– Мо, – спросила она, – как ты думаешь, ей хорошо в этой книжке?
Мо долго медлил с ответом.
– Феи ей, конечно же, понравятся, – сказал он наконец, – хотя это капризные маленькие создания. А кобольдов, насколько я знаю твою маму, она будет поить молоком. Да, думаю, они ей тоже понравятся…
– А… что ей не понравится? – Мегги озабоченно посмотрела на него.
Мо колебался.
– Зло, – наконец сказал он. – В этой книге творится множество ужасных вещей, а она так и не узнала, что всё закончится более или менее хорошо. Ведь я не успел прочесть ей книгу до конца… Вот это ей не понравится.
– Наверняка не понравится, – сказала Элинор. – Но откуда ты знаешь, не изменилась ли вообще вся история? Ведь ты же вычитал из неё Каприкорна и его дружка с ножом. Теперь эта парочка измывается над нами.
– И тем не менее они продолжают жить в книге. Я читал её много раз с тех пор, как они из неё вышли, но там по-прежнему говорится обо всех: о Сажеруке, Каприкорне и Басте. Не значит ли это, что всё осталось, как было? Что Каприкорн ещё там, а здесь мы боремся всего лишь с его тенью.
– Для тени он внушает слишком много страха, – сказала Элинор.
– Это верно. – Мо тяжело вздохнул. – Может быть, там всё изменилось. Может быть, за напечатанной историей скрывается другая, намного более обширная, которая изменяется подобно тому, как изменяется наш мир? И буквы разглашают нам об этом ровно столько, сколько можно увидеть в замочную скважину. Может быть, они всего лишь крышка от сосуда, который содержит куда больше, чем мы в состоянии прочесть?
Элинор застонала.
– Боже мой, Мортимер, – сказала она. – Перестань, у меня голова болит.
– Поверь, у меня она тоже болела, когда я начал размышлять об этом, – ответил Мо.
|
|
После этого все трое какое-то время молчали, каждый погружённый в свои мысли.
Первой молчание нарушила Элинор, и поначалу казалось, что она говорит сама с собой.
– Господи, – пробормотала она, стягивая туфли со своих ног. – Подумать только, сколько раз я мечтала попасть в одну из моих любимых историй! Выходит, самое лучшее в книгах – это то, что их можно захлопнуть, как только ты этого захочешь.
Со стоном она пошевелила пальцами на ногах и принялась расхаживать по камере. Мегги чуть не прыснула от смеха. Очень смешно было видеть, как Элинор, пошатываясь, шагала на затёкших ногах от стены к двери и обратно, туда-сюда, как заводная игрушка.
– Элинор, ты совсем меня с ума сведёшь! Присядь! – сказал Мо.
– Не буду! – огрызнулась она. – Потому что я схожу с ума, когда сижу.
Мо скривил гримасу и обнял Мегги за плечи.
– Ладно, пусть её бегает, – шепнул он ей. – Когда она протопает километров десять, то свалится. Но тебе надо поспать. Я предоставлю тебе своё лежбище. Оно не так уж и плохо, как кажется на первый взгляд. Если ты крепко закроешь глаза, то можешь представить себе, что ты поросёнок Уилбур[2], который спокойно лежит себе в своём хлеву…
– Или Варт[3], который спит в траве вместе с дикими гусями. – Мегги невольно зевнула.
Сколько раз они с Мо уже играли в эту игру: «Какую книгу ты сейчас вспоминаешь? Ах, вот эту! О ней я уже давненько не думал!» Она устало вытянулась на колючей соломе.
Мо снял с себя свитер и укрыл им Мегги.
– Тем не менее тебе нужно одеяло, – сказал он. – Даже если ты поросёнок или гусь.
|
|
– Но ты замёрзнешь. – Ерунда.
– А где вы с Элинор будете спать?
Мегги опять не смогла сдержать зевоту. Только сейчас ей стало ясно, как она устала.
Элинор по-прежнему топала от стены к стене.
– Кто вообще сказал, что надо спать? – воскликнула она. – Мы, разумеется, будем бодрствовать.
– Ладно, – пробормотала Мегги и уткнула нос в свитер Мо.
«Он опять со мной, – подумала она, когда сон уже смыкал ей веки. – Всё остальное не важно». А потом она подумала: «Если бы мне удалось наконец почитать эту книгу!» Но «Чернильное сердце» осталось у Каприкорна, а о нём она думать не хотела, потому что иначе сон к ней никогда не придёт. Никогда…
Она не знала, сколько проспала. Может быть, она проснулась от холода в ногах или от колючей соломы. Но на её наручных часах было четыре. Ничто в помещении без окон не говорило о том, ночь на дворе или день, но Мегги не могла себе представить, будто ночь уже кончилась. Мо и Элинор сидели у двери усталые и озабоченные и разговаривали приглушёнными голосами.
– Да, они по-прежнему считают меня волшебником, – говорил Мо. – Они дали мне это смешное имя – Волшебный Язык. И Каприкорн твёрдо уверен в том, что я могу это сделать ещё раз в любой момент, с любой книгой.
– А ты можешь? – спросила Элинор. – Ты нам не всё рассказал, да?
Мо довольно долго не отвечал.
– Нет, – сказал он наконец. – Потому что я не хочу, чтобы Мегги считала меня кем-то вроде волшебника.
– Значит, уже не раз бывало, что ты… извлекал что-нибудь из книг?
Мо кивнул.
– Я всегда любил читать вслух, ещё мальчиком, и однажды, когда я читал своему другу «Тома Сойера», внезапно на ковре оказалась дохлая кошка, твёрдая, как доска. То, что одновременно пропало несколько мягких игрушек, я обнаружил значительно позже. По-моему, у нас обоих чуть сердце не остановилось. И тогда мы поклялись, что никогда никому не расскажем про кошку, и скрепили нашу клятву кровью, точно Том и Гек. После этого, конечно, я много раз тайком, без свидетелей, пробовал повторить этот опыт, но, похоже, он никогда не удавался по заказу. Казалось, вообще никаких закономерностей не было – ну разве что так случалось только с историями, которые мне действительно нравились. Конечно, я сохранил всё, что они мне дарили, кроме тошнотворного огурца из сказки о Добром великане[4]. Он попросту невыносимо вонял. Когда Мегги была ещё совсем маленькой, кое-что возникало из её книжек с картинками: пёрышко, крошечный башмачок… Мы складывали эти вещицы в сундук с книгами, но не говорили, откуда они взялись. Чего доброго, она бы никогда не взяла книгу в руки – от страха, что из неё выползет гигантская змея, у которой болят зубы, или ещё что-нибудь опасное… Но никогда, Элинор, никогда из книги не появлялись живые существа! Вплоть до той ночи.
|
|
Мо посмотрел на свои ладони, как будто увидел там все вещи, которые он своим голосом выманил из книг.
– Почему, если уж так случилось, не появился кто-нибудь симпатичный вроде… слона Бабара?[5] Мегги была бы в восторге.
«О да, я была бы рада», – подумала Мегги. Она вспомнила маленький башмачок и пёрышко. Оно было изумрудно-зелёное, как пёрышки из Полинезии, как у попугая доктора Дулиттла.
– Скажи спасибо и на этом, всё могло обернуться гораздо хуже.
Это было очень похоже на Элинор. Как будто не так уж и плохо сидеть взаперти в разрушенном доме, вдали от мира, в окружении людей в чёрных куртках, с лицами хищных птиц и с ножами за поясом. Но Элинор, очевидно, могла представить себе кое-что и похуже.
– А что, если бы Долговязый Джон Сильвер внезапно очутился в твоей комнате и замахнулся своим смертоносным деревянным костылём? – шептала она. – Я думаю, уж лучше этот Каприкорн… Знаешь что? Когда мы вернёмся домой… я хочу сказать, ко мне домой, я дам тебе какую-нибудь милую книжку, например «Винни-Пуха» или, скажем, «Там, где дикие живут»[6]. Против таких монстриков я, собственно говоря, ничего не имею. Я посажу тебя в своё самое удобное кресло, сварю тебе кофе, и ты будешь читать вслух… Договорились?
Мо тихо рассмеялся, и на какой-то миг его лицо просветлело.
– Нет, Элинор, не буду. Хотя это звучит весьма заманчиво. Но я поклялся больше никогда не читать вслух. Неизвестно, кто исчезнет в следующий раз, и может быть, даже в «Винни-Пухе» есть негодяй, которого мы не заметили. А что будет, если появится сам Пух? Что он будет здесь делать без своих друзей, вдали от родного леса? Его глупое сердце разобьётся, как оно разбилось у Сажерука.
– Ах, да брось ты! – Элинор нетерпеливо махнула рукой. – Сколько раз мне ещё повторять, что у этого подлеца нет сердца! Ну, ладно. Перейдём к следующему вопросу, ответ на который меня очень волнует. – Элинор заговорила ещё тише, и Мегги пришлось сильно напрячься, чтобы расслышать её. – Кем был Каприкорн в той книге? Вероятно, злодеем, пусть, но можно мне узнать о нём побольше?
Да, Мегги тоже хотела бы побольше узнать о Каприкорне, но у Мо вдруг пропало всякое желание рассказывать.
– Чем меньше вы про него узнаете, тем лучше, – сказал он только. И замолчал.
Элинор какое-то время ещё приставала к нему с расспросами, но Мо их словно не слышал. Похоже, ему совсем не хотелось говорить о Каприкорне. Мыслями он был где-то далеко. Мегги видела это по его лицу. Порой Элинор начинала дремать, скорчившись на холодном полу, как будто хотела согреться собственным теплом. А Мо так и сидел, прислонившись спиной к стене.
Его лицо преследовало Мегги во сне, когда она вновь заснула. Он возник в её сновидении в образе тёмной луны. Он открывал рот, и оттуда выскакивали фигуры – толстые, тонкие, большие, маленькие… Длинной вереницей они уносились прочь. На носу луны, похожая скорее на тень, плясала фигурка женщины. И вдруг луна заулыбалась…
ПРЕДАТЕЛЬ, КОТОРОГО ПРЕДАЛИ
Какое-то особое наслаждение видеть, как огонь пожирает вещи, как они чернеют и меняются… и больше всего ему хочется сделать сейчас то, чем он так часто забавлялся в детстве, – сунуть в огонь прутик с леденцом, пока книги, как голуби, шелестя крыльями-страницами, умирают на крыльце и на лужайке перед домом; они взлетают в огненном вихре, и чёрный от копоти ветер уносит их прочь.
Р. Брэдбери. 451° Фаренгейту
(перевод Т. Шинкарь)
Незадолго до рассвета лампочка, тусклый свет которой помог им пережить эту ночь, стала гаснуть. Мо и Элинор спали прямо у запертой двери, но Мегги лежала в темноте с открытыми глазами и чувствовала, как из холодных стен выползал страх. Она прислушивалась к дыханию Элинор и своего отца и мечтала только о свече – и о книге, которая могла бы этот страх прогнать. Казалось, он витал повсюду – зловещее бестелесное существо, которое словно только и ждало момента, когда погаснет лампочка, и подкрадывалось во тьме, чтобы схватить её своими холодными лапами. Мегги села, вздохнула поглубже и на четвереньках поползла к Мо. Она свернулась калачиком у него под боком, как в раннем детстве, и ждала, когда же утренний свет просочится под дверь.
На рассвете появились двое молодцов Каприкорна. Мо как раз устало поднимался с пола, а Элинор, чертыхаясь, тёрла разболевшуюся спину, и тут они услышали шаги.
Басты среди вошедших не было. Один из мужчин, огромный, как шкаф, выглядел так, словно какой-то великан расплющил ему пальцем лицо. Второй, маленький и тощий, с козлиной бородёнкой на покатом подбородке, постоянно играл своим ружьём и смотрел на них волком, будто хотел застрелить всех троих на месте.
– А ну пошли! Вылезайте! – заорал он, и они, щурясь, выбрались на дневной свет.
Мегги не могла вспомнить наверняка, слышала ли она этот голос в библиотеке Элинор. Там было четверо людей Каприкорна.
Стояло прекрасное тёплое утро. Над деревней Каприкорна поднимался свод безоблачного голубого неба, и в кустах диких роз пели зяблики, как будто, кроме нескольких голодных кошек, ничего опасного на свете не было. Когда они вышли на улицу, Мо сразу взял Мегги за руку. Элинор сперва должна была надеть свои туфли. И когда козлобородый хотел грубо выволочь её наружу, поскольку это удалось ей не сразу, она оттолкнула его руки и обрушила на него поток ругательств. Двое мужчин только расхохотались, и тогда Элинор стиснула зубы и удостоила их угрюмым взглядом.
Молодцы Каприкорна явно торопились. Они повели их обратно, тем же путём, которым Баста прошлой ночью пригнал их сюда. Плосколицый шёл впереди, а козлобородый позади, с ружьём наперевес. При ходьбе он заметно прихрамывал, но время от времени подгонял пленников, точно хотел доказать, что всё равно ходит быстрее, чем они.
Даже днём деревня Каприкорна выглядела необычно заброшенной, и дело тут было не только в пустующих домах, казавшихся в лучах утреннего солнца ещё более унылыми. На улочках не было видно ни души, если не считать нескольких Чёрных Курток, как Мегги про себя прозвала вооружённых мужчин, да тощих парнишек, увязавшихся за ними, словно свора щенят. Дважды Мегги видела спешащих куда-то женщин. Детей, которые играли бы или бежали вслед за мамами, вообще не было видно – только кошки, чёрные, белые, ржаво-рыжие, пятнистые, полосатые, на тёплых мраморных карнизах, дверных порогах и скатах крыш. Между домами в деревне Каприкорна было тихо, всё, казалось, свершалось где-то втайне. Только люди с ружьями ни от кого не таились. Они слонялись без дела от дома к дому, пустословили и любовно поглаживали свои ружья. Перед домами не росли цветы, в отличие от приморских деревень, мимо которых проезжала Мегги. Крыши домов давно обрушились, а в пустых оконных проёмах цвёл кустарник. Некоторые кусты источали запах – такой пьянящий, что у Мегги закружилась голова.
Когда они добрались до площади перед церковью, Мегги решила, что двое мужчин вновь отведут их к дому Каприкорна, но они обогнули его справа и пошли прямиком к большому церковному порталу. Судя по всему, ветры и непогода долго грызли кирпичные стены колокольни. Под остроконечной крышей висел ржавый колокол, и в каком-то метре под ним из занесённого ветром семени росло тщедушное деревце, которое цеплялось ветвями за желтоватые камни.
На портале церкви были нарисованы глаза, узкие красные глаза, а по обе стороны от входа стояли уродливые каменные черти в рост человека и скалили зубы, точно кусачие собаки.
– Добро пожаловать в дом дьявола! Козлобородый глумливо поклонился, прежде чем открыть тяжёлую дверь.
– Брось, Кокерель! – прикрикнул на него плосколицый и трижды плюнул себе под ноги, на пыльную мостовую. – Такие шуточки приносят несчастье.
Но козлобородый только захохотал и погладил одного из каменных чертей по жирному брюху.
– Да что это с тобой, Плосконос? Ты становишься так же несносен, как Баста. Ещё немного – и ты повесишь себе на шею вонючую кроличью лапу.
– Я просто осторожен, – пробурчал Плосконос. – Я слыхал что-то в этом роде…
– Ну да, но кто сочиняет эти истории? Мы же и сочиняем! Дурак ты…
– Некоторые из них рассказывали и до нас.
– Что бы ни случилось, – шепнул Мо своим спутницам, пока конвойные препирались, – говорить буду я. Острый язык здесь может навлечь беду, поверьте мне. Баста быстро выхватит свой нож и пустит его в дело.
– Тут не только у Басты есть нож, Волшебный Язык! – сказал Кокерель и втолкнул Мо в тёмную церковь.
Мегги поспешила за ним.
В церкви было прохладно и сумрачно. Сквозь несколько окошек высоко под потолком проникал утренний свет и рисовал бледные пятна на стенах и колоннах. Когда-то они, наверное, были серыми, как каменные плиты на полу, но теперь все в церкви Каприкорна стало одного цвета. Стены, колонны, даже потолок – всё было красное, цвета киновари, как сырое мясо или запёкшаяся кровь, и на мгновение Мегги показалось, что они попали в утробу какого-то чудовищного зверя.
В углу при входе стояла статуя ангела. Одно крыло у него отломилось, а на другое кто-то из людей Каприкорна повесил свою чёрную куртку. К голове ангела были приделаны чёртовы рога, вроде тех, какие дети привязывают к волосам, собираясь на карнавал; между ними всё ещё висел нимб святого. Наверное, когда-то этот ангел стоял на каменном постаменте перед первой колонной, но ему пришлось освободить место для другой статуи. Её тонкое скучающее лицо, бледное, как воск, смотрело сверху вниз на Мегги. Создатель этого изваяния не слишком хорошо владел ремеслом – лицо было раскрашено, как у пластмассовой куклы, с неправдоподобно красными губами и голубыми глазами, в которых не было ничего общего с кошмаром бесцветных глаз, какими пристально смотрел на мир настоящий Каприкорн. Но зато статуя была вдвое больше оригинала, и всякому, кто проходил мимо, пришлось бы запрокинуть голову, чтобы рассмотреть её лицо.
– Мо, разве так можно? – тихо спросила Мегги. – Выставлять в церкви самого себя?
– О, это очень древний обычай! – шепнула ей Элинор. – Статуи в церквах редко изображают святых. Ведь большинство святых не могли заплатить скульпторам. В одном соборе…
Кокерель так грубо толкнул её в спину, что она чуть не упала.
– Пошли! – зарычал он. – И в следующий раз извольте кланяться, когда будете проходить мимо него, понятно?
– Кланяться? – Элинор хотела остановиться, но Мо быстро увлёк её дальше.
– Но ведь этот балаган невозможно принимать всерьёз! – сердилась Элинор.
– Если ты сейчас же не уймёшься, – прошептал в ответ Мо, – тебе дадут почувствовать, насколько тут всё серьёзно.
Элинор посмотрела на шрам на его лбу и замолчала.
В церкви Каприкорна не было скамеек, какие Мегги видела в других церквах, – только два деревянных стола с лавками по обе стороны центрального нефа. На них стояли грязные тарелки, кружки с кофейной гущей, деревянные доски с остатками сыра и колбасы, ножи, пустые хлебницы. Несколько женщин как раз убирали со столов, они едва взглянули, когда мимо проходили Кокерель и Плосконос с тремя пленниками, и тут же продолжили свою работу. Женщины показались Мегги похожими на птиц, вобравших головы в плечи от страха, что их отрубят.
Не было в церкви Каприкорна не только скамеек, но и алтаря. Можно было только догадываться, где он когда-то находился. Зато на вершине лестницы, которая раньше вела к алтарю, стояло кресло, громоздкое, обитое красной тканью, с пышными резными украшениями на ножках и подлокотниках. К нему вели четыре ступеньки. Мегги сама не знала, зачем посчитала их. Они были покрыты чёрным ковром, а на верхней ступени, всего в нескольких шагах от кресла, погружённый в свои мысли, сидел на корточках Сажерук с растрёпанными, по обыкновению, рыжими волосами, и по его вытянутой руке карабкался Гвин.
Когда Мегги, Мо и Элинор проходили по центральному нефу, он ненадолго поднял голову. Гвин залез ему на плечо и обнажил мелкие, острые, как осколки стекла, зубы, будто заметил, с каким отвращением Мегги смотрит на его хозяина. Теперь она всё знала: и почему Сажерук считал этот мир таким стремительным и шумным, и почему он ничего не понимал в автомобилях, и почему часто смотрел так, будто находился где-то совсем в другом месте. Но, в отличие от Мо, она не чувствовала к нему никакого сострадания. Его лицо, обезображенное шрамами, напоминало ей только о том, как он обманул её и завлёк в беду, точно Крысолов из сказки. Он играл с ней, как со своим огнём, как со своими разноцветными мячиками: «Пойдём, Мегги, сюда!.. Мегги, верь мне!.. Мегги…» Больше всего ей хотелось вспрыгнуть на ступеньки и двинуть ему кулаком в губы, в его лживые губы.
Судя по всему, Сажерук угадал эти мысли. Он избегал взглядов Мо и Элинор и сам не смотрел на них. Вместо этого он сунул руку в карман брюк и достал спичечный коробок. Рассеянно вынул спичку, зажёг её, задумчиво посмотрел на пламя и почти ласково потрогал его, опалив пальцы.
Мегги отвернулась. Она не желала его видеть, хотела забыть о его присутствии. Слева от неё, у подножия лестницы стояли две железные бочки, коричневые от ржавчины, а в них горками были сложены светлые, недавно наколотые щепки. И только Мегги спросила себя об их предназначении, как в церкви вновь гулко загрохотали шаги. По центральному нефу шёл Баста с канистрой бензина в руках. Кокерель и Плосконос, ворча, посторонились, чтобы дать ему дорогу.
– Ага, Грязнорук опять играет со своим лучшим другом? – ухмыльнулся он, поднимаясь по пологим ступенькам.
Сажерук опустил спичку и поднялся.
– Вот тебе ещё одна игрушка. – Баста поставил канистру с бензином к его ногам. – Устрой-ка нам пожар. Ты ведь всегда его боялся, правда?
Баста выбил спички у него из рук.
– Эй, осторожно! – сказал Сажерук. – Это приносит несчастье. Разве ты не знаешь, как легко обидеть огонь?
В какой-то миг Мегги показалось, что Баста его сейчас ударит, и, видимо, это показалось не только ей. Все взгляды были обращены на этих двоих. Но, похоже, что-то хранило Сажерука. Возможно, и в самом деле огонь.
– Тебе повезло, что я только что почистил свой нож, – зашипел Баста. – Но ещё раз разинешь пасть – и я вырежу на твоей мерзкой роже новые изящные узоры. А из твоей куницы я велю сшить себе меховой воротник.
Гвин тихо и угрожающе тявкнул и пристроился на затылке хозяина. Сажерук нагнулся, поднял потухшую спичку и положил назад в коробок.
– Да, это тебе уж точно доставило бы наслаждение, – сказал он, по-прежнему не глядя на Басту. – Зачем мне устраивать пожар?
– Ни за чем. Устрой просто так. О том, что должно сгореть, мы позаботимся сами. Но раздуй огонь большой и ненасытный, а не такой ручной, как тот, с которым ты привык играть.
Сажерук высоко поднял канистру, медленно спустился по ступенькам и направился к ржавым бочкам.
Когда заскрипели тяжёлые деревянные двери, Мегги обернулась – между красными колоннами стоял Каприкорн. Бросив мимоходом взгляд на своё изваяние, он быстро зашагал по проходу. Каприкорн был в красном костюме, красном, как церковные стены, только рубашка и перо на лацкане пиджака были чёрными. Добрых полдюжины его молодцов следовали за ним, точно вороны за попугаем. Отзвук их шагов разносился, казалось, до самого потолка.
Мегги ухватилась за руку Мо.
– Ага, наши гости уже здесь, – сказал Каприкорн, остановившись перед ними. – Хорошо ли спалось, Волшебный Язык?
У него были на удивление мягко изогнутые губы, почти как у женщины. Когда он говорил, то проводил по ним мизинцем, будто хотел их подтянуть. Губы были такие же бесцветные, как и всё его лицо.
– Разве это не любезность с моей стороны – устроить свидание с твоей малышкой ещё прошлым вечером? Сперва я хотел показать её тебе сегодня, как сюрприз, но потом подумал: «Каприкорн, ты, вообще-то, должник этой девочки, раз она добровольно принесла тебе то, что ты так долго искал».
В руке он держал «Чернильное сердце». Мегги увидела, как взгляд Мо словно прилип к этой книге. Каприкорн был высок, но Мо – на несколько сантиметров выше. Очевидно, Каприкорну это не нравилось. Он стоял, вытянувшись в струнку, как будто таким образом мог свести на нет разницу в росте.
– Отпусти Элинор и мою дочь домой, – сказал Мо. – Пусть они уедут, и я прочту тебе всё, что ты хочешь. Но сначала отпусти их.
Что он говорит?! Мегги посмотрела на отца в замешательстве.
– Нет, Мо, я не хочу уезжать!
Но никто не обратил на неё внимания.
– Отпустить? – Каприкорн повернулся к своим людям. – Вы слышали? Почему это я должен делать такую глупость, раз они уже здесь?
Мужчины захохотали. А Каприкорн вновь обратился к Мо:
– Ты так же, как и я, отлично понимаешь: отныне ты будешь делать только то, что я от тебя потребую. Теперь, когда она здесь, ты наверняка не будешь упрямиться и не откажешься продемонстрировать своё искусство.
Мо сжал руку Мегги с такой силой, что ей стало больно.
– А что касается книги, – Каприкорн посмотрел на «Чернильное сердце» так неодобрительно, словно оно кусало его за пальцы, – этой чрезвычайно докучливой, дурацкой и многоречивой книжонки, то могу тебя заверить: впредь я не позволю впутать себя в подобную историю. Все эти ни на что не годные существа, эти порхающие и щебечущие феи… Всюду кишмя кишела живность, воняло дерьмом и шерстью, на базарной площади под ногами путались кривоногие кобольды, а во время охоты великаны спугивали дичь топотом своих неуклюжих ног. Шепчущие деревья, говорящие пруды… Да там любой камешек был невероятно болтлив! И потом, эта непролазная грязь на дороге до ближайшего, с позволенья сказать, города… Разряженные спесивые мерзавцы князья в своих замках… вонючие крестьяне, такие бедные, что с них нечего было взять… бродяги и нищие, у которых из волос сыпались блохи и вши… Чего мне жалеть о них?
Каприкорн подал знак, и один из его молодцов принёс большую картонную коробку. По тому, как он её нёс, было видно, что коробка, должно быть, очень тяжёлая. Он поставил её на серые каменные плиты перед Каприкорном и облегчённо вздохнул. Каприкорн протянул книгу, которую Мо так долго скрывал от него, стоявшему рядом Кокерелю и открыл коробку. Она была до краёв набита книгами.
– Разыскать все экземпляры стоило воистину огромных усилий, – заявил Каприкорн, вынимая из коробки две книги. – Они по-разному выглядят, но по содержанию одинаковы. То, что история издана на нескольких языках, здорово осложнило нам поиски. В нашем мире это было бы намного проще, не правда ли, Сажерук?
Сажерук ничего не ответил. Он стоял с канистрой бензина в руках, уставившись на коробку. Каприкорн не спеша подошёл к нему и швырнул обе книги в одну из железных бочек.
– Что вы делаете? – Сажерук хотел достать книги, но Баста оттолкнул его.
– Они останутся там, где лежат, – сказал он. Сажерук отступил и спрятал было канистру за спиной, но Баста вырвал её у него из рук.
– Похоже, наш Огнежор сегодня хочет предоставить игры с огнём другим, – сказал он с издёвкой.
Сажерук бросил на него взгляд, полный ненависти. С неподвижным лицом он наблюдал, как люди Каприкорна бросали в бочки книгу за книгой. Более двадцати экземпляров «Чернильного сердца» уже лежало на заготовленных щепках – с растрёпанными страницами, с переплётами, похожими на сломанные крылья…
– Ты знаешь, что в нашем прежнем мире всякий раз приводило меня в бешенство? – спросил Каприкорн, принимая из рук Басты канистру с бензином. – Какого труда стоило добывать огонь! Для тебя-то, конечно, нет, ты умел даже разговаривать с ним. Наверное, тебя научил этому один из кобольдов, но для нашего брата это было утомительным делом. Постоянно то древесина сырая, то ветер задувает камин… Я знаю, тебя гложет тоска по старым добрым временам, тебе не хватает всех твоих щебечущих, порхающих подружек, но я никогда и слезинки по ним не пролью. Этот мир устроен гораздо лучше, чем тот, которым нам приходилось довольствоваться долгие годы!
Сажерук словно не слышал ни единого слова из того, что говорил ему Каприкорн. Он как заворожённый смотрел на бензин, который лился на книги, источая зловоние. Страницы впитывали его с жадностью, будто приветствуя собственный конец.
– Откуда взялись все эти книги? – пролепетал он. – Ты же уверял меня, что остался всего один экземпляр, у Волшебного Языка…
– Да-да, что-то подобное я тебе рассказывал. – Каприкорн сунул руку в карман. – Ты такой легковерный, Сажерук! Обманывать тебя – одно удовольствие. Меня всегда поражала твоя доверчивость, хоть ты и сам умеешь врать весьма искусно. Но ты охотно веришь в то, во что хочешь верить, вот в чём дело. Ну, а теперь-то можешь не сомневаться: вот это… – он постучал пальцем по стопке книг, пропитанных бензином, – в самом деле последние экземпляры нашей чернильной родины. Басте и всем остальным потребовались годы, чтобы откопать их в замшелых публичных библиотеках и букинистических лавках.
Сажерук смотрел на книги, как умирающий от жажды на последний стакан воды.
– Ты всерьёз собрался их сжечь? – пробормотал он. – Ты ведь обещал, что перенесёшь меня назад, если я достану тебе книгу Волшебного Языка. За это я выдал тебе, где он скрывается, за это я привёл сюда его дочь…
Каприкорн только пожал плечами и взял книгу из рук Кокереля – ту самую, в матово-зелёном переплёте, которую Мегги и Элинор так услужливо ему доставили, из-за которой он велел привезти сюда Мо и ради которой Сажерук их всех предал.
– Я мог бы пообещать тебе и луну с неба, если бы это было мне выгодно, – сказал Каприкорн, со скучающей миной бросая «Чернильное сердце» в стопку его собратьев. – Я люблю давать обещания, особенно такие, которые не могу выполнить.
Затем он вынул из кармана зажигалку. Сажерук хотел броситься на Каприкорна и выбить книгу у него из рук, но тот подал знак Плосконосу.
Плосконос был такой большой и плечистый, что Сажерук смотрелся рядом с ним сущим ребёнком, и именно так он его и схватил – как непослушного ребёнка. Гвин с взъерошенной шерстью спрыгнул с плеча Сажерука, один из людей Каприкорна бросился за ним, когда тот прошмыгнул у него между ног, но куница увильнула и исчезла за красной колонной. Остальные мужчины хохотали над отчаянными попытками Сажерука вырваться из железных лап Плосконоса. Чернокурточнику доставляло большое удовольствие подводить Сажерука к книгам, облитым бензином, так близко, что он чуть не касался их пальцами.
От нескончаемых злодеяний Мегги стало дурно. Мо выступил вперёд, словно хотел прийти на помощь Сажеруку, но Баста преградил ему путь. Вдруг у него в руке мелькнул нож. Лезвие было узкое, блестящее и казалось ужасно острым, когда он приставил его к горлу Мо.
Элинор закричала и обрушила на Басту целый поток ругательств, каких Мегги ещё не слышала. Сама же она не могла тронуться с места. Она просто стояла и смотрела на лезвие возле голой шеи отца.
– Оставь одну для меня, Каприкорн! – воскликнул Мо, и только тут Мегги поняла, что он хотел помочь не Сажеруку – ему было важно спасти книгу. – Я обещаю тебе не произносить вслух ни одного предложения, где встречается твоё имя.
– Оставить книгу для тебя? Ты ума лишился? Если я кому и дал бы её, то тебе – последнему, – ответил Каприкорн. – А вдруг ты однажды не сможешь обуздать свой язык и я вновь окажусь в этой нелепой истории? Нет уж, спасибо.
– Брось! – сказал Мо. – Я не смог бы своим чтением отправить тебя обратно, даже если бы захотел, сколько раз тебе говорить! Спроси Сажерука, я ему это тысячу раз объяснял. Я сам не понимаю, когда и как это происходит, поверьте же мне наконец!