. Произошедшее на прошлой неделе извержение вулкана, встряхнувшее весь остров и прервавшее всякую связь с художником, подогрело спекулятивные слухи о его гибели в результате природного катаклизма. Грандиозный успех его жуткой серии картин «Мертвые желтые женщины» – неореалистических портретов зверски убитых проституток – принес господину МакКендлзу миллионы, однако теперь, возможно, он уже не сможет их потратить; поскольку родственников у него нет и он не оставил ни наследников, ни завещания, встает вопрос: кто, если такой человек вообще есть, сможет потратить эти миллионы...
Музыка
В Москве наступила еще одна ночь. Концерт. Еще больше зрителей. Когда Тимми покинул концертный зал, его обступило просто безумное количество поклонников, кто‑то даже умудрился стащить с него ботинок. Была уже полночь; утром – он уже договорился – он приедет на съемки «Похорон крыс». Он уже сказал режиссеру, что фильм может стать культовой классикой, если им удастся найти и удержать тонкое равновесие между вычурностью, комедией и изысканной стилизацией. Но он почему‑то никак не мог вспомнить лицо настоящего Брема Стокера. Помнил только его полную, абсолютную сосредоточенность, с которой он слушал наиболее ужасающие эпизоды истории человечества в пересказах Себастьяна... Оскар и остальные участники званых обедов видели в нем только рассказчика страшных историй, который их забавляет... но Стокер... Стокер не забавлялся... да. Воспоминания накрыли его, как волна. Это было странно, потому что с тех пор, как он стал человеком, он ничего не вспоминал, а только забывал. И это был еще один знак того, что магия возвращается... и события с безрассудной стремительностью несутся вперед, к новой встрече с теми мифами, которые люди называют судьбой.
Следующей остановкой в его туре был Бангкок.
Песнь ночи
Поиск видений
Для нее не составило никакого труда заказать себе билет до Бангкока. Вот общение с родителями... с этим было сложнее. Они, конечно, не знали, что она убила человека. Однако им было ясно – как, впрочем, возможно, и всем остальным, – что девочка чем‑то подавлена; и буквально в тот же день, как она прилетела в Мюнхен, ее сразу отправили в санаторий для полного психиатрического обследования.
Однако лечебница оказалась самой настоящей тюрьмой – во всех смыслах, – и в первый же свой визит к дочери родители были настолько напуганы зрелищем шизофреников, буйнопомешанных и прочих психов, что тут же забрали Памину домой. Оказавшись дома, она решила довести начатое до конца. Она выбросила всю свою готскую одежду и стала носить только платья в цветочек; привела свою невообразимую прическу в более‑менее приличный вид и вела себя как настоящая пай‑девочка, к тому же пай‑девочка набожная и вся из себя богобоязненная. После того как ей удалось украсть все необходимые кредитки, стащить свой паспорт из ящика отцовского стола и обзвонить несколько турагентств, она уговорила родителей сходить в церковь на дневную мессу. В самый разгар мессы они заметили ее отсутствие, однако решили, что она просто пошла в исповедальню.
К моменту окончания службы она уже мчалась на такси в аэропорт. Она не знала, что именно должно произойти в Бангкоке, но чувствовала, что ей надо быть там: на концертах Тимми Валентайна. Она надеялась, что так или иначе сможет к нему подобраться, а потом... что потом? Убить его? Чего он, кстати, вполне заслуживает... Или, к примеру, можно что‑то придумать, чтобы расстроить его концерты... Или расстрелять зрителей из полуавтоматической винтовки, как это было где‑то в Америке... а потом направить ствол себе в грудь. Уйти красиво, в огненном апокалипсисе.
– Круто, – сказала она вслух по‑английски.
Голос у нее в голове подскажет, что делать.
Я должна верить этому голосу, подумала она.
В самолете – это был чартерный рейс, самый дешевый из всех, что она нашла, – кроме нее, летели одни мужики: бизнесмены средних лет. Не иначе как это был организованный секс‑тур. Они посматривали на нее с удивлением и тревогой, но лишь до тех пор, пока не начали разносить пиво, после чего они как будто забыли о ее существовании. Вместо милого семейного фильма или какого‑нибудь триллера в салоне бизнес‑класса показали скучный документальный фильм о безопасном сексе, который закончился сообщением о том, что по прибытии в гостиницу – с весьма подходящим названием «Сэкси‑отель» – каждый пассажир рейса бесплатно получит два десятка презервативов.
Памина заснула.
Когда она проснулась, шел уже другой фильм, тоже документальный: о ночных достопримечательностях Паттайи – прекрасного пляжа, который, как оказалось, тоже был частью местной секс‑индустрии. Памина встала и пошла в туалет. «Наверное, выгляжу я кошмарно, – подумала она. – Нужно хотя бы слегка освежиться».
Он ждал ее в глубине зеркала.
Он протянул к ней руки. Казалось, еще чуть‑чуть, и он выйдет из зеркала и обнимет ее.
– Grub dich [26], Эйнджел, – сказала она. Его имя все еще казалось странным на ее слух. Эйнджел Тодд. Engel des Todes [27]. Реальность свелась до одной удачной метафоры.
– Привет и тебе, – произнес он этаким мелодичным голосом. Его глаза отсвечивали синевой, и это было не отражение света флюоресцентной лампы.
– Итак, ты узнала, что я не Тимми Валентайн. Хорошо. Я тот, кто охотился за тобой под личиной этого слабака. Я – это я, и я – бессмертный, и именно я – я, а не он – принадлежу ночи, а ты принадлежишь мне и всегда принадлежала мне, только мне. Не ему.
– Но ведь все началось... ну, ты понимаешь... именно с его альбома. С саундтрека к фильму...
– Но пел там я! – сказал Эйнджел Тодд. – И это самый крутой хит у этого мальчика‑мечты. А теперь он – это я, а я – это он, но у него ни фига не выходит. Жалкий неудачник.
Памина протянула руки, чтобы прикоснуться к образу в зеркале. На мгновение ей показалось, что она чувствует, как стекло у нее под руками становится мягким, податливым. В тесном пространстве кабинки все как будто звенело от чувственного напряжения. Пространство словно смыкалось. Памине вдруг стало страшно. Явственно потянуло могильным холодком.